Параллельные

       В выходные в Москве неожиданно повалил крупными хлопьями снег, сопровождаемый шквальным ветром. Что неудивительно для середины апреля — месяца, который сам по себе весь хаосно-неопределенный и непоследовательный. Дарящего в одни дни теплое согревающее солнце и голубую лазурь неба, а в другие, резко сменив настроение, как чья-то капризная зазноба — снег с бешеными порывами ветра.        Абрамова ненавидела холод. Ненавидела мерзнуть. И подобные взбрыки природы ей совсем были не по душе.        Поэтому в начале новой учебной недели Даша, не поверив в этот раз уведомлению «Гисметео» на своем телефоне о резком потеплении, надела теплый свитер с высоким горлом и тем самым совершила огромную ошибку. Потому что понедельник выдался совсем теплым, солнечным, прогноз погоды раз в столетие оказался прав. Как в издевательство. И ей было невыносимо жарко в своем шерстяном свитере, к тому же, он ощутимо кололся, и кожа под ним перманентно раздраженно чесалась с самого утра.        Она даже открыла нараспашку все окна в своем кабинете, но это особо не спасало, как бы при этом она высоко не закатывала рукава и не оттягивала высокое горлышко свитера от шеи. День был слишком жарким и душным, совсем по-летнему.        В аудитории и пахло летом. Будто началом июня. Но отчего-то не как в вечно загазованной бензиновой Москве, а так как пахло обычно в подмосковных маленьких уютных озелененных городах — свежестью, цветущей листвой и нагретыми на солнце кирпичом, асфальтом и деревом.        И вообще, что в апреле (в его редкие теплые дни), что в мае, что в июне особо не хотелось ни работать, ни учиться. Слишком погожая погода за окном. В такую хотелось лежать на траве в каком-нибудь парке под тенью большого дерева, говорить о любви — или совсем не о любви, но о чем-нибудь к ней близком: об искусстве, например. Или же о цветах, о небе, о звездах и созвездиях.        Натуральное издевательство, что эти погожие месяца, как правило, и для учеников, и для учителей — самые загруженные из всего года. Потому что одни усиленно готовились к сдаче экзаменов, другие их к этому, собственно, и подготавливали.        В этот день прямо перед уроком у 11 «А» Даша снова умудрилась задержаться. После обеда увлеченно разговорилась со Львом Николаевичем и совсем перестала следить за временем. Опомнилась только со звонком.        И, конечно же, в залитом солнцем коридоре у закрытых дверей класса физики, Дементьев первым делом окинул ее всю с ног до головы внимательным долгим взглядом, будто откровенно оценивая.        Стоило им только встретиться друг с другом после длинного выходного, он тут же начал своей привычной язвительностью разъедать установленные границы, жаля ее за очередное пятиминутное опоздание на свой же урок:         — С кем на этот раз задержались, Дарья?        Ее взметнувшийся к нему злой взгляд, и его мгновенное насмешливо тянущееся:        — …Григорьевна.        Абрамова не ответила. Потому что кроме заевшего на повторе «мудак» в голове совсем ничего не было. Стараясь не обращать внимание на него, она вставила тонкий металлический ключ в замочную скважину.        И в этот раз что-то пошло сильно не так…        Замок на двери привычно заело, при попытке открыть его. И заело на этот раз как будто окончательно. Ключ совсем застрял и не хотел поворачиваться ни влево, ни вправо, и даже не вытаскивался назад из двери.        Чувствуя себя полной дурой, Даша отчаянно уже пару минут дергала застрявший ключ в замочной скважине под нетерпеливыми взглядами всего одиннадцатого «А» класса в полном составе.        — Позвольте мне, — вдруг послышался чей-то спокойный и уверенный голос со спины.        И Даша была слишком сейчас в отчаянном состоянии для споров и отстаивания собственной самостоятельности и послушно отошла от двери.        У Александра Дементьева невероятно красивые руки: теплый апрельский день заставил его закатать длинные рукава форменной белоснежной рубашки до локтей, оголяя плетеные сухожилия на них с танцующими под кожей мышцами.        Абрамова отчего-то не могла отвести глаз от этих его рук.        Подойдя к двери, он, небрежно надавив на нее плечом, сделал какое-то очень ловкое движение пальцев на ключе в прокрутке, и замок с характерным мягким щелчком мгновенно ему поддался. В его руках вообще все выглядело слишком простым и легким. Будто не было на свете вообще ничего, чтобы могло его озадачить или вызвать трудности в решении.        И это почти обидно.        Дементьев выпрямился, и словно не замечая раздосадованного взгляда Даши на себе, с легкостью вытащил ключ, широко распахивая дверь, и отойдя чуть в сторону, лениво и издевательски расчертил твердой линией своего подбородка разрешение на вход.        — Я же, кажется, уже вам говорил, — смотря прямо на нее, едко протянул он. — Вы можете просто попросить меня. Это совсем не сложно, Дарья Григорьевна. Попробуйте в следующий раз.        Ее сердце в груди испуганно подпрыгнуло вверх.        Чужие насмешливо поблескивающие глаза в свете солнца сейчас кололись своей неестественно яркой зеленью в радужках. Она никогда ни у кого ранее не видела такого чистого, абсолютно зеленого цвета.        Это было в какой-то степени завораживающе. В них хотелось смотреть, их хотелось рассматривать, вот только прямо выдержать на себя их взгляд — что-то из разряда фантастики.        Проходя мимо него и опустив глаза, она едва не запнулась на пороге, потому что отчего-то засмотрелась на тонкий металлический ключ в его тонких пальцах, которым он, будто играясь, сделал ловкое прокручивание «солнышком». 666        Сегодняшняя плановая контрольная работа на уроке прошла в оглушающей тишине и мерном кружении мелких-мелких крупинок золотистой пыли в линованных полосках солнечных лучей из окон.        Даже ручки учеников отчего-то сегодня совсем беззвучно двигались по тетрадям. А листы бумаг переворачивались неслышным едва уловимым шорохом.        Абрамовой очень нравилась такая тишина в классе. Приятная. Сосредоточенная.        В обычной школе, где она ранее проходила свою практику, о подобной тишине в кабинете можно было только мечтать. Она бы не назвала учеников, что учились там, особо хулиганистыми или проблемными, но все же на контрасте с выдрессированной послушностью учеников в этой гимназии — это было просто небо и земля.        Ровно, как и успеваемость, и уровень даваемого материала.        Дети здесь были способнее и одареннее на каком-то недосягаемом уровне от обычных учеников, что учились в обычной МБОУ СОШ, однако…        Однако все это давалось слишком дорогой «платой». Слова Льва Николаевича про несколько кабинетов психологов в этой гимназии вовсе не были сказаны ради красного словца. Ученики здесь были, и правда, подвержены постоянным нервным срывам.        Застать ребенка, что отчаянно рыдал в коридоре от полученной «четверки», а не «пятерки» — было почти повседневной обыденностью.        И это пугало Дашу. Ей такое совсем не нравилось. И плевать ей насколько высокие показатели по городу подобное давало гимназии. Это было откровенным перебором.        На втором же уроке физики у 11 «А» по плану было снова решение задач, а под его конец она провела привычную небольшую самостоятельную.        — До свидания, Дарья Григорьевна, — первым аккуратно положил ей на стол свой листок с самостоятельной Егоров, когда раздался звонок с урока.        Это был ее новый способ немного облегчить себе жизнь по совету Льва Николаевича. Теперь все самостоятельные в ее классе ученики писали только на листочках. Их гораздо проще было таскать для проверок домой. Это не тридцать толстых тетрадей в забитой под завязку сумке, что ежедневно отдавливали ей своей тяжестью плечо.        — Пока, Федь, — улыбнулась она ему.        Ученики неспешно покидали ее кабинет, роняя ей равнодушное «до свидания», и она взаимно прохладно кивала им на прощание.        Теплоты с этим классом у нее совсем не было (кроме одного единичного исключения). Да и она не слишком-то и стремилась к этому. Ей было вполне достаточно, что ее слушались и не дерзили (опять же, кроме еще одного единичного исключения).        Что снова остался в ее кабинете последним, ожидая, пока все его одноклассники не покинут класс.        И только после этого он начал неспешно подходить к ее столу.        Как в чертовом дежавю. Все повторялось до цикличного одинаково.        Чужая насмешливость, ее полный испуганный ступор и боязнь оторвать собственный взгляд от стола перед собой.        И Даше бы Дементьева уже занести в список своих вредных привычек (или же опасных для жизни аллергенов), честное слово.        Потому что действовал он на нее, и правда, как острый приступ аллергии. Также сложно дышать, учащенное кровообращение и желание от всего этого избавиться к черту.        Дементьев положил перед ней на столешницу, залитую солнцем, абсолютно пустой листок. И у Даши против воли недоуменно приподнялась бровь, и она вопросительно на него взглянула.        Потому что: с чего это вдруг?        Это были совсем уж типовые задачи. И не могло такого быть, чтобы у него с ними возникли проблемы при решении. Он до этого щелкал, особо не напрягаясь в процессе, сверхсложные задачи по физике вузовского уровня.        — Совсем ничего не смог решить, — откровенно издеваясь, деланно горестно вздохнул Дементьев, оспаривая ее мысли. — Кажется, мне нужно дополнительное занятие по физике. Не будете ли вы так любезны?        Ну, конечно…        Просто-напросто решил поиздеваться.        — Ты так внезапно полюбил физику в моем исполнении? — язвительно фыркнула она. — Я тронута.        Саркастичная усмешка мгновенно дрогнула в уголках его губ. И он зачем-то, обойдя ее стол, встал к ней спиной и посмотрел на доску.        — Нет. Мне по-прежнему безразлична физика. И уж тем более, не нравитесь вы в качестве ее преподавателя. Ваше же чудесное ведение уроков и вовсе оставляет желать только лучшего, — его голос ударил ее наотмашь своей циничной холодностью.        У Даши после этих его колких слов, что-то будто тяжело осело, опустилось, как плохо взбитая сливочная пена на молочном коктейле. Слишком за эти дни привыкла, что он молчал и не огрызался на нее.        И теперь после его привычной грубости в ней что-то ощутимо обиженно отмерло по отношению к нему (а появилось ли за эти дни его псевдо-джентльменского поведения к ней, чему было отмирать? — и кажется, что да).        Приплыли…        И Абрамовой бы сейчас ответно огрызнуться чем-то взаимно обидным, но она откровенно не знала, за что цеплять его. Кроме стандартного для преподавателя одергивания:        — Дементьев, вот когда ты станешь учителем, сам и будешь вести уроки, как тебе заблагорассудится и нравится, — сухо процедила она, так и не поднимая глаз со столешницы. И ей хотелось едко и хлестко, а получилось совсем обиженно и немного устало: — А сейчас будь так добр, покинь кабинет, мне нужно уже уходить, — в ответ раздалась лишь звонкая тишина, и, почувствовав себя полной дурой, она требовательно спросила: — Слышишь?        А когда никакого ответа от него не последовало и тогда, Абрамова сама раздраженно обернулась к нему:        — Ты оглох там?        Но Дементьев даже и не смотрел на нее. Полностью игнорируя все ее вопросы и недовольство, он сейчас, почти не моргая, отчего-то с пристальной жадностью уставился на интерактивную доску, с которой она еще не успела стереть последнюю решенную на уроке задачку.        — Вы позволите? — неожиданно обратился он к ней, так и не отводя своего будто бы температурного взгляда от задачи.        И так жадно, как он сейчас, обычно смотрели голодающие на еду или же умирающие от жажды на воду, а Дементьев же на задачу по физике…        Даже привычный морозный лед в зелени его глаз, будто на какой-то момент тронулся темным дьявольским огнем.        Абрамова недоуменно моргнула, глупо сейчас пялясь на Дементьева, что, нетерпеливо застыв у ее стола, явно чего-то от нее ожидал. И она в охватившем ее смятении, совершенно не могла понять, чего он от нее, собственно, хочет.        — Стилус мне передайте, — колко протянул он, а затем на ее растерянное мешканье на месте в его поисках прохладно уточнил, как для особо слабоумной: — Он сейчас у вас в руке.        Она растерянно опустила глаза вниз.        И правда. Оказывается, она нервно сжимала его все это время в пальцах…        Чувствуя себя полной дурой (что, похоже, рядом с ним уже начало входить у нее в привычку), и чудом не покраснев, Даша слегка подрагивающей рукой передала ему электронный стилус.        — Благодарю, — кивнул он.        Следом Дементьев стер с доски половину решенной ею задачи и начал с непоколебимой самоуверенностью в каждой написанной цифре перерешивать ее, уничижительно бросив через плечо, с невероятной металлической жесткостью чеканя каждое произнесенное слово:        — Не мог больше смотреть на это убожество. У вас такие тупейшие ошибки в расчетах. Ученики в пятом классе считают лучше, чем вы. Удивительно, как вам вообще диплом о высшем образовании выдали. Еще раз повторите, какую вы там богадельню заканчивали? Церковно-приходскую?        Она снова глупо моргнула, смотря на его ровную спину под белоснежной рубашкой. От обиды все внутри нее сжалось почти до треска.        — Дементьев! — наконец, взбешенно выплюнула она.        — У вас такие проблемы, Дарья Григорьевна, по части вычислений, — уверенно выведя ответ в конце и поставив размашистую точку, он лениво обернулся на нее. — Вам самой, действительно, не помешают дополнительные по математике. Я серьезно.        Дементьев как всегда не растрачивался на жалость и смотрел на нее сверху вниз холодно с ублюдошным чувством собственного превосходства в заиндевевшей зелени своих глаз.        Ждать от человека с такими ледяными глазами, как у него — мягкости, тепла, сопереживания и даже банальной тактичности или вежливости — глупость, глупость, и еще раз глупость. На что она вообще надеялась? Его максимум — не пинать в конце поверженного соперника, но не больше.        — И как раз по поводу нашего сегодняшнего дополнительного, — следом равнодушно протянул ей он. — Не поймите меня неправильно, это, конечно, очень соблазнительно, но вот только я не уверен, кто кого из нас будет учить. Судя по тому, что я постоянно наблюдаю на ваших уроках, учителем на наших встречах будете совсем не вы.        Она больше не могла выдерживать всего этого, а нападение — лучшая защита.        И прямо смотря на него, Даша решила прямо спросить, не поддаваясь в эту странную игру в полутона и намеки:        — Чего ты от меня хочешь, Дементьев? Свести с ума? Если я такая нулевка, как педагог, что ты мне все пытаешься доказать, зачем сейчас остался? Поиздеваться? Весело тебе?        Ни одна мышца не дрогнула на его лощеном лице.        Но мягкая лукавость внезапно пропала из ирреальной зелени его глаз. Будто он тоже решил сбросить маску и говорить прямо без своей завуалированной словесной игры в полунамеки. И смотрел сейчас на нее тяжело, внимательно и серьезно, и такой его взгляд выдерживался невероятно сложно.        — Золото, падая в грязь, не теряет своей ценности, — медленно и четко, будто разжевывал ей учебный материал, проговорил Дементьев. — А вы, Дарья Григорьевна, золото. Правда пока без должной огранки и пробы. Но это дело поправимое.        У нее же просто шла кругом голова. Она уже ни черта не понимала, вот с чем он сейчас ее сравнивал: с золотом или грязью? Делал комплимент или же пытался унизить? Флиртовал или издевался?        Ни черта с ним опять не было понятно!        — Что ты несешь?.. — качая головой, обессилено спросила она его.        — А остался я только потому, что хочу вас, — не обращая внимания на ее вопрос, насмешливо выдохнул он, все также пристально не отводя взгляда от ее вмиг побелевшего лица. — Неужели настолько непонятно за все эти дни? Даже один плюс один сложить не можете, совсем всё туго с математикой? Да и не будь вы так сексуальны, когда злитесь, я бы давно добился того, чтобы вас выставили отсюда.        Даша, действительно, хотела сейчас открытого разговора и расставления всех точек над «i», но ради всего святого, это уже было слишком!        Она резким импульсом поднялась со стула, и одновременно попеременно то краснея, то бледнея, страшно запинаясь, яростно зашептала:        — Ты… Ты… Ты! — на последнем третьем, позорно заикающемся «ты», ее голос окреп, и она почти закричала: — Ты совсем обнаглел, Дементьев?!        Он лишь усмехнулся на ее нелепое жаркое возмущение, наклоняя голову набок и лениво интересуясь у нее:        — Я вас задел? Вас так сильно задевает правда, Дарья Григорьевна? — а затем его глаза недобро сузились, и Даша тяжело сглотнула подступивший к горлу тревожный спазм из острых ледяных иголок.        Следом Дементьев хлестко и нагло снова перешел с ней на «ты»:        — Ведь ты и как физик ноль, и как педагог сплошная посредственность. Твой потолок - читать с учебника простейшие задачки на скорость седьмому классу в какой-нибудь богадельне по типу МБОУ СОШ. И, тем не менее, ты прекрасна. Особенно сейчас, когда так очаровательно злишься.        — Ты хам, — полностью безэмоционально процедила она. — Самый настоящий мерзкий хам!        — А ты все еще прекрасна, — лишь насмешливо выдохнул он.        В голове у нее это все просто не укладывалось. И все хотелось себя ущипнуть, чтобы проснуться. Чтобы понять, что это всего лишь температурный сон. И это неправда. Этого нет. Нет. Нет!        И дышала Даша совсем рвано, хаотично, взволновано. Набирая воздуха в легкие меньше, чем выдыхала, от чего создавалось ощущение, что она тонула. В прямом и переносном значении.        — Ты больной, Дементьев? — дрожащим голосом спросила Абрамова его, но с каждым произнесенным словом все крепнущим и с нарастающей яростью: — Просто ответь: ты больной?! Выметайся из моего класса сейчас же!        Он смотрел сейчас на нее пристально, совсем не моргая. Это почти страшно. Все ее внутренние инстинкты в один голос завыли внутри, полностью оглушая. Ей снова хотелось бежать от него.        — И что же ты сделаешь, если я не уйду? — откровенно вызывающе спросил Дементьев, иронично приподнимая бровь. — Что ты вообще можешь?        Ничего. Ничего она не сможет сделать, и Дементьев это хорошо осознавал.        Он внезапно сделал к ней шаг, и Даша перепугано дернулась от него назад, громко и больно врезаясь поясницей в собственный стол. Все лежащие предметы от этого удара на нем подпрыгнули, несколько ручек и бумаг соскользнули на пол, и он шаркающее немного сдвинулся с места.        — Прекрати сейчас же! — уже совсем в панике закричала она, предупреждающе поднимая свою дрожащую ладонь вперед. — Не подходи ко мне! Я не хочу тебя слушать! Это уже не смешно! Я не хочу продолжать весь этот фарс!        Усмешка, что дернулась на его губах, откровенно острая, насмешливая, довольная, будто он получал от всего этого больное садистское удовольствие.        — А я не хочу его прекращать, — издеваясь, ласково выдохнул он ей, благо, оставаясь на месте и больше не делая шагов в ее сторону. — И что же мы будем делать с нашими взаимно-исключающими друг друга «не хочу»? Как подобное решается по физическим законам?        И это уже было выше ее сил. Резко развернувшись и обогнув свой стол, она нетвердым шагом прошла к выходу их кабинета. Лихорадочно потянув на себя ручку, Даша уже раскрыла дверь, но не успела сделать шаг и выйти, как Дементьев, не слышно проследовав за ней со спины, сильным ударом руки над ее головой грубо захлопнул ее обратно перед лицом Абрамовой.        Вскрикнув, она крепко зажмурилась. Сердце, казалось, сейчас остановится, настолько оно болезненно замерло в грудной клетке от этого громкого хлопка.        Как будто захлопнулся медвежий капкан на ее лодыжке, и ей никак больше не убежать.        Как будто волна воды накрыла ее с головой, сходясь со всех сторон, и не давала больше дышать.        А в голове лишь паническое повторение из бесконечного и обреченного:        Вот и всё.        Вот и всё.        Вот и всё…        Даже свет перед зажмуренными глазами замигал, как под темной толщей воды.        Даша вся сжалась в комок, всем своим существом чувствуя его горячее тело за своей спиной. И в этот момент она ожидала буквально всего самого худшего от него (она всегда ждала от него только худшее). И в первую очередь: грязных прикосновений, пошлости, грубости, оскорблений, но явно совсем не того, что он, склонившись над ее испуганно застывшей фигуркой, и никак ее не касаясь, насмешливо протянет ей на ухо вкрадчивым шепотом:        — Хочешь поиграть? Любой ваш каприз, Дарья Григорьевна. Мы поиграем. Посмотрим на практике, чье «не хочу» окажется сильнее.        Она судорожно вздохнула. Горячая дрожь прошлась по всему ее натянутому в струну позвоночнику от этого низкого голоса.        Абрамову начинало натурально трясти.        Как это все ужасно. Ужасно. Ужасно.        Дементьев же продолжил обжигать кожу на ее шее своим теплым дыханием:        — Только вот я могу заранее тебе дать ответ, что мое. Сама прекрасно знаешь, что я никогда не ошибаюсь в своих расчетах. В отличие от тебя.        Ей казалось, что она сейчас отключится. Тело начало предательски слабеть, коленки под ней совсем уж подгибались.        И только тогда Дементьев, наконец, отстранился от нее, убирая свою руку от двери.        — Позволишь? — лениво поинтересовался он. — Я выйду.        Она одеревенело, совсем как во сне, не чувствуя под собой ног, дернулась в сторону, и он, раскрыв дверь, вышел из класса.