Параллельные

       Они снова остались в кабинете одни.        И как в прошлый раз, Дементьев, поднявшись со своего места, начал неспешно подходить к ее столу.        После его язвительного вопроса к ней между ними воцарилась напряженная тишина, что затягивалась уже непозволительно некрасиво.        Но Даша просто физически не могла себя заставить сейчас выдохнуть хоть слово или хотя бы отнять собственный немигающий взгляд от стола.        Всякий раз что-то необъяснимо странное происходило с ней наедине с чертовым Дементьевым. Словно в ней просыпался под этим его давящим тяжелым взглядом иррациональный, рефлекторно-первобытный страх. Он крепко сжимал все ее внутренности, как в железный кулак, не давая даже вдохнуть нормально.        Абрамова не могла найти объяснений такому страху. Она все же была старше Дементьева на пять лет, да и по своему положению педагога — «выше» его (хоть и по росту и своему телосложению гораздо меньше), но совсем себя таковой рядом с этим учеником не чувствовала. Он будто ее полностью собой подавлял. И это его «подавление» многократно усиливалось, когда они оставались наедине. И сделать она с этим ничего не могла. В жизни подобное с ней происходило в первый раз.        Яркое весеннее солнце, вспарывая терракотовые жалюзи, полосато текло по светло-бежевым стенам кабинета расплавленной яшмой, а еще играло солнечными зайчиками на белоснежном потолке и столешницам парт, отражаясь от металлических вставок по углам класса, и слепило ей глаза.        — Что такое, Дарья Григорьевна? Почему вы молчите? — Дементьев, остановившись в шаге от ее учительского стола, слегка наклонил голову, так и не отрывая от нее своей замороженной зелени глаз. — Неужели сами без понятия, что и зачем подчеркнули в моей контрольной?        — Дементьев, я!.. — хоть и бессвязно, но возмущенно начала было Абрамова.        — Но не могли же вы это сделать просто так, правда? — перебив ее на полуслове, с отчетливой издевкой протянул он. — И у меня всего два варианта, чего вы хотели этим добиться.        «И чего же?», — чуть было вслух не произнесла она.        Даша даже оторвала свой немигающий напряженный взгляд от залитой солнцем белой столешницы и подняла его на Дементьева, что все еще не отрывал своих сузившихся глаз от ее лица. У него вообще была неприятная особенность: всегда смотреть людям прямо в глаза, и ей это в нем не нравилось больше всего другого.        И все же стало даже любопытно, потому что Абрамова просто сглупила этой ночью и сделала тупейшую помарку в его тетради. И на этом все.        Но, похоже, что у Дементьева были своя трактовка и мнение на этот счет. У него вообще всегда на всё было свое мнение. О котором она никогда его не спрашивала, но это его никогда и не останавливало.        — Первое: вы допустили ошибку в решении такой пустячной задачи и этим доказали, что абсолютно некомпетентны, как педагог. И второе: вы так пытаетесь привлечь мое внимание и ищите предлог остаться со мной наедине, — тон его голоса был скорее отстраненным, холодным и совсем спокойным, будто он и не сказал сейчас прямо в лицо своей учительнице ничего вызывающего или аморального, когда как она, дернувшись, покраснела, кажется до самых корней своих волос. Сам же Дементьев, задумчиво проведя тонкими длинными пальцами по контуру своей твердой линии челюсти, не сводя с нее взгляда, издевательски протянул: — И я даже не знаю, Дарья Григорьевна, что из этого хуже. Как вы сами думаете, что хуже в вашем случае: быть полной бестолочью, как учитель физики, или настолько явно проявлять интерес к собственному ученику?        Казалось, каждое произнесенное им сейчас слово било ей прямо под дых. Сердце, испуганно подскочив куда-то наверх, от волнения забилось чуть ли не в горле.        Дементьев давяще, морозно и привычно насмешливо смотрел на нее сверху вниз, пока Даша, от подобной наглости отчаянно покраснев и одеревенев, отчаянно пыталась подобрать слова в ответ.        Он же откровенно будто изучал ее, сканировал, не отводя своего пристального взгляда от ее лица ни на миг. Явно получая от всего происходящего больное нездоровое удовольствие (поди разбери, что в головах у таких вот мудаков, как он), тогда как Абрамова больше всего на свете хотела, чтобы он к черту провалился со своими хамскими предположениями и намеками. Но сама отчего-то тоже не могла отвести от него глаз.        Его острые высокие скулы в солнечном свете четче выделялись на лице углами неравнобедренного треугольника. Он всегда перманентно ублюдошно-красивый. До полной ирреальной невозможности.        Но вот для нее он все еще первостепенный мудак и моральный урод, несмотря на всю свою внешнюю идеальность, физико-математическую гениальную одаренность и выверенную правильность черт лица.        «У чудовищ всегда самые прекрасные лица» — воистину.        — Я — человек, а не робот, Дементьев, — наконец, связно и сухо процедила ему Даша, и вышло у нее это даже хорошо. Ее голос не дрожал, и в нем отчетливо чувствовался металл. — Все люди делают ошибки, ничего в этом страшного нет. Я ошиблась при проверке твоей контрольной и признаю сейчас свою ошибку. Ты доволен? Теперь уходи.        — Даже так? — насмешливо приподнял он бровь, и следом, рукой облокачиваясь о столешницу, наклонился над преподавательским столом, совсем близко к ее напряженной фигурке настолько, что она даже почувствовала терпкий запах его туалетной воды.        И мгновенно от всей ее былой «бесстрашной» бравады — ни следа.        Перед глазами Абрамовой начали мелькать черные круги, но она, будто оцепенев всем телом, по-прежнему зачарованно не отводила от него взгляда.        И их извращенный обоюдоострый зрительный контакт не прервался даже тогда, когда Дементьев, будто обнаглев окончательно, наклонился к ней еще ближе и совсем уничижительно вкрадчиво, прямо в лицо ей мятно выдохнул:        — Вы — действительно сплошное разочарование и шутка, Дарья Григорьевна. Да и преподавание все же явно не ваше.        Сердце начало биться в груди Даши настолько бешено, что казалось еще чуть-чуть и собьется, споткнется и сойдет с дистанции.        — Я не спрашивала твоего мнения, — ядовито в ответ процедила она. Чудом заставив себя не отводить от него взгляда и прямо держать голову и плечи.        Хотя во рту все болезненно пересохло, пульс подскочил уже к самим векам, а коленки под столом у нее сделались совсем поролоново-ватными и откровенно подрагивали, благо, что он этого не мог видеть.        Но все равно как будто чувствовал.        Усмешка на его холеном лице слишком всезнающая, слишком самоуверенная, слишком самодовольная.        — Это не мнение. Это факт.        Его хлесткое замечание обидно задевало все внутри нее, будто раня физически. Откровенно смеющийся, ирреально-зеленый взгляд обжигал морозом. А его лощеное лицо было в считанных сантиметрах от ее собственного. Впервые настолько близко, после их столкновения на лестничном пролете.        Он вообще был слишком от нее близко. И смотрел слишком пристально.        Его губы снова дрогнули в полуусмешке, и будто он хотел ей что-то еще сказать, и…        И это всё уже в своей общей совокупности было настолько невыносимым, что Даша, не выдержав подобного напора на себя, опустив голову, кажется, зажмурилась. Или же просто-напросто на какое-то мгновение позорно потеряла сознание (она бы этому даже и не удивилась), потому что перед ее глазами всё резко спасительно потемнело, как будто собственный рассудок от переизбытка чувств вырубил разом все предохранители.        Только тогда Дементьев отстранился от ее стола. Ожидаемо только после ее полной унизительной капитуляции перед собой. Она это поняла только от того, что запах его грубого-чувственного парфюма перестал щекотать ей легкие. Для такого мудака, у него невероятно восхитительная туалетная вода.        Когда же Абрамова открыла глаза, он уже был в шаге от двери.        Но на самом пороге, будто почувствовав на себе ее взгляд, Дементьев неожиданно небрежно бросил через плечо:        — И на будущее: не нужно больше искать нелепых предлогов для моей задержки. У вас всё, что якобы «намеренно случайное» — отвратительно получается. Просто попросите меня. Возможно, я буду совсем не против. И даже в настроении.        И он, на мгновение обернувшись, и будто бы физически ошпарив ее своей невозможной насмешливой яркой зеленью глаз, наконец вышел из кабинета.        Даша глупо моргнула, молча пялясь на закрывшуюся дверь, совершенно не понимала, что это только что было.        Учащенный пульс, тревожно вздрагивающий под кожей ее запястий и веками, с его уходом стал постепенно успокаиваться. Да и дышать сразу стало легче, будто железный сдавливающий ее ребра кулак, наконец, разжался. Голова постепенно прояснялась, что было очень даже кстати.        Ведь ей на какое-то мгновение сдуру показалось, что Дементьев с ней флиртует… 666        И конечно, такое могло только показаться. Но скорее прибредиться в температурном ночном припадке, или присниться в кошмаре, чтобы после обязательно проснуться в холодном мокром поту и облегченно вздохнуть, поняв, что это была не явь.        Даша тогда не придала этому совсем какого-то особенного значения (и зря!), потому что следом всю следующую неделю откровенно снова ни черта не могла понять.        Потому что Дементьева в ее классе во время уроков физики как будто подменили.        Больше не было грубости с его стороны. Оскорбительных поправлений. Колких слов по поводу ее регулярных опозданий на свои же уроки и даже грубых вставок в адрес ее несостоятельности, как педагога. Он вообще сейчас почти всегда молчал. Говорил только тогда, когда Даша его спрашивала. Но спрашивала она его невероятно редко, и если совсем уж честно — то практически никогда.        На своих уроках она вообще делала вид, что его не нет. И даже старалась лишний раз не смотреть в ту часть класса, где он сидел.        И поэтому молчал он в ее кабинете теперь на регулярной основе. Что не могло Абрамову в какой-то степени не радовать. Знала бы об этом раньше, давно бы начала исписывать крестиками его тетради при проверках.        Впрочем, радовалась она этому, как оказалось, затишью перед бурей, совсем недолго…        Хоть Дементьев и молчал, но теперь из урока в урок в 11 «А» классе, Даша время от времени стала ловить на себе его странные пристальные взгляды. И это откровенно ее нервировало, вызывая рябь мурашек вверх по коже.        От этого рефлекторно хотелось спрятаться, закрыться, укрыться.        Дементьев смотрел слишком пронзительно. И сам его взгляд был невероятно тяжелым, холодным, давящим (скорее даже подавляющим) и совершенно сбивающим ее с толку.        От чего к ней вдруг такое внимание? Раньше его гораздо больше привлекали доска за ее спиной и ошибки в решениях задач.        «Что с тобой не так-то?», — бился в ее голове неприятный вопрос.        А внутри зрело отвратительнейшее предчувствие скорой беды.        Рядом с Дементьевым у Даши вообще перманентный полный хаос в мыслях, что возрастал в геометрической прогрессии под этими его пронизывающими пристальными взглядами. Она с большим трудом могла сосредоточиться хоть на чем-то кроме, и раздражало это невероятно!        И вскоре ее предчувствие чего-то «нехорошего» себя полностью оправдало.        Потому что Дементьев не был бы Дементьевым, если бы, конечно, не нашел новый способ доводить ее до бешенства и без своих постоянных колких поправлений на уроках и этих странных взглядов.       И способ этот со стороны был вполне «безобиден». Ведь он всего лишь с ней начал здороваться при встречах. Только вот, правда, в своей неизменно хамоватой провоцирующей манере:        — Здравствуйте, Дарья, — стоило Абрамовой только появиться в поле его зрения, громко и насмешливо тянул он ее полное имя, и дальше (как полный мудак!) вызывающе молчал, не добавляя к нему отчество.        А для молодой практикантки, что вела уроки у класса старшеклассников, подобное неуважительное обращение к себе при всех других учениках — худшее, что могло случиться для и без того крайне хрупкой репутации.        Кто ее вообще будет на уроках всерьез воспринимать и слушаться после такого?        Столь позорные для нее секунды в такие мгновения до обидного растягивались в бесконечность.        И только когда Даша взбешенно поднимала на него взгляд, Дементьев с неизменной великодушной насмешливостью (будто этим делал ей невероятно огромное одолжение) добавлял после длинной паузы ее отчество:        — …Григорьевна.        Усмешка, что растягивала его губы при этом — отточено дерзкая и невероятно самодовольная. Ей же хотелось кричать от собственного бессилия в этом вынужденном подчинении ему.        Как будто они играли с ним в игру: «смотри на меня, или будет хуже», в которую ее вообще втянули насильно и не спрашивая.        И так теперь было с ним постоянно. Изо дня в день. И явно доставляло ему особое садистское удовольствие.        Не смотреть на него и попросту игнорировать Абрамова не могла. Потому что прекрасно знала, что Дементьев не будет ее щадить и играть в поддавки в этой своей новой ублюдошной игре по доведению ее до белого каления. И из жалости отчество просто так не произнесет, а ей это было важно, и он знал об этом. Поэтому и давил в самое уязвимое место.        А еще Даша навязчиво гнала от себя противную липкую мысль, что этим он ее дрессировал. Прямо как собаку. Приучая ее на уровне рефлексов сразу поднимать на него взгляд, когда он называл ее по имени, а не привычно опускать глаза себе под ноги, делая вид, что Дементьева тут (что в коридорах, что в собственном кабинете) вообще нет.        Ублюдошная аддикция к унижению  в нем день за днем явно только цвела и крепла.        Однако на самих уроках физики он действительно перестал ее поправлять и задевать.        И нет, не потому что она резко вдруг перестала ошибаться при решении невероятно сложных задач (особенно часто при переводе цифр в другую систему счисления), о чем ей гораздо более любезней, время от времени теперь робко и как-то виновато сообщал Егоров с первой парты.        А как будто просто потому, что Дементьев в один из дней так решил. И вообще только черт разберет, что у него происходило в голове.        Самой Даше же разбираться в этом совсем не хотелось. Много чести. Перестал — и ладно. А что за этим стояло — Абрамову как-то не особо волновало.        Тем более для того, чтобы ее задеть, ему вообще и не надо было рта открывать. Вполне достаточно было самого факта его существования.        Дементьев будто одним своим видом еще с самой их первой встречи заставлял ее чувствовать себя неудачницей. Человеком второго сорта. Будто она ничего из себя не представляла, как самодостаточная единица, и являлась полной посредственностью.        А это было по-настоящему обидно.        Потому что Абрамова за свои двадцать три года добилась многого. Она всегда была старательной. Всегда была отличницей и лучшей ученицей в классе. Получила золотую медаль в школе, после диплом с отличием в университете, а ее дипломную работу (над которой она провозилась весь последний курс) хвалил сам ректор, пророча ей светлое будущее в науке. Да и проходила практику, как начинающая учительница физики не где попало, а в лучшей физико-математической гимназии по Москве по прямой рекомендации своей кафедры.        Она не хотела всю свою жизнь проработать учителем. По планам у нее был еще один год работы в школе (и в обычной, а не в этой проклятущей гимназии!), но уже как учительницы, а не практикантки. А после того, как освоится и привыкнет, заочно поступить в магистратуру, одновременно учась и работая, и после ее окончания идти уже в науку.        Аппетиты от жизни на будущее у нее были большие. Не подавилась бы только в процессе.        Нет, бывало, конечно, что она от усталости и загруженности (когда ни черта у нее нормально не получалось) плакала и долго не могла уснуть, крутя в голове на повторе все свои промахи и ляпы, а еще все дела/задания/проекты, что нужно было сделать. Иногда могла в дни сложных сессий совсем ничего не есть и жить на одних только энергетиках (что по дурной привычке передалось ей и после окончания педа при завалах в работе). Время от времени могла до срыва голоса некрасиво ругаться с мамой и младшим братом, когда совсем сдавали нервы от перенапряжения.        Она совсем не была святой и непогрешимой, но раньше ей казалось, что она, по крайней мере, гораздо более ответственная и старательная, чем многие прочие вокруг нее. Это в какой-то степени повышало ее самооценку и дарило чувство собственной привилегированной особенности.        И все же…        И все же по сравнению с ублюдошной, перфекционистко-вывереннной «идеальностью» Дементьева, она чувствовала себя полным аутсайдером по всем фронтам.        Это был просто какой-то недосягаемый уровень. Рядом с ним она всегда чувствовала себя жалкой, никчемной, полной посредственностью.        И как же Абрамова ненавидела это чувство!        А заодно и Дементьева, что в ней его и вызывал. 666        Однако легко было не обращать на все прочее внимание, когда дни настолько загружены. Дементьев был неприятным периодическим эпизодом в ее работе, но все же и без него ей хватало проблем и забот.        Даша вообще упустила момент, когда вся ее жизнь зациклилась до пределов гимназии и всего около связанного с ней из бесконечных ежедневных проверок тетрадей, контрольных через урок (бедные дети — чокнуться можно!), плановых срезов, педагогических советов по многочисленным учебным вопросам (как практикантке, никто не собирался ей здесь делать никаких поблажек и послаблений). Времени на свою жизнь у нее не оставалось даже в заслуженный единственный выходной, который она одиноко проводила за очередными проверками тетрадей и подготовкой к новой рабочей неделе. Временами лишь раздраженно фыркала на младшего брата, что открыто издеваясь над ее образом жизни, сулил ей умереть так и не целованной.        — Скачай себе «тиндер» что ли, сходи с кем-нибудь вечерочком погулять, отдохни. На человека уже не похожа, — недовольно тянул ей Леша, неодобрительно смотря, как сестра апатично перебирает методички, готовясь к завтрашнему уроку.        Иногда у него случались дни, когда он начинал проявлять к ее личной жизни ненормально сильный интерес.        — Отстань от меня уже, — беззлобно огрызнулась она.        — Так и помрешь ты, походу, девственницей, — все не затыкался ее брат, ширя рот в своей привычной, широкой противной улыбочке. — И через пару лет будешь уже похожа на мою математичку. А она жирная, как бочка, потому что, как и ты, любит жрать одни конфеты, всегда злая и никогда не улыбается. Спорим, что ее тоже никогда никто не целовал и у нее дома десять кошек?        — Свечку за меня держал? — колко уточнила Даша, против воли стреляя глазами на свой стол, где стояла уже предательски полупустая вазочка с конфетами, которую она стащила из кухни.        Леша небрежно пожал плечами, пальцами нагло перед ее носом подцепляя несколько шоколадных конфет, и сразу же их все разом засовывая себе в рот.        Щеки у него на лице сильно раздулись, как у бурундука, но продолжил говорить он членораздельно:        — Да у тебя все на лице написано, зубрилка. Котика не подарить?        «Достал!».        Абрамова зло ощетинилась:        — Мозги себе подари, придурок. И свали уже из моей комнаты, тебе здесь не музей.        — Тиби сдись ни музий, — с набитым шоколадом ртом зашелся он в противном хохоте. — Утю-тю-тю.        И Леша не был бы Лешей, если бы просто сделал так, как она ему сказала. Конечно же, он, по старой своей идиотской привычке, начал дразниться и передразнивать ее, как слабоумный. Ему уже было семнадцать лет, но вел он себе все еще словно детсадовец. И ушел из ее комнаты только лишь тогда, когда довел сестру до того, что она взбешенно начала швыряться в него вещами, остатками конфет, и уже стала замахиваться пустой стеклянной вазочкой.        Дверь он за собой захлопнул со страшно довольной физиономией.        Даша же после до обидного долго не могла успокоиться, и вернуться в свое привычное трудоспособное состояние.        Потому что в словах брата была часть противной правды. Хотя бы в том, что в общей совокупности распорядка дней, у нее получался достаточно унылый апрель, за которым она изредка лишь наблюдала из окна, когда на пару мгновений отрывалась от проводимого урока или проверки тетрадей.        А в городе же вовсю цвела весна. Распускались деревья и цветы, проросла первая трава, зимне-серое небо день за днем робко голубело, закаты начали жадно вбирать в себя сиреневые и розовые краски, а сам воздух был переполнен цветущей прохладной свежестью. Дни становились все теплее и теплее с каждым днем.        И правда — идеальное время для свиданий и начала отношений. И крайне хреновое — для одной лишь работы. Но как будто у нее был выбор. 666        — Здравствуйте, Дарья Григорьевна, — ворвавшись в класс на следующее же утро, слегка запыхавшись, но с неизменной теплой улыбкой, поздоровался с ней Федя, садясь за свою привычную первую парту перед ее столом.        Егоров Федя ей всегда улыбался: и когда здоровался, и на уроках при обращении к ней, и когда прощался. Да и не только ей. Он вообще всегда всем улыбался: но не широко и скалясь зубами, а лишь слегка приподнимая уголки губ, немного робко, неуверенно, но всегда с отчетливой теплотой.        — Здравствуй, Федя, — Абрамова бесконтрольно всегда улыбалась ему в ответ. Таким людям всегда хотелось улыбаться ответно.        У Егорова была детская, совсем-совсем искренняя улыбка, будто и правда, он всегда всем был рад, и это не притворно. А еще широко распахнутые нереально голубого цвета глаза (что казались еще больше из-за толстых линз очков) и яркие рюкзаки с забавными брелоками, что он менял каждый день. Больше всего ей нравился маленький Капитан Америка и мультяшный Ньютон, показывающий язык.        И сам Егоров ей нравился. Она вообще не знала, кому такие люди могли не нравиться.        Он часто до звонка на урок, в дни, когда она запускала 11 «А» класс в свой кабинет заранее, заводил с ней небольшие диалоги.        Федю искренне интересовала физика. Но больше все же не классическая физическая наука, а стык физики с астрономией — астрофизика. И с каждым днем, с начала преподавания в этом классе, она с ним общалась все больше и больше. Он часто спрашивал про звезды, планеты, интересовался кротовыми норами и параллельными вселенными. А между делом иногда спрашивал про ее учебу.        — А вам сложно было учиться в университете? — спросил ее Егоров в один из дней.        — Ну… — Даша на мгновение задумалась, ставя локти на стол и подпирая кулачком щеку. Солнечный свет из незашторенного окна приятной согревающей полосой лег ей на лицо. — Не сказала бы, что это было легко, но…        — И не удивительно. Вам, женщинам, вообще в точные науки не стоит идти, — громко и надменно прервал ее Дементьев со своей четвертой парты. — Вы в них не можете. И вы это собой только подтверждаете.        Он отчего-то именно сегодня решил нарушить собственное молчание в этом кабинете и снова ей продемонстрировать, будто, чтобы не дай Бог не забыла, какой он мудак.        Абрамова же мысленно добавила еще одну галочку к его общему собирательному портрету в своей голове: сексист, шовинист и женоненавистник.        И пока портрет у него получался довольно негативным.        Потому что Дементьев в ее глазах — самый настоящий мудак, практически по всем канонам современного мира, и даже хуже. Начиная с того, что он уже с рождения в «правильной» семье с безлимитной банковской карточкой и абсолютным выигрышем в генетической лотерее со своим высоким ростом, широкими плечами и невероятно ублюдошно-красивым скуластым лицом. А заканчивая полностью сволочным характером, аддикцией к унижению других, явным нарциссизмом и патологическим перфекционизмом. А добором ко всему прочему, он еще и полный сексист (и наверняка еще и гомофоб).        — Тебя, Дементьев, только женщины спросить забыли, куда им идти, а куда не идти. И разрешения заодно, — огрызнулась Абрамова, убирая руки со стола и выпрямляясь.        И тут же нарвалась взглядом на колкую чужую усмешку.        — Да пусть идут куда хотят, кто им запрещает? — откровенно изгаляясь и смотря прямо на нее, пренебрежительно пожал плечами Дементьев. — Только вот потом они прутся в образование и преподавание, потому что больше их никуда не берут, и на выходе получаются такие «сильные» специалисты, вроде вас. Что в легчайших задачках при банальнейшем расчете и переводе в другую систему исчисления ошибаются раза три минимум. Кого и чему вы можете научить? — он выразительно кивнул на интерактивную доску за ее спиной. — Без слез же не взглянешь.        Ученики в классе теперь с интересом переводили заинтересованные взгляды с Дементьева на Абрамову и обратно. Как будто смотрели теннис.        Даша, привычно никак не показывая перед всеми собственное задетое эго (для нее, как для молодой учительницы — это строгое табу, нельзя показывать слабость перед учениками), лишь язвительно фыркнула в ответ:        — Ха, вот как раз из-за таких непрошибаемых мужчин, как ты, у нас в стране такое ужасное отношение к женщинам в науке!        И, поймав на себе заинтересованные взгляды всех собравшихся в классе учеников (одних мальчиков), она зачем-то сбивчиво, но невероятно вдохновлено на импульсе стала рассказывать и про притеснения женщин в сферах исконно «мужских» дисциплин, и про стеклянные потолки в карьере, и про разные зарплаты, и даже мельком про успехи женщин в физике.        — Значит замуж вы, Дарья Григорьевна, не собираетесь? — неожиданно вкрадчиво спросил ее Дементьев, и ухмылка на его лице при этом была слишком довольной. — И молодого человека у вас, стало быть, нет?        Он вообще за все время ее рассказа не отрывал от нее своей насмешливой холодной зелени глаз, будто все, что она говорила, невероятно его забавляло. И Даша поймала себя на неприятной мысли, что так снисходительно, как он сейчас на нее, обычно смотрят родители на «серьезные» ультимативно-абсурдные заявления своих детей в пять и шесть лет по типу: «если вы будете заставлять меня есть кашу, я уйду из дома и буду жить один».        И Абрамовой вдруг стало неожиданно душно и жарко в своем теплом пиджачке и в этом залитом солнце светлом кабинете, где все ученики выжидающе смотрели на нее в ожидании отрицательного ответа.        Но главное, как на нее смотрел именно Дементьев в этот момент. Вальяжно откинувшись назад на стуле, выразительно вскидывая темную бровь, и с лукавой усмешкой в уголках губ.        — При чем здесь это? — чересчур запальчиво процедила она, отчего-то снова краснея. Хотя, по-хорошему бы, должна была его строго одернуть за такие личные и неуместные вопросы ей, как своей учительнице.        Но следом раздалась громкая трель звонка на урок. И весь одиннадцатый «А» синхронно поднялся на ноги.        Все еще отчаянно смущенная Даша на автомате поздоровалась с классом и посадила их. Снова с силой гася в себе мутное неприятное чувство.        Потому что ей опять показалось на какое-то мгновение, что Дементьев с ней флиртует.        И показалось ли?..        Сейчас она отчего-то совсем не была в этом уверена.