Параллельные

       Абрамова с трудом засунула несколько банок энергетика в свою сумку. Купила их в круглосуточном магазине около своего дома. Изначально хотела только одну баночку энергетика (а первоначально по задумке вообще планировался кофе), но в чертовом маркете была акция на ее любимые энергетики.        И жадность ее когда-нибудь сгубит.        Набрала в итоге сразу три. И влезли в забитую сумку эти глянцево-фиолетовые банки «Берна» со вкусом тропического микса (ей со школьного возраста по-прежнему все еще нравились извращенные вкусы и газировок, и жвачек с энергетиками) совсем впритык. Сумка была и без того переполнена доверху тетрадями на проверку 11 «А» и 7 «Д» и оттого не закрылась до конца.        И по-хорошему: нужно было взять пакет, чтобы все это бумажное великолепие не смять, но не плевать ли?        Учителя года из нее уже никак не получалось, носи она хоть каждую тетрадку своего ученика отдельно в папочке, чтобы, не дай бог, не смять.        Она заранее знала, что придется сегодня засидеться допоздна с этими проверками контрольных у двух классов разом, и ее мозгу потребуется мощный кофеино-тауриновый допинг на все это.        А вообще Абрамовой было уже двадцать три года — вполне достаточно, чтобы перестать так сильно переживать из-за того, что ей на уроках грубит собственный ученик. Ну, и еще, чтобы приучить себя к культуре питья качественного кофе вместо того, чтобы травиться дешевыми энергетиками со странными вкусами.        Да и плевать. Плевать. Плевать.        — Ты сегодня опять поздно, — недовольно заворчала ее мама, выходя встречать «блудную» дочь, едва заслышав, как она переступила порог дома и громко сбросила на пол тяжеленную сумку.        Приходила она так поздно еще с самого начала своей практики в этой гимназии. Но ее мать всё ворчала на это — как в самый первый раз.        — Работы много, — разуваясь, апатично пожала плечами Абрамова и следом слегка поморщилась. Ее правое плечо нестерпимо болезненно тянуло с непривычки от таких перегрузок на себя.        И она устала. Как же она устала. Больше всего хотелось сейчас упасть прямо в этом маленьком коридорчике возле вешалок и больше не вставать.        — Работа — не волк, — назидательно протянула женщина, а затем ей на глаза попались эти злосчастные энергетики по акции, что торчали из сумки ее дочери перевернутыми фиолетовыми пеньками. — И вот что это опять началось? Энергетики? Даш, желудок хочешь себе посадить? Это такая химическая гадость! Ничего в них полезного нет!        Абрамова, скинув с себя обувь, страдающе загундосила, обессиленно наваливаясь плечом на стену:       — Ой, мам, ну пожалуйста, ну только вот ты не начинай… Мне еще полночи сидеть с этими тетрадками…        Женщина только насмешливо прыснула:        — Эх, горе ты луковое.        — Ну, мам!..        Мать, лишь печально покачав головой и сделав шаг вперед, нежно, совсем невесомо чмокнула свою несчастную дочь в светло-зеленом пиджачке в лоб. Совсем так, как делала в детстве, когда Даша грустная и полностью никакая приходила из школы. После этого отчего-то становилось сразу легче.        И Абрамова зажмурилась на одно короткое мгновение.        — Иди сначала поешь, — заботливо шепнула женщина, легко потрепав ее по голове. — Потом будешь делать все остальное. И ради бога, вылей ты в раковину эту свою химию. Не сади себе желудок! 666        Настенные старенькие полукруглые и совсем детские часы в форме мультяшной мордочки тигра (которые, когда она училась еще в начальном классе, установил ей отец) в ее комнате над рабочим столом отсчитали ровно 03:03.        И все же было что-то безумно ироничное в том, что сегодня день дурака.        Вот только этим «дураком» в насмешку кого-то свыше оказалась именно она.        Потому что эти задачи по физике невероятно сложного уровня, что Дементьев решил за сорок пять минут урока, она безуспешно пыталась решить вот уже третий час подряд. Попеременно то сдерживая в себе рыдания, то запивая собственную безмолвную истерику энергетиками.        Просто не сообразила своими куриными мозгами, что подставила этим, в первую очередь, саму себя. И что самих решений этих задач ей никто, собственно, и в методичке не оставлял, и прежде чем перечеркнуть решения Дементьева (и просто уличить его в том, что он все сделал ожидаемо неправильно!), нужно было «правильно» решить их самостоятельно, что она феерично-неудачно пыталась уже полночи.        Премию Дарвина ей!        И плевать даже, что эту премию выдают людям, что умерли глупой смертью. Потому что после сегодняшней ночи и собственной идиотской затеи она все равно умрет от стыда этой же ночью, не дожив до рассвета.        Права была ее мама — горе она луковое!        Абрамова даже пыталась их загуглить от отчаяния, но ответов в глобальной сети не оказалось. И пару раз у нее была даже безумная мысль позвонить своему научному руководителю для помощи с этими чертовыми задачами, но была уже глубокая ночь для его беспокойства.        Даша даже открыла свои старые лекции в тетрадях. И на удивление, когда смогла слегка успокоиться, в памяти у нее что-то с этими записями и всплыло. Она, не без труда, но все-таки смогла решить их.        Всего-то потребовалось «жалких» четыре часа!        Поэтому собственной победы она совсем не чувствовала, скорее, позорное поражение по всем фронтам.        И какое же было ее изумление в дальнейшем, когда оказалось, что Дементьев все эти три задачки смог решить правильно…        Только в третьей задаче ее глаза вдруг зацепились за небольшую помарку в уравнении, что кардинально меняла и сам ход решения, и конечный ответ. И которую она сразу же радостно и зачеркнула. Ликуя при этом про себя безмерно.        «Ошибся все-таки!»        Но потом в душе закралось нехорошее предчувствие, что это не он ошибся, а именно она.        И перепроверив еще раз внимательно, сравнивая и свое, и его решение, Абрамова поняла, что ошиблась и полная дура из них двоих, и правда, одна она.        Слишком уж обрадовалась найденной «ошибке» и от бешеного ликования перестала совсем соображать. Поспешила. Как же она поспешила!        «Поспешишь — людей насмешишь!», — любила в детстве говорить ей мама, когда у нее, будучи ребенком, не хватало терпения спокойно что-то делать. И как же она и в этом была права!        И на лихорадочном импульсе Даша не додумалась ни до чего умней, чем просто перечеркнуть ранее зачеркнутое.        Лучше от этого, естественно, не стало.        «И что я сейчас сделала?», — панически пронеслось у нее в голове.        Вертикально зачеркнула собственное зачеркивание. Как будто решила порисовать в тетради ученика перевернутыми крестиками. И ни какого-то там рандомного ученика, а именно Дементьева!        Она чуть ли не вслух застонала от досады.        Чертового идеального, никогда не ошибающегося, самоуверенного до ненормальности Дементьева! С его не менее чертовой тетрадью с ублюдошно-идеальными конспектами, издевательски ровными столбиками цифр (каждая цифра у него в отдельной тетрадной клеточке — ну вот кто так будет писать? Только психопат!) и уравнений, всегда безошибочными решениями задач. Где вообще из всего «не идеального» были ранее только ее кривые, на контрасте с его собственной каллиграфической прописью, маленькие «пятерки» гелевой ручкой.        «Дура! Какая же я дура!».        Она крепко зажмурила глаза, как ребенок, надеясь на чудо, будто от этого кошмар перед ней исчезнет, если очень захотеть и посчитать до десяти. Но когда она досчитала и с горькой обреченностью открыла их — ничего, конечно, не исчезло.        Перед ее глазами были все те же филигранно решенные задачи вузовского уровня идеальным каллиграфическим почерком Дементьева, и парочка уродливых, жирных пересекающихся черточек поверх красной гелевой ручкой, что перечеркнули к черту всю былую неестественную идеальность решения.        В голове мелькнула совсем уж дурная паническая мысль на завтрашнем уроке сказать, что его тетрадь потерялась… или он ее вообще не сдавал. Просто она скажет банальное для всех учителей:        «Не мои проблемы, Дементьев, что твоей тетради не было! Ну, нет ее если нигде! И при проверке я ее не помню! Значит, не сдавал! И вообще «два» тебе за эту контрольную! В следующий раз не будешь терять тетрадки».        И вот поставить ему «двойку» было бы, конечно, заманчиво, но свою тетрадь после звонка он вызывающе положил прямо перед ней, и у нее в голове этот момент хорошо отложился. А врать настолько нагло и бессовестно она не умела никогда.        «И дура!», — зло опять подумала Абрамова про себя. — «Честная и не умеющая в обман, но такая дура!».        Чуть ниже идеально решенной контрольной работы она поставила ему заслуженную «пятерку», и, закрыв тетрадь, отбросила от себя в сторону от греха подальше.        К черту и его, и эту контрольную, пусть подавится!        Часы-тигры над столом издевательски показывали уже 04:20.        Ее рука потянулась к последнему оставшемуся «Берну».        Следом послышалось громкое шипучее пшиканье открытой за колечко алюминиевой банки энергетика. По комнате тут же начал расползаться отчетливый химически-сладкий запах цитрусов с ананасом.        Абрамова сделала большой глоток и решила, что будет разбираться с проблемами по мере их поступления. А у нее еще целая куча контрольных работ 11 «А» и 7 «Д» на проверку из двух разных вариантов, и спать она сегодня явно не будет. 666        — Вы выглядите совсем уставшей, Дарья Григорьевна, — на следующее утро мягко заметил Лев Николаевич, когда полумертвая, так в итоге и не спавшая Абрамова, переступила порог учительской. — Я тут как раз заварил свежий кофе, не хотите?        После бессонной ночи проверок контрольных, состоящей из подзарядки одними лишь энергетиками, пить с самого утра черный кофе, так ничего и не съев со вчера, означало отсутствие всякого сострадания и жалости к собственному желудку.        Да и плевать.        Первое апреля прошло, но день полной «дуры» для нее продолжался и сегодня. Это ее ежедневный профессиональный праздник в этих стенах. Надо как-то соответствовать.        Прежде чем идти на свой первый урок у 11 «А», Даша залпом влила в себя кружку крепкого кофе. Следом чувствуя что-то вроде пока еще слабой, но по нарастающей тянущей тупой боли где-то территориально-анатомически справа от желудка. А еще ее слегка подташнивало.        И понять бы что это: начинающийся гастрит от такого «чудесного» питания или же реакция организма на предстоящую встречу с Дементьевым. 666        Шла Абрамова на свой первый урок откровенно, как на плаху.        «С нетерпением жду нашего следующего урока», — всё звучал в ее голове насмешливый голос Дементьева. Как будто он уже тогда заранее знал, что всё у нее выйдет так по-дурацки! Впрочем, как всегда.        Когда она открыла кабинет, включала компьютер и интерактивную доску, тошнота, острым комом сосредоточившаяся в пустом желудке, совсем не успокоилась, а казалось, только усилилась, подступая уже к самому горлу.        Даша тяжело сглотнула ее. Стараясь дышать медленно и глубоко.        — Доброе утро, Дарья Григорьевна, — с теплой улыбкой поздоровался с ней Егоров, садясь за первую парту перед ее столом.        На его оранжевом рюкзаке покачивался очередной новый брелок с вытянутым в сосиску забавным котопсом. Кажется, что он их коллекционировал. По крайней мере, почти каждый день брелок на его ярких рюкзаках менялся.        — Доброе, Федь, — ответно слабо улыбнулась ему Абрамова, вытаскивая из сумки внушительную стопку тетрадей 11 «А». — Не поможешь мне сейчас: раздашь тетрадки?        — Да, конечно! — сразу же кивнул он, убирая рюкзак с парты.         — Спасибо.        Смотря со своего места, как Федя разносит тетради своим одноклассникам, Абрамова с силой пыталась подавить в себе острую тошноту, что с каждой секундой становилась все сильнее и сильнее.        И когда порог кабинета ровно за пять минут до звонка широким шагом переступил Дементьев, ей стало еще хуже.        Как всегда — весь лощено-выверенный, с непрошибаемой аурой надменной самоуверенности, в идеально выглаженной белоснежной рубашке, что выгодно подчеркивала широту его плеч.        Дашу замутило с новой силой.        — Неужели этот день настал, — остановившись у преподавательского стола, издевательски протянул он, остро и немигающе смотря прямо на нее: резко побледневшую и неестественно выпрямившуюся с его появлением. — Раз в столетие решили прийти вовремя, Дарья Григорьевна? Никак снег сегодня пойдет.        От этих его поддевок и морозных взглядов ей всегда иррационально не по себе и невыносимо холодно от россыпи мурашек вверх по коже. И так каждый божий раз!        — И тебе с «добрым утром», Дементьев! — сухо процедила она, намеренно не смотря на него и не ведясь на эту очевидную провокацию.        Затем, развернувшись на месте, стянула со спинки стула свой пиджак и небрежно накинула его себе на плечи, по которым ощутимо прошлась неприятная прохладная рябь из дрожи.        А еще ровно минуту назад ей было душно в это невероятно солнечное апрельское утро.        Он лишь хмыкнул в ответ и прошел за свое место.        И дальше Даша напряженно краем глаз наблюдала, как Дементьев раскрывает свою уже лежавшую на парте тетрадь. А затем — как деланно ленно листает в ней страницы, и, дойдя до последней выполненной контрольной, скучающе скользит взглядом по своим филигранно-идеально решенным задачам.        Но в момент, когда он, по всей видимости, дошел до третьей задачи с ее фееричными поправками красной гелевой ручкой (из странных крестиков), и на его привычно лощено-безразличном лице неожиданно скользнула высокомерная усмешка, Абрамова тяжело сглотнув, отвернулась от него.        Сердце бешено забилось от волнения в ее груди.        И Даша уже на уровне осознанной слуховой галлюцинации слышала его очередную язвительную поддевку насчет ее преподавательской компетентности, но…        Прошла минута. Затем вторая. И ничего не происходило.        Потому что Дементьев молчал. Дементьев, черт его побери, раз в столетие просто решил в ее классе помолчать!        Знала бы, что это заставит его, наконец, заткнуться, каждый раз изрисовывала бы его тетради при проверках крестиками!        У Абрамовой же — полная сухость во рту, и от перенапряжения сводило острыми иглами желудок. Она ожидала от него хоть какой-то реакции и слов, глуша в себе нервную тошноту, а он так ничего ей не сказал.        Лишь когда они встретились взглядами, уголок его рта дернулся в очередной издевательской усмешке, а бровь выразительно-вопросительно приподнялась.        Даша, не выдержав этого, снова трусливо опустила глаза вниз. Ее лицо ошпарило невыносимым жаром. Сама уже прекрасно поняла, какой дурой в его глазах себя выставила с этими проклятыми задачами.        И теперь он имел полное право смеяться над ней. Потому что побеждать красиво Дементьев, по все видимости, совсем не умел. Как и вести себя, как джентльмен. А еще он, ко всему прочему, полное хамло и мудак!        И она ждала, что он обязательно выкинет что-нибудь грубое и обидное дальше.        Но ничего от него не последовало и потом.        Даже когда прозвенел звонок и она начала урок, он продолжил молчать. А молчаливый Дементьев, что во время ее урока не вставлял колкие, обидные до невозможности замечания по поводу и без (как будто это он ее учитель, а не наоборот, и в полном праве поправлять за все) — для нее полный нонсенс.        Абрамова будто бы осязаемо чувствовала на себе его пристальный взгляд и все сорок пять минут своего урока провела в напряженном ожидании очередного едкого поправления себя, но ничего…        Даже когда она опять слегка ошиблась в решении задачи (благо, что сама заметила и исправила!), от него не последовало ничего. Никаких поддевок и язвительных комментариев.        Совсем ничего. Дементьев вообще за урок ни разу не открыл рта. Только всё смотрел на нее по-прежнему совсем колко, пристально и нагло, с очевидной смешинкой в глубине своей замороженной зелени по радужкам глаз.        И эта его игра в «молчанку» неожиданно стала нервировать ее даже больше, чем когда его физически невозможно было никак заткнуть.        «Что с тобой не так сегодня?», — все крутился в голове навязчивый вопрос.        Неужели настолько впечатлился ее проверкой своей контрольной работы, что разом онемел от подобного варварства над своей перфекционистской писаниной? Это было бы, конечно, неплохо.        Еще бы и пялиться на нее так нагло перестал!        И следом, окидывая взглядом весь класс, и случайно скользнув по нему глазами, она только сейчас отчего-то заметила на его шее тонкую серебряную цепочку.        Дементьев, оказывается, носил православный крестик. А Даша этого в нем раньше отчего-то не замечала.        И ей от этого почти даже смешно. Искренняя вера в бога абсурдна в его случае настолько, что сравнима по своему диссонансу разве что с антихристом, который вдруг решил помолиться в церкви перед распятьем в воскресенье.        А еще у настоящих чудовищ всегда самые красивые лица. Абрамовой бы привести сравнения с падшими ангелами, только это, конечно же, ужасное клише и безвкусица.        Расписывая формулу полупроводников на доске, Даша невольно подумала о многочисленных кровавых крестовых походах, инквизиции и сжиганиях «ведьм» на площадях, и решила, что сильная вера в богов чаще встречается как раз-таки у людей, патологически склонных к невероятной жестокости.        И все резко встало на место.        Она была не права. В этом не было ничего странного. Дементьеву действительно шла вера в бога. Истинная. Фанатичная. Вот только пару веков назад. 666        Когда прозвенел звонок с урока, Абрамова сразу отпустила класс. Не имела привычки задерживать учеников дольше положенного.        И если она думала, что легко отделалась сегодня за собственный идиотизм, то не тут-то было!        Кабинет опустел быстро, да только вот один Дементьев из всего своего 11 «А» совсем не спешил никуда уходить. Сидя за своей партой, вальяжно откинувшись на спинку стула, он не сводил с нее своих глаз цвета дьявольской ирреальной зелени. И… молчал. Просто молчал.        Он, черт возьми, просто смотрел на нее и молчал! И, по всей видимости, именно так решил ее сегодня довести до белого каления.        Потому что ей под этими его морозными пристальными взглядами даже дышать сложно, будто в легкие забивались мелкие кристаллики льда и кололись там изнутри.        А подобное длительное молчание многократно усиливало напряжение в теле.         — Чего тебе, Дементьев? — наконец, не выдержав этой давящей тишины, грубо спросила его Абрамова, когда со звонка на перемену прошло уже пару минут. — Что ты тут сидишь и не уходишь? Не понял что-то по сегодняшней теме?        Его губы искривились в очередной ленивой усмешке, он слегка склонил голову набок. И в моменте стал настолько ублюдошно порочно-красивым, что Абрамова вновь невольно тяжело сглотнула. Сравнения с падшими ангелами уже не казались глупостью.        — Да нет, просто у вас такие интересные пометки в моей тетради, Дарья Григорьевна, — смотря прямо ей в глаза, едко протянул Дементьев, кивая на раскрытую тетрадь перед собой. — Вот мне и любопытно, а что это вообще такое? Не объясните?        «А что это вообще такое?», — годилось на слоган всей ее практики в этой чертовой гимназии.        И Даше казалось, что именно сейчас и начнется весь этот абстрактный крестовый поход с инквизициями и сжиганиями ее на костре.        Даром что ли Дементьев так долго хранил молчание, а на его шее поблескивал в свете апрельского солнца серебряный крестик?