Параллельные

       «Боже, дай мне сил!» — в четвертый раз кряду подумала Абрамова.        И не то чтобы она была сильно религиозна, или что-то в этом роде. Совсем нет. Просто такие мысленные молитвы невероятно медитативно и успокаивающе действовали на ее нервную систему.        За окном кабинета, в котором она вынужденно сидела и выслушивала надменные нотации замдиректора, — поздний март, остатки серого тающего снега и затянутое в белесых облаках небо.        А с утра Яндекс-погода в ее телефоне обещала солнце…        — Хочу, чтобы вы все-таки поняли, Дарья Григорьевна, на какой риск я сейчас иду, — сильно затянувшейся пафосной пластинкой продолжал свою нескончаемую речь мужчина, отвлекая ее от окна. — Это не простая гимназия, как вы уже должны были заметить. Это лучшая физико-математическая гимназия в Москве: у наших учеников самые высокие показатели по городу. Вам просто несказанно повезло, что вы проходите здесь практику. Я буду с вами честен — это не наше желание, мы просто по указу минобразования обязаны брать практикантов, и ничего с этим не поделаешь. А так у нас строгая конкурсная основа для приема учителей: здесь преподают только лучшие из лучших. Как, собственно, и учатся.        Самые лучшие/впечатляющие/идеальные, и вообще — выше «них» только звезды в небе. У Абрамовой за всю эту десятиминутную встречу в просторном светлом кабинете в пятый раз поднимался по горлу спазм острого раздражения, но она сдерживалась, снова прочитав про себя короткую молитву из четырех слов:        «Боже, дай мне сил!».        Даша сама знала, что ей очень повезло проходить здесь практику после окончания университета. И что без прямой рекомендации научного руководителя и красного диплома с отличием у нее бы никак не получилось сюда попасть.        И все же…        Гимназия, как и дети которые в ней учились, действительно впечатляли. Но Абрамовой совсем не нравился замдиректора этой гимназии, сидевший перед ней: уже лысеющий мужчина с несуразной фамилией Петрюк. У него был непонятный для определения на глаз возраст (то ли сорок, то ли уже шестьдесят — не разберешь), широкое квадратное лицо, и явно дорогой, но крайне безвкусный коричневый костюм.        А еще ей не нравился его высокомерный тон, бегающие темные маленькие глазки и то, что он с таким махровым пафосом пытался ей доказать. А именно всю степень недоразумения ее практики в этой гимназии, как начинающей учительницы физики.        Будто все остальные в мире были простыми смертными, а именно в этой гимназии одни только сверхлюди, к которым она не относилась.        Петрюк, деловито пролистав классный журнал перед собой и окинув ее внимательным взглядом, выразительно задерживая его чуть дольше нужного на яркой цветной фенечке на ее запястье, продолжил:        — До этого вы проходили практику и преподавали у седьмого «Д» класса. А «Д» классы — здесь больше для галочки. Это самые слабые классы из всех. Мы принимаем туда на платной основе. Сейчас же вы будете вести уроки у одиннадцатого «А». И это, во-первых — выпускники. А во-вторых, в «А» классах учатся лучшие из лучших. До вас в этом классе преподавал кандидат физико-математических наук. Понимаете уровень? Это просто нонсенс, чтобы там преподавал практикант! — горячо произнес Петрюк, многозначительно поднимая зачем-то указательный палец вверх и наставительно тряся им.        И Абрамова, больше от нелепости этого жеста, зачарованно не могла отвести взгляда от его трясущейся руки. Из грудной клетки наружу начал рваться щекочущий неуместный смех, но она с силой сдержала и его.        Она вообще пока проявляла чудеса сдержанности.        — Я иду на это только потому, что прежний преподаватель попал в ДТП и неизвестно когда поправится, а для приема нового учителя нужно слишком много времени из-за конкурса. У нас столько нет. Конец учебного года. И лучше уж что-то… чем совсем ничего, — мужчина, поправив очки на широкой переносице, тем же указательным пальцем, что до этого тыкал в потолок, а после достаточно обреченно, будто смиряясь с неизбежным, посмотрел на сидящую напротив хмурую молоденькую практикантку. — Хуже в любом случае вы не сделаете.        Следом Петрюк ей легко покровительственно улыбнулся, будто то ли подбадривая, то ли поощряя. В любом случае, чего бы он этим не хотел, вышло у него отвратительно.        Абрамова глубоко вдохнула в себя воздух, с силой подавив в себе очередную острую вспышку раздражения, но заставить себя ответно ему улыбнуться так и не смогла. Лишь коротко кивнула.        Она всю свою жизнь не могла фальшиво улыбаться людям, которые ей не нравились. И начинать это делать сейчас не собиралась. И плевать ей, что перед ней замдиректора лучшей гимназии в Москве (о чем он ей все неустанно напоминал всю встречу)!        — Вы будете вести там только обычную физику. Теорию и квантовую возьмет на себя их классный руководитель, но на простую физику у него не хватит времени. Все эти дополнительные часы, конечно же, существенно отразятся на вашей зарплате.        И как раз это обнадеживало. А еще было основной причиной ее согласия взять эти дополнительные часы. Даже острое раздражение начало мягко успокаиваться внутри нее, как мелкая рябь из волн по глади воды.        Не то чтобы она и раньше жаловалась на свою зарплату, но новость об ее увеличении — безусловно приятный плюс. И вот с чем-чем, а с заработной платой в этой гимназии у нее никогда не было проблем. Ей здесь даже как практикантке платили очень прилично (совсем не в пример обычной МБОУ СОШ, где она ранее проходила свою практику), а сейчас и новые часы физики…        — Дарья Григорьевна, очень надеюсь, что вы меня не подведете. Отнеситесь к этому серьезно, — на прощание серьезно протянул ей Петрюк.        Боже, дай ей сил. 666        В день ее первого урока физики у 11 «А», что должен был пройти третьим в расписании, у Абрамовой прямо с утра лопнула губа. Ровно посередине, и как назло.        Погода в городе для ранней весны была сильно ветреной, с душком все не уходящей зимы. Ледяной ветер с крупинками снега болезненно пересушивал кожу и губы, которые в такие дни нуждались в хорошем увлажняющем ежедневном уходе.        А она просто никогда о таких вещах не волновалась. А гигиенички, как и все губные помады, всю жизнь недолюбливала. Просто не выносила что-то неприятно-инородное на своих губах, пусть даже для собственной пользы. И теперь пожинала плоды своей безалаберности и капризов.        Абрамова весь день, с поистине мазохистским упоением, размеренным движением раз за разом проводила языком по ранке. Находя в этом странное удовольствие.        За окнами гимназии — затянутое в белесых перьевых облаках небо, а солнце, которое клятвенно всю неделю обещал «Гисметио», выглядывало из-под белоснежных «перьев» совсем редко. И было непостоянным, совсем тусклым, как изъеденный молью кашемировый свитер.        И на самом деле — все равно, что там за окнами, потому что в самой гимназии всегда было светло. На качественном освещении (многочисленные лампы тут не выключали и днем), как и на планировке с дизайном и декором, тут совсем не экономили. Все было выполнено в светло-бежевых и белых оттенках с ощутимым вкраплением хай-тек стекла и металла. Коридоры были невероятно просторными, потолки высокими, а все учебные кабинеты были сделаны по последнему слову новых технологий.        После этого ее родная МБОУ СОШ казалась просто оставшимся далеко в средневековье образовательным учреждением, где все еще писали мелом на обычных досках и не во всех классах проекторы-то были (не говоря уже об интерактивных досках).        Да и дети здесь учились совсем не простые.        Абрамова это поняла еще с самого своего первого дня преподавания здесь.        Она ранее вела уроки физики только у седьмого «Д» класса. А «Д» классы считались в этой гимназии, и правда, чуть ли не самыми тупыми из всех. Причина была проста, — попадали туда дети только на платной основе (потому что после корочки об окончании этой гимназии открывались многие двери), тогда как большинство других учеников учились здесь только благодаря своим физико-математическим «талантам».        Но даже этот самый «слабый» класс невероятно впечатлял ее. Дети в этой лучшей физико-математической гимназии учились по авторским методикам. И маленькие семиклашки сейчас проходили на уроках физики программу девятого класса обычной школы. Учись они в школе, которую она окончила, их бы единогласно все считали за маленьких гениев. В этой же гимназии этот класс почему-то считался самым «слабым».        И если этот класс был самым «слабым», то что там должны были быть за дети-гении в классе самых «сильных», ей сегодня и предстояло узнать.        Как только Абрамова вошла в свой заранее открытый кабинет, солнце, что до этого пряталось за белоснежным ворохом перьевых облаков, внезапно выглянуло из-под них наполовину, обдавая все вокруг светом и теплом.        С непривычки и резкого перепада светотени, она даже зажмурилась. В своем кабинете днем она всегда выключала свет: ей вполне хватало и естественного освещения. А когда открыла глаза, прямо перед ней оказался лучший класс этой гимназии.        Ни одной девочки (в радикально-толерантном 2022 году это уже можно считать за сексизм), одни мальчики…        Хотя какие из них мальчики?        Этих высоких широкоплечих одиннадцатиклассников «мальчиками» ей было невозможно назвать без толстого налета иронии даже в мыслях. Совсем взрослые.        И в ее голове практически панически:        «Как я буду их учить? Они даже на детей не похожи».        Во рту все болезненно пересохло. Ее язык, быстро пройдясь по лопнувшей губе, отчетливо надавил на ранку.        Легкая боль отрезвляла и успокаивала.        Внезапно за первую парту прямо перед ее учительским столом опустился совсем невысокий паренек. На его ярко-голубом рюкзаке, который он положил на стол, вытаскивая учебник, болтался маленький брелок с мордочкой панды.        Он единственный был не выше ее, а одного с ней роста. С удивительно голубыми глазами за толстыми линзами очков. Совсем худенький и хрупкий. На контрасте с остальными своими высокими одноклассниками, он казался совсем юным, и внешне скорее тянул на ученика девятого класса, чем на одиннадцатиклассника. Он был единственным похожим на ребенка учеником здесь в принципе. И, наверное, именно поэтому совершенно сюда не вписывался и казался неуместным, прямо как с задания для дошкольников «найди лишний предмет на картинке».        Впрочем, совсем как она сама.        Паренек неожиданно ей тепло улыбнулся со своего места, убирая свой рюкзак с парты. И она непроизвольно улыбнулась ему в ответ.        Возможно, все будет не так уж и плохо, как она себе успела надумать.        Выглянувшее солнце нагревало воздух, и приятным, едва уловимым теплом, легло на правую сторону ее лица. И только отчего-то сейчас Абрамова почувствовала, что в городе весна, а зима кончилась месяц назад.        Следом ее взгляд, что бесконтрольно блуждал по залитому бледным мартовским солнцем кабинету, рассматривая будущих учеников, вдруг зацепился за знакомый широкий разворот плеч парня, сидящего к ней полубоком за четвертой партой третьего ряда. Он сидел далеко от окна в тени, и до него свет солнца, падающий под строгим наклоном угла, совсем не доходил. Из-за этого она его и не сразу заметила.        И в голове сразу все заухало от волнения.        «Не может быть!».        Но нет. Это был именно он. Ошибки быть не могло. Такое природа могла создать только в единичном экземпляре.        Красивый… Взгляда просто не отвести, на таких хочется смотреть и смотреть. Ублюдошно-красивый: темноволосый, высокий, скуластый, с волевым прямым подбородком и невероятно правильными чертами лица, будто по всем правилам золотого сечения.        Жаль вот только, что мудак редкостный.        И парень, будто чувствуя ее застывший взгляд, остановившийся на вороте его белоснежной рубашки, повернулся к ней.        Абрамова тяжело сглотнула.        Это, и правда, был он.        В чужом холеном лице не дрогнула ни одна мышца. Хотя он явно узнал ее. Но в морозном взгляде, что ответно коснулся ее лица, — ни намека на стыд или раскаяние, одно лишь пренебрежение — какое и было в их первую встречу. 666       Тогда был самый первый ее день в качестве практикантки в этой гимназии.        Абрамова была завалена многочисленными листами с распечатанными методичками по физике и этими «чудесными» авторскими программами для седьмого «Д» класса, у которого должна была преподавать с завтрашнего дня.        Как раз их-то она и внимательно просматривала, неспешно спускаясь вниз по лестнице, и была настолько поражена сложностью материала для всего лишь седьмого класса, что совсем не смотрела куда двигалась.        И не удивительно, что уже на втором лестничном пролете на всем ходу сильно на кого-то налетела. Звонок на урок был десять минут назад, коридоры безлюдно пустовали, и она просто не ожидала, что с кем-то может вот так столкнуться.        От этого резкого грубого столкновения у нее выбило весь воздух из легких, а листы из рук разлетелись во все стороны, бумажным плоским снегопадом. Следом она по инерции от удара начала заваливаться корпусом назад и упала бы, но чьи-то крепкие ладони удержали ее за плечи на месте.        Человек, на которого она налетела, и что не дал ей упасть, был сильно выше нее ростом и мощнее телосложением. Абрамову это столкновение чуть не сбило с ног, он же от этого даже не покачнулся. Совсем, как какая-то скала, волной врезавшись в которую, она выбила из себя весь дух.        Дальше Абрамова успела лишь испуганно зацепиться глазами за широкий разворот чужих плеч под белоснежной форменной рубашкой с нашивкой-гербом (которую в этой гимназии носили все ученики), тупо отмечая, что перед ней сейчас парень-старшеклассник, который здесь должен учиться.        Сверху же послышался от него отчетливо раздраженный и недовольный вздох.        А когда она задрала к нему голову, и уже хотела извиниться и поблагодарить, то, полностью зависнув, какое-то время просто молча пялилась на того человека, в которого врезалась, не в силах и слова выдохнуть.        Хмурое лицо парня, оказавшегося сейчас перед ней в считанных сантиметрах, было невероятно красиво…        Впервые она видела такое вживую.        Старшеклассник перед ней совсем как термоядерная смесь из зеленого инея в глазах, чувственно-грубого запаха мужской парфюмерной воды, что исходила от него, и черного угольного песка цвета его волос, которые даже на солнце будут блестеть матово-холодным, совсем не теплым.        И красота его такая же холодная, не теплая, неестественная в своей идеальности.        Еще тогда со своего самого первого взгляда на него она ясно поняла, что в этом парне что-то сильно не так. Было в нем что-то необъяснимо жуткое и отталкивающее, начиная с его идеальных, выверенных черт лица, и заканчивая невероятно ледяным остро-колющим взглядом.        И в их первую встречу, он это «не так» в себе и продемонстрировал во всей красе:        — Куда ты прешь? — грубо выдохнул он ей, смотря на нее сверху вниз все также режуще.        А она ничего в ответ ему не сказала тогда. Просто не смогла.        Абрамова, по-прежнему задрав голову, немо пялилась на него, словно завороженная. Сердце билось в грудной клетке, как ненормальное, и она не могла себя заставить ни то, что начать хоть какое-то движение или заговорить, а даже просто опустить глаза и перестать на него так глазеть.        Весь его вид вызывал в ней странное паническое волнение.        — Совсем недалекая, да? — колко уточнил парень, когда от нее не последовало никакого ответа. — Смотри в следующий раз куда идешь, идиотка.        И даже тогда Абрамова ничего не смогла сказать. Не смогла даже возмутиться подобной грубости. Она все также стояла в оцепенении и пялилась на него.        Парень, фыркнув, одарил ее таким пренебрежительным взглядом, как будто перед ним стоял человек второго сорта или что-то вроде того, развернулся и ушел.        Просто взял и ушел.        А Абрамова, слегка отойдя от случившегося, предсказуемо взбесилась одновременно и на свою заторможенную реакцию и на то, что не поставила его сразу на место.        Она даже не узнала, в каком классе учится этот хам для дальнейшего его выговора и уроков хороших манер.        Ей вообще ничего не осталось, кроме как опуститься на корточки и начать собирать листы от методички, разлетевшиеся по всему лестничному пролету. Ну, и от души зло ругнуться на него про себя:        «Мудак!». 666        Как забавно, что часто в жизни выходило именно так, что взаимная неприязнь у людей случается гораздо чаще, чем симпатия.        В тот день она была абсолютно сбита с толку. После в память врезалась лишь хлесткая, обидная до жути грубость и ирреальная яркая зелень чужих глаз, что прожигала ее арктическим холодом и сейчас.        Этот лестничный хам, он же «мудак», сидя в ее кабинете, не отводил от нее прямого наглого взгляда, и она отчего-то не могла отвести от него глаз. Совсем как в самую первую их встречу.        Хотя от яркого солнца, что окончательно вырвавшись из плена облаков, начало во всю свою силу заливать кабинет светом и обжигало этим чувствительные радужки глаз, хотелось закрыться.        Она с этим старшеклассником даже какое-то время держала этот извращенный зрительный контакт, а после раздалась трель звонка на урок, и Абрамова, внутренне вздрогнув и промаргиваясь от солнечных пятен на изнанке век, опустила глаза вниз на классный журнал в своих руках.        Отчего-то в памяти некстати пронеслись воспоминания о темно-зеленом полотне листвы деревьев в лесу и старом кольце своей матери с красивым камнем из жадеита.        Следом со звонком резко раздался скрип множества отодвигаемых от парт стульев. Ученики почти синхронно одновременно поднялись на ноги. Подобная выдрессированная дисциплина в этой гимназии (причем во всех классах от пятого до одиннадцатого) впечатляла ее до сих пор.        И все эти вставшие парни, как один (за редким исключением, что стоял за первой партой прямо перед ней), были выше ее, как минимум, на голову.        «Неплохие детки».        Она почувствовала себя среди них маленькой восьмиклассницей, что перепутала кабинет и по ошибке зашла к студентам.        Паника повторно ударилась изнутри грудной клетки учащенным сердцебиением. Ее пальцы крепче сжали журнал, язык снова бесконтрольно прошелся по разошедшейся нижней губе.        «Успокойся».        Следом глубокий вдох и выдох: и она распрямила плечи и высоко подняла голову, прямо смотря на своих учеников, правда, намеренно избегая смотреть туда, где сидел тот лестничный хам:        — Здравствуйте 11 «А», садитесь, — стараясь говорить уверенно, а выглядеть бесстрашно, поздоровалась Абрамова, и все же следом невольно вздрогнула, когда одиннадцатиклассники перед ней, также пугающе синхронно, как до этого поднялись на ноги, опустились на свои места. — С сегодняшнего дня я ваш учитель физики. Меня зовут Дарья Григорьевна. Надеюсь, мы с вами сможем сработаться. Но для начала давайте я с вами познакомлюсь поименно.        Она слегка подрагивающими пальцами раскрыла классный журнал и стала по одному — с самого начала списка, называть учеников.        Конечно, так с первого раза сразу всех было невозможно запомнить. Перед ней было все же тридцать человек. Но так хотя бы она будет иметь базовое представление кто из них кто.        Однако, первые названные ученики просто массовочно расплывались у нее перед глазами и казались ей все на одно лицо. Буквально не за что было зацепиться. У всех были стандартные имена и фамилии, что заканчивались на букву «в». У всех одинаковые белоснежные рубашки, высокий рост и стандартные лаконичные ответы на ее оклик: «здесь».        «Совсем как инкубаторские», — отстраненно подумалось ей.        В педе будущим учителям на парах по «педагогике» советовали при знакомстве с новым классом просить учеников немного рассказать о себе. Так можно было и лучше их запомнить, да и этим создавалась какая-никакая атмосфера дружественности. Но Абрамова от сильного волнения совсем про это забыла.        И уже начинала об этом жалеть, когда, называя уже седьмое по счету имя, абсолютно не могла запомнить откликнувшегося ученика.        Они по-прежнему были для нее все на одно лицо. Весь этот класс будто бы был из метафорических Иванов Ивановых.        Однако, эта «инкубаторность» учеников резко прошла, когда Абрамова дошла в списке до буквы «Д» и назвала единственную фамилию под ней:        — Дементьев Александр.        — Я, — громко и уверенно откликнулся тот самый лестничный хам, что сейчас сидел за четвертой партой третьего ряда. Единственный из класса, кто не сказал ей стандартное «здесь».        И смотрел прямо на нее все также холодно с отчетливым пренебрежением и без тени вины или сожаления.        «Мудак».        Но мудак был настолько ублюдошно-красив, что просто глаз не отвести. И природа была так несправедлива в этом!        Они на мгновение встретились взглядами.        Сердце пропустило болезненный удар, язык непроизвольно прошелся по разошедшейся и все еще ноющей губе. Моргнув, Абрамова снова опустила глаза на журнал, называя имя следующего:        — Егоров Федор.        — А это я, — снова улыбнулся с первой парты парнишка в очках. — Здравствуйте.        И он был вторым, кто не повторил механически-равнодушное «здесь», и единственный из учеников 11 «А», кто вообще с ней поздоровался.        — Здравствуй, — ответно улыбнулась ему Абрамова, думая о том, что и нормальные ученики здесь все-таки есть, а не только грубые мудаки с третьего ряда и внешне похожие друг на друга, как сиамские близнецы, инкубаторы.        Когда перекличка подошла к концу, она встала на ноги. Еще раз повторила, как ее зовут и начала свой первый урок в этом классе «лучших из лучших».        В школах современного поколения уже нет грифельных темно-зеленых досок и мела, что неизменно пачкает пальцы белой известью. Теперь — только огромные электронные интерактивные доски на всю стену (у нас тут вообще-то век технологий и лучшая гимназия в городе!), чувствительное сенсорное прожатие с одного только намека на прикосновение. И пальцы это совсем не пачкало, и после не нужно было возиться с тряпками, водой и стираниями.        Но вот Абрамовой от этого «прогресса» до сих пор немного грустно: целая мелковая эпоха ушла.        И сейчас вместо привычного белого мелка, ее пальцы сжали непривычный, тонкий и дурацкий стилус. У нее совсем паршиво выходило им писать. И пара недель практики не сильно улучшила этот навык.        В родном педе ее долго переучивали на правильный педагогический почерк, и вполне успешно. Да вот только учили писать мелом на обычной доске, а не этой тонкой электронной херовиной на сверхчувствительной интерактивной доске.        И не то чтобы это ее сильно беспокоило. Просто одно дело писать, как курица лапой перед маленькими семиклассниками из «Д» класса — самого «слабого» из всех. И совсем другое писать так коряво перед совсем взрослыми одиннадцатиклассниками из «А» класса — лучшими из лучших в этой гимназии.        Об этом классе даже учителя в учительской говорили неизменно восторженно и с придыханием. Что, похоже, все же было заразно и передавалось, как болезнь — воздушно-капельным путем, ведь мандраж у нее все не проходил.        Записывая слегка подрагивающей рукой тему сегодняшнего урока, она вслух продублировала ее классу, чудом заставив свой голос не дрожать в такт собственному взволнованному частому сердцебиению:        — Тема нашего первого урока: динамика кристаллической решетки. Температура Дебая. Запишите.        И просто невероятно!        Эту тему она проходила два семестра всего третьего курса в университете. Ее не проходят в школах. Эта тема невероятно сложная и в свое время изрядно ей подпортила нервы.        Ненормально такое проходить в одиннадцатом классе.        Она сейчас должна была объяснять «детям» перед ней (неплохие, конечно, детки, что все, как один, выше ее на голову) про механические и электрические колебания, про оптику, про термодинамику, но никак не про температуру Дебая!        «Мы тут учим детей по авторским продвинутым программам», — вспомнила она высокомерное фырканье замдиректора на свое замешательство, вызванное знакомством с этими программами вузовского уровня. 666        — А сейчас дам вам до конца урока задачку.        Абрамова знала, что другие учителя просто выводили задания с компьютера на эту дурацкую интерактивную доску, и только одна она записывала все по старинке вручную, так как откровенно не дружила с техникой (да и не хотела начинать).        — Определите температуру Дебая для железа. Скорость звука считать за равной 5 км/с, плотность железа 0 = 7,8 г/см.        Она записала условие задачи на доске, и, сев за свой стол, снова внутренне ужаснулась. Подобные задачи давали выпускникам на ГОСах в ее университете. Это ненормально и неправильно — проходить такое в школах.        И через десять минут, как только прозвенел звонок с урока, она сразу всех отпустила.        И, кажется, ее первый урок в этом классе прошел более или менее хорошо…        — До свидания, Дарья Григорьевна, — улыбнулся ей Федя, аккуратно кладя ей на стол свою тетрадь на проверку. — Мне понравился урок.        И она улыбнулась ему в ответ.        — До свидания, Федя.        — Было бы совсем неплохо, если вы в следующий раз больше внимания уделите теме урока, а не вашей губе, — голос Дементьева, будто наотмашь ударил ее своим неожиданным насмешливым замечанием.        Он небрежно бросил на ее стол свою тетрадь, и прежде, чем уйти из кабинета, его взгляд режуще-морозно проехался по ее лицу.        И у Абрамовой на мгновенье снова перехватило дыхание, и по всему телу точечно пронеслись множественные холодные уколы, будто от касания острых снежинок.        Она опять не смогла ничего ему сказать в ответ. И это уже было почти обидно.        И лишь когда за ним закрылась дверь, поздняя мысль оглушительно загремела в ее голове неожиданным осознанием:        «Он, черт возьми, смотрел на мои губы!».        Абрамова уже заранее предчувствовала, что этот лестничный хам, он же «мудак», он же Дементьев Александр в классном журнале 11 «А» — окажется невероятно проблемным в качестве ее ученика.