Видения Гедеона

      В нем росло что-то странное. Оно дрожало и тряслось, тянуло его туда, куда он никогда не задумывался. Оно порождало эмоции, о которых он и не подозревал - вину, боль... сожаление. Скручивая его душу и разрывая ее по швам, пока она не оголится и не распахнется, а маска не отслоится. Он задумался, не сердце ли это, которое он растил. 'Я ненавижу тебя. Я правда тебя ненавижу' Но Кисаки уже знал это. Это не было секретом. Он видел ярость и гнев в слезах Такемичи, огонь, который отражал его собственный. Его слова несли в себе горечь по поводу всех тех обид, которые принес Кисаки. Всех людей, которых он убил. Всех друзей и родных, которых он разорвал на части, лишил жизни - эгоистично и страстно. Быть ненавидимым легко.       'Это ты, - огрызнулся отец. 'Это всегда был ты'.       Грубые руки обхватили шею, отец оскалился, его глаза пылали. Кисаки увидел себя в отражении пламени и сгорел. Жизнь Кисаки никогда не была желанной, поэтому он учился дорожить ею сам. Утешал свое несчастье собственным нарциссизмом. Он узнал, что человеческое сердце невозможно разбить сразу, и Кисаки, чья грудь была пуста, считал себя несокрушимым - ведь то, чего не было, нельзя разбить. Однако сегодня ему было больно. Грудь щемила, голова раскалывалась, а пальцы дрожали, когда он шел прочь от квартиры Такемичи, бесцельно бродя. Так вот как чувствовал себя Такемичи? Потерянный и одинокий - забытый теми, кто поклялся хранить о нем память вечно. Преданный тем, кто обещал защищать его. Кисаки и Такемичи. Они не были похожи, и все же Кисаки оказался на его месте, горький и злой. На свои собственные действия, на поступки Майки, на Хину за то, что она забыла Такемичи после всех обещаний. Всех сладких слов. Всех отказов. Это было несправедливо. А между тем Такемичи сидел в той дурацкой квартире и увядал, смирившись с судьбой, которая была ему уготована. Это... это был не Такемичи. Это был не тот человек, с которым он боролся, не тот, которого он ненавидел (он думал, что возненавидел его даже больше, если это вообще было возможно). Он ненавидел это чувство беспомощности, потому что не понимал. Безразличие к своей жизни. Кисаки не мог понять подобной концепции, потому что мертвый - мертв, но живой - все еще что-то. В этот раз он попытался. По-настоящему. Хотел, чтобы Такемичи жил, существовал ради того, чтобы существовать. Процветал, как и раньше. Боролся, кричал в полную силу, корчился в отчаянии. Кисаки хотел снова увидеть этот огонь, горящий в его сердце. Хотел почувствовать его жжение. Вместо этого он встретил взгляд безразличия, его душа была настолько изранена, что боль просочилась сквозь глаза и пробралась в его грудь. Чувствовать боль другого - значит сочувствовать. Кисаки не считал себя способным на подобное. Он ощущал себя подражателем, зеркалом, отражением души Такемичи, трескающейся и распадающейся. Кисаки сожалел - от чего внутри осталось чувство горечи.       ∞ Кисаки решил извиниться. Он купил еще одну лампу, такую же, как была у Такемичи, но этот поступок сам по себе казался ему ничтожным. Он чувствовал злость. На себя. На Такемичи. На всех, но, опять же, Кисаки всегда был зол. Гнев был частью его самого, не позволял ему замечать страдания других, видя собственную боль гораздо сильнее, чем чужую. Он бы хотел... он бы хотел, перестать быть таким злым все время.       ∞       'Я ненавижу тебя'.       Кисаки взглянул на свое отражение в зеркале и задался вопросом, что есть любовь.       ∞ "Почему ты торчишь со мной?" - спросил он Ханму, который постоянно крутился вокруг него, даже когда он был ему не нужен. Вокруг них не шла война, не было запланированной битвы, не было разрушенных жизней... в общем, не было причин для их встречи. "Мы друзья", - сказал Ханма, словно это был самый простой вопрос в мире. "Друзья", - тупо повторил он. Слегка шокировано. Кисаки ему не слишком то верил. Его "я" - был не очень хорошим человеком, не тем, кого можно было бы с гордостью назвать другом. Он задумался, осталось ли у Ханмы хоть какое-то чувство самосохранения, или он просто лгал. Он ненавидел лжецов. Возможно, поэтому так сильно презирал себя.       ∞ Его гнев постепенно начал рассеиваться - медленно, но верно, и его отсутствие заполнил поток печали. Он не мог сказать, сколько времени провел, погрязнув в ней, или сколько времени прошло с тех пор, как начал избегать всех. Он сказал "всех", но на самом деле его ждало не так уж много людей. Ханма, вероятно, адреналиновый наркоман, ищущий очередную порцию кайфа. Он звонил... слал ему каждый день идиотские сообщения и тупые картинки. Присылал ему фотографии странных облаков на небе, которые казались ему забавными. Еще одну с человеком, которого он избил на днях - по какой причине, Кисаки никогда не задавался этим вопросом. Ханма называл их друзьями, но на самом деле их отношения ничем не отличались от одержимости наркомана своим желанием. Они фальшивы, выстроены на основе неописуемой необходимости. Чего-то вроде зуда. Ханме не нужен Кисаки - это просто вопрос потребности. Дать и взять. Сделка. Кисаки чувствовал себя жалким.       ∞ Прошло совсем немного времени, и Кисаки снова оказался у этого проклятого порога. Потертого коврика перед дверью больше не было, и Кисаки задумался, избавился ли Такемичи от него, или он исчез, как и все остальные вещи в его квартире. Он ждал, секунды казались ему минутами. Сердце гулко колотилось в ушах, ладони вспотели и зудели от тяжести растения в руке. Дверь открылась с тихим щелчком, и его встретил Такемичи. Он выглядел... лучше. В его глазах снова появился свет, а Кисаки почувствовал, как с груди свалилась неподъемная тяжесть. 'Он жив'. "Киса..." Кисаки не дал ему договорить, сунув бедняжку в руки Такемичи. "Растение", - тупо промямлил Такемичи, с непонятной осторожностью держа маленькое создание. "Это подарок", - пробормотал Кисаки, голос торопливый и встревоженный. "Кисаки, я не..." начал Такемичи, но на мгновение приостановился, чтобы оценить открывшееся перед ним зрелище. Кисаки наверное выглядел ужасно, раз Такемичи, из всех людей, смотрел на него с жалостью и сочувствием. "Не хочешь войти? Я буду очень рад..." "Черт, ты... ты когда-нибудь перестанешь врать?", - выдохнул Кисаки, потому что ему не рады. Он чувствовал себя уставшим, вымотанным попытками расшифровать истинный смысл, скрывающийся за словами лжеца. В любом случае, сейчас... сейчас не время... он пришел извиниться, а не унижать. Это не такая уж сложная задача, но Кисаки уже не справился. И, возможно, провал - это все, на что он способен. Все, что он мог. В этой жизни и во всех предыдущих. Он стал творцом своей собственной трагедии. "Мне жаль..." "Просто... просто прими это гребаное растение". Такемичи хихикнул. Неловко и странно, их общение никогда не было таким... таким пустым. "Буду с тобой откровенен, я ужасен в уходе за цветами". "Тогда научись", - ответил он, неся в словах нотки горечи. "Если ты не знаешь, как сохранить жизнь, тогда научись. Ты пытался ради Тачибаны, что делает эту менее достойной?" Такемичи не ответил, уставившись на него, и вдруг Кисаки почувствовал себя маленьким. "Суккулент", - продолжил он, чувствуя необходимость чем-то заменить тишину. "Его зовут Мичи. Не дай ему умереть". "Ты назвал его в честь меня?" - нахмурился тот. "Ты сказал, что тебя не волнует твоя собственная жизнь. Я подумал... я подумал, что если бы ты начал с малого, научившись дорожить жизнью маленького кактуса, ты бы смог позаботиться и о своей собственной". Его слова казались чужими, он не привык слышать подобную мягкость в собственном голосе. Но он устал быть горьким все время, и теперь... все, что он находил - это бесконечную боль. Бездонную печаль. "А ты не задумывался о том, что, возможно, происходящее - попросту твоя собственная воля". Такемичи хмыкнул, почесав голову. "Я думаю, ты не совсем правильно понял, Кисаки. Я не хочу умирать". "Но и жить ты тоже не хочешь". Такемичи замолчал, нахмурившись. Они стояли так некоторое время, глядя друг на друга с беззащитностью, о которой никто из них не подозревал. Две души уставились на самые темные, глубокие, уродливые части друг друга. "Я-" Голос Такемичи снова заполонил пустоту, и как бы он ни был противен, Кисаки был благодарен ему за это. Он терпеть не мог тишину. Рожденный в безмолвии, начал ненавидеть его, чувствуя необходимость заполнить пустоту стен словами, нотами, фортепиано - чем угодно, что положит конец звону. "Я постараюсь". Это все, что было нужно Кисаки для успокоения.       ∞ Он отдал лампу Ханме, который вцепился в нее так, словно это был его спасательный круг. Негласное извинение. Кисаки не думал, что Ханма знал... но он решил, что это не имеет значения. Этого будет достаточно. Даже если он и увидит лампу на фоне одного из тех дурацких селфи, которые Ханма постоянно ему присылает, то не подаст виду.       ∞ "Почему ты все еще пускаешь меня в свой дом?" спросил Кисаки через некоторое время, делая глоток кофе. На сей раз он принес свою кружку. "Это правда, ты мне не очень нравишься". " Да ну..." "...но... ты был еще ребенком, и тебе тоже было больно". "Что за чушь ты несешь..." "- Я был таким же. Я тоже когда-то был в твоем возрасте", - вклинился Такемичи. "Дети, которых ранили дома, склонны к насилию над собой". Кисаки усмехнулся. "Я никогда..." "Они совершают преступления, которые в обычных ситуациях не делают. Пусть даже они знают, что это неправильно. Примыкают к дурной толпе. Надеются, что если причинят вред себе, то это как-то повлияет на их семью". "Дурь несусветная." "Когда моя мама только ушла, я превратил жизнь бабушки в ад. Я плакал... все время. Казалось, если я буду как можно больше плакать, мама вернется, увидев, как мне больно. Я хотел, чтобы меня услышали. Заметили. Увидели". Такемичи обернулся к нему, и его взгляд стал мягким, словно он видел его насквозь. В его глазах стоят слезы. "Ты просто хотел, чтобы тебя увидели, Кисаки. В этом нет ничего плохого. Твои чувства не были плохими, но преступление остается преступлением. У тебя еще есть шанс все исправить. Не упускай его".       ∞       "Она тебя помнит?"       "Кто?"       "Твоя мать".       Такемичи улыбнулся. "Нет."       "И моя тоже".       ∞ "Йоу", - Майки помахал рукой, набивая полный рот дораяки, как бурундук. "Как поживаешь, Саки?" Хреновое прозвище, да и Кисаки не совсем понял, зачем Майки его сюда позвал. Это было странно, и в глубине души он смутно задавался вопросом, не ловушка ли это все. "Брось притворяться. Что тебе нужно?" Улыбка мгновенно сползла, его слова словно нажали на переключатель - полная смена личности. От этого он почувствовал холодок, потому что Майки... Майки был жутким. В каком-то смысле, Такемичи никогда не был таким. Майки был опасен, в то время как Такемичи действовал скорее как зеркало, чем оружие. " Ты упоминал Такемичи..." "Не помню." Кисаки натворил немало ужасных вещей, возможно, в этот раз... в этот раз он сможет принять во внимание желания Такемичи. В конце концов, Такемичи сделал то же самое. Он принял маленький кактус и дал слово попробовать. Если Такемичи мог, то и Кисаки сдержит рот на замке. А если это разозлит Майки, что ж... Кисаки не чужды хорошие взбучки. Блондин в ответ лишь улыбнулся, холодно и, честно говоря, ужасающе. "Да ну?" "Да." "Я отчетливо помню, как ты метался туда-сюда, спрашивая о том где же Такемичи... Такемичи Ханагаки". "Хм, странно", - удивился Кисаки, делая неуверенный шаг назад. "Кажется, я ничего не могу вспомнить". "Ты думаешь, я тупой?" "Нет." Очень. Майки шагнул вперед, а Кисаки отшатнулся назад в два раза сильнее. Он знал таких мужчин, как Майки. Они жестоки - прикидываются дурачками, только вместо слов используют кулаки. " Решил расспросить меня о Такемичи. Можешь выбить это из меня, если хочешь", - Кисаки чуть приподнял подбородок. "Но это не поможет тебе вспомнить о нем. Если ты забыл, то забыл... это не сложно понять". "Я знал его?" спросил Майки, нахмурив брови, пытаясь осмыслить то, что ему говорили.       ’Три раза’. сказал Такемичи, похлопывая себя по груди. 'Три раза он стрелял в меня'. "Ты?" Кисаки ехидно хмыкнул, качая головой. "Нет... Я не думаю, что ты когда-либо реально пытался узнать его. Тебе было все равно". "Что ты имеешь в виду?" Майки нахмурился. "Сейчас это уже не имеет значения, правда ведь? Что забыто, то забыто". Кисаки на мгновение замолчал, вспоминая слова Такемичи. "Но раз уж тебе выпал еще один шанс узнать кого-то получше. Не стоит его упускать". Просто чудо, что Кисаки вышел из этого разговора невредимым.       ∞ "Шуджи..." "Да?" "Ты меня ненавидишь?" " Тебя? Ни капли." "Я лишь использовал тебя", - признался он. "Ты сделал мою жизнь интересной", - сказал Ханма, в его глазах - торжественная тоска. "В этом нет ничего страшного". 'Мне жаль', - хотел сказать он. Но вместо этого лишь тихая мольба. Сломленный, слабый крик. Маска, которую он носил, сломалась, кусок за куском... и вдруг он снова почувствовал себя ребенком, который искал утешения, пока его отец страдал, а мать плакала. Человеческое сердце, подумал он, - штука ранимая. Источник страданий, от которого он всегда пытался убежать. На этот раз он больше не будет отталкивать все, что ему дано. Он не будет прятаться. Он будет честен. Будет жить и смеяться. Будет плакать, несмотря на то, как это жалко. Несмотря на то, как сильно это напоминало о Такемичи. В этот раз он будет лучше. Менее злым. Менее горьким.       'У тебя есть еще один шанс, - сказал ему Такемичи. Не упусти.’ Выбор, который он сделал. Путь, который он выбрал. Кисаки всегда считал, что для того, чтобы понять человеческое сердце, потребуется целая жизнь. В итоге, хватило одного дня. Кисаки еще не знал, как любить, но видел, что Ханма, несмотря на все его промахи, стоял рядом, и он решил, что сможет научиться.