Видения Гедеона

      Появление Кисаки без предупреждения на собрании Томана началось со странной тишины. Странное затишье перед бурей. На мгновение Кадзутора подумал, не узнали ли они Кисаки, испугавшись внезапного появления незнакомца. Но ведь Кисаки был не совсем незнакомцем, правда? Ни у кого из них не было привилегий в отношениях. Просто два незнакомца пересеклись на пути друг друга. Вместо этого были Казутора (марионетка) и Кисаки (кукловод). Нелегко было забыть, как Казутора почти убил Баджи. Как он едва не позволил себе впасть в заблуждение и предать своего друга. Того, кто был готов вместе с ним пережить любое крушение. А Казутора был готов убить его, заблуждаясь на счет сладкой лжи. "Или Томан, или я. Не может быть и то и другое", - повторял он слова матери, обращаясь к Баджи. "Не может быть и то, и другое". Это было нелегко забыть. Поэтому, когда Баджи закричал, спрашивая, почему Кисаки здесь, Казутора не знал, как реагировать. Гнев был оправдан. Возможно, это была наиболее здравая реакция среди них всех. "Какого хрена он здесь делает!? То, что мы простили этого паразита, не означает, что ему можно тут быть", - орал Баджи, пробиваясь вперед, и притормозил, когда Казутора встал между ними. "Тора!" Казутора покраснел, почувствовав себя немного неловко, отстраненно заметив Майки, сидящего на вершине ступеней святилища, смотрящего на него с осуждением, как всегда. На его губах играла улыбка, и на первый взгляд Казутора мог бы поверить, что Майки рад встрече с ним. Но Майки не умел врать, не то что Такемичи. Его глаза всегда выдавали его. Они темные и тусклые, полные ярости, которую Казутора знал слишком хорошо. 'Казутора, ты принадлежишь мне', - сказал Майки, протягивая руку. За ними скрывалась глубокая ненависть, горькая обида. К Казуторе. К убийце своего брата. Кисаки встал рядом с ним во весь рост, но все же Майки видел только Казутору, и Казутора задумался, не ненавидел ли Майки его больше, чем Кисаки. Если настоящий враг - Казутора. И, возможно, Майки был прав. В тот день именно Казутора взял в руки нож, крепко и решительно сжал его рукоятку, и если бы не... Казутора резко вдохнул, пытаясь отвлечься от своих мыслей, и чуть опустил взгляд, словно это могло как-то помешать Майки смотреть сквозь него. Баджи как-то похлопал его по спине, говоря, что Казуторе не нужно быть таким учтивым. Он был слишком труслив, чтобы сказать Баджи, что это было не уважение, а скорее страх, за которым скрывался намек на вину. Стыд. "Тора!" раздался голос Баджи, и Казутора закрыл глаза, пытаясь придумать, как разрешить ситуацию, пока не пострадали Кисаки или он сам. Он сомневался, что Майки проявит милосердие к кому-то из них. К Казуторе - тем более. Он толкнул Кисаки ногой. "Слушай, я не знаю, какие у тебя намерения, но ты здесь никому не нужен, тебе лучше уйти..." Кисаки только оскалился в зубастой, довольно зловещей ухмылке, прежде чем открыть рот. Слова прозвучали громко и четко, чтобы все услышали. "Иди отсоси у кого-нибудь, пока снова не стал бездомным". На мгновение воцарилась тишина, ошеломленные взгляды и головы повернулись к Казуторе, чтобы понять смысл слов Кисаки, и Казутора заметил, что не может дышать. В ушах стоял звон, слова Кисаки шли по кругу. "Бездомным? Что..." Казутора никогда не был спокойным человеком. Его руки испачканы кровью, а сердце гниет от ненависти, которую он видел только в Майки. Он пытался... быть добрее. Тише. Мягче. Возможно, если он будет очень стараться, то сможет надеяться, что когда-нибудь станет более добрым человеком. У Казуторы никогда не было сомнений в том, чтобы позволять ярости брать верх, причинять боль тем, кто обижал его, вдвое серьезнее. А потом он встретил Такемичи, мальчика со стекленеющими глазами, и увидел все способы, которыми можно сломать душу. Понял, что насилие не работает против таких людей, как Такемичи. Которые испытали боль, худшую, чем простой кулак или выбитые зубы. Боль, которая толкала их на насилие над собой. Насилие всегда было частью его жизни, но Казутора пообещал себе быть менее эгоистичным. Если не ради себя, то ради Такемичи. Или, может быть, ради Баджи, в качестве молчаливого извинения за свою жестокость. И все же... все же он видел, как Кисаки смотрел на него, выжидающе, словно видел Казутору насквозь. Видел всю его неуверенность и тянул за нее, чтобы заставить Казутору потакать его капризам. Марионетка и кукловод. И Казутора прекрасно играл свою роль. Разве у Кисаки не было предложения для Майки? Так почему Казутора оказался втянут в это? Почему- Его тело двинулось прежде, чем он успел обдумать действия, кулак полетел и с приятным хрустом врезался в щеку Кисаки. "Почему..." спросил Казутора, схватив Кисаки за воротник. В ответ Кисаки лишь сжал его руки, находясь в нескольких секундах от потери сознания, все это казалось немного несправедливым. "Какого хрена ты это сказал?!" Кисаки не ответил, и, наконец, рухнул на землю. Он не совсем понимал, почему. Разве они не стали ближе? Где-то между врагом и другом, но ведь они не были врагами? Уже нет... так почему же Кисаки был жесток? Разрывая его грудь и вырывая все его скрытые опасения, выставляя на всеобщее обозрение. Чифую оттащил Казутору от Кисаки так же быстро, как тот набросился на него. "Что он имеет в виду? Тора..." "Стой! Не надо... перестань так на меня смотреть!" "Тора..." " Мне не нужна твоя гребаная жалость!" "Это не..." Он отпихнул руки, сгрудившиеся над ним. Они смотрели на него, брови нахмурены, глаза остекленели от жалости, и Казутора ненавидел это. Он хотел бы, чтобы они отвернулись, но те смотрели. И осуждали. Они смотрели на него так, словно понимали, в той или иной степени. Знали, что у него ничего нет. Нет права на еду и воду. Нет дома, куда можно было бы вернуться. "Тора... почему ты мне не сказал?" Голос Баджи дрогнул, и Казутора сглотнул слезы, готовые вот-вот хлынуть. Его глаза жгло, и он не мог найти в себе силы встретиться взглядом со своим лучшим другом. Что он видел? Осуждение? Жалость? Мальчика, слишком беспомощного и неумелого, чтобы встать на ноги? Но это было уже не так. Он обрел дом в облике мальчика по имени Такемичи - теплый, надежный и живой. "Я не... у меня теперь есть дом". 'Не могу поверить, что ты наживаешься на бедном, депрессивном ребенке'. Правда? Неужели он использовал искалеченное состояние Такемичи в попытке снова взять себя в руки? Такемичи сказал ему, что ему приятно общаться с ним, но Такемичи всегда был лжецом, и Казутора не мог не опасаться худшего. "У меня... есть дом...", - попытался он снова, чувствуя, что словам не хватает уверенности, чтобы звучать убедительно. Он был не совсем уверен, кого пытался убедить. Может быть, Баджи... или Кисаки, который, обессилев, лежал на тротуаре внизу. Возможно, самая сладкая ложь, которую он говорил, была та, которую он говорил себе. ∞ "Так ты живешь с каким-то рандомным пацаном, которого встретил на вокзале в три часа ночи?" спросил Чифую, поджав губы, и пытаясь понять, что ему говорил Казутора. Казутора кивнул. "...да..." "Ты... ты тупой?!" - завопил он, и Казутора слегка поморщился. "А что, если бы человек, с которым ты пошел, оказался придурком?! Он мог навредить тебе!" Ах-Такемичи был жутким, но вряд ли способным причинить боль другому. Казутора видел его избитым, помятым, сломленным - но никогда не злым. Никогда... ненавидящим. Даже по отношению к Кисаки. Скорее, это был взгляд глубокой усталости. Глаза затуманены, тусклы и спокойны, он не видел того, что перед ним. Словно он был не здесь, а затерян в мире, частью которого Казутора не был. Место, за которым он не мог уследить. Это было похоже на ощущение, что Такемичи старше, чем кажется. Более взрослый. Жил и видел то, о чем Казутора мог только мечтать в свои худшие дни. "Он не такой", - закончил он, тихо. "Он плакса, если что". "Значит, ты просто давишь на него?" усмехнулся Баджи, в его голосе звучала горечь. "Нет." По крайней мере, из того, что он знал. "Никогда". "Сколько ему лет? Клянусь богом, если ты живешь с каким-то мерзким пятидесятилетним..." "Может, хватит меня допрашивать!" - наконец-то вклинился он, чувствуя себя немного подавленным всеми этими вопросами. Было как-то неправильно раскрывать всю информацию о Такемичи без его ведома. 'Я не хочу... я действительно очень не хочу'. И Казутора обещал. Он обещал быть терпеливым. Ждать, даже если это будет длиться месяцы или годы. Даже если это будет означать, что Такемичи никогда не захочет встретиться с Томаном. И, возможно, для них было лучше оставаться вдали друг от друга. После нескольких жизней, наполненных смертью и насилием, он, безусловно, заслуживал мира. В котором он мог бы работать над исцелением себя... а не тех, кто его окружал. На этот раз Такемичи имел право быть эгоистом. "Он прав." Голос был тверже и громче, чем остальные, и Казутора поднял голову, глядя на Майки, который спускался по ступенькам. "Я... э..." "Мы не будем допрашивать тебя, раз можем встретиться с этим человеком". Встретить... встретиться с Такемичи? 'Каждый раз, когда я просыпался и натыкался на тот календарь двенадцати-летней давности, я думал: 'Опять, неужели? Я должен сделать это снова?' Я не... я...' Они... они не могут. Такемичи не был готов, а Казутора обещал подождать. "Нет", - выдавил он из себя, широко раскрыв глаза, с бешено колотящимся сердцем в груди. Майки снова уставился на него темным мрачным взглядом. Тем, который, казалось, заглядывал прямо в самую темную его часть, и Казутора задавался вопросом, мог ли Майки каким-то образом слышать биение его сердца. Чувствовать страх, который он ощущал. "Нет?" повторил Майки, наклонив голову и слегка нахмурившись. "Я имею в виду... он... он не любит гостей!" попытался Казутора, чувствуя, как слова путаются на языке. "Он... застенчив". "Я уверен, что он сможет выдержать один визит друзей его соседа по комнате", - Майки весело улыбнулся, но Казутора не мог не почувствовать, как желудок свело. "У него ужасная социофобия". "Ничего страшного, для этого у нас есть Мицуя". Вот только Мицуя не был психотерапевтом, и Казутора сомневался, что то, что помогло младшими братьями и сестрами Мицуи, поможет суицидальному путешественнику во времени с, как Казутора предполагал, посттравматическим стрессовым расстройством. "Ему нужно ходить на работу". "Мы можем подождать, пока он вернется". "Он работает по ночам". "Тогда с ночевкой!" ∞ "Что нам с ним делать?" Баджи ткнул на Кисаки, все еще лежащего лицом вниз на асфальте, и Казуторе стало не по себе. Он не совсем понимал, что планировал Кисаки. Была ли это его цель? Заставить Томан и Такемичи встретиться снова? Но он не мог понять, зачем. Из того, что он знал, эти двое были врагами в своих предыдущих временных линиях, и разве не в интересах Кисаки было, чтобы Такемичи держался от них подальше. Так почему же? Конечно, он был не настолько глуп, чтобы прийти сюда просто для того, чтобы его избили. Должна была быть какая-то скрытая цель. Что-то случилось в тот день. В тот день, когда Такемичи отгородился от Кисаки. Он никогда не видел Кисаки сломленным, но готов был поклясться, что тогда в его глазах стояли слезы. Глаза блестели так же, как у Такемичи. 'Вы поссорились?' спросил Казутора, когда Такемити, наконец, открыл дверь спальни. 'Это... недопонимание', - только и сказал Такемичи. Казутора не совсем ему верил. Такемичи всегда был хорошим лжецом, но он не стал оспаривать его слова, и они больше никогда не говорили о произошедшем. Что случилось... что они не сказали ему... "Оставь его там", - через некоторое время сказал Казутора. Он уже не чувствовал ненависти к Кисаки, но горькое послевкусие осталось, и, возможно, в этот раз он может быть немного жестоким. ∞ "Вы не можете прийти сегодня", - сказал он, когда они попытались пройти вслед за ним в квартиру. "А? Почему?" спросил Майки, жуя кусок дораяки, который Мицуя купил в ближайшем магазине. Казутора задался вопросом, не более ли они лакеи, чем настоящие члены банды. Лакеи, обслуживающие ребенка с силой бога. "Сейчас почти пять утра. Он спит... и нельзя появляться без предупреждения. Как я уже сказал, у него повышенная тревожность и... всякое такое". "Тогда мы просто придем вечером!" "Работа... у него тогда работа". "Завтра..." "- Простите... завтра годовщина смерти его бабушки. Ему нужно время на траур". Казутора нахмурил брови и закрыл глаза, выражая сочувствие, и надеясь, что его выступления будет достаточно, чтобы все прошло. В отличие от Такемичи, Казутора не умел врать, и, возможно, его страх и нервозность были видны всем. Это была плохая ложь, но, опять же, по крайней мере, Казутора смог выиграть для Такемичи немного времени. "Тогда мы придем на следующей неделе", - веселье в голосе Майки пропало, и Казутора понял, что это уже не просьба. ∞ "Что?" "Мне жаль", - прошептал Казутора, повесив голову и опустив глаза в пол. "Это... это не твоя вина", - наконец сказал Такемичи, глубоко вздохнув. Казутора не мог понять, лгал ли он. Такемичи больше ничего не сказал, вернувшись в кокон из одеял в своей комнате. Ему показалось, что он немного понял то разочарование, которое испытывал Кисаки в тот день. Он начал ненавидеть это дурацкое одеяло. ∞ Кисаки вернулся в тот день, когда Казуторы не было дома. Его щека распухла, а небольшой пластырь прикрывал самое больное место. Такемичи не удосужился запереть дверь после ухода Казуторы, чувствуя себя слишком уставшим, чтобы встать. Ему хотелось свернуться калачиком на земле и закрыть глаза, но Майки придет через несколько дней, а у него не было времени, чтобы позволить себе отдохнуть. Спать. Такемичи стало немного жутко от того, что тот знал, когда Казуторы нет, а когда он дома. Это было довольно странно, но, опять же, иначе это был бы не Кисаки. "Уходи", - тихо сказал Такемичи. Он чувствовал себя слабым, немного потерянным, как в тот день на мосту, только ответа не было. "Уходи", - попытался он снова, немного более решительно, однако Кисаки не ушел, а устроился на полу в гостиной, рядом с Такемичи. Он был не уверен, что должен сказать. Думал, должен ли он чувствовать опустошение или грусть... может быть, боль. Но вместо этого он не мог подобрать слов, запутался и не находил ответов. "Ты... в порядке?" Кисаки говорил по-другому, немного неуверенно и неловко, и Такемичи задумался, какое у него было лицо, раз его спрашивал о здоровье бывший враг... враг, враг его врага. Он усмехнулся и подумал, как иронично, что Кисаки спрашивал его, все ли у него в порядке, после того, как именно он поставил его в затруднительное положение. "Уходи", - повторил он. "Нет". Они сидели так некоторое время, как обычно. Это стало уже рутиной. Кисаки сидел в его доме, составляя ему компанию, но не обмениваясь ни единым словом. Но сегодня все было как-то по-другому. Словно между ними была стена, и Такемичи не думал, что на этот раз у него хватит смелости ее преодолеть. "Почему ты это сделал?" - наконец спросил он. "Почему я сделал что?" "Не морочь мне голову. Ты знал, что это произойдет". "Ты не сказал мне, что случилось". ответил Кисаки, как будто это была самая простая тема в мире, и Такемичи почувствовал, как закипела его кровь. "Ты же знаешь...", - пробормотал он, не совсем понимая, почему. Ведь Кисаки знал, так почему же Такемичи должен был говорить то, что и так было очевидно? Неужели он просто хотел увидеть то, как он унижается? Хотел, чтобы тот признал свое поражение? Последний аккорд унижения. Акт мести. "Я не понимаю". "Ты исчезаешь, вот что происходит. Ты умираешь. Что из этого ты, блядь, не понимаешь?" Кисаки злился, и все это казалось немного несправедливым. Разве не Такемичи должен был злиться? Так почему же Кисаки вел себя так, словно это его обидели? И все же, он не смог найти в себе сил придать голосу больше громкости. Шепча свои сомнения и вопросы. "Тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, мне все равно". "А?" "Кисаки я... мне все равно". "Что ты, блядь, умираешь?!" Кисаки мотнул головой, в замешательстве нахмурив брови. "С меня хватит", - прошептал он, делая резкий вдох. "Я... я долгое время убегал от смерти, но теперь я не думаю, что против нее. Это больше не страшно". Кисаки недоверчиво хохотнул, вскидывая руки вверх. "Так ты самоубийца?!" " Все не так!" "Ты хочешь сказать, что согласен умереть, даже не попытавшись что-то с этим сделать! Как еще это можно назвать?" " Все не так!" - повторил он. У Такемичи была привычка все повторять. Словно, сказав что-то, он когда-нибудь сам в это поверит. "С меня хватит. Ты. Майки. Черт, разве не этого ты, блядь, хотел?!" "О чем ты говоришь?!" Возможно, единственное, что они двое делали, это ругались. "Ты хотел, чтобы я сдался, не так ли? Ты хотел, чтобы я сказал, что с меня хватит, так вот, я, блядь, сдаюсь! Я сдаюсь, ясно?! Ты победил. Ты, блядь, победил... так что, пожалуйста", - умолял он, прижимаясь лбом к коленям в безмолвной мольбе. Зрение затуманилось, а в груди появилась странная тяжесть. Ему было больно, и он так много чувствовал. "...пожалуйста, просто остановись... позволь мне остановиться..." "Я должен позволить тебе умереть?!" "Ты уже делал это раньше". Слова вылетели прежде, чем он успел дважды о них подумать. Что помешало тебе в этот раз, осталось невысказанным. Такемичи видел, как Кисаки боялся только один раз за все свои жизни. Он спросил себя, не сказал ли он что-то непоправимое, потому что Кисаки отступил назад, кончики его пальцев слегка задрожали, а глаза расширились. Ах. Он забыл, что Кисаки тоже еще ребенок. "Это не..." начал Кисаки, голос слегка дрожал. "Дело не... дело не в этом!" "Когда я отчаянно пытаюсь остаться в живых, ты пытаешься меня убить. А теперь, когда я не против умереть, ты пытаешься сохранить мне жизнь. Это немного противоречиво, нет?" "Отвали, я просто пытаюсь спасти тебя". "Нет! Нет, неправда!" возмутился Такемичи, чувствуя, как глаза горят то ли от гнева то ли от разочарования, он пока не мог определить, от чего именно. Скорее всего, и от того, и от другого. "И как же то, что я встречусь с Томаном, поможет мне выжить?!" Кисаки не ответил. "Ты знаешь, сколько раз я умирал за них?" Такемичи сел чуть прямее, чувствуя, как дрожат губы. Трижды хлопнул себя по груди. "Три раза... три раза он стрелял в меня". "Он?" "Майки", - мрачно улыбнулся Такемичи. "Я попросил его прийти на мою свадьбу. Я собирался... жениться на Хине... но я подумал, как я смогу жить дальше, зная, что оставил позади страдающего человека? Зная, что я не справился..." "Но ты... ты победил в этот раз", - пробормотал Кисаки с нотками горечи в голосе. "Они все живы". "Они живы... поэтому я больше не нужен. Вот почему... вот почему Вселенная стирает меня. Мне здесь не место, неужели ты не понимаешь?" "Ты серьезно думаешь, что я куплюсь на всю эту чушь?" "Я не прошу тебя об этом!" - завопил он. "Все, о чем я прошу, это чтобы ты не лез в мою жизнь. Ты не имеешь права решать, каким путем все пойдет". " Не похоже, чтобы у тебя оставалась жизнь..." У него есть. У него есть жизнь. Даже если она короче, чем у большинства, возможно, это первая жизнь, которую он пытался прожить. Выжить. Жить, он пытался научиться. "Просто... оставь меня в покое." "Ты трус!" Кисаки поднялся на ноги, сжав кулаки, и на мгновение Такемичи задумался, не побьет ли он его, как это делали все остальные. "Я не просил ни о чем подобном! Ни о путешествиях во времени. Ни о твоем мнении. Черт, когда же у меня будет эта чертова жизнь?!" "Ну, теперь-то уж вряд-ли!" возмутился Кисаки. "Ты даже не знаешь наверняка, случится ли что-нибудь! А если и случится, что ты сможешь сделать? Что ты сможешь сделать, чтобы изменить исход?" "Я еще не знаю..." "-Ты не знаешь?" передразнил Такемичи. Он откинул голову на спинку дивана, чувствуя, как зрение затуманивается от слез, к которым он слишком привык. "Ты не знаешь, и решил, что лучший вариант - привести их сюда. Почему?! Что ты пытаешься доказать? Ты понимаешь, что не стал хорошим человеком, только от-того, что пожалел депрессивного мальчишку?" Он устал. Он чертовски устал. "Я ненавижу тебя..." признался наконец Такемичи, слова сорвались с языка, словно тайна. Тихо и медленно. 'Все равно ненавидеть тебя... это слишком утомительно. Так что давай останемся друзьями". спросил однажды Такемичи. 'Нет, пошел ты'. Кисаки не отреагировал на жестокие слова. Возможно, он все знал с самого начала. Видел сквозь ложь Такемичи и полусерьезные попытки быть в порядке. "Я действительно тебя ненавижу", - повторил он. Кисаки горько улыбнулся, и Такемичи на мгновение задумался, не издевается ли он над ним снова. Ему было интересно, то ли это из-за его слез, то ли из-за признания - сломленного и такого же слабого, как и он сам. "Думаю, это первая честная вещь, которую ты мне сказал". С этими словами Кисаки ушел, захлопнув дверь, и Такемичи наконец-то позволил себе свернуться калачиком, пытаясь осознать происходящее вокруг. Его рот открылся в беззвучном крике, и когда сорвалась первая слеза, остальные последовали за ней непрерывным потоком, и он почувствовал себя таким одиноким. Ему казалось, что он стоит посреди переполненного зала, кричит и умоляет, но ни один человек не поднял головы. Он... один. Совершенно. Абсолютно. Он сказал себе, что попытается, но он был растерян, не знал, как не причинить боль. Одиночество стало ноющей пустотой его страданий, полой, как и решимость стать лучше. Разве это не должно было быть простым решением? Найти друга - человека, который поймет. И все же, несмотря на то, что Казутора споткнулся о его жизнь и втянулся в жизнь Кисаки, он не смог протянуть руку помощи. Отшатнулся, когда протянул руку. Лгал, лгал и лгал, как жалкий глупец, которым и был. И он жесток. Он так жесток с ними. Он в отчаянии бился головой о спинку дивана, потому что Кисаки больше нет. Единственный человек, который помнил, ушел, и он не думал, что пройдет много времени, прежде чем Казутора тоже уйдет. Когда-то он считал Казутору неуверенным в себе. Но Такемичи был трусом, и почему-то это казалось еще хуже. Лгать, пытаясь забыть. Сказать себе, что он старается, хотя все, что у него получилось, - это прогулка в парке. На самом деле он вовсе не старался, так ведь? Ничего не произошло, и все же, вот он, с трудом дышит, паникует из-за мысли о небольшой встрече. Глупо... боги, это было так глупо. "Перестань плакать", - прошептал он, обхватив себя руками за плечи и изо всех сил стараясь совладать с дыханием. Легкие наполнялись воздухом, но тут же сжимались и замирали, не в силах сделать следующий вдох без боли. "Перестань плакать..." Цепочка на шее казалась тяжелой, давила его, и он изо всех сил пытался снять ее, сжимая маленькую вещицу в ладони. Такемичи закрыл глаза и уснул. В голове пронеслись воспоминания, и он задался вопросом: может быть, именно такими будут его последние мгновения? Последний сон, в котором закончится все, что от него осталось. Как на кинопленке. Боль. Горе. Счастье. Отсутствие знания о том, кем он был, поскольку все вернулось на круги своя. И все бы просто... остановилось. Все, что он познает, это забвение. Где все, что было им, рассеется по вселенной - части его в звездах, некоторые плавают среди весенних ручьев, мельчайшие затеряются в атомах воздуха. На его губах появилась улыбка, и он подумал, что это был бы неплохой способ уйти. Такемичи заснул, сжимая в руке маленькое ожерелье с клевером, которое Хина подарила ему так давно. Когда проснулся, его ладонь опустела, вес ожерелья давно исчез.