Расцвет пионов и лотосов

      После парения на мечах Цзинь Цзысюань опять начал весьма холодно общаться с Цзян Чэном, либо и вовсе полностью игнорировал его присутствие. Иногда даже складывалось впечатление, что перед ним не наследник Ланьлин Цзинь, а притворившийся им Лань Ванцзи… Цзян Чэну не нравилось, что достигнутые такими стараниями успехи в мгновение ока испарились, как влага под лучами знойного солнца, и все откатилось к прежней стартовой точке. Ваньинь, конечно, догадывался, что тогда в небе у Цзысюаня ущемилось его огромное самомнение, но сколько можно было дуться аки обиженная госпожа? Он ведь абсолютно не виноват в том, что случилось! На кого ему и следовало обижаться так это на самого себя.       Сегодня у них было занятие по живописи и каллиграфии. Утро только начинало разгораться и еще не проснувшиеся до конца птицы сонно заводили свои щебечущие трели, а юные заклинатели уже были в учебной комнате — такой вот распорядок заведен в Облачных Глубинах. Адепты, устроившись на напольных подушках, сидели за низкими деревянными столиками, на которых лежало все необходимое — баночка с черной тушью, используемая для ее разведения с водой тушечница, округлая кисть с упругим ворсом на фарфоровой подставке и мягкая пористая бумага из бамбукового волокна. — Живопись и каллиграфия издревле считаются сестрами, — важно вещал Лань Цижэнь. Он вышагивал между рядами, возвышаясь над учениками. — Любой художник является каллиграфом, равно как и любой каллиграф художником…       Энтузиазма в молодых юношах не наблюдалось — им больше по душе приходились активные тренировки, но никак не унылые бесполезные лекции о рисовании и письме, в которых не было ничего интересного. Слушали они его вполуха. Только Не Хуайсан участливо ловил каждое слово лаоши. Лань Ванцзи же как обычно не выражал никаких эмоций и по нему нельзя было сказать наверняка — увлечен он монотонным рассказом дяди или нет. Лань Цижэнь заметив, что один из адептов скучающе подпёр подбородок рукой и расслабленно прикрыл веки, опустил жёсткую ферулу аккурат на его макушку. Тот вскрикнул от неожиданного удара и последовавшей за ним боли, потирая ушибленное место. — Уважаемый, смените свою неподобающую позу на ровную спину. Она всегда должна быть натянута, словно тетива лука. Увижу во второй раз — наказания вам не избежать, — строго пригрозил лаоши, угрожающе постукивая ферулой по раскрытой ладони. — Да, учитель Лань! — поспешно выпрямляясь, ответил пристыженный адепт. — На чем я остановился? Ах, да, — вспомнил Лань Цижэнь, продолжая. — Я вижу, что в ваших глазах светится невысказанный немой вопрос. Что ж, предвосхищу события и отвечу на него. Оба этих искусства помогают заклинателю воспитать в себе основополагающие качества благородного мужа: внимательность, концентрацию, аккуратность, выдержку и самое главное — спокойствие духа. Кисть — орудие тонкое и весьма капризное, но ваша рука должна быть твердой и управляться с ней также легко, как она делает это с мечом. К концу занятия я жду от каждого из вас один лист с живописью, а другой с образцово начертанными иероглифами, — учитель Лань чинно сел на свое место перед ними, подгибая ноги под себя. — Картину пишите в стиле се-и. Помните, что работа в так называемом стиле «грубой кисти» предполагает не бездумное копирование увиденного, а отображение самой сути изображаемых вещей. Через полотно должна чувствоваться жизнь, которая выражается в подвижности. Можете начать с того, что вам нравится больше.       Первее всех к работе приступил оживившийся Не Хуайсан, потому что помимо страсти ко всяким романтическо-драматическим историям и сексуальным материалам, одним из его интересов была как раз таки живопись. Он увлекался ею и зачастую сам расписывал свои веера. Надо сказать, это выходило у него дивно. Изысканная лицевая сторона веера неизменно забирала все внимание на себя, когда Хуайсан изящным движением руки раскрывал любимую вещицу и застенчиво прикрывался ею.       Цзян Чэн нехотя обхватил пальцами кисть, поднимая ее с белоснежной подставки. Ему не особо нравилось возиться с маркой тушью. Она имела обыкновение намертво въедаться, попав на кожу и ткани одежд — потом невозможно было ее ничем отмыть или оттереть! Такое занятие совершенно не подходило ему в виду отсутствия терпения и должной кропотливости… Однако в Гу Су нельзя было просто так отказаться, если тебе приходилось что-то не по нраву. Одно из правил прямым текстом так и гласило «запрещено отказываться от обучения» и все тут. Вот хоть тресни, трижды не хоти и брыкайся, а придется исполнить. Не поймешь этого сам — тогда накажут, а потом заставят. Поэтому он решил начать с того, что казалось проще всего, а именно с каллиграфии.       Цзян Ваньинь обмакнул кисть в емкость с тушью и принялся скользить кончиком по чистому листу бумаги, всеми силами стараясь не посадить уродливую кляксу. Здесь не было права на ошибку, ведь начинать все сначала и растягивать во времени неприятное действо ему не прельщало. Он выбрал несколько цитат Лао-цзы, потому что преимущественно его интеллектуальным наследием они зачитывались из урока в урок, и корпел над листом. Толстая длинная черта, узкая длинная, короткая жирная и средняя чуть потолще, но длиннее предыдущей… Из-под его кисти, иероглиф за иероглифом появились две цитаты: «Будьте внимательны к своим мыслям, они — начало поступков» и «Быть ​​глубоко любимым кем-то дает вам силы, а глубокая любовь к кому-то придает смелости». Мудрые афоризмы широко растянулись на добрую треть листа. Такими темпами места хватит еще на четыре цитаты. Пока что все шло неплохо. Почерк был не идеальный, слегка корявенький, но прочесть начертанное, в принципе, получалось. Во всяком случае он действительно старался больше обычного.       Когда же Цзян Чэн приступил к выведению первого иероглифа последней цитаты, коварная капелька пота сорвалась с его лба, падая прямо на желтоватую бамбуковую бумагу, растекаясь по свежим черным чертам. Это была трагедия! Он попытался было исправить ситуацию и смахнуть влагу, но только усугубил положение — пальцы лишь растерли тушь, превращая бывшие линии в грязное напоминающее по форме цветок пятно. Лист оказался безнадежно испорчен… Ваньинь сжал кисть с такой силой, что та хрустнула в его кулаке. Ну уж нет, он не собирался переписывать все по новой из-за такой досадной оплошности! Неважно что скажет ему старик Лань — задание ведь он выполнил. Если вспомнить, то Не Хуайсану за неудачу на тренировке с мечами ничего не было… Следовательно такое маленькое пятнышко и подавно каких-то крупных неприятностей сулить не могло. Уже кое-как дописав начатую цитату, Цзян Чэн резким движением зло отложил лист в сторону и притянул к себе новый, предусмотрительно не беря его запачканными черными пальцами.       Что-то, наверное любопытство, дернуло взглянуть как там справляется с заданием Цзинь Цзысюань. Тот сидел через ряд, но на одной и той же с ним линии. Как ни пытался Ваньинь, но сквозь другого ученика рассмотреть Цзиня не получалось. Он увидел лишь руку, обмакивающую кисть в тушечницу. Значит Цзысюань сейчас писал картину и размывал тушь водой, чтобы нанести на бумагу более бледные серые линии… Интересно, хорош ли он в этом?       Цзинь Цзысюань изначально знал, что совсем не искусен в живописи. Даже в стиле вольной «грубой кисти», где творцу предоставлялась обширная свобода над произведением у него возникли проблемы. Он не знал, что изобразить — вариантов существовало множество, а вот совершить выбор из них было очень трудно. В итоге он остановился на плавающих в пруду карпах кои. Да, неоригинально, но он и не претендовал на титул мастера художественных искусств… Обозначив черными изогнутыми линиями два кружащихся друг за другом рыбьих силуэта, Цзысюань более бледными тонкими чертами написал расходящиеся от их движений дрожащие круги ряби. Вышло довольно сносно. Затем он принялся детализировать карпов. Плавники получились похожими на изорванное в бою ханьфу — бахромистые края выглядели несуразно и нелепо. Что касалось рыбьих коротких усов, то они сильно напоминали ему жуткие усики учителя Ланя… Осознав это, Цзинь еле сдержался, чтобы не прыснуть со смеху.       Когда же он прорисовывал пятна окраса, то переборщил с тушью, набрав на кисть слишком много, однако заметил он это лишь увидев, что от баночки по листу бумаги протянулась дорожка из нескольких черных клякс. Цзысюань мысленно чертыхнулся. Ну конечно! В парении на мечах «отличился», а теперь еще и тут. Это превратится в очередной повод для подколов со стороны Цзян Чэна, если тот прознает… Цзинь глубоко задумался и не почувствовал, что провел кистью по щеке не деревянной ручкой, а волосяным пучком с тушью, оставляя черту. Перерисовывать ему не хотелось — не факт, что новая картина выйдет из-под напряженной руки лучше предыдущей, а с иероглифами он вроде бы и так справился. Хуже того наказания за драку все равно ничего не будет, так что пусть все остается как есть. Стиль живописи вольный? Вольный. В случае чего можно сослаться на великолепный аргумент «я художник, я так вижу».       Как только последний адепт вручил свои наработки учителю Ланю и сел на место, тот начал проверять работы учеников. Ему хватало лишь бросить мимолетный взгляд, чтобы оценить качество исполнения. Все молча ждали, когда лаоши огласит вердикт. В конце концов, как и ожидалось, лучшим в живописи и каллиграфии оказался Не Хуайсан. Его каллиграфия действительно была красива, а картина, изображавшая трех играющихся панд в бамбуковой роще, по праву могла называться достойной живописью. — Господин Не, у вас есть тонкое восприятие действительности и глаза, видящие красоту истинно прекрасного. Ваши работы указывают на вдохновенную натуру художника и отражают авторскую эмоциональную чувственность, — похвалил воспитанника Лань Цижэнь. — Если бы вы с такой же отдачей подходили к заклинательскому ремеслу… — Благодарю, учитель Лань, — встал и уважительно поклонился Не Хуайсан, выражая почтение.       Лань Ванцзи тоже досталась похвала, правда не в таком объеме как затмившему всех Хуайсану. Дядя отметил гармонию черт, сказав, что тот в равной степени передал иньскую сущность посредством влажных широких линий, а янскую с помощью невесомых парящих сухих штрихов. Его каллиграфия также была оценена высоко. — А теперь я попрошу встать двух юношей, которые меня поразили не меньше, — произнес Лань Цижэнь с долей церемониальности в голосе. — Господин Цзинь и господин Цзян, поднимитесь.       Адепты уставились на названных товарищей, ожидая, что их обоих сейчас тоже отметят по достоинству. Те в свою очередь, услышав имена друг друга, невольно переглянулись и прочли по глазам, что они оказались в одной лодке и хвалить старик Лань их точно не собирается… Каждый из них встал, вежливо поклонился и одеревенело застыл. — Ваши работы, несомненно, являются примером для остальных. Примером того, как не стоит обращаться с кистью, — холодно сказал Лань Цижэнь. Даже в его глазах сквозил этот мороз порицания. — Живопись и каллиграфия — это два сложных древнейших искусства, которые вобрали в себя многовековую философию и этические представления. Они отражают глубинную культуру нашего народа и своим жалким подобием, которое вы осмелились показать мне, вы оскорбили все вышеперечисленное, вы оскорбили память своих предков! — учитель Лань повысил голос. — Ни ваша «живопись», ни ваша «каллиграфия» не имеют ничего общего с подлинным смыслом, сокрытым в этих словах!       Цзян Чэн и Цзинь Цзысюань низко опустили головы, понимая, что отчитывают их вполне заслуженно. Не нужно было поддаваться лености и заведомо отказываться от переделывания испорченной работы… Обоим это не сыграло на руку, выходя боком. — Для того чтобы писать картины и заниматься начертанием иероглифов, как я уже говорил, необходимо обладать спокойствием духа. В вас же нет ни грамма от него, поэтому вы сейчас же отправляетесь в медитативную цзинши! — заключил Лань Цижэнь. — Медитация поможет избавиться от навязчивых тревожных дум, которые обуревают вас, мешая сосредоточению, приведет мысли в порядок и позволит достигнуть внутреннего спокойствия. К завтрашнему дню я жду от вас новые работы, — он закончил тираду тоном, не терпящим возражений. — Да, учитель Лань, — отозвались юноши и вновь поклонились. — Мы вас больше не разочаруем. — Очень на это надеюсь, — нахмуренные брови лаоши слегка расслабились, а морщинки, залегшие на лбу, медленно разгладились.       Юноши одновременно вышли из учебной комнаты, безрадостно направляясь к цзинши для медитаций. Цзинь Цзысюань подумал, что наивно поторопился с выводами о неимении худшего исхода… — В чем ты напортачил? — спросил его Ваньинь, идя с правого бока. — Тушью накапал на бумагу, — вздохнул Цзинь. — Кляксы четыре получилось… Цзян Чэн кивнул и сочувственно посмотрел на него, давая понять, что проблема ему до боли знакома. — А я превратил иероглиф в кашу из-за маленькой капельки пота, — поделился своей неудачей он. Цзинь Цзысюань вполоборота повернул голову и губы его слегка дрогнули в подобии улыбки. Цзян Чэн перевел взгляд с глаз товарища чуть ниже. — Стой-ка, — сказал он, выставляя руку в останавливающем жесте перед грудью Цзысюаня. — Ну что еще? — недовольно проворчал тот, хотя движение прекратил. — У тебя черта от туши на правой щеке, — ответил Ваньинь. — Вид портит, дай сотру, — он облизнул большой палец и потянулся было к лицу Цзиня, но тот успел перехватить его руку за запястье. — Если бы там что-то было, то я бы заметил! — возразил Цзысюань. — Зачем мне врать? Ну-ка подставь сюда щеку. — Совсем что ли спятил?! — А что такого то? — невозмутимо пожал плечами Цзян. — Убери от меня свои слюни! — взвился Цзинь Цзысюань. — О, так проблема в моих слюнях? Ну на оближи палец и оставь свои, раз такой брезгливый, — и Цзян Ваньинь покрутил блестящим мокрым пальцем в сильном захвате, крепко державшим его руку. — Цзян Чэн, а ну успокойся и держи свои клешни при себе! — не унимался Цзинь Цзысюань. — Себе это скажи. Я абсолютно спокоен, а вот ты орешь на всю резиденцию Гу Су! Я ведь помочь хочу! Ну почему ты такой осел? — тоже вспылил Цзян Ваньинь, раздражаясь. Они настолько увлеклись перепалкой, что не обратили внимания как к ним приблизился еще один человек. — Что здесь происходит? — раздался мягкий голос совсем рядом.       Цзинь Цзысюань отпустил руку Цзян Чэна, а тот наскоро вытер обслюнявленный палец о фиолетовые одежды ханьфу. Они разом прекратили свои ребяческие препирательства, потому что их взору предстал первый нефрит ордена Лань — Лань Сичэнь. Он тепло улыбался и смотрел на них, но без тени осуждения или недовольства, скорее, с неким интересом в глубине светло-коричневых глаз. Приглашенные адепты быстро поклонились, выражая приветствие. — Цзэу-цзюнь, я просто хотел стереть тушь с лица своего товарища, — первым отрапортовал Цзян Чэн, бросая на того укоризненный взгляд. — Цзэу-цзюнь, он лишь собирался наглым образом обслюнявить меня! — не желая отставать, высказался Цзинь Цзысюань, также косясь на Цзяня. — Вот оно что… — Лань Сичэнь только шире улыбнулся, запустил руку в объемный рукав, достал оттуда чистый платок и любезно протянул Цзысюаню. — Возьмите, господин Цзинь. У вас действительно пятнышко туши на правой стороне лица. — Правда? — моргнул Цзинь Цзысюань, но причин не верить первому нефриту у него не было. — А я тебе что говорил? — фыркнул Цзян Чэн. — Думаешь, потянулся бы я к твоему лицу без причины? — Благодарю, Цзэу-Цзюнь, — Цзинь принял предложенный ему платок, пропуская мимо ушей язвительные реплики. — Вы ведь сейчас должны присутствовать на занятии учителя Ланя, почему же вы здесь? — поинтересовался Лань Сичэнь. Вопрос не прозвучал с подозрением, в нем не было никакого подтекста и намека на то, что они прогуливают урок. — Мы как раз оттуда, — охотно ответил Цзян Ваньинь, пока Цзысюань тщательно тер свою щеку. — Не справились с заданием по живописи и каллиграфии, поэтому учитель Лань отправил нас обоих в медитативную цзинши укреплять спокойствие духа… — Давненько дядя никого туда не посылал… — задумчиво протянул Лань Сичэнь. — Знаете где она находится? — Да, — кивнул Цзян Чэн. — У нас в Облачных Глубинах есть еще холодный источник, помогающий излечить раны, успокоить мысли и остудить юношескую горячность. Если не получите положительного эффекта от медитации, то поднимитесь к нему — между вторым и третьим домом вьется неприметная тропинка, которая выведет вас к живой изгороди из высоких деревьев. За ними он и укрыт, — внезапно поделился секретом Лань Сичэнь. — Почему вы говорите нам об этом? — удивился Цзинь Цзысюань, присоединяясь к разговору. Он наконец смог счистить грязь с лица. — Мне подумалось, что вам не мешало бы посетить его воды, — просто ответил Цзэу-цзюнь. — К тому же, зная, что выросший в Юньмэне господин Цзян должно быть скучает по привычному купанию, я просто оказался не в силах промолчать. Холодный источник — это единственный водоем в Гу Су, в коем не распространяется запрет на водные забавы. Глаза Цзян Чэна засияли неприкрытым восторгом, как начищенные до блеска монеты. Видно было, что эта новость пришлась ему по душе. — Большое спасибо, Цзэу-цзюнь! — сердечно поблагодарил первого нефрита Ваньинь. — Не за что. Между тем я вынужден сейчас откланяться и оставить вас. Желаю удачи в обретении спокойствия духа, — попрощался Лань Сичэнь и зашагал по дорожке, держа идеальную прямую осанку. Казалось, что он не шел, а плыл или парил над землей… — Узнал бы я об этом источнике раньше, то не пришлось бы брать твою мазь, — буркнул Цзинь Цзысюань, когда Лань Сичэнь скрылся из виду. — У тебя в запасе еще целых два месяца. Можешь опять получить наказание и практическим путем испробовать целебную силу холодного источника, — пошутил Цзян Чэн, подталкивая того локтем. — Лучше я испытаю его чудодейственную мощь на тебе, — ответил Цзинь Цзысюань и они продолжили свой путь.       Добравшись до медитативной цзинши, они вошли внутрь. Там было слишком мало места для двоих, потому что комнатка явно строилась с расчетом на уединение в ней одного человека. Она имела вид небольшого прямоугольника, от двери чуть вытягиваясь прямо вперёд. У дальней стены находился слабый цилиндрообразный источник света, который отбрасывал рассеянное блеклое голубоватое свечение, едва освещая темное пространство. Приблизившись к нему, юноши сели в позу лотоса на устланный жесткой циновкой пол. Их колени вынужденно стукались друг об друга, а если бы они протянули руку в бок, то буквально натолкнулись бы ею на стену. Источником света оказался небольшой язык синего пламени, вызванный реагирующим на присутствие талисманом и горящий под цветным небесным стеклом. — Ты уже начал? — нарушил тишину Цзян Чэн. — Начинаю, поэтому будь добр, не отвлекай меня, — ответил ему Цзинь Цзысюань.       Он прикрыл глаза, погружаясь во мрак. Цзян Ваньинь умолк, судя по всему, тоже приступив к медитации. Цзинь Цзысюань выпрямил позвоночник, подавая вперед грудную клетку, и расслабил мышцу за мышцей. Он сделал медленный глубокий вдох носом, чувствуя как объем легких до предела заполняется, и также медленно выдохнул воздух через рот. Найдя свой удобный темп, Цзысюань осознанно дышал, контролируя циркуляцию воздушного потока в теле от начала до конца. Вдох-выдох, вдох и выдох… Спустя какое-то время разум смог полностью очиститься до звенящей пустоты. Он весь обратился в слух, концентрируясь за своих ощущениях. Рядом слышалось размеренное дыхание Цзян Чэна, тоже погруженного в себя. Вдох-выдох… Неестественный цвет пламени колыхался в своей стеклянной тюрьме, тем самым заставляя прикрытые веки видеть расплывчатую игру света и тени, напоминающую вечную борьбу «Инь» с «Ян». Цзиня посетило переживание дуальности этих имматериальных противоположностей в себе, образ того, как его темное отрицательное пассивное «Инь» противостоит светлому положительному активному «Ян». Они кружились по кругу, словно два тигра, каждый из которых выжидал более удачный момент для нападения…       Цзинь Цзысюань открыл глаза, прекращая медитацию. Голова прояснилась и стала приятно легкой, как и все тело. Духовная практика помогла ему найти корни глубинных проблем, которые тяжким грузом лежали на сердце, не давая покоя долгое время. Цзысюань повернулся к Цзян Чэну. Тот еще обращал внутренний взор к своему истинному «Я». Голубое свечение выхватывало выступающие части его лица, очерчивая их фактуру. Резкие черты носа, линии челюсти и скул, вырисовывались во тьме цзинши. Кожа будто мерцала, делая облик товарища каким-то не от мира сего, неземным. Один конец пурпурного цвета ленты, которой были подвязаны собранные в высокий пучок волосы, змеей струился по плечу, а другой покоился сзади, почти доставая до пола. На ресницы ниспадали обрамляющие овал лица пряди. Грудь медленно вздымалась и опадала, ткань ханьфу еле уловимо шуршала, синее пламя покачивалось, а их колени до сих пор были прижаты друг к другу… Цзинь Цзысюаню срочно хотелось поделиться с Ваньинем тем, чем стоило поделиться еще очень давно, но он терпеливо ждал пока тот закончит медитацию, не желая прерывать его самопознание.       Утекло немало минут, прежде чем Цзян Чэн неспешно распахнул глаза. Как только это свершилось, то Цзинь Цзысюань обратился к нему. — Прости, Цзян Чэн, — прошептал он сиплым отвыкшим от разговоров голосом. Цзян Ваньинь воззрился на него с невыразимым изумлением. Цзинь Цзысюань извиняется перед ним? Это точно тот самый павлин или его подменили, пока он медитировал? — За что? — пересохшими губами спросил Цзян Чэн. Его язык закостенел и слабо ворочался. — Прости за то, что я сказал тогда про твою сестру. Просто… — он замялся на секунду, подбирая слова. — Понимаешь, наши матушки решили еще все до моего рождения, но я бы хотел иметь возможность выбирать любимого человека самостоятельно. Я ни в коем случае не имею ничего против твоей сестры, я просто желаю, чтобы у меня был шанс на свободу в этом вопросе… Как я могу испытывать счастье или влюбленность по отношению к деве Цзян, если мы толком никогда не общались и от силы виделись мельком пару раз в далеком детстве? Вот ты бы женился на незнакомке, пусть хоть она и из великого ордена? — Цзинь пристально вперился в Ваньиня, ожидая ответа.       Искренность, с которой это было произнесено, выбивала из колеи, обрушивалась молнией среди ясного неба. Цзян Чэн слушал и теперь прекрасно понимал почему Цзинь Цзысюань не желал брать в жены Яньли. Вообще если абстрагироваться от того, что Яньли его сестра, то сразу явным становился факт принуждения… И как Цзян Чэн раньше этого не замечал? Где были его глаза? — Я бы тоже не захотел жениться, — промолвил он в ответ и Цзинь облегченно выдохнул от того, что его откровения нашли отклик в душе Цзян Чэна. — Но теперь в любом случае ваша помолвка после драки расстроилась, так что ты получил желаемую свободу… — Хотелось бы верить… — вздохнул Цзысюань. — Зная мою матушку, она так просто это не спустит на тормозах… — он немного помолчал, а потом добавил, — И еще прости меня за слова о тебе и Вэй У Сяне. Я тогда взбесился, вообще не думал о том, что несу.       Цзян Чэн смотрел на Цзинь Цзысюаня и все еще не верил, что перед ним знакомый высокомерный спесивец. Человек, которого он лицезрел в данную секунду был совершенно на него не похож. Вечно недовольное лицо со сдвинутыми бровями и поджатыми губами сейчас представало расслабленным, отражая спокойствие и раскаяние. Голубоватый свет ложился ровным тоном на идеальной коже наследника Ланьлин Цзинь. Не ведая, что делает, Цзян Чэн прикоснулся рукой к тому участку кожи, где раньше красовалась черная тушь, будто стараясь найти след прежнего Цзиня в незнакомце напротив… От прикосновения прохладного пальца Цзинь Цзысюань вздрогнул, вопросительно смотря на него с приоткрытым ртом, но голосовые связки как будто сковали льдом и все слова застряли где-то на подступе к горлу. — Это точно ты? — спросил Цзян Чэн, водя большим пальцем по правой щеке, отчетливо ощущая жизненное тепло — значит перед ним не иллюзорный бесплотный дух. Наклонившись чуть ближе и приглядевшись повнимательнее, он смог заприметить бледную вуаль остатков черного пигмента, который успел настолько глубоко проникнуть в слои тонкой кожи, что платком его не ототрешь. — Да, это ты, — заключил Ваньинь, отстранился и убрал руку с чужого лица. Цзинь Цзысюань, не понявший что собственно это такое было, проглотил язык, а к щекам его прильнул жар. Что за мания у Цзян Чэна постоянно тянуть к нему руки? — Кое в чем ты все-таки прав, — протянул Цзян Чэн, возвращаясь к диалогу. Он поменял позу, подтягивая ноги к груди и обхватывая их руками, смотря на танцующее синее пламя, до которого дошел потревоженный им воздух. Цзинь ощутил, как другое колено больше не упирается в его. — Вэй У Сянь действительно упорно маячит впереди меня и что бы я ни делал, как бы ни старался — нагнать его не выходит… Отец больше внимания уделяет ему и из-за этого они с матерью ссорятся. Она всякий раз в пылу склоки упрекает его, говоря что он больше любит сына слуги вместо родного по крови ребенка. Я беспрестанно гонюсь за Вэй Ином, чтобы отец в его тени увидел меня… Я всем сердцем ненавижу, когда меня сравнивают с ним, указывая на горькую правду, но несмотря на это я сам изо дня в день сличаю себя и его… Так что я не сержусь на тебя, Цзинь Цзысюань. Уже давно не сержусь. — Я рад, — впервые губы Цзиня тронула настоящая улыбка и от этого лицо преобразилось еще сильнее. — Но скажи, почему ты решил начать общаться со мной? — Мы с тобой похожи, — Цзян Чэн пожал плечами. — Я подумал, что при другом раскладе мы даже могли бы стать… — Друзьями? — закончил за него фразу Цзысюань. — Да, — качнул головой Ваньинь. — И чем больше я разговаривал с тобой, тем прочнее убеждался в том, что не ошибся в рассуждениях. Не знаю сможем ли мы быть побратимами, как планировали наши матери, но попробовать дружить все равно стоит, ты так не считаешь? — Цзян Чэн опустил руку ему на плечо. Опять он нарушает его личное пространство… — Я не против. С тобой, оказывается, не так неплохо проводить время, — деланно, как бы снисходительно отозвался Цзинь. — Вот теперь я точно уверен, что ты — это ты, — ухмыльнулся Цзян Чэн и похлопал товарища по плечу.       После того как они нашли мужество поделиться тревожными мыслями друг с другом, юноши покинули медитативную цзинши, а талисман в тот же миг погасил синее пламя, когда за ними затворилась тяжелая дверь. Вечерние сумерки объяли Облачные Глубины. Последние всполохи заката догорали и исчезали за линией горизонта. Молодые заклинатели наскоро попрощались и разошлись. Каждый из них обрел внутреннее спокойствие и сейчас спешил побыстрее вернуться в свою комнату, чтобы приняться за дело.       Цзинь Цзысюань, войдя в свою цзинши, зажег свечу, ставя ее в миниатюрном металлическом блюдце на столик, который был точь-в-точь как столики в их учебной комнате. Интерьер ордена Гу Су Лань отличался скупым минимализмом и ни в какое сравнение не шел с родным богатым убранством Башни Кои. Иной раз Цзинь Цзысюань смерть как желал увидеть буйство ярких золотых красок, устав от монотонности природных оттенков, в частности — от невзрачного коричневого… Единственное что разбивало землисто-серую палитру, так это несколько синих цветов, росших то там, то тут, фонариками выделяясь в невысокой траве.       Он развернул лист бамбуковой бумаги, беря в руку кисть. Тушь и тушечница уже покоились с правого края стола готовые к использованию. Цзинь давно придумал, что изобразить. Касаясь чистого полотна, Цзысюань тонкой сухой прерывающейся линией выводил лик Цзян Чэна. Он хотел запечатлеть тот момент, когда Ваньинь еще не открыл глаз и казался ему неземным потусторонним существом. Кончик кисти кружился, скользя по гладкой мягкой поверхности листа. Постепенно появлялось прикрытое прядями рельефное лицо с собранными в пучок волосами, вырисовывались плечи, ровная спина и подогнутые ноги. Цзинь ориентировался на высеченную в памяти картинку, будто та была пазлом и профиль друга выходил весьма похожим. Намечая руки, в мыслях Цзинь Цзысюаня всплыла фраза оброненная Цзян Чэном: «Думаешь, потянулся бы я к твоему лицу без причины?» Он глубоко задумался над ней. Если это правда, то в чем заключалась причина того жеста в медитативной цзинши? И почему он, Цзысюань, отозвался на него смущением да еще и ничего не сказал, не убрал чужую руку или не отстранил свое лицо? Рыжий огонек поедал фитиль, подрагивая и склоняясь туда-сюда. Освещенная им рука с кистью отбрасывала длинную тень на бумагу и судорожно двигалась, совершая довольно резкие отрывочные действия. Последним штрихом в теперь не имеющей изъянов живописи стала аккуратно исполненная вьющаяся лента-змея. Цзинь Цзысюань оглядел свою работу и твердо решил, что Цзян Чэн ни при каких обстоятельствах не должен ее увидеть.       В тоже самое время Цзян Ваньинь в своей цзинши старательно дублировал цитаты философа Лао-цзы. Он предусмотрительно надел тканевую повязку на лоб, чтобы собственный пот его снова не предал, как в тот раз. Начертав последний иероглиф, он пробежал по ним глазами, цепляясь взглядом за две первые известные до каждой мелкой черточки цитаты, которые были о любви. «Будьте внимательны к своим мыслям, они — начало поступков» и «Быть ​​глубоко любимым кем-то дает вам силы, а глубокая любовь к кому-то придает смелости». Больше он призадумался над первой. Сегодня его рука неосознанно сама легла на щеку Цзинь Цзысюаня, как будто обрела собственную волю… Сначала он не обратил на это никакого внимания, но сейчас пытался докопаться до мотивов своего поступка. Неужели он помыслил это где-то на глубинных бессознательных уровнях и поэтому потянулся к нему? Но с чего бы ему вообще хотелось прикасаться к другу? Подушечки пальцев еще помнили тепло его бархатистой жемчужной кожи и то приятное покалывание, горячо разливавшееся после… Хотя Цзян Чэн не особо был заинтересован в делах любовных, но все же разговор с Цзинь Цзысюанем о Яньли подтолкнул его к выводу о том, что он тоже хотел бы самостоятельно выбирать возлюбленную, как сказал ранее его товарищ.       По утру оба юноши вручили свои новые работы учителю Ланю прямо перед занятием. Лань Цижэнь взял листы бумаги, просмотрел и наконец-то одобрил каллиграфию Цзян Ваньиня и живопись Цзинь Цзысюаня, но последнего одарил не читаемым взглядом, полным какой-то недосказанности и чего-то неизвестного.