Распад и безысходность

Буря, которая собиралась весь день, разразилась над Гластонбери как раз в тот момент, когда группа была наиболее рассеянна. Киврен была застигнута под открытым небом у гробницы короля Артура посреди увлекательных размышлений о том, не оставлен ли букет оранжерейных лилий на ней кем-то из их группы. Она бросилась под защиту ближайшей руины. Она не была - как неожиданно оказалось - единственной, кто искал убежища в том же самом месте. Из-за осыпающейся каменной стены раздался резкий голос, звенящий от гнева. - Что ты такое говоришь, идиотка безмозглая? Даже ты должна была хоть что-то узнать. Господи! Сколько ты этой дряни заглотила? Откровенная ярость в тоне Кена заставила Киврен резко остановиться, несмотря на то, что дождь лил как из ведра, вонзая ледяные ножи в ее вдруг оказавшуюся слишком тонкой одежду. Хотя женщина, к которой обращались, была вне поля зрения, а ее ответ был слишком тихим, чтобы его можно было разобрать, Киврен не сомневалась, что это была Никки. На короткое мгновение она задумалась, не следует ли ей вмешаться, но голос Кена не оставил у нее никаких сомнений относительно того, насколько враждебной будет его реакция, если она это сделает. Она колебалась под ледяным ливнем. Если бы она думала, что Никки угрожает физическая опасность... - Ты тупая корова. Обыденность тона в голосе Кена, когда он произносил этот оскорбительный эпитет, и отсутствие какого-либо ответа со стороны Никки, в то время как она ожидала услышать, как минимум, вопль возмущения, заставили ее быстро принять решение. Она ни при каких обстоятельствах не собиралась вмешиваться в эту динамику. Она резко развернулась и бросилась к первому попавшемуся убежищу, которое смогла найти. Маленькая часовня, несмотря на то, что находилась на некотором расстоянии, выглядела безопасной гаванью. Она уже почти вошла, когда вдруг поняла, что была не единственной из их группы, кто выбрал часовню Святого Патрика в качестве спасительного порта на время шторма. Кэти повернулась, когда она вошла. - Ой. Показалось, что глаза Кэти блеснули, как будто она уловила ее внезапную нерешительность. - - Не тормози из-за меня. Дождь хлещет как в тропиках, и, кстати, у меня такое чувство, что ты предпочитаешь меня избегать. И я подумала, что это даст нам хорошую возможность немного поболтать, без посторонних ушей. Сердце Киврен начало колотиться, и это не имело никакого отношения к ее пробежке по территории аббатства. - Поболтать? - засомневалась она. Кэти кивнула. - Я считаю, что нас кое-что связывает. Как минимум, одно. И, возможно, имеет смысл поговорить об этом открыто. Киврен выдохнула. Вот как. Значит, я не ошиблась. Эти намеки, как я и подозревала, в сумме привели к кое-чему еще - только не это -… Ее желудок перевернулся. Но она права. Мы здесь, и, возможно, так и было предначертано. Ведь мы стоим на святой земле. Она постаралась сделать свой голос настолько хладнокровным, насколько смогла, и посмотрела на Кэти в упор. - Я связанный сижу. Глумитесь вволю. – Киврен помолчала. - Лир, - сладко добавила она. - Поскольку, как я понимаю, ты - суеверна - в отношении Макбета. Как и следовало ожидать. Это напомнило мне: что настоящий публиковавшийся автор делает на подобном курсе? Кэти подняла бровь. - Гуглу есть за что ответить, - хладнокровно заметила она. Киврен покачала головой. - Не Гуглу. По крайней мере - не за самое главное. Саймон, конечно, излагал мне свои исторические теории. Он оставил бумаги, и я, наконец, смогла заставить себя их прочитать. Из них я поняла, что кое-кто из группы в Йорке взял его незаконченную рукопись о Макбетах и опубликовал от своего имени после его смерти. И ты сама призналась, что была частью команды из Йорка. И я уже успела снять подозрение с некоторых из них, задолго до того, как пришла на этот курс - знаешь, нужно было только немного покопаться после того, как ты сделала это решающее признание, чтобы понять, что это могла быть только ты. Никто другой не подходит. И не утруждай себя ответом на мой последний вопрос. Ты здесь, потому что твой издатель ждет, что ты напишешь вторую книгу, не так ли? А у тебя нет – преимуществ - которые ты имела для предыдущей. На этот раз, на самом деле, тебе придется писать самой. А ты никогда раньше этого не делала. Или как? Ярость ее гнева эхом отразилась в каждом уголке часовни, как будто она сама по себе была способна разбудить мертвых. Снаружи зашипел дождь, и над их головами ударила молния. Кэти осмотрела ее сверху вниз. - Ах, так вот оно что, не так ли? Невыносимо думать, что я действительно могла написать что-то успешное? Киврен откашлялась. - Я знаю, что нет. Были - некоторые моменты, которые я нашла в компьютере Саймона, в том числе его черновики. Черновики этого романа. Я могла бы послать их твоему издателю - ... - Ты этого не сделаешь. - Голос Кэти был ровным и бесстрастным. - Почему бы нет? - Потому что ты будешь похожа на сумасшедшую с навязчивой идеей, которая накропала какие-то бумажки вместо доказательств. Издатели чуют подобные ситуации. Они нанимают специальных людей, чтобы работать с ними. И кстати -… Ее улыбка была скрытной, ненавистной. Киврен заставила себя неотрывно смотреть на нее, все время думая о заклинании змей. - Кстати? - То, что у него были фрагменты романа на жестком диске, ничего не доказывает, и совсем ничего не говорит о том, кто на самом деле написал его. Видишь ли, ты действительно ничего не знаешь. Ее голос стал очень тихим. Она наклонилась к Киврен в ужасной пародии на близость. - Я рассказывала о нашем сотрудничестве в Йорке. Но я не говорила, что это Саймону принадлежала первоначальная идея, а я - контролировала работу синдиката. Тогда мы были очень близки, понимаешь. Есть еще кое-что, что тебе следует знать. Это продолжалось очень долго даже после того, как он уехал в Эдинбург. Мы вместе писали. И все остальное. Очень хорошее железнодорожное сообщение, знаешь ли, между Йорком и Эдинбургом. И отличные дороги. До его последнего путешествия, конечно. Скажи мне, ты никогда не задавала себе вопрос, что же Саймон мог делать в ту ночь недалеко от Барнард Касл? Учитывая, что его родители, на самом деле, жили в Карлайле? Кровь стучала в ушах Киврен, и внезапно стало практически невозможно расслышать, что говорит Кэти. Однако было важно поддерживать разговор. -Нет, - сдавленно пискнула и знала, что лжет. Я всегда, всегда мучилась этим вопросом. И винила себя за это, когда он уже был мертв, и его больше не было рядом, чтобы высмеять меня и избавить от моей паранойи. Сотни возможных невинных объяснений. Он не задумываясь делал восьмидесятимильный крюк, чтобы посмотреть на какую-нибудь церковную надпись, о которой ему кто-то рассказал. И еще, Саймон был любителем живописных маршрутов. И ненавидел рутину. Скуку однообразия. Скуку обязательств. Киврен закусила губу. Голос Кэти мурлыкал. - Видишь ли, дорогая, он никогда не принадлежал тебе целиком. Никогда. Ни на одну секунду. И те отрывки, что он читал тебе - о, он мне и об этом рассказывал - мы тоже писали вместе. Киврен все еще не могла ответить. Кэти отстранилась, все с той же улыбкой на губах. - Что ж, - добавила она, - дождь, кажется, прекратился. Может, нам стоит пойти поискать остальных? Прежде чем они потратят все свои деньги на кристаллы и идиотские диски с записью китовых песен? Ослепленная слезами, Киврен опустилась на скамью. Ее пальцы сомкнулись на маленьком коричневом бумажном пакете в кармане, и она смутно подумала, благодарная за возможность сосредоточиться на таком тривиальном вопросе, что Кэти, должно быть, видела, как она шла в магазин Нью-Эйдж ранее днем, и сделала свой прощальный выстрел точно в ее адрес. (Прим перев. - Нью-эйдж - это целый ряд духовных или религиозных практик и верований, которые быстро развивались на Западе в 1970-е годы). Впрочем, это вряд ли имело значение. По сравнению с тем, что еще сказала Кэти. Голос в ее голове кричал: «Нет! Нет!» даже когда другая часть ее мозга обнаружила, что сводит воедино конгруэнтности, придавая смысл вещам - говоря ей, что все это правда. Она посмотрела на открытую дверь часовни, через которую прошла Кэти. Я не могу позволить ей жить, зная мое унижение. И, как бы издалека, спокойно-разумный голос, который она прежде едва слышала, заговорил, наконец, внятно. Так что же ты предлагаешь с этим делать? Она смотрела издалека на снимки, разбросанные по покрывалу на кровати. Она вспомнила, что это был не очень хороший отпуск; фотографии скрадывали солнечные ожоги, комариные укусы и постоянные мелкие раздражения, главным из которых, как она теперь вспомнила, было напряжение от жизни в тесном контакте с другим человеком и необходимость постоянно подавлять свое рефлекторное желание использовать магию, чтобы он не мог увидеть . Но снимки были - нехарактерно растрепанный вид ее квартиры выдавал безумную, бессмысленную срочность ее поисков - в конце концов, оказалось, что это были единственные фотографии, которые она сохранила с того времени. Джайлз ненавидит - ненавидел, поправила она себя с мазохистской педантичностью, - фотографироваться. Он подозревал - нет, глядя на улики на кровати, совершенно безосновательно, - что десять лет жизни высокооплачиваемым клерком в Сити безжалостно отражались на нем всякий раз, когда его снимали на камеру. Но кроме того были и другие моменты, реальные и мнимые, которые камера не могла различить. В одном кадре, где жаркое прованское солнце падает на маленькие скрытые зонтиками столики на площади, на ее обнаженные плечи; на ее улыбку и улыбку Джайлза, и они держатся за руки на солнце. Или здесь: высоко на склонах Люберона Джайлз вытирает пот со лба и смеется ей в ответ. Или на пляже в Кассисе, когда он взбесился после того, как она перевернула их, случайно, когда он учил ее управлять шверботом, но на фотографии они были просто покрыты солью и растрепаны, и моргали в объектив, как непослушные школьники, пойманные на поцелуях. Камера действительно никогда не лжет. Но может сильно отредактировать реальность. Слезы снова ослепили ее. Она не могла - как бы ни старалась - сделать свою обиду на него достаточной, чтобы заполнить огромную зияющую дыру, которую утро пробило в ее душе. Пусть он был в большей степени лягушонком, чем принцем, если уж на то пошло. Но все же он не должен был умереть. Без меня - без этого проклятого - моего дара - он бы никогда не умер. Она так долго стояла, застыв в безмолвном созерцании фотографий, что почти забыла про звук. Зуммер визжал, как циркулярная пила. Прежде чем она успела пошевелить затекшими конечностями, чтобы ответить, он снова зазвучал. Система сигнализации снова заработала. В трубке была только пурга и помехи, когда она сняла ее и спросила, кто там. Ползаклинания, конечно, сказали бы ей, кто стоит у входной двери, но - она посмотрела вниз на блестящую, залитую солнцем идиллию, разбросанную аккуратными квадратными узорами по одеялу. Сейчас не время. И тут снова где-то в глубине ее разума прозвучал другой голос. Время скорбеть, время радоваться И время всякой вещи под небом. Она была босиком, но прохладный цемент лестницы и коридора, ведущего к входной двери, показался ее ступням гладким и успокаивающим. Она подошла к стеклянной входной двери и остановилась, увидев, кто ждет по ту сторону. Как он мог – как он смог – что за черт – что он, маггл, может подумать – я не должна – гибель Джайлза – только по моей вине – … Откуда он мог знать, как сильно я хочу, чтобы он был здесь? Как он смог добраться сюда так быстро? Она открыла дверь до того, как мысли остановили свой бег в ее голове. Краем слуха ей показалось, что она услышала слабый звук, похожий на хлопнувшую пробку шампанского. Но на мокрой от дождя ступеньке кроме них двоих никого не было. - Питер, - сказала она. - Я подумал, что вам может понадобиться кто-то, с кем вы могли бы сегодня поговорить, - сказал он. - Нужен. Да. - Она помолчала. - Вы не зайдете в тепло? Сегодня ужасный день, - сказала она. И улыбнулась.