Детоксикация

      Его пустили без каких-то проблем. Непривычно видеть коридоры особняка Камски такими пустыми: Хэнк помнил, что это была просьба Гэвина, тому лишние пары глаз были совершенно ни к чему, да и они оба не питали сильной любви к андроидам. То есть, с появлением Коннора в его жизни, мнение лейтенанта, казалось, изменилось на противоположное, он даже способствовал той попытке совершить переворот, пусть она и оказалась неудачной, и сопротивление загасилось, не успев разгореться. Главное, что он вытащил оттуда своего девианта. Что укрыл его от профилактических мер. Вообще, Хэнку казалась, что ситуация с девиантами не уляжется, и это просто отсрочило неизбежное, и пожар еще пройдется по улицам Детройта, не взирая на реформические попытки урегулировать это. Это была затравка, припев будет потом. Но и подумает он об этом уже дальше. Мысли о переезде в Канаду стали чаще мелькать в седой голове, находя достаточное количество аргументов в пользу этой затеи. Но все-таки Хэнка волновали не все андроиды. Хэнка волновал Коннор. И его благополучие. Если он не справился с сохранением жизни Коула, то второй раз права на ошибку уже нет. Лейтенант остановился перед дверью на кухне: там кто-то был. Потянулся было к ручке, но потом подумал, постучался, оповестив свое наличие, и зашел. Элайджа сидел за столом, роясь в ноутбуке. Тогда, в первую встречу в бассейне, он выглядел таким властолюбивым, хозяином положения, так сказать. Сейчас он сгорбился над клавиатурой, внимательно всматриваясь через очки на голубоватый экран. Вместо дорогого халата — мятый домашний костюм в пастельных тонах и безразмерная рубашка на плечи. Вместо бокала с вином — кружка кофе. Хэнк хмыкнул. — А где Рид? — Он сейчас спит. — Камски поднял оценивающий скептичный взгляд, бегло пробегаясь по фигуре старого копа. Тот на это лишь поджал губы, сдерживаясь. — Не стоит его будить. — Да, проблемы со сном, наверное. — Андерсон чуть поежился, сунув руки в карман куртки. — Можете подождать, лейтенант. — Да чет как-то не хочется. Старший вскинул одну бровь и мотнул на соседний стул, намекая на диалог. И, может быть, стоило бы его послать, да и очень хотелось, особенно после прошлого их столкновения (жаль не кулаками), но, скорее всего, от него что-то требовалось узнать. Хэнк не сильно считал Элайджу за человека. Воистину, его творения подчас человечнее него. Но, наверное, его привязанность к брату (когда это родство вскрылось, ахуй, а иначе это не назвать, аж выбил из легких полицейского воздух) заставила мужчину подумать, что что-то в этом куске психопата все же еще было. Андерсон выждал пару мгновений, обмозговывая, и все же прошел внутрь, садясь не на указанное место, а напротив, выдвинув стул со скрипом металла ножек о паркет. — Хочешь поговорить? — Нужды в заискиваниях и вежливости Хэнк не видел. — Да. Можно и так сказать. — Что тебе от меня нужно? Что ты хочешь узнать? — Положение дел. — Ага. — Мне просто нужен взгляд со стороны на ситуацию. У меня весьма ограничены данные. — Элайджа отодвинул ноутбук, чтобы между ними не было видимой преграды. Закинул ногу на ногу, сцепил руки замком и сложил их на колене. Он явно подбирал слова. — Я перейду на ты. Ты не знаешь, насколько угроза увольнения была реальной? — Без понятия, я за ним не слежу. В отличие от некоторых. — Камски вопросительно изогнул бровь. — Я тут подумал, что это ты пропихнул того андроида в участок. — Не буду врать, да. Не зря, как видишь. — А это законно следить за людьми? — А покрывать девианта? — Это ты мне угрожаешь? — Нет, если бы я хотел угрожать, я бы делал это совсем по-другому, и уверяю, ты бы об этом узнал. Просто не нужно играть в морализатора и указывать мне на неэтичность моих действий, оставь это медийным каналам и прессе. Бесполезно взывать к моей совести. — О, я в этом не сомневаюсь. Как и в ее полном отсутствии. Ты вот мне скажи, почему ты вообще решил это сделать? Почему так резко и внезапно проявил какое-то участие в жизни другого человека? Не похоже на тебя. — Если это заставит тебя быть в равной степени со мной откровенным, поясню. Я всегда старался принимать участие в его жизни, этого не хотел он сам. Просто в какой-то момент, он совсем перестал выходить на связь и всячески избегал любого контакта. После… Одного события, мы в принципе потеряли связь, но тогда я списывал это на траур. А потом это вышло за рамки. — Траур? — Хэнк залез в карман, доставая пачку сигарет и зажигалку, прикуривая. — Какой траур? — О, он тебе не рассказывал. — Камски скрестил руки на груди, отвернувшись чуть в сторону. — Долгая история. — Хочешь, чтобы я тебе что-то пояснял, рассказывай сам. Может, так получится составить всю картину целиком. — Два года назад умер наш отец. — Хм. Два года? — Да. — А… Как у вас вообще в семье все работает? То есть, у вас фамилии разные, потому что… — Потому что наши родители развелись. Гэвин остался при отце, я с матерью. Мы не были в сепарации, и всегда держали контакт, с подросткового возраста. Он не сильно приезжал сам, но по крайней мере, мы созванивались. — А, прошу прощения, где сейчас ваша мать? — Она переехала, как только я начал работать над андроидами и получать доход. Я купил ей дом во Флориде, куда они с любовником уехали. Мы списываемся где-то раз в месяц, иногда я перевожу ей деньги, и на этом наше общение себя исчерпывает, что меня и ее вполне устраивает. У нас никогда не было сильной привязанности друг к другу, она, к тому же, меня бы только отягощала. У Гэвина с отцом… Так не работало. Я не сразу узнал, что тот заболел, почему-то они оба не решили меня оповестить на эту тему. Полагаю, гордость. — И деньги на лечение, конечно, никто не взял. — Ловишь на лету. — Камски поправил чуть съехавшие очки. — Дело даже не в деньгах. Терапию, насколько меня посвящали, они начали даже вовремя. Но это не помогло. Я успел навестить его только в больнице, он тогда уже выглядел очень плохо. Под конец выписался домой, чтобы прожить там последние дни, и дальше мне уже позвонил Гэв в панике, когда нашел тело. — Ты приехал? — Да. Внес свою долю в оплату похорон. Но на них уже не появился. — Уловив вопросительный взгляд Хэнка, Элайджа нервно улыбнулся. — Не хотел видеть его в гробу. — Кинул его, получается. Молодец. — Мужчина скурил сигарету до фильтра, и она потухла сама. Бычок он кинул в полупустую пачку. — Почему ты уточнил насчет того, когда это было? Что-то вспомнил? — Ну, честно сказать, примерно два года назад мы с ним тогда сильно повздорили. — Я слышал об этом, но деталей не знаю. — Я еще тогда думал, почему он такой взвинченный стал и злобный. Заводился с пол оборота. Я сам проживал тогда не лучшее свое время, а тут еще и он начал на говно исходить, постоянно огрызался, попрекал меня, не слушал совершенно, что я ему говорил и делал все, как считал нужным, наперекор буквально. Как с цепи сорвался. А когда он в самоволку поехал на задержание, из-за которого прилетело и ему, и мне, по выговору, мы перестали как-то взаимодействовать. Я-то думал, что у него просто что-то в заднице заиграло, а оно оказывается… Хоть бы слово сказал. — Вы дружили? — Да. Мы были напарниками, когда он перевелся в центральное отделение. Вспоминая о том, что тогда было, я совсем перестал узнавать его. Будто подменили. Я не понимаю, почему он ничего не говорил об этом. — Потому что считает это слабостью, наверное. Я не знаю, откуда это взялось. У нас в семье, конечно, есть что-то наподобие культа продуктивности, но он не так ярко выражен. — Легко это говорить, сидя в собственном особняке за бешенные бабки и будучи человеком-года в свое время. — Ты меня попрекаешь этим? — Я рассуждаю, как родитель. — Не стоит. Оставьте это при себе, лейтенант. Элайджа о чем-то сильно задумался. В его голове детали начали складываться в стройный, простой пазл. Он обо многом догадывался, но кажется, сейчас все окончательно упорядочилось. Так чертовски просто. — А потом в участке появился андроид-детектив, и он зафиксировался на идеи, что его заменяют. И он решил, что самым охренительным планом будет вернуть себе значимость хотя бы на работе, потому что кроме нее он уже ничего и не видел. — Надо было думать об этом раньше. — Словив негодование в глазах создателя андроидов, Хэнк тут же пояснил. — Я это себе тоже говорю. Мне тогда не сильно хотелось выяснять, почему кто-то решил поливать меня говном запросто так. Я с этим справлялся сам, и мне было чертовски хуево. — Никто ни за кем не обязан следить и додумывать. — Тоже вина жрет? Тебя-то? — Хочешь я напомню о смерти еще раз? — Напоминай, сколько влезет. Я это пережил. А вот ты свыкнуться с мыслью о смерти людей никак не можешь. — Если бы не мои машины, ты бы закончил, как и большинство. Ты пережил ее только потому, что в твоей жизни появился андроид. И не нужно себя обманывать и думать, что ты лучше меня, честнее, справедливее и дальновиднее. Мы все одинаковы по своей природе. Мы все боимся умирать. Мы все боимся потерять то, что нам дорого, и мы все не будем верить в собственную кончину, пока последний нейрон в головном мозге не перестанет передавать сигналы. Иначе бы мой бизнес так не процветал. И сейчас, когда он девиант, ты боишься его потерять точно так же, как… — Хватит! Все. Достаточно. Уел. Наступает тяжелая пауза. — Точно так же, как я боюсь потерять Гэвина. Я хочу попросить тебя об одном единственном одолжении. Поговори с ним тоже. Ему важно, чтобы ты его не ненавидел. — Я его не ненавижу. — А он об этом знает, или так же, как ты о смерти отца? — Я поговорю с ним. Еще раз. Я за этим и приехал. — Хэнк медленно поднимается, похрустывая спиной. Смотрит на Элайджу. Тот выглядит сейчас таким беспомощным и отчаянным, что даже не верится, что он тогда дал в руки Коннора заряженный пистолет, чтобы тот пустил пулю в его самое дорогое творение. — Я знаю, что совершил достаточное количества ошибок. Взаимодействие с людьми не было моей сильной стороной. — Заметно. — Но именно поэтому я прошу тебя помочь. Пожалуйста. — Я понял тебя, водолаз. Пойду подожду где-нибудь в гостинной или типа того, телек посмотрю. — По коридору и направо. Хэнк чувствует, что что-то у него скрипит и натирает грудную клетку изнутри. Он уходит, ощущая спиной этот липкий взгляд на лопатках. Слишком много придется за эту неделю обмозговать. Триумфа он не вкусил, хотя в какой-то момент, ему казалось, что его истина вернее. Он вспомнил чувство, которое почти забыл — сожаление о том, чего уже не поменять.