Средь улиц серых и родных.

После пыльных матов захотелось помыть руки, а учительский туалет был занят, поэтому Паша и зашëл в мальчишеский. Ещë открывая дверь, он боковым зрением заметил Василия Михайловича а, увидев Стëпку, достающего сигареты из тайника, почему-то не смог сдать его. И вдобавок попытался предупредить.Но, как всегда бывает, по-нормальному не успел. И Стëпа не среагировал. — Что это мы тут делаем? — с порога заорал завуч. — Ага! Степан! Ну всë!.. — мужчина двинулся в сторону побелевшего подростка, который даже пачку из рук выронил. Паша сразу понял, в чëм дело. Василий Михайлович нередко превышал свои полномочия: мог взять за грудки или заломить руку, позволял себе устраивать обыски с прощупыванием. Так что, особо не думая, Паша первым шагает к Стëпке и кладëт руку ему на плечи. — Я всë видел. Давайте сам отведу, Василий Михайлович. — Давайте. Только к директору его сразу! Все предупреждения он уже исчерпал! — мужчина явно намеревался напугать Стëпу своим грозным взглядом. А Стëпке от него не было страшно, только ещë больше хотелось плюнуть в этого индюка гопнического. Ну нарушал он школьный устав, ну да, ну курил (хотя сегодня вот не успел даже), но зачем нужно обращаться с ним и другими курящими как с куском дерьма? Они с друзьями, между прочим, не каждый день курили, к тому же всегда проветривали после себя. — Я... — хотел оправдаться Стëпа, но Паша остановил его, при чëм достаточно резко. — Молчи уже. — не то чтобы Паша был удивлëн тем, что Стëпа курил, как и многие подростки. Но немножко был всë таки разочарован. Ещë и Василий Михайлович шëл позади. Мало ли что Стëпка ляпнет. Стëпа шëл и думал: «А чë это «уже»? Я вообще ничë сказать не успел! Ну хорошо хоть, что сам повëл». Конечно, Стëпка осознавал, что сам виноват. А ещë впервые в жизни было стыдно. И не перед директором, который согласился принять обратно в десятый класс, не перед бабушкой (которая не знала о курении, но наверняка догадывалась), а перед Пашей. Он-то стопудово не курил. — Подожди здесь, — просит Паша у кабинета директора. Стëпа в недоумении ждал пояснения, но его не последовало. На самом деле Стëпе было не по себе. Он знал, чего ждëт под дверью. Скоро его позовëт секретарша Верочка, потом директор Борис Фëдорович проведëт для него воспитательную беседу и скажет, что терпению его пришëл конец. Даа... Быть отчисленным через неделю, после возвращения! «Какой ты, Стëпка, лошара! Есть, правда, надежда на то, что Паша убедит директора дать мне последний шанс. Хотя... Ну с чего бы — парнишка мысленно исправляется — Павлу Юрьевичу (никакой он ему теперь не «Паша») настолько беспокоиться за него, Стëпку из десятого «А»?» А ведь если Стëпу отчислят, он и Павла Юрьевича больше не увидит. Пацану стало ещë более досадно, захотелось даже вмазать кому-нибудь. А почему, собственно, кому нибудь? Да Даньке с Митькой, например. За то, что так невовремя приспичило обоим. И он опять один отдуваться будет. Надолго Стëпиных нервов не хватает, он начинает расхаживать туда-сюда, но, опомнившись, идëт напролом, через них, заставляет себя прижать задницу к диванчику. Как только Паша выходит в коридор, Стëпа вскакивает. — Пошли, — мужская рука вновь оказывается на мальчишеских напряжëнных плечах. — Как? Куда? — Стëпа немножечко не въезжает, ибо идëт Павел не обратно в директорский кабинет, а к лестнице. — Первый и последний раз! Ты понял? Я больше никогда не стану врать, прикрывая твой курящий зад! — Что? — теперь вроде до Стëпы начинает доходить, но верится с трудом. Или и вовсе не верится! — Сказал, что зашëл прямо за тобой, видел, что пачка уже валялась на полу, а ты только поднял, ещë и с растерянным видом. И вообще, ты мне их отдать уже хотел, как Василия Михайловича принесло. Вот. — Во делаа! Стëпа просто в шоке. Бывают же такие мировые учителя, как Павел Юрьевич! И сокрушения его, — Какого вот... лешего я сунулся вообще?.. — совсем не задевают подростка. От этого тихого бурчания у Стëпы даже улыбка нарисовывается. И только у входа в спортзал мальчишка осознаëт, что шëл он, ведомый Павлом, не думая, куда. — У нашего класса ща фира что ли? — уточняет Стëпа. — Не-а, — ухмыляется Паша, оставив свои думы о вынужденной лжи ради прикрывания одного негодника. — У тебя сейчас английский. На первом. — Фига се! Это!.. А... — Стëпа хотел как следует возмутиться, но как-то не вышло. Павел обвëл его вокруг пальца без каких-либо усилий. Но по-доброму же обвëл! Забавно вышло же! — А это маленькая компенсация. Ничего, размялся зато! — поясняет Паша, разворачивая Стëпку и, посмеиваясь, выпихивает его из зала в коридор. — Бл... ин! — Стëпа, не скрываясь, тоже смеëтся. По ощущениям инцидента будто и не было, настроение прогрессировало в положительную сторону. Уже сидя на английском Стëпа со звонким шлепком ладони об кожу хлопает себя по лбу. «Ну болван! Неблагодарный болванище!» — Он так и не сказал спасибо Павлу Юрьевичу! На уроке физкультуры Паша сидел как смотрящий на каком-то зачëте, из-за чего план Стëпы о торжественном вознесении благодарностей провалился. Возможно зачëт длился непозволительно долго, но более вероятным было то, что Паша незаметно слинял сразу после него. Так что Стëпка Павла Юрьевича так и не нашëл до конца учебного дня. Паша уже давно вернулся из библиотеки, посмотрел бокс по телеку, поужинал и в общем-то собирался ложиться спать, как на телефон пришло смс. «Я хотел спасибо сказать»

«Ну так говори» — быстро печатает Паша, улыбаясь отчего-то.

«Спасибо» «Правда, спасибо»

«Знаю, что правда»

«Но учти, это был первый и последний раз!»

Стëпа не находит, чего бы такого ответить, поэтому решает попрощаться: «Спокойной ночи» — уже отправив, парнишка кривит губы. Да он когда в последний раз кому-то, кроме деда и бабушки спокойной ночи-то желал? Кажется, будто Павел сейчас вежливо намекнëт, мол, ему не до этих неформальных пожеланий на ночь. Стëпа не понимает, что на него нашло в конце концов? Но тут же пришедший ответ:

«Спокойной, Стëп.» — обеспечивает Стëпе спокойствие на целый будущий день, ровно до ночи.

И даже побрякивание бабушкиных кастрюль не встаëт на пути приятной дрëмки, затягивающей Стëпу в глубокий сон. *** В понедельник Паша не наблюдает знакомую светловолосую макушку на своëм уроке. Классная руководительница, заглянувшая проконтролировать посещение крайне важного предмета, называет Стëпу в числе заболевших. Отсутствие парнишки почему-то заставляет Пашу поволноваться. Стëпка совсем не походил на Пашиного прилежного младшего брата, но вызывал в нëм похожие чувства. Паша уже успевает всякого передумать к тому моменту, как Стëпа появляется в школе. Через неделю. И... Словно подменëнный. Утром Паша видит, как Стëпа переодевает сменку. Уже в спортзале парень вспоминает, что его в мальчишке больше всего смутило. Он был... в рубашке. В тëмных джинсах, но... В рубашке! Стëпа кивнул Паше, придя на физру, но на этом взаимодействие и кончилось. От этих резких перемен в мальчишке парню делалось жутковато. Потому что Стëпа будто не смотрел не только на него, а — ни на кого. Взгляд его навевал совсем уж недобрые ассоциации. Паша даже предположил, не подкараулили ли Стëпку где-то среди дворов их серого райончика те, от кого юноша бежал обратно в стены родной школы? Случайно заметив пацана у расписания, Паша пошëл за ним прямиком до кабинета физики. Ждал, когда Стëпа обернëтся, хотел шуткой выяснить, в чëм дело, но мальчишка, то и дело ускорявший шаг, захлопнул дверь прямо перед его носом, так и не повернувшись. Во вторник Стëпиному классу (видимо, от нечего делать) ставят внеплановую физкультуру вместо какого-то снятого урока. Ничего не меняется. Стëпа добросовестно Пашины уроки посещает, но в его сторону и не смотрит даже. В принципе ни с кем особо не разговаривает. И в глазах всë та же отрешëнность, пугающая Пашу не на шутку. И такое вот немое кино продолжается аж до среды. *** — Н-нет! Нет! Т-ты же сам спас меня! Почему?.. Ты же не такой!.. — Стëпа в непонимании заламывает себе пальцы, хмурит брови и кривит в неуместно-детской обиде уголки губ. — За что?.. — парнишка беспомощно отступает назад, хотя и знает, что в этом нет смысла. Позади стена, полки со спортивным инвентарëм, каждый шаг лишь оттягивает неизбежное. Он всë равно будет настигнут. А Паша молчит. Приближается. Стëпа начинает задыхаться, в ушах какое-то месиво из леденящих душу шумов. Инстинктивно хочет присесть на корточки, закрыть голову руками, но это не поможет, вовсе не бить его идут. По крайней мере это не главная цель Павла. Стëпа запутался. Паша... Павел... Павел Юрьевич? Да какая разница? Это неизвестный ему человек с более тëмным оттенком глаз, не карим, а чëрным. С ухмылкой... маньяченской. Это не Паша, который спас его тëмным вечером. Не Паша, который сидел под дверью и слушал всякие глупости. Не тот, кто поговорил с ним несколько раз, и уже успел занять в его голове авторитетное место. Этот Паша другой. С закрытой на замок душой. И весь он — одна лишь надвигающаяся опасность. И тьма, уже вылившаяся за границы зрачка, что растекается маслянистым пятном. Постепенно заполняет всю радужку, скрывает белок. И в этой чернеющей жиже Стëпа отчëтливо видит то, что будет происходить дальше. И каждый раз Паша не произносит ни звука. Только смотрит в упор. Ехидно и... грязно. Из ночи в ночь. Мягкий бабушкин голос не даëт Паше ответить и в этот раз, прогоняет его тëмный силуэт из сознания, заставляет Стëпу открыть глаза. *** Со вторника на среду Стëпа опять практически не спит. В прошлую субботу к ночи у него поднялась температура. Когда температура не выше тридцати семи и пяти, Стëпа относится к эдакому явлению благосклонно и даже радостно. Ведь, считай, неожиданные выходные. Температура в субботу — вот это уже не круто. А когда она переваливает за тридцать восемь и пять — это уже дерьмо. Стëпа со своей тридцать восемь и шесть либо не может заснуть, либо, как в этот раз, — не может проснуться от кошмаров. Нет, иногда снится просто полная ахинея, легко канущая в памяти. Но в этот раз парнишке не везëт. Всю неделю с периодичностью в день он просыпался в холодном поту на неприятно влажной простыне. Подходил к окну, читая коротенькую молитву, делал глубокий вдох, вытирал с шеи липковатые капли, шëл умывался и до рассвета не мог сомкнуть глаз. *** Уроки для Стëпы, всë ещë находящегося где-то в прострации, проходят мимо, туманным облаком расплывчатой информации. Если бы хоть голова не раскалывалась, было бы легче. Физкультура последняя, весь класс, не сговариваясь, свалил домой. Стëпа смотрел на сбегающих приятелей в окно. Их фигуры стали размываться из-за начавшегося снегопада. Осень кончилась. Если бы окно открывалось полностью, Стëпа непременно высунул бы руку и поймал одну хло'пушку. Альтернатива у него одна: повернуть оконную ручку вверх и просунуть нос в щëлку, чтобы хотя бы вдохнуть запах свежести только-только укладывающегося на асфальт снега. Стëпа чихает от пыли, собранной между пластиком, потирает нос, цыкает сам себе и идëт к спортивному залу. Юноша приваливается к косяку приоткрытой двери спортзала. Паша разговаривает по телефону. Негромко, но Стëпа различает все слова, потому что вокруг ни души, и пустое пространство создаëт хорошую акустику. — Да, зайка, я куплю, малыш, — голос мягок и тих. — Слушайся маму, солнышко, иди кушай. Пока-пока. Целую! Отключившись, Паша подбирает баскетбольный мяч и лениво проходится с ним по залу, закидывая его в каждое встречаемое на пути кольцо. Стëпе становится жутко стыдно. Он ведь хотел при встрече ещë раз сказать спасибо. А в итоге что? У него реально паранойя. Как-то Паша шëл за ним, хотел, наверное, что-то сказать или так, просто. А, может, и не за ним даже. Стëпе казалось, за ним. Он какого-то рожна не смог отделить образ из своих кошмаров с реальным Пашей. С хорошим. С тем, который вот сейчас, возможно, с сыном так нежно разговаривал. Или с братом. Почему-то Стëпе думается: «Лучше пусть с братом». — Ну что за херня, Господи... — себе под нос выдыхает парнишка, потирая уставшие от недосыпа глаза. Это же просто дурные сны... Зачем переносить их в жизнь? Но Стëпа и не переносил. Оно само. И на вопрос «за что?» ответ сам собой находился в жутких тëмных глазницах из кошмара. За то, что он такой разгильдяй, бездельник, либо вспыльчивый, либо тормозящий идиот. Неблагодарный. Но разве все эти дни он не демонстрировал верх неблагодарства, избегая и даже пугаясь очень хорошего человека. Очень, потому что прямо сейчас Стëпа это просто знал. Чувствовал. Парнишка нервным жестом взъерошивает себе волосы и заходит в спортзал. Паша заметил Стëпу, как только он подошëл к двери, но виду не подал. Выжидал. Склонялся на самом деле к тому, что подросток постоит и уйдëт. Но Стëпка удивил: — Здрасьте... Я... — Стëпу охватило волнение. Они вдвоëм с Пашей, в спортзале в самом конце второго этажа. В полутора метрах та самая комнатка с инвентарëм, что снилась ему, — я хотел ещë раз извиниться... — блестяще! Выдал то, о чëм думал, вместо того, что хотел сказать. — Ой! То есть спасибо сказать. Ещë раз... Да. Вот. — Привет, — Паша кивает, принимая благодарность, и подаëт Стëпе ладонь. Следит за его реакцией. Парню кажется, что Стëпа его теперь побаивался. То, как долго мальчишка смотрит на его руку, затем на подсобку со скакалками и прочей спортивной дребеднëй, потом снова на руку, подтверждает Пашины предположения. Невооружëнным глазом видно: Стëпе не по себе. Но руку Паша не убирает. Ждëт. Чего? У моря погоды, наверное. Но Стëпа вновь удивляет. Сжимает его ладонь. Резко и крепко. Порывисто. Будто так, чтобы не передумать. А на Стëпу наваливается невероятное облегчение. Паша смотрит на него открыто и мягко. И рука у него чуть шершавая, но такая... приятная. И тëплая. Успокаивающая. Стëпа расплывается в улыбке и наконец отпускает чужую ладонь. — Павел Юрьевич, — он начинает что-то говорить, но Павел перебивает его. — Паша. — Что? — Стëпа забывает даже, о чëм хотел спросить или что сказать. — Видишь здесь кого-нибудь? — спрашивает Паша, и Стëпа мотает головой. Ему слабо верится, что Павел Юрьевич, с первого рабочего дня сторонящийся общения с учениками, не жалует стены официоза между ними. — Значит, просто Паша. И на ты. — Выходит, и правда, не жалует. — В... Ты смотрел вчера футбол? — это первое, что пришло Стëпе в голову. Хотелось завязать лëгкую беседу, раз уж можно. Было что-то такое невероятно притягательное в возможности сблизиться с этим человеком, стоящим совсем рядом. И вовсе не потому что Паша был учителем, и хорошие отношения с ним принесли бы Стëпе выгоду. Попросту после разговоров с ним у подростка улетучивались все деструктивные мысли, Паша одним только звуком своего голоса заменял их более стоящими. Погружал в ментальную чашу равновесия. Было невероятно, что Стëпа, излишне подозрительный, скептически ко всему относящийся, так скоро проникся желанием общаться с Павлом Юрьевичем. Но ещë более невероятно, что сам Паша, о котором Стëпка не знал ровным счëтом ничего, который не был ему ничем обязан, который мог бы легко отодвинуть его к границам, напомнить о субординации, с чего-то вдруг хотел того же. — Не-а, — Паша перекатывается с пятки на носок и обратно. Стëпа следит за этим движением. Сначала ему кажется, что было бы более гармонично, если бы это движение сделал подросток, такой, как он. Но тут же понимает: нет. Как раз таки Паше это незамысловатое действие очень подходило. Такое беззаботное. Как Паша. На первый взгляд, конечно, Стëпка не был дураком, чтобы полагать, что у Паши, как и у любого человека были свои тайны, свои тяжëлые или не очень грузы на плечах. Стëпа поднимает голову немного повыше и смотрит прямо в Пашины глаза. Карие. Оттенок тëмный, но не сжирающий, не втаскивающий в полную опасностей бездну. А... Обволакивающие, укутывающие теплом. Лучик солнца, прошмыгнувший сквозь сетку, затягивающую огромное окно, попадает на радужку, и Стëпа видит леденцы из карамелизованного сахара. У Паши нежно-карие глаза. Стëпка даже нисколько не смущается из-за того, как долго позволяет себе рассматривать чужие глаза. Теперь-то он более не мог вспоминать своего кошмара. От Паши так и веяло безопасностью. Весь он был спокойствием и расслабленностью. И это его умиротворение легко передалось Стëпе. Он всю неделю гонял в рубашке, наглухо застëгнутой, к тому же. Несмотря на объективную абсурдность, он действительно чувствовал себя защищëнным в ней. И более правильным. Не раздолбаем. Сейчас же Стëпа тянется без зазрения совести к верхней пуговице, расстëгивает еë. И дышать сразу легче. — Я не очень интересуюсь футболом. Я по части бокса. Вот тут Стëпа возвращается из своего мира ощущений в реальность. Следующие минут двадцать проходят за пылкой беседой. Каждый отстаивает честь любимого спорта. Они так и не присаживаются на скамейку, стоят практически посередине спортзала, и доказывают свою точку зрения, энергично размахивая руками. Однако, никто не был настроен враждебно, это просто был интересный диалог. — Паша... — обратиться к Паше по имени, когда он был его учителем, парнишке было не то чтобы сложно, но странно. — А почему ты вступился за меня перед Борисом Фëдоровичем? — тема меняется как-то резко, и неизвестно из-за чего. Может, из-за Стëпкиного нетерпения. — За наши первые беседы ты убедил меня, что вовсе не пропащий. — после этих слов Стëпа громко хмыкает. И тогда до него доходит, что Паша не приукрасил, не пошутил — ответил честно. После Стëпка ещë долго ничего не говорит. Паша даëт ему время. — Слушай, а почему тебе прям так бокс нравится? — интересуется подросток, когда они вновь заговаривают о спорте. — Я профессионально занимался боксом. Шëл на мастера спорта. Меня прочили в сборную, хотели увидеть на Олимпийских играх. — Паша говорил тише, чем обычно. Вспоминал. Приоткрыл Стëпе путь к чему-то очень личному. — Ну а... — Стëпа запнулся: не знал, не надавит ли на больное, спросив, из-за чего всë пошло не по той славной дорожке. — Там неинтересная история. — А мне интересно! — Стëпка не сдержался и тут же пустил по своему лбу щелбан, — Извини, это ж был вежливый намëк, да? Паша задумывается. Он побыл Стëпиной жилеткой; знал о нëм то, чего не следовало бы, но Стëпа не струсил, не решил сделать вид, будто не знает его; сам подошëл, ещë и так наивно — с вызовом — из-за обиды. В последнии дни парнишка был странным, да, накрученным, и явно не на ровном месте, но он преодолел эти ментальные проблемы. Паша буквально увидел, как сегодня слетели его щиты. И сейчас вот Стëпа хотел поменяться местами, выслушать его. Паша почувствовал, что впервые готов рассказать эту «неинтересную историю» так легко. — Нет, я правда могу рассказать, если ты хочешь. — Паша рассмеялся. Стëпа невольно продолжал сравнивать этого Пашу с монстром из своего сна. И этот настоящий смех не предвещал ничего отвратительного или неприятного. Он был даже очень приятным, переливающиеся звуки перемежались с бархатной хрипотцой. Стëпа заслушивается и (кто бы мог подумать), нисколько не удивляясь, признаëт мысль о желании слышать этот смех почаще. — Тогда расска... — Стëпку перебивает звонок, и он громко досадует, — Вот же!.. Ну как так-то? — Ну что ты так не рад? Домой же пойдëшь. — Паша малость растерян. Стëпа координально сменил свой настрой с того момента, как переступил порог спортзала. И теперь вот, был даже будто расстроен, надобностью прервать разговор. — А, так это... Я же не тороплюсь... — было обрадовался Стëпа, но, услышав ответ, сник. — Я зайду в столовую, и мне нужно будет бежать. — заметив, как приуныл Стëпка, услышав его ответ, Паша, удивлëнный искренним выражением эмоций подростка, сжалился над ним, — Я сегодня буду возвращаться домой с другой стороны, пойду как раз мимо твоего дома... — О! Отлично! — Стëпа даже в ладоши хлопнул. — Во сколько? Вот так и договорились встретиться вечером. Честно говоря, Паша думал, что Стëпка увяжется с ним в столовую, но прогадал. А Стëпа взаправду тихонько последовал за Пашей и даже смотрел какое-то время на него в приоткрытую столовскую дверь, но подойти постеснялся. Не хотел осточертеть этому интересному человеку. Вдруг бы тогда Паша передумал встретиться с ним после своих дел. «И так уже навязался!..» — мысленно стенал парнишка, пока плëлся домой. Хотелось, чтобы вечер настал поскорее. *** Стëпа еле дождался захода солнца, и, выйдя на улицу немного раньше назначенного времени, без задней мысли внутренне усмехнулся: «Прям как на свиданку!» Через часок (или около того) обсуждения какой-то повседневной темы, Паша всë же начал свой рассказ. — В тот день... Я снова выиграл бой. Пацаны, с которыми вместе тренировался, потащили отметить очередную победу. Немного выпили, то есть на ногах ровно стояли, в голову не успело ударить так, что б можно было нас потом обвинить и списать на то, что забыли детали с бодуна... Ну и, короче, один из наших пошëл домой чуть раньше, и прям на выходе на него наехала местная гопота, к стенке прижали... В нашем районе тогда было две такие компании одни адекватные более-менее по большей части, а другие — нарики да совсем прям алконавты. Ну и я, спортсмен, которому ни в коем случае нельзя было использовать физическую силу вне ринга, прям так, с медалью на шее, и кинулся в драку. — Паша вздохнул. — Но ты же не жалеешь? — спросил Стëпа, и Паша удивился, насколько понимающе и участливо это было. Парнишка смотрел сочувственно, хотел поддержать. — Нисколько. Всë б вернуть — снова бы полез. Не мог друга бросить на растерзание. На улице уже совсем темно, с неба, как из рога изобилия, начал валить снег, такой пушистый, крупный, посыпался, сплошной плотной завесой накрывая всë вокруг. — Правильно!.. Подожди, — Стëпа хмурится, одновременно исполняя маленькое утреннее желание: ловит ладонью снежинки, — но вы ж компанией были, дрался же не только ты, других тоже из спорта попëрли? — Только я. Больше никто. — Паша горько усмехается. — Никто не вступился за друга? — Стëпа искренне не понимает. Он, когда считал кого-то другом, да, нередко проявлял эгоизм, но если бы понадобилось встать в оборону — ух! Стëпка бы задал! — Никто. Тогда-то с Лëвиком и поняли, что дружили из всей компании только мы с ним: друг с другом и с ними, а они всегда были каждый сам по себе. — Паша снимает перчатку и зеркалит Стëпино действие, потом присаживается на корточки и нагребает полную ладонь снега. Он хорошо помнил как в детстве, когда мама звала кушать, напоследок хватал холодную горсточку, сжамкивал в снежок, затем в ледышку и по пути домой смотрел, как она тает, превращается в воду и утекает сквозь пальцы. А потом в тепле дома так приятно покалывало отходящие от холода ладошки. — Мы всë так с ним и дружим. — Стëпа усиленно давит в себе иррациональный укол ревности. Парнишка кивает, на самом деле радуясь, что у такого хорошего Паши есть хотя бы один нормальный друг. Грустно? Немного, но один друг — это надëжно. У Стëпы такая философия. — Ну вы хоть уложили их там? — Надрали зад, да, как же, — хохотнул Паша. — Нет, ну, если серьëзно, то хорошо, что живы вообще остались. У них ножики были. Их много было. Кто-то ментов вызвал, они и удрали, как сирену услышали. А так неясно ещë, чем бы всë кончилось... — И что, тебя, юное дарование, боксëра, подающего большие надежды, взяли и попëрли из спорта за драку? — Стëпа знал о строгости правил, но неужели никто никогда не находил решения подобной проблемы? Как минимум можно было дать на лапу. Правда, надо было бы тогда ещë знать, кому. — Не, мой тренер — Борис Степанович — очень здоровский мужик. Снисходительный. После этой ситуации он больше всех меня поддерживал. Сказал, мол, понимает и считает, что я верно поступил. Борис Степанович замял всë, никто ничего и не узнал. — Тогда... — тогда Стëпа вообще ничего не понимает. — Травма руки. — а вот и кристальная ясность. — Парочка раздробленных костей, что-то с сухожилиями и связками... Если не хотел остаться с нефункционирующей рукой, нужно было бросать бокс. Ну и я ушëл. Сам. — Бл... ин, жаль!.. Как всë начиналось и... такое, — Стëпа вздыхает скорбно и задумывается. Ведь и сломаться можно было! Но нет, вот он, Паша, стоит напротив него. Поделился, не скрывая эмоций. Ему уж точно не было легко вспоминать тот случай, но он, похоже, давно смирился, принял и переболел. — А сколько тебе было? — Да Нас вообще загрести могли, несовершеннолетние и спиртное в тандеме с дракой... Мне семнадцать было. Стëпа не мог не зауважать Пашу ещë сильнее. Семнадцать! Так ему семнадцать уже в этом году будет. Как он перенëс бы подобное? Это же спорт. Профессиональный! Вот тренируешься ты, тренируешься; работаешь на износ, до тошноты и срывов; до долгожданных результатов и побед. А потом — Раз! И никакого будущего нет, и много-много времени, сил и нервов... В пустую! В никуда... Они разговаривают до окоченения рук и ног и только потом прощаются, в рукопожатии даже не чувствуя прикосновений из-за, кажется, минусовой температуры кожи. Едва не скрывшись за углом, Паша оборачивается и видит презабавную картину: Стëпа за всë это время не сдвинувшийся с места ни на шаг, поняв, что был раскрыт, инстинктивно разворачивается, но тут же поворачивается обратно. У Стëпы улыбка чуть смущëнная, но на весь рот. Смеëтся. Поднимает руку и коротко машет, дожидается, когда Паша ответит ему тем же и затем уже бежит к своему подъезду. Паша останавливается, смотрит на закрывшуюся дверь. Застëгивает куртку по самую шею, снимает и обратно натягивает капюшон. Было что-то в этом мальчишке, чего Паше давно не хватало. Сознательность, которой пока что приходится уживаться с подростковой безалаберностью. Адекватность и сострадание, отличающие от большинства сверстников. Ещë что-то в Стëпе позволяло Паше ставить его в один ряд с собой. А что-то так приятно напоминало о, казалось бы, недавно ушедшем детстве. Следующим вечером Паша вновь шëл мимо Стëпиного дома. — ...Паша! Павел Юрьевич! — Парень подумал сначала, что ослышался, но, повернувшись, заметил Стëпу. — Паша!.. *** Никто из двоих не заметил, как такие встречи в уже покрытом снегом дворе стали регулярными. Они никогда не договаривались о них. Просто Паша каждый день недоезжал одну остановку, а Стëпа каждый день ждал его в сугробах на детской площадке около той качели, у которой они разговаривали ещë до Стëпкиного возвращения в школу. *** К декабрю дружеские отношения Паши и Стëпы крепнут. Всë чаще поднимаются более личные и глубокие темы. Спëпка ходит за Пашей хвостиком, а он и рад, сам готов после рабочего дня по паре часов говорить с ним. И не важно где: на их месте, замерзая, на детской площадке; в подъезде прямо на лестничной клетке; на кухне небольшой квартирки в пятиэтажке; по телефону; или даже еле слышным шëпотом в городской библиотеке. Главное говорить. Слышать Стëпин голос. Видеть его чистые бирюзовые глаза. И всë было бы отлично, если бы к Новому году Паша с ужасом не осознал бы, что влюбляется. Или уже. Причëм, бесповоротно. И не в кого-то. А в мальчишку, что доверился ему одним прекрасным днëм.