Твоя новая тень

      Прошла неделя, полностью погруженная в панику. Дни купались, топили, кайфовали, погружались на дно, иногда всплывая словно поплавки. Антон боялся, что когда-нибудь он всё же уйдёт на дно навсегда, при этом хватаясь за Киру, уходя вместе с ней.       Он ходил в школу, что бы не утонуть, там есть друг, который вытащит его. Купит кофе, покажет новый мем после которого сразу расцветет улыбка, поможет с домашней работай, и посидит лишний час дома, лишь не ушёл в себя. После долгих уговоров классухи (без разрешения они не рискнули) у них все же не получилось сесть за одну парту, но это им ни как не помешало общаться и взаимодействовать друг с другом. Время, проведённое вместе с Кирой и Германом Шастун очень ценит, пока Кира с сестрой Геры Витой играют или смотрят что то по телевизору, Антон может просто поспать, из-за неоткуда взявшейся сонливости. Они безумно сблизились за эту неделю, будто вообще никогда не общались; сестра подружилась с Витой и ни на шаг от неё не отходила, хоть и сестра Геры была её младше, но не на столько, чтобы просто убежать, но видимо Кира этого не хотела воспринимать. Скиф не смотря на упреки родителей про подозрительно частые походы к Антону домой, всё же как то манипулировал ими и после долгих разговоров про домашку переходящие в личную жизнь Гера психовал, брал сестру и уходил. Отношение у них не ухудшились, они попросту не могли уловить ту нить на которой они смогут удержаться и договориться, но это Антон не узнает. Если быть честным, то ему и так проблем хватает. Всю заботу подаренную Шастуну и Кире он выдавал полностью, а получал совершенно другим способом.       Один из дней когда девочки захотели повидаться у Скифов дома, им ни кто не отказал, родители были даже за, а вот парни воспользовавшись моментом пошли на заброшку, прикупив перед этим сигареты и жвачек в ближайшем ларьке, где было абсолютно поебать на возраст. Весь путь проходил в тишине, только гул машин на главной дороге заполнял пустоту. Какие то дети бежали домой, чтобы успеть до полного ухода солнца, кричали и играли с друг другом, громко смеялись от адреналина в крови. Но они об этом не знают, и и не хотят, учебным год только начался, и лето улетело, а желание гулять с друзьями осталось. Они не забивали себе голову учебной программой и прочими проблемами, причём смотря на них их и вовсе не было, дети беззаботно бегали и не торопились взрослеть. Смотря на них можно увидеть счастье, а от их улыбок хотелось улыбаться тоже, но только это желание у парней отбили сигареты и полная башка мыслей, от которых можно сойти с ума.       Заходя на излюбленное место на третьем этаже, они разместились на старой, скрипучей кровати, состоящей из мягкой решетки, и ржавого каркаса. Располагаясь на ней можно услышать жуткое скрипение от любого малого движения. Парни не обращали на это ни какого внимание, лишь немного морщась он противного звука и неприятных ощущений.       Был вечер, красивый закат, бросающий свои лучи через выбитые окна заброшенной многоэтажки, освещая каждую пылинку своим светом, отражаясь в реке, ослепляя счастливых прохожих и просто находясь в центре мира, что так казался мал. Прохладный ветерок игравший с недавно упавшими листьями, красивое танцуя с ними и аккуратно опуская на недавние лужи. Облака похожие на вату, плыли плавно по небу, словно кораблики по морю. Их было немного, они спокойно пропускали лучи солнца и блики звёзд. Воздух был пропитан свежестью, чистой, осенней, немного влажной суетой. Город был полон активностью, все торопилась, бунтовались меж собой, спешили домой отдохнуть, попить любимого напитка, и побыть с любимыми людьми, что так их ждут обратно.       Два подростка стояли и медленно раскуривали сигареты, наблюдая за оживленным городом, неловкой тишины не было, только шум города и громких мыслей, парни не замечали прошедшего времени в полном отсутствии каких либо слов, оно просто есть, значит так нужно и что то менять вовсе не хотелось. Им хорошо, в полном покое, и немом понимании. — Это что? — спросил Шастун, когда заметил блестящую, черную коробочку в руках Геры. — Травка, — не поворачивая голову процедил Скиф. Он хотел скрыть это на подольше от Шаста, но уже не видел смысла, потому что ему сейчас физически невыносимо просто стоять на ногах, каждое движение наводила на боль, которую терпеть уже невозможно, и выждать пока они пойдут домой он не сможет, просто загнется. — Наркотик типо? — Антон бросил остатки табака на пол и увлечённо наблюдал за действиями друга, оперевшись о стенку. — Типо. Хочешь попробовать? — Гера открыл коробочку и опустил туда палец, немного на него набирая зелёного порошка, а после выдыхая воздух из лёгких, словно перед стопкой водки, занюхивает и не дышит, прикрывая глаза. — Давай..— неуверенно ответил Шастун делая тот же процесс, что и парень. — Ну как? — спросил Скиф, не замечая ни каких изменений на лице друга. — Хуйня, но жить можно, — поморщившись говорит Шастун, снова смотря куда то вдаль. — А мне нормально, — отворачиваясь от Антона, он снова принимает ещё одну дозу, и убирает коробку в карман. — Ладно, давай собираться, а то уже темнеет.       Всю дорогу до дома Антон пытался найти хоть одно изменение в организме, и вроде даже нашёл. Захотелось смеяться, тупо радоваться со всего, что его окружает, и даже стеснение которого было дохуя резко испарилось, эмоций совершенно не было, хотелось только улыбаться и радоваться, а чему — непонятно. В голове было пусто, не единой мысли, всё в туманной тьме заполонившее даже глаза, белое облако появилось перед взглядом и чёрные пятна бликовали вдалеке. Шастун не помнил дорогу, он вроде смеялся и видел Геру идущего впереди, а наяву он шёл с ним под руку, потому что координация сказала пока. Тело чесалось жутко, но толком кожа чесать себя не давала, эти приступы быстро уходили на другие участки кожи и появлялись жуткой язвочкой, от которых хотелось кричать и так же не прекращая смеяться.       Герману тоже было не ахти, но доза затупившая зуд и боль очень хорошо помогала сейчас более менее идти. Эйфория была неимоверная, а мозг который задерживал эти приступы смеха и радости стал понемногу слабеть и отключаться, но не до максимума, это он точно знал. В глазах не темнело, не светлело, он научился скрывать туман в глазах, и сделаться в паиньки, если это нужно, потому что глаза себя сразу выдают. Зрачки скрыты за линзами, и чуть дрожащие руки находятся в карманах, походка ровная, уверенная, чувства убраны на дальнею полку — можно возвращаться домой.       Но что то выдало его, и он не мог понять что. Шастун неоднократно спрашивал всё ли с ним в порядке, или почему он так странно себя ведёт, а ему ответить нечего, только кивнуть и быстро удалиться. Задать на прямую вопрос по поводу его поведения он не мог. Антон его лучший и единственный друг, и может читать как открытую книгу, и думать, что другие тоже так могут не очень объективно. Возможно в будущем, у них будет этот разговор, чтобы ему также не спалиться при родителях.       Антон сидит на скамейке, уже в адекватном состоянии, но всё также похихикивая, и ждёт пока друг спустится с Кирой, и они пойдут домой. — Пошли, я вас провожу, — говорит Скиф, выходя из подъезда вместе с сестрой. — Окей, — Шастун не мог подумать ни о чем, голова была ватная, а приступ смеха сменился на несильную рвоту. В глазах плыло, и единственное, что он может сделать это идти за Германом и смотреть на его спину, пытаясь зациклить взгляд. Друг постоянно оборачивался, проверить присутствие Антона, и не свалился ли он куда-нибудь. А Кире не давал даже и голову в сторону повернуть, потому что на такое состояние брата ей лучше не смотреть.       Подходя к дому Скиф шепчет на ухо Киры пару слов и подходит на несколько шагов к Антону, приближаясь губами к его уху, и приобнимая за талию, чтобы не упал, а то качается как банный лист. — Прими горячий душ, чтобы побыстрее вывести наркотик, но только аккуратно, станет плохо — сразу вылезай. Понял? — обнимая друга, Гера ждёт ответа, совершенно не смущаясь случившейся обстановки. — Понял, — Шастун обнимает в ответ, снова теряя контроль над телом и мыслями. В тёплых руках он чуть ли не падает на асфальт, полностью расслабляясь, будто валится на кровать, но Скиф соображает быстрее, хоть и дозу принял больше, крепко держит Антона прижимая к себе ещё больше. — Тихо, Тош, ты чего? — шепчет Гера, чувствуя, что тот стал крепче стоять на ногах. — Гер, мне… хорошо, — он улыбается, но ни как идиот, а… искренне? Травка здесь мала задействована, хоть и опустошила все мысли парня. Дело было в другом, ему приятно от присутствия друга и объятий, которые хотелось получать вечно, и никогда не отпускать. Когда эти тёплые руки соприкасаются с телом Антона, ему кажется, что время замерло, весь мир остановился и исчез, есть только он и Гера. Такие эмоции и чувства, по сути не должны вызывать обычные объятья, тем более от друга, но клал он хуй на эти сути и не сути, ему не хочется даже задумываться нормально ли это, просто хочется чувствовать эти прикосновения снова и снова. — Тош, пора домой, завтра в школу, — он хочет отстранится, но ему не дают. Не дают лишать себя приятного. — Что ты предлагаешь делать? — Останься, — Антон прижимает Геру ещё больше к себе, кладя голову на его плече, обжигая горячим дыханием. Немного прикосается губами к шее, кладёт руку затылок и немного оттягивает волосы, на что Скиф нервно выдыхает, — пожалуйста.       Герман стоит в ступоре, но не опуская рук со спины Шастуна. Что то переклинило в голове слишком громко и сильно, будто весь мир рухнул, упал и разбился. Дыхание сильно жгло кожу, но смущало его вовсе не это, а то зачем он это совершает, ведь не трудно догаться к чему он клонит. — Нет, Тош, завтра увидимся, все будет хорошо, — парень пытается снова выйти из объятий, но Шастун хватает его за шею сзади и наклоняется слишком близко к лицу. Смотрит в глаза с вызовом, но и с выбором. Хочешь — будем, не хочешь — не будем. Спрашивает одним лишь взглядом, а глаза напротив обрывают контакт, и опускаются вниз. Одним движением Антон поднимает рукой подбородок Геры, и приближается наклоняя голову в сторону. — Нет-нет-нет! Антон, ты чего? — Гера уклоняется от рук парня, пытающие снова поймать его. — Успокойся пожалуйста, иди домой и сделай то, что я просил. — Ладно, — парень лишь пожимает плечами и идёт к Кире, которая успела заскучать, но и одновременно насмотреться интересных драм.       Они просто уходят и подъезд, и даже не оборачиваются посмотреть на друга. Гера был в ахуе с резких перепад эмоций Антона, ведь наркотик так не мог подействовать, и это даже не побочные эффекты от него, это что то непонятное, необъяснимое. Эмоции, которые передались через невербальное общение, лишь касания, прижимания ближе к другу, и что то на подобии начала поцелуя, обозначают многое и в тоже время ничего. Он мог поприкалываться, пошутить, поиграть и также сделать возможно первый шаг, который так давно планировал. И если бы можно было смешать воедино и свалить все на них, то раздумий было бы меньше, но так нельзя. Эти вещи разные, ни как не связанные друг с другом. И чтобы разъяснить это странное поведение, нужен лишь Антон, ведь Гера без него с этим дальше мёртвой точки не сдвинется, что будет очень долго, и наверняка мучительно.

***

      Утром Антон просыпается с паникой и недосыпом. Вся ночь прошла в постоянных пробуждениях, резко распахивая глаза, чувствуешь пот по всему телу, словно водой облили. Лежишь, а в внутри паника, тревожность вынуждающая думать о самом плохом исходе, которые мучает его многие дни. Сновидений не было, и сам сон был не крепкий, но такие резкие пробуждения ночью безумно пугали, и изматывали. Организм не мог пошевелить ни одной конечностью, каждая попытка заканчивалась тихий рычанием, и болью во всем теле. Каждый раз засыпая, он просыпался снова и снова с чувством одиночества, из-за чего паника нарастала, и переходила в панические атаки. Не в силах, думать или что то предпринять, Антон дал воле чувствам и из глаз без каких либо усилий потекли слезы, они просто стекали оставляя за собой горячие дорожки на лице, не останавливаясь, они катились, падая на подушку. В таком состояние он и заснул, засыпая по ощущениям на всю оставшуюся ночь.       Последнее пробуждение произошло за секунду до будильника, Шастун с воем отключил трезвон и постарался встать, но упал обратно. В отчаянии он лежал, не в силах замкнуть глаза и снова провалиться в сон, потому что больше не сможет, не выдержит. В комнату зашла сестра, тихо подкравшись на носочках, чтобы вдруг не спугнуть и не разбудить брата. Убедившись, что он не спит, она подошла и обняла. На лице грусть, а в глазах усталость. Она словно уловила своим шестым чувством то предстоящие испытание, забоялась, что не справится, и отдала половину чувств брату.       Они вместе прожили эту ночь разделив… Больное чувство бури.

***

      В школе Гера ввёл себя скромнее чем обычно, и делал вид, что вчерашнее забыто. Но нихера не забыто, оба помнят тот огонёк, разжигающий большой пожар, только вот, он быстро потух в их глазах, и бесследно исчез.       Он игнорировал любые попытки Антона поговорить и обсудить вчерашнее, избегал и просто разворачивался. Первые два урока совершенно не обращал на Антона внимания, и шикал если пытался, что то спросить. В столовой вообще не появился, хотя впереди ещё пять уроков, и как он не сдохнет от голода, никто не знает. Шастуна начало подбешивать поведение друга, и странное отношение на его действия. Возможно, он пытался убежать от него, для того чтобы наедине подумать о том, что его волнует, и ему все лишь нужно время и уединение с собой.       И да, Шастун отстаёт. Не разговаривает, не лезет, даёт ему пространство, и время сколько ему понадобится на размышления. Было странно, что два лучших друга просто перестали общаться. Естественно, это не ушло с глаз одноклассников и учителей, но кинув пару вопросов каждому, чтобы заглушить свое любопытство им было достаточно. Антон ввёл себя нормально, как и всегда, но старался не отвлекаться и как в ни чем не бывало начать разговаривать с Германом, ведь это вошло в привычку, и чтобы отвыкнуть понадобится немало времени, уж точно не пару часов. Тем более этого точно не хотелось. Дружба не остынет, если они один день проведут без друг друга, даже находясь рядом.       На шестом уроке, что являлся русским языком, Шастуну было не по себе. В классе за кафедрой сидел Арсений Сергеевич, и следил, даже сканировал своим томным взглядом за каждым действиями учеников и Юлии Михайловны. Руссичка кружилась возле доски как на огне, прыгая то к доске, то к столу возвращаясь к бумагам. Постоянно запиналась при чтение нового материала, путала имена учеников, хотя ведёт у них не первый год. Оглядываясь на мужчину, поправляла декольте на платье, в общем и целом, кадрила его прямо перед учениками. Но как и аудитории, так и Арсению Сергеевичу было ровно на её намёки. На что она рассчитывала в свои тридцать не ясно. Но в чем она выигрывала так это в фигуре и хорошей коже, и на свой возраст она точно не выглядела, но и с этим всем красивой не являлась.       Урок проходил достаточно скучно, но большинство учеников спать не собирались, они боялись. Боялись Арсения, и его взгляда, хоть он был однотипным и вовсе не злым, но рисковать и поймать агрессивный взгляд на себе не решались. Смотрели, словно перед ними сидел совсем не он, а ОМОНовец, и за любое действие сможет выстрелить, как бы глупо это не звучало. Только Антону было наплевать на него, он не вызывал ни каких восторженных эмоции, или внушал страх одним своим видом. Для него мужчина был просто человеком высшем его по должности, и в глазах других парень бы выглядел никем, но и этого предостаточно. Шастун не любил нарциссов и выскочек, ему больше по душе скромные люди-мыши ведь он сам такой.       Остаётся буквально десять минут до конца, и раздаётся звонок на телефоне Антона. Выходя из мыслей, и соображая откуда звук, он видит на дисплее «больница». — Можно выйти? — спрашивает Шастун, поднимая руку, а второй нажимает телефон беззвучку, но не отключая вызов. — Надо отключать телефон перед уроком, Антон. Ладно, иди, — строгим голосом сказал женщина. В глазах мужчины она хочет выглядеть строгой и самоуверенной, но при этом мягкой и страстной.       Арсений Сергеевич обращает внимание только на эмоции парня, и видит многое, и совсем не то, что ожидалось, но пока не делает преждевременный выводов.       Выбегая из класса, он нажимает на вызов и приносит трубку к уху. Отходя чуть от класса к подоконнику, и облокачивается, чтобы при случае чего, не упасть. — Алло, — начинает тихо Антон. Ладони начинают жесточайше потеть, и также дрожать от нервов, слишком он боялся этого звонка, и по ощущениям был не готов. — Здравствуйте, Антон. Извините, мы сделали всё, что было в наших силах. Мне очень жаль, но Евгении Александровны, больше нет, — регистратор сказала эти слова скорбным голосом, и тихо извинилась, что так резко выдала.       Мама ушла. Вот так навсегда покинула его, а ведь когда то говорила, что всегда будет рядом. Слишком легко и быстро ослабила хватку на его плечах, да и вовсе убрала руки. Вместо них появилась тяжёлая ноша под названием ответственность, и не только за себя. Антон не одинок, у него люди которым он дорог, которым он нужен, которыми он дорожит. Сложно поверить, что один из них ушёл. С самой первой секунды был с ним, показывая мир, помогая разбирать пустяковые проблемы, которые тогда казались невозможной тягой. Она сделала всё правильно, её ни кто не винит. Нужно просто отпустить и жить дальше, ведь жизнь на этом не заканчивается. Но ни так просто отпустить то, что присутствовало с тобой годами.       Шастун падает на колени, и сразу чувствует ужасную боль в груди, что то будто начало больно резать его изнутри, очень глубоко впиваясь. Резало, крушило, и уничтожало каждую живую клетку. Парализовано сложившись пополам, его резко пробивает на слезы, и жуткий вой, переходящий в душераздирающий крик, но он его не слышит. В голове проносится одна и та же строчка «Её больше нет», и ничего эту чертовски громкую мысль заглушить не может, она слишком впилась в мозг, и вряд ли отпустит. Антон не смог принять. Он не кричал, не выплескивал эмоции наружу, всё держал в себе, потому что не мог принять, не мог сообразить, что это правда, то ни сон, и то не сможешь проснуться и забыть это.       Парень кричал, пытался перекричать самого себя, и бил пол от припадок. Начал бить себя в грудь, чтобы уменьшить боль, но всё без толку. До ужасных звёздочек в глазах он бил себя, но физическая боль не переплюнет моральную. Его руки схватили, когда он хотел впиться ногтями к кожу лица, и заглушить слезы, что так жгли. Его руки соединили спереди запястьями. Шастун пытался выдернуться из схватки, но она была сильна, он не видел чья она, потому что не мог открыть глаз. — Антоша, тихо, успокойся, — спокойный, мужской тембр он слышал, и даже немного ускоился, и перестал вырываться, но слезы все также катились по щекам. — Вставай.       Руки мужчины помогли встать парню. Арсений, сразу выбежал из класса, как только услышал крик, и сказал любопытному классу оставаться на местах. Подхватившись, он словил его руки, и крепко держал, чтобы юноша не приносил себе физический вред. Он заставил открыть заплаканные глаза, и смотреть на него, успокаивая взглядом.       Мужчина повёл парня в свой кабинет, и славу богу, он находился на этом же этаже, иначе бы Шастун упал бы на первой же ступени. Слишком слаб внутри, снаружи, физически и морально, слишком беззащитен и убит. Боль разрывала, и заставляла выть от мучительных порезов внутри, она убивала, изнемогала, и пытала его, очень далеко заходя. Потеря самого близкого человека, это не предательство, оно так не режет, так не бьёт, и не так кромсает душу.       Арсений Сергеевич усаживает Антона на чёрный диван возле входа в кабинет, и просит Алёну принести успокоительное и воды, а сам обнимает парня. Он сидит, сложившись напополам, и держит лицо в своих ладонях. Чувства не утихают, но от чего то становится легче, словно привыкаешь к боли. Она потихоньку разрастается, и все также хочется резать кожу короткими ногтями, чтобы унять этого чертя, что поселился внутри. Но ему не дают, да и сил нету. Парня приобнимают сверху, за бока и спину, и от этого становится в разы легче, будто море, что так бушевало, с громом и жутким ветром, утихло, и снова течёт обычным течением, согреваясь от солнца. Это тепло похоже на мамино, такое же тёплое, согревающие и родное. Кажется, что она пришла и обняла, в трудный момент как в детстве, она так и делала, а потом перестала, и Антон скучал, безумно скучал по этим объятиям и по этому родному запаху. В подростковом возрасте перестал в ней нуждаться и не просил ласки, как раз в тот момент когда появился отчим, он не позволял общаться с родной матерью, и тот просто забил, ведь потом успеет. Не успел.       То тепло он запомнил, впитал в кожу как татуировку, и сейчас он чувствует тоже самое, что и последний раз. Но оно исчезает, руки убираются и становится пусто, только паника все заполняет. — Обними, — просит он тихо, думая, что просит маму. В кабинете гробовая тишина, но Алёна и Арсений все слышат, они отошли за медикаментом в другую часть кабинета, но слышали эту просьбу. — Иди к нему, я сейчас принесу таблетку, она в соседнем кабинете, — говорит женщина, уходя к двери, проходя парня, жалобно смотрев.       Арсений подошёл и неуверенно также приобнял Антона, и начал пальцами перебирать волосы, отчего тот громко выдохнул. — Антош, больно? — сказал аккуратно Арсений, наклонившись к голове юноши. Естественно, он имел ввиду моральную боль, ведь видел, что от прикосновений к волосам ему спокойней. Ему было сложно с ним говорить; он не знает не причины его жуткой истерики, ни его самого, поэтому решил отталкиваться от малого. — Да, но вроде легче, — тихо прошептал Шастун, немного поднимаясь корпусом вверх. — Что случилось? Не сможешь сказать — просто молчи, — мужчина боялся задеть его, и упустить ту волну на которой они сейчас находятся, потому что она важна. На данный момент — да. — Её больше нет, — сказать вслух эту мысль державшую долго внутри, как страшный секрет, словно раскаленное железо проглотить. Жжёт сильно внутренности, и догорает пожар в сердце, сгорая до тла, унося пепел в мозг затуманивая разум. Он видит размыто, но иногда под каким то ракурсом проглядывается рисунок, и из-под слез, он отчётливо видит Арсения. Сидит и задумчиво смотрит в пол, также приобнимая парня, и не обращая своего внимание на лицо Антона. Косит глаза в его сторону, но только по полу, боится спугнуть, и застеснять своим взглядом, но парень не боится, ему нужно видеть эти глаза.       Кладя свою ладонь на чужую ногу рядом с его коленом, он словно не видит ни каких преград; ему всё равно, на его же состояние, вид, обстоятельства, он просто наклоняется и пытается уловить взор мужчины на себя, и найти там хоть что то. Попов чувствует прикосновение, и понимает, что хочет подросток, и делает, что тот просит.       Смотрит в зелёные омуты, все также наполненные слез, и не сводит глаз, не смея моргать. Руки на спине, гладящие его до этого момента, остановились, и просто обнимали, фокусируясь на месте. Подросток видел в голубых глазах тихое море, светлое, безобидное с частичкой тепла. Они смотрят друг на друга, бегая глазами по лицу, рассматривают и вовсе не видят затянувшейся неловко паузы. Словно играют в гляделки, и боятся проиграть, как маленькие дети, но только без таких бурлящихся чувств внутри их самих. — Её, в смысле твоей мамы? — решает нарушить тишину Арсений, сделав выводы за это время. Сердцебиение участились, просто стало очень нервно, от одной мысли в голове, повторяющиеся слова парня.       В ответ он увидел кивок, и понял, что парень снова начинает забиваться в себя и опускать голову, но его подхватывают и обнимают. Это тепло, как в детстве, слишком уж родное, и домашнее, и совсем не похоже на другие. Гера, сестра, другие люди даже рядом не стоят, они может и близкие, но всё равно они не смогут передать то, что может мама. В голове, только одна картина состоящая из Арсения и мамы, похожие на его взгляд люди, но не стоящие рядом. С Поповым они знакомы в сумме не больше дня, но кажется будто вечность, что то он в нем видит, похожее на ту беззаботную пору, где он резвился с другими детьми на площадке возле дома во дворе, и один из них это был он, но словно выбитый из разума.       Положив голову на плечо Арсения, и просидев так не больше полу минуты, он засыпает, с мыслями в которых он утонул и забылся. Мужчина замечает, что парень расслабился и стал размеренно дышать, и исходя от этого не трудно догадаться, что уснул. Аккуратно окинув его на диван спиной, кладя ноги на другую часть дивана, он достаёт откуда то серый, пушистый плед и укрывает юношу, не осознанно садясь рядом и поглаживая его волосы. Он рассматривал расслабленное лицо Антона, его родинку на носу, красивой формы губы и бархатную кожу. В этот момент заходит Алёна с таблетками в руках, но Попов даже не вздрогнул; ведь слышал стучащие каблуки дорогих туфель идущие по коридору. — Ну как он? — положив уже ненужные успокоительное на стол, она подходит к пока что мужу и смотрит на мальчика. — Глаза опухшие, сильно плакал видимо. Из-за чего интересно. — У него мама умерла, — тихо заявляет мужчина, не поворачивая голову к девушке. Она сейчас по его мнению, лишняя, её здесь быть не должно. За время от решения развестись прошло мало, но его хватило, чтобы удостовериться в правильности этого поступка. Девушка стала никем в его глазах, раздражающим одним своих видом человеком, но ведь она ничего не делала для такого мнение о себе. Просто так бывает, что люди устают от друг друга, чувства утихают, и их дороги разделяются. Но если пытаться всё соединить снова, и переть против судьбы, то ты сделаешь только хуже, это Попова поняла не сразу, чем и разрушила отношение к себе от лица мужа.

***

      Герман сидел как на иголках когда выбежал Арсений Сергеевич, и пытался зайти после урока в кабинет директора, ведь сразу понял, что он может быть только там, но он был закрыт, хотя звуки исходящие от туда были, но стучать он не решился. Звонить он не стал, и пытаться выйти с ним на связь через телефон было бесполезно. Из-за того что он не пришёл за вещами, Скиф сам собрал всё в рюкзак, и таскал со собой.       Парень безусловно всё знал, до самых мелочей знал всю суть ситуации, он вязался в это всё ради Антона, забыл свое и увяз в чужом, для того чтобы смог помочь и поддержать, но не вовремя дал себе слабину. Погряз во вчерашнем, слишком задумался, что не увидел как оттолкнул его, в самый неподходящий момент. Герман не знает как он отреагирует на поддержку от него сейчас; ведь странно, что сначала игнорил, а потом сам же пришёл. Он лишь знает, что Шастун в нем нуждается, ему нужно родное плече под головой и пару слов которые успокоят, если он не нашёл ему замену, то это правда так.

***

      Ребят семь, большинство, конечно, же парней и пара девчонок, которые ходят на заброшенную автобусную станцию курить после уроков встретили Скифа за школой за раскуриванием сигареты, и начали расспрашивать, что случилось. Им не было жалко Шастуна, разве что немного; и в целом они спрашивали, чтобы удовлетворить свое любопытство, на что Герману было все равно. Он отнекивался, говорил, что не в курсах, и они вообще забросили общение, но на последующие слова ребят «У Антохи спросим тогда» парень задерзил, и стал угрожать. На что они лишь кинули пару фраз где послали его на три весёлых буквы, но парень уже не слышал, просто ушёл в другом направление, в школу, бросая остатки табака на землю.       Пройти снова в здание не составило труда, оно была пустое, словно здесь и вовсе ни кого не было. Эхом отражались быстрые шаги Германа по ступенькам, и звук звенящих замков на рюкзаках. Уже стоя возле двери на табличке которой было написано «415» и имя Директрисы, он постучался спустя минуту раздумий, звуков он не слышал, как будто он был пуст, но тихие шаги все же послышались. — Герман? — сказал в полголоса Арсений, отрывая немного дверь. — Ты чего пришёл? — К Антону, он же здесь? — Скиф, даже не удивился, то что он его знает по имени. Его волновало другое. Он нервно наклонил немного голову, чтобы посмотреть в кабинет, в надежде увидеть друга. — Да, он здесь, проходи, — тихо прошептал мужчина, и шагнул назад, чтобы прошёл парень.       Он сразу увидел спокойно, спящего Шастуна и девушку сидящую за столом. Мельком кивнув в знак приветствия директрисе, юноша кинул рюкзаки рядом с диваном и сел рядом с другом, оглядывая его взглядом. Гера жутко волновался, его трясло, потели ладони и гулял холодок ко телу. Ему страшно, когда проснётся Антон; что он сможет сделать в таком состояние, что скажет, сможет ли помочь ему? Хотелось вернуться домой, сидеть с ним и смеяться как это было раньше, курить на балконе и подкалывать друга друга. Но судьба распорядилась иначе, и такие домашние посиделки будут, только в другом состояние.       Герману на самом деле нравилась Женя, она всегда с радостью встречала его дома, и дружелюбно общалась. Так было не долго, пока, естественно, не появился отчим, проблемы у Антона возросли в разы, и он не выносил все сам, поэтому выговаривался Скифу, а тот слушал и поддерживал, хоть и не умел, но пытался. Он знал обо всём что происходит с Антоном, и его семье, конечно, больно слушать очередной ссоре или же драке, но он ничего сделать не мог, потому что Шастун не разрешал, поэтому и не писал когда был на грани. Встретятся на заброшке, поразговаривают, покурят и в тишине пойдут домой. Такие успокаивающие трансы они сильно ценили, ведь только тогда могли угомонить свои нервы, и освежить мысли.       Размеренное тиканье часов, активный звук клацанья компьютерной мышью, закрывающие двери эхом раздаются по всей школе, а также разрезают тишину. Она была вовсе не напряжённой, в ней просто нуждались, чтобы спокойно подумать, оглядеть обычные вещи на которые мы никогда не обращаем внимания, лишь визуально смотрим на гармонию цветов, но ни сами детали. Когда зацикливаешь взгляд на какой то вещи, то прислушиваешься к мыслям и уходишь в свой омут, малый дом, где тебе возможно хорошо, а может и плохо. Ты сам создал этот дом, тебе с ним и жить. Чтобы сделать его лучше просто подумай, возможно о тех вещах которые кажутся малыми, не требующие разгадки, может тогда ты с помощью их распутаешь и другие? Каждому надо это время для молчания и порядка в голове, но мы обесцениваем его и тратим на другое. — Домой пора, — вырвал из мыслей всех Арсений. — И надо разбудить Антона.       Герман начал часто моргать, словно пытался очнутся, или смахнуть влагу. Посмотрев на мирно спящего Шастуна, который мило сопел на боку, больше кутаясь в плед, хочется обнять его и не отпускать, проговаривая слова поддержки. Антон не выглядит жалким или беззащитным, даже на первый взгляд и не скажешь на сколько он сломан. Он привык показывать маску, чтобы показаться абсолютно нормальным парнем, который стремится найти общение, но всегда рядом находится Гера, который знает правду до единой буквы. Всегда знал, и сейчас знает, а помочь почему-то не может. Скиф не устал поддерживать или же его достал Антон, просто он не знает, что делать в такой ситуации; не приходилось в жизни такое проходить.       Герман чувствует взгляд на спине, спокойно ждущий первого шага. Если хозяин этого прожигающего взгляд знал бы сколько переворот сделало сердце Германа, пока он тянул руку к боку друга, чтобы разбудить, он бы охуел. Скиф держит руку на животе Шастуна настраиваясь, что всё будет хорошо, и его нервы более менее успокоились за время сна, но его отрывает тихий голос Алёны, который в гробовой тишине слышен очень хорошо. — У него есть ещё кто-нибудь из родных? — верно, что этот вопрос был адресован Герману. Он поворачивается к ней и смотрит в глаза, прямо говоря, что нажала на слабое. От такого взгляда от самой себя становится дурно. — Отчим, но он сбежал, — без эмоциональной тоном проговорил Скиф. Расписывать всю историю в красках он не будет, слишком они чужие, чтобы таким делиться, да и Герман не такой ужасный друг. Две пары глаз в недоумение уставились на парня делая свои выводы. Но до них уже нет дела.       Он возвращает Антона в реальность.       Потормошив его рукой, он невольно жмурится, а после нехотя открывает глаза. В них спокойствие, жуткая сонливость, поэтому глаза пытаются закрыться вновь, но шок от увидевшей незнакомой обстановки возвращают его в реальность и заставляет вспоминать как он здесь оказался. Поднимаясь на локтевую часть, потирая веки пальцами, он тихо мычит и пытается работать шестеренки мозга после сна. — А где Кира? — взволнованно говорит Антон охрипшем голосом. Горло немного жгло от сухоты, но как то было не до этого. — Блин, точно. Во сколько у неё заканчиваются уроки? — В двенадцать двадцать, а сейчас сколько времени? — выкутываясь из пледа, отвечает Шастун. В непонимание смотрит теперь Антон, пытаясь понять почему все такие задумчивые и тормознутые, вроде он спал, а не они. — Пятнадцать сорок, — отвечает Арсений, нажимая что-то в телефоне. — Я схожу, — откликается Герман, разглядывая поникшего друга.       Скиф выходит из кабинета и шумно выдыхает, а после бредет к лестнице. По дороге он проверяет телефон, который оказывается был выключен, там отображается несколько пропущенных звонков от матери. Звонить у него нет сил, но отписаться всё же надо, поэтому он просто отправляет лишь одно сухое «Скоро буду», без уточнений, и каких либо «Не переживай».

***

— Пошли, — приказал Арсений. Взяв пальто на вешалке он выходит из кабинета, и ждёт пока сообразит Шастун, но натыкается на непонимающий взгляд, — домой, Тош.       Сделав вздох полной грудью, он тяжело смотрит на мужчину, который стоит в дверном проёме, встаёт и разминает затекшие плечи. Собирая рюкзаки он бредёт за Арсений, крепко держась за перила, потому что в глазах начинает темнеть. Гемоглобин всё же даёт о себе знать. Следуя за мужчиной по лестнице, который несколько раз успевал на него взглянуть, они спускаются в фойе здания, и ждут Геру. Куртку Антон берет сразу, а когда возвращается Попова он уже не наблюдает. Помещение пустое, без единой души, только Шастун стоит нахмурив брови ничего не понимая. Позже из рекреации выходит Герман с Кирой и без слов берет Антона за руку и выводит на улицу, а позже ведёт к заправке.       Шастун без лишних вопрос доверившись другу идёт за ним, но уже взяв в свою руку, маленькую ручку сестры. Та лишь улыбалась, и что то себе шептала иногда посмеиваясь, весело прыгая и дергая брата за рукав куртки. Возле чёрного BMW находился Арсений, и смотрел куда то в пол оперевшись спиной об машину. Задумался он знатно и обратил внимание на ребят, когда Кира побежал к нему, видимо перепутав его с кем то, но когда подбежала разочарование на её лице не было. Она обняла его, а Попов подхватил её на руки, сначала не понимая, кто к нему подошёл. — Садитесь, — проговорил Арсений, усаживая девочку в детское кресло.

***

      Антон и Герман стояли в одних футболках и штанах на балконе, босиком на холодном полу, выдыхая сигаретный дым из уст в открытое окно. На улице темень, солнце ушло за горизонт, под окнами ходят бродячие псы, вдалеке где-то лают другие, звезды покрыли тёмно — мрачное небо воображая собой различные созвездия. Город прекрасен, по особенному сегодня красив, освещен многочисленными фонарями, какие то подростки гуляют, курят, пьют, веселятся, машины гудят на дороге; все ждут выходных. На душе спокойно и тихо, сигаретным дым согревает внутри, хочется любоваться видом на Питер, и думать о лёгких вещах. Перебирать происшедшее сегодняшнего дня, обдумывать события завтрашнего, а потом легко отпустить как сигаретный дым из-за рта.       В квартире был выключен свет, Кира спала у себя, парни стояли все также на балконе, хотя стрелка часов перевалила за полночь. Дома Геру не ждали, он написал, что остался у друга, все равно завтра суббота и волноваться незачем. Ветерок обдувал кожу, проходил сквозь пряди волос и успокаивал. Да и Антон вовсе злиться не хотел, он слишком любит ночь, что не может сейчас злиться на её мрачность и холод. Холодок даже помогал, направлял на правильную тропу, окутывал своими руками, и шептал на ухо словно котенок, мурлыкая, ближе прижимая к себе. Герман был противоположностью, но сходно было одно: он тоже любил ночь, но за другое. Не за природу, а за возможности. Сейчас возможностей мало, а голова забита многим, полная каша, и уцепиться за одну мысль сложно — сразу же переплетается с другой. Это раздражает, немного даже подбешивает, и неизданная злость возрастает. Движение становятся резкими, и если пытаться контролировать это, то делаешь ещё хуже. Бывает, что просто на ровном месте закипает злость, и успокоиться сложно; оно не поддаётся. — У тебя всё нормально? — обратил на друга наконец внимание, взволнованно сказал Антон. — А у тебя? — улыбка мелькнула на лице Геры, но сразу же исчезла, пытаясь показаться не напряженным. — Не знаю. Сложно это все, — отвернулся Шастун снова к окну, и сделал новую затяжку. Слов от Геры он не услышал и продолжил. — Смешно всё получилось. Я ведь правда думал, что смогу спокойно перенести это. Врал себе, чтобы не углубляться в мысли и делать себе больно. Врал, что пройдёт, и это того не стоит. При любой возможности помочь себе — я просто врал. А потом оно и вылилось махом, а я до сих пор не могу поверить. Летаю в облаках, бегу от этой ебанной реальности, причиняя себе же глубокие раны, которые даже как заживить не знаю, — говорит Шастун в слух, словно скидывая камень с души, и дышать легче стало. Он сказал ту правду, что хранил в себе весь день. — А почему сейчас не грустишь? — невзначай произносит Скиф.       Ответа не следует, Антон просто пожимает плечами, и сбрасывает остатки сигареты вниз на улицу, а потом просто уходит не проронив ни единого слова, оставив Германа одного.