Потрошитель

Какузу злился, пожалуй, сильнее, чем следовало бы. Его почему-то одолевало ощущение вселенской несправедливости, с которым он ничего не мог поделать. Невозможность вернуть Саске его не особо трогала, нельзя сказать, что он как-то переживал из-за этого, а вот то, что убирают нужных ему людей – бесило неимоверно. Всю обратную дорогу Хидан сидел притихший, изредка только косился на Какузу каким-то недоверчивым взглядом. Он кое-что узнал про Какузу за этот день, правда никакой конкретики. Теперь его мучали раздумья. Вообще-то он всю жизнь потрошителей воспринимал как абсолютно оторванных от реальности машин. Думал даже, что им мозги заменяют, чтобы лишить человеческих чувств и эмоций. Ну нельзя же в своем уме идти на такую работу? Резать людей на глазах их родни, оставлять инвалидами или вовсе отбирать жизнь. Он сам, конечно, тоже не сахар, и, если нужно, убьет не задумываясь, но в нем эта способность как-то теплилась внутри, особо не показываясь до поры. Пора, правда, однажды наступила, и о том, что он сделал, он не жалел. Просто его моральный компас с этим решением не спорил. И все же, может, в потрошители идут просто хладнокровные реалисты? Задумавшись, Хидан нашел в себе силы признать, что и из него вышел бы неплохой потрошитель. Но это только сейчас, в своей «прошлой» жизни он бы и муху не пришиб. Как бы то ни было, его размышления приводят к желанию Какузу посочувствовать. Слишком занятый своими мыслями, он не замечал, насколько Какузу закипает от своей ярости все сильнее с каждой минутой. Повернувшись, Хидан состроил сочувственную мину и, коснувшись смуглой руки, сжимающей руль, сказал: - Жаль, что тебе никто не смог помочь. Будто только этого-то и не хватало, чтобы Какузу, наконец, взорвался. Он вздрагивает и жмет на педаль тормоза со всей силы. Нелепая старая машинка начинает вилять, не способная остановиться моментально. Крепко держась за руль, Какузу выворачивает его и останавливается на обочине у леса. Хидана мотает в салоне, и он резко начинает жалеть, что отрицает привычку пристегиваться. Он сжимает руками рюкзак и сжимается сам, стараясь как-нибудь, в идеале, испариться и миновать эту внезапную вспышку ярости. Ему вообще не совсем понятно, какого черта происходит. Какузу прижимает руку к виску, возвращая цвет глаз на исходный. Бьет ладонью по рулю и выходит из машины, хлопнув дверью. Хидан надеется, что Какузу не придет в голову обратить свой гнев на него. Потому что это перерастет в такой мордобой, что, нечего и думать, они друг друга просто поубивают. Сперва ему кажется отличной идеей просто отсидеться в машине, переждать этот ураган и не отсвечивать. Потом его одолевает недоумение – а какого, собственно, черта он чувствует себя виноватым? Бросив рюкзак на заднее сидение, он вылазит из машины и достает сигареты. Он встает у машины, глядя в спину Какузу, и закуривает. Волны неизмеримой злости ощущаются практически физически, но Хидан перестает необъяснимо бояться, только смотрит на Какузу с вызовом. Тот просто стоит к нему спиной, уткнувшись лицом в ладони и Хидан, если бы был совсем кретином, предположил бы, что он плачет. Но Какузу, конечно, этого не делал, он сжимал зубы до боли и, закрыв глаза, старался пережить свою вспышку ярости молча. Потому что он прекрасно знает, на что способен в таком состоянии. И несмотря на то, что после подобной волны злости потом накатывает невероятная горечь, он был к ней готов. Уж лучше она, чем разгребать последствия. Тем более, что рядом с ним есть живой человек, который не заслужил стать жертвой. Хидан засматривается, затягивается сигаретой автоматически, боковое зрение размывается. Он снова впадает в задумчивое состояние, но, как ни странно, ни о чем не думает. В голове – пустота. Перед глазами – высокий, точеный силуэт, и Хидан ведет глазами по широким плечам. Какузу выперся из машины без куртки и, похоже, мёрз, плечи слегка подрагивали. Эта «собачья шлейка» смотрелась на нем весьма эффектно и Хидан, смущенно поморщившись, отвернулся. - Всё, порядок, - шумно выдохнув через пару минут, Какузу разворачивается и ловит взгляд Хидана, какой-то неопределенно вызывающий. Тот сразу фокусируется на сигарете и, последний раз затянувшись, выбрасывает окурок на дорогу. Пережить свою злость самостоятельно, не сорвавшись ни на кого, кроме себя – большой успех для Какузу. Он не был уверен, потому ли это, что рядом с ним человек, не имеющий отношения к его беде, или может понимание того, что все равно ничего поделать нельзя, помогает. В любом случае, Какузу успокаивается, но тут же чувствует эту разливающуюся густой патокой тоску, но как с ней сосуществовать, он знает. Что ж, хочется верить, что в убежище найдется что-нибудь горячительное. - Что это было? – спрашивает небрежно Хидан, хотя на самом деле он заинтригован. Теперь он улавливает в чужих глазах смирение, но такое тоскливое, что аж тошно становится. У него опять возникает это дурное желание пожалеть, но теперь он, пожалуй, не станет этого делать. Такому, как Какузу, наверняка претит жалость. - Принятие, - коротко бурчит Какузу, - Возвращайся в машину. - Так… Что мы скажем Итачи? – спрашивает Хидан, вновь устраиваясь на пассажирском сидении. Он очень старается вести себя расслабленно и равнодушно, хотя на самом деле ему бы хотелось до Какузу докопаться. Злорадство расцветало в нем, стоило лишь учуять чужую слабость. - Правду. - Это будет непросто. - Что непростого в правде? – Какузу поворачивается, смеряя Хидана недоуменным взглядом. - Ему будет тяжело это слышать. Ты же в курсе, у людей есть чувства вообще-то? - Хидан, если ты хочешь позлорадствовать – пожалуйста, начинай. Я же вижу, тебя так и распирает. И вообще-то Хидан уже был готов выдать один из своих припасенных едких вопросов, но из его рта не донеслось ни звука. Замерев и недоверчиво уставившись на Какузу, он промолчал. Что-то в голосе Какузу показалось ему неправильным. Это было смирение и какая-то горечь, то пресловутое «принятие», да, так он и сказал. И теперь как-то тыкать палкой в труп не хотелось. Хидан взмахнул рукой, сползая на сидении ниже, и вздохнул. - И вовсе не хотел, - обиженно говорит Хидан, - Я не такая сволочь, как ты думаешь. - Я ничего не думаю. Такой унылый Какузу Хидану вот вообще не нравится. Лучше бы пусть злился, чем покрывался болотной трясиной от своей тоски. Но все же Хидан этого человека почти не знает, так что предпринимать ничего не собирается. И уж тем более, не рискует его злить нарочно. Заходить в здание как-то тяжко. Какузу еле волочит ноги, но его давит от усталости и всеобъемлющего уныния. Он оставил честь донести до Итачи информацию Хидану, а сам первым делом поднялся наверх, в столовую. Он застал там Конан, ту самую синеволосую девушку, отвечающую за раздачу еды. В тусклом свете ламп она сидела за столом в углу, поглощенная чтением какой-то книги. Вопрос про алкоголь не застал ее врасплох, и она смерила Какузу оценивающим взглядом. Черт знает, по каким критериям она решала, достоин ли просящий желанного, но Какузу, похоже, по всем критериям ее устроил. Точнее, она верно распознала его состояние. Конан велела ему подождать у лестницы и, спустя несколько минут, вынесла ему бутылку коньяка. Любителем коньяка Какузу не был, но, очевидно, выбор отсутствовал. Коньяк оказался дорогим. Это явно не гуманитарная помощь беженцам, а просто спизженная из какого-то магазина или бара бутылка. В любом случае, Какузу было плевать на происхождение этого коньяка, он был вполне доволен, что он вообще есть. Выпросив немного сыра и целый апельсин, Какузу направился вниз. Он остановился на втором этаже, заметив краем глаза Хидана. Тот стоял у кресла Итачи и молчал, скрестив руки на груди. Надо полагать, он уже выдал все, как на духу, и Итачи скрутило от поганых новостей. Он согнулся вперед, обхватив голову руками, и нервно тряс коленом. Однако Какузу замечает, что лицо у Итачи сосредоточенное и холодное. Это довольно неожиданно, Какузу, конечно, не ждал истерик и слез, но чтобы настолько… Похоже, Итачи что-то обдумывал. И как бы не стать жертвой этих идей… Не задерживаясь, чтобы не попасться никому на глаза, Какузу спускается по лестнице и выходит на улицу. Хидан оборачивается и смотрит в пустой дверной проем. Ему показалось, словно он чувствовал на себе чей-то взгляд. - У нас нет возможностей, чтобы вытащить Саске оттуда, - произносит Итачи после долгого молчания, - Но все же… Он мог бы сбежать сам. - А если он не захочет? – осторожно спрашивает Хидан, - Потаскавшись с нами по убежищам, он может оценить прелесть нормальной жизни. Тем более, что вы же богачи… - Нет, - Итачи качает головой, - Не поверю. Он же не дурак, он знает, чем занимается его семья кроме корпорации. - Знает, не знает… Он молодой пацан, Итачи. Он хочет, как и мы все, нормально жрать и спать в тепле. А когда его отведут на пару приемов с симпатичными девицами, желание вернуться сюда у него отпадет полностью. - Пожалуй, ты прав. Это окажется серьезной проверкой его идеалам и принципам, я полагаю. - Значит, ты не будешь пытаться его вернуть? - Тяжело это признавать, но… у меня действительно нет и шанса, - Итачи выпрямляется, проводит по волосам ладонью и слегка улыбается, чтобы сбросить этот скорбный вид, - Ямато, подойди. Высокий мужчина отходит от окна. Его большие, словно вечно настороженные, глаза, слегка меняют цвет, когда он оказывается под светом электрической лампы. Хидан кивает ему, тот кивает в ответ. Для Хидана этот тип всегда оставался загадкой. Скрытный, скромный, вечно на своей волне – он совсем неразговорчив, только изредка перебрасывается парой слов с Итачи да с тем странным художником. Даже напрягшись, Хидан не смог припомнить, как и при каких обстоятельствах эти двое присоединились к беженцам и кто они, собственно, такие. - Пожалуйста, узнай, как у него дела, когда будешь в городе, - просит Итачи у Ямато и тот почтительно кивает, словно отвешивает небольшой тактичный поклон, - Передай ему, что я всегда буду его ждать. Это все почему-то создает иллюзию какой-то «нормальности». Хидан спокойно вздыхает и уходит, погруженный в свои мысли. Он рад, что Итачи не страдает, хотя кто знает, что творится у него внутри. По крайней мере, он не бесится, хотя мог бы, и не впадает в безвольную печаль. Он держится неплохо, словно смирившись с обстоятельствами. Для всех них это хорошо, а для самого Итачи… наверно тоже. Терять надежду нельзя, но и тешить себя ею до бесконечности, требуя невозможного, тоже. Итачи всегда умел найти баланс, он реалист, и невозможно не испытывать к нему уважение. Он пример для них, пример смирения и объективности. Выйдя на улицу, Хидан чувствует запах костра. Вообще-то это он был главным любителем развести огонь и ловить нирвану, сидя у него по вечерам. Поскольку Какузу нигде не наблюдалось, Хидан решил, что найдет его в месте первой их встречи. Хидан и сам собирался развалиться на том грязном диване и ничего не делать, как он и любил, но теперь этот чертов Какузу спёр его место. Его догадки подтвердились, выйдя из-за угла здания, он сразу видит Какузу, сползшего на диване, вытянув ноги, и небольшой костер, собранный из чего попало. Огонь горел слабовато, очевидно, этот дурной потрошитель нихрена не смыслил в разведении костров. Пройдя мимо Какузу, источая самодовольность и усмехнувшись, Хидан идет к лесу, чтобы собрать нормального хвороста. Какузу никак не реагирует на временную помеху, не сводя взгляда с огня. Он делает глоток из горлышка бутылки, морщится от гадкого привкуса коньяка и сразу закусывает долькой апельсина. Напиток согревает горло, и окружающая прохлада отступает, хоть это и всего лишь обман, навеянный мозгу алкоголем. Вместе с холодом отступает и беспокойство, но вот горечь лишь густеет, усиливается, чем больше пьет Какузу. Он знает, что пить в дурном настроении – паршивая идея, и горе не запьешь, оно только сильнее начнет грызть, но другого средства он не знает. Это сейчас плохо – а утром будет гораздо лучше. Всегда срабатывало. Хидан укладывает в костер горку хвороста, длинной палкой ровняет его и кивает, когда огонь начинает разгораться. Вот теперь это похоже на нормальный костер. Он поворачивается к Какузу с довольной улыбкой, но тут же скисает, понимая, что Какузу вообще никакого дела нет ни до него, ни до костра. В глазах – пустота, и единственное, что Какузу делает – это двигает рукой, чтобы донести бутылку или дольку апельсина до рта. Все это выглядит до тошноты тоскливо и Хидан, нетерпеливо заворчав, рывком подходит к дивану и садится рядом, едва не скинув бумажный пакет с нарезанным сыром. - Че ты киснешь? – воинственно вопрошает Хидан, словно не намерен тут терпеть такие печальные морды. Он прячет руки в карманы и вжимает голову в воротник куртки. Костер, конечно, греет, но на улице с каждым днем все холоднее. - У меня терапия, съебись, - равнодушно отвечает Какузу, делая очередной глоток. Хидан замечает, какие у Какузу усталые глаза. Похоже, выпил он уже изрядно, если судить по расслабленным движениям, слегка заплетающемуся языку и такому мутному взгляду. Неугомонность не дает ему просто встать и уйти, оставив человека в покое. Он просто обязан если уж не помочь, так хотя бы составить компанию. Тем более что это, черт возьми, его место. - Бухать в одиночестве – признак алкоголизма, - поучительно заявляет Хидан. Какузу тут же обращает к нему свой унылый взгляд и протягивает бутылку. Почему-то не возникает даже сомнений – Хидан берет ее и делает смачный глоток, тут же, прочем закашлявшись и согнувшись. Он кривится и отдает бутылку назад, замечая, что Какузу, кажется, немного улыбнулся. - Какая дрянь! – отплевывается Хидан, украдкой поглядывая на Какузу. Тот будто посмеивается и качает головой. - А ты думал у меня тут «Космополитен» намешан? - Что это? - Как ты можешь не знать, что это? – пресный вид Какузу сменяется искренним недоумением, - Это коктейль с водкой, ликером и соком. - Фу, я вообще-то не пью. - А зачем тогда сейчас выпил? - Ну я… - Хидан вдруг теряется, не зная, что ответить. Потому что на самом деле, он и сам не знает ответа, это был просто какой-то нелепый порыв. То ли из самодовольства, то ли в целях поддержки. В любом случае, он об этом упоминать не собирается. Так и не найдясь с ответом, он просто пожимает плечами. - Дурной… - ворчит Какузу, снова усмехаясь, и ежится, натягивая воротник куртки повыше. Хидан опять не знает, что на это сказать. Он просто пялится на Какузу, с трудом веря своим ушам. Его будто назвали каким-то неразумным, но не со зла, а как нелепого кота называют, который навернулся из своего кошачьего домика, пока потягивался. Это прозвучало довольно мило. Слишком мило для потрошителя. Может, Какузу действительно не такой, как они? По крайней мере, может он перестал быть таким? Разве ж можно просто выключить бесчеловечность, как по заказу? - Похоже, у меня не осталось шансов вылезти из этого дерьма, - произносит Какузу, словно говорит сам с собой. Возможно, он так и думает, забыв, что Хидан сидит неподалеку. А может просто дурацкий коньяк начинает сподвигать его на разговор. - Итачи же говорил, что есть кто-то, с кем тебя могут связать наши компьютерщики? - Да не хочу, - Какузу для убедительности взмахивает рукой и снова отпивает коньяку, забывая даже про апельсин, - К черту. Это карма. - Какая карма? Ебанулся? - Сколько лет я жил как зверь? Мне никого не было жаль, никакого сочувствия. И ты, - Какузу выпрямляется вдруг, упираясь локтями в колени, и тыкает в Хидана пальцем, - Прав. Это правильно, что ты меня ненавидишь. Меня все ненавидят. - Ну это неправда, - заявляет Хидан, тут же ловя на себе подозрительный взгляд, - Я имею в виду, у тебя же есть друг. Тот здоровяк, Кисаме? Даже если его отправят тебя убивать, он же не из ненависти это... - Кисаме… Он просто выбрал себе в друзья не того человека. - Ну ты же когда-то был нормальным? В смысле ты же не родился потрошителем, ну типа, блядь… - Хидан трясет головой, пытаясь собраться с мыслями. Ему в голову приходят совсем не те слова, которые нужно сказать. То, что крутится на языке, нельзя говорить, это слишком глупо. - Да, когда-то я был обычным пацаном, который не задавался вопросом, что такое искусственные органы. А теперь у меня сердце, поджелудочная, глаза… и по мелочи еще. Я работал, чтобы это все оплачивать. И я не знаю, как теперь быть, что делать, если что-то из этого выйдет из строя. - У меня тоже не родное сердце, - помолчав с минуту, отвечает Хидан, - А еще печень, желудок, и ребра. - И глаза. - У меня свои глаза. Какузу поднимает голову, вглядываясь Хидану в лицо. Он даже подается слегка вперед, чтобы приблизиться и всмотреться как следует. На его лице застывает подозрение, и он склоняет на бок голову. Хидан, вздохнув, подсаживается поближе и смотрит прямо на Какузу, не моргая. Вообще-то он привык, что люди так реагируют и в какой-то момент просто начал говорить, что это импланты, раз уж они никого не удивляют. Однако просто из-за цвета его глаз он жил странной жизнью когда-то… - Не может быть, - наконец говорит Какузу, часто моргая и старательно фокусируя взгляд. Похоже, он уже здорово потерял в координации, так что просто хватает Хидана за подбородок рукой и тянет его к себе еще ближе, чтобы разглядеть как следует. Мысль о том, что сейчас уже просто темно и это не поможет, его пьяную голову не посещает. Хидан нервно втягивает воздух и замирает, предпочитая даже не дышать. Он улавливает резкий аромат коньяка и апельсина, смешанный с дымом костра. Глаза Какузу тоже странные, но что-то есть в этом, что-то уникальное и гипнотизирующее. Странное сочетание цветов, какое-то агрессивное, и отсутствие зрачка – все это заставляет думать, что смотришь в глаза не человеку, а какому-то потустороннему существу. И все же это живые глаза, выражение которых сейчас сменилось с недоумения на что-то печальное. Отпустив Хидана, Какузу отстраняется и задумчиво подпирает голову рукой. - Мне кажется, что я– - Ты мог меня видеть, - спешно перебивает его Хидан, почему-то решив, что Какузу скажет сейчас что-то не то, - По телевизору, года три назад. - Что? Где? - «Проповеди без лица», шоу такое было… - как-то смущенно говорит Хидан, хотя что уж там, ему действительно неудобно об этом вспоминать, - Я затирал про религию, мораль и прочую хуйню… Не помнишь? На Какузу вспышками налетают воспоминания. Он не смотрел телевизор, кроме утренних новостей, но однажды, сидя в кабаке с Кисаме, его взгляд прилип к экрану небольшого телека над баром. Он еще подумал тогда, какая же это ахинея. В их-то время, век искусственного продления жизни, вешать людям лапшу про религию – бред полный. Стоит отдать этому шоу должное – никакой дурацкой бутафории в студии не было, никаких религиозных штучек, только минимализм и довольно строгая обстановка. Там поднимались темы морали и общества, а некоторые и вовсе больше напоминали сеанс у психотерапевта, чем проповедь. Тот проповедник был звездой, но что-то подсказывало Какузу, что не за религией люди его смотрели, а за интригой. Из-под капюшона плотного балахона виднелись красноватые глаза, а лицо скрывалось под маской. У него был приятный тихий голос, словно убаюкивающий и, как оказалось, фанатов у этого шоу было предостаточно. А потом оно вдруг закрылось. Осознание стрелой пронзает, Какузу округляет глаза. Рядом с ним сидит настоящая знаменитость, звезда практически мирового масштаба. Падшая звезда, чьего лица даже никто не знает… - Это было дурацкое шоу, я знаю, - усмехается Хидан, потирая замерзшие руки, - Но у меня была куча денег и поклонников, которые меня в лицо не знали, и я спокойно ходил по улицам. Очки только надевал. - Ты верил в то, что говорил? – Какузу наконец отмирает, замешательство отпускает его, но он все равно не мог перестать над этим думать. - Пф нет, конечно. У инвесторов была цель срубить на мне бабла, это не новость. Я пришел на пробы со своим другом, который хотел стать актером, а взяли меня, и все из-за глаз. Учитывая, что не проблема сделать искусственные глаза любого цвета, это казалось мне идиотизмом… Хидан вздыхает, поворачиваясь к огню. Отблески играют на его лице, он жмурится. Он достает сигарету, прикуривает и продолжает: - Я слышал, что создатель шоу был повернут на религии и считал проповедника, ну то есть меня, настоящим религиозным символом. Типа мессии. И то, что у меня необычные глаза от рождения – это знак божий. Хотя это обычная генетическая мутация… - Я не смотрел эту чушь. - Я бы тоже не смотрел, - хмыкает Хидан. - И как ты оказался здесь? – Какузу откидывается на спинку дивана и снова вытягивает ноги к огню. Он вдруг начал чувствовать себя странно уютно. Он совершенно не замечал, что эта горькая тоска отпустила его и ушла. Раньше ведь он никогда не пробовал говорить с людьми, когда чувствовал себя паршиво. - Создатель этой всей муры в конце концов ёбнулся. Он решил продемонстрировать, что я – сын Божий, только не предупредил об этом меня. Мне только сказали, что это будет выпуск в прямом эфире, вроде как, проба нового формата. В общем нагнали в студию зрителей, я, значит, вещаю, и тут на меня падает гребанный деревянный крест в три моих роста, который стоял за спиной. По задумке этого мудака, похоже, я должен был встать, развести руками и воскликнуть «Возрадуйтесь!», блядь. Хидан горько усмехается и тут же хмурится, стискивая зубы. Он перехватывает удивленный взгляд Какузу и пожимает плечами. - Я, разумеется, не встал и чуть не сдох там, потому что мне переломало ребра, а они пробили сердце и желудок. И печени досталось. Конечно, мне поставили это чертово новое сердце, заменили желудок и печень, даже ребра, тут же состригли за это все кучу денег в первый взнос. А я, когда вышел из больницы, пришел к этому гондону и прирезал его. Все деньги ушли, чтобы меня не посадили, только и о выплатах кредита за органы речи теперь не шло, и я свалил из города. Скитался, пока не нашел Итачи и это место. - Твоя история интереснее моей, - улыбается Какузу и салютует Хидану бутылкой коньяка. Хидан, фыркнув, выхватывает ее из рук Какузу и допивает то, что осталось, всего пара глотков. Он морщится и закрывает рот рукой, но все же, довольный собой, встает и выкидывает бутылку со всей силы куда-то в сторону леса. - Холодно уже, пойдем отсюда, - говорит он, спрятав руки в карманы. Он ботинком тыкает ботинок Какузу и, нахохлившись от прохладного воздуха, кивает головой в сторону костра, - Огонь потух почти. - Иди, - Какузу переплетает пальцы, пряча руки в рукавах куртки, - Плевать на холод. - Это самобичевание какое-то, - насмешливо говорит Хидан тут же, впрочем, стирая с лица улыбку. - Может и так. Пусть. До Хидана доходит, что стоит им перестать вести диалог, Какузу сразу мрачнеет. А уж сейчас, из-за хоть и небольшой, но все же бутылки коньяка, он начнет себя мысленно накручивать, и черт знает, к чему это приведет. Ему нельзя оставаться одному в таком состоянии и Хидан, почему-то чувствуя ответственность, решительно шагает назад к дивану и садится рядом. Он скрещивает ноги и прячет руки в карманы, конечно, ему холодно, но сейчас его это не сильно беспокоит. Бросив на Какузу краткий упрямый взгляд, он поворачивается к костру и наблюдает, как догорает последняя крупная деревяшка.