Смерть — это я

После произошедшего, ночной воздух вместе со своим леденящим кожу ливнем, обрущающимся с неистовой силой, казался мне одним из самых приятных вещей в мире: по крайней мере, я приравнял эти два понятия. До этого, я шагал по лестнице вниз не произнеся ни слова, задумываясь о сказанном мне Мун Чжо. На самом деле, мне хотелось забыться — стереть всё произошедшее, сегодняшний день, неделю, когда я прибыл в общежитие, из памяти и больше никогда не возвращаться к этому периоду. Казалось, что все его жертвы были ещё живы; как и все мои. Но времени вспять не повернешь, и остаётся лишь менять будущее так, чтобы впредь не жалеть о содеянном. Сожалел ли я об убийстве всех этих тварей? Адских, кровожадных, безжалостных тварей, которые заслуживают порицания? Мне следовало бы задуматься об этом. Я не чувствовал совести, раскаяния, жалости. Я уже ничего не чувствовал, ничего не понимал; исчез и мой гнев, спрятавшись в глубине души, словно зверь в тёмной пещере, готовый выпрыгнуть на любого, кто приблизится ближе дозволенного — переступит черту, ярко обозначенную мелом на асфальте. Я повернулся лицом к зданию: оглядел его величавую фигуру, сумрачную, синеватые очертания лестниц и дверей, ведущих туда, откуда мне не дозволено сбежать. Мне показались красивыми окна общежития, такие крохотные и еле заметные, что можно было подумать, что сооружение было построено и вовсе без них. Я, кажется, нашёл свою комнатушку — да, это была она, наверняка! Только я мог купить дешёвые ткани в супермаркете и использовать их вместо настоящих занавесок, ведь по ночам я мог часами созерцать блики за окнами. Приходилось выкручиваться, чтобы высыпаться. Эта комната была тесна, что ощущалось до полноты угнетающе, словно гроб, в крышку которого постепенно вбивают гвозди. Голые серые стены, без всякой шумоизоляция, тёмные пятна плесени, разбросанные по разным углам комнатки. Дже Хо как-то рассказывал, что общежитие было для него настоящим домом какое-то время, пока он не купил студию на удачно заработанные деньги. Там были друзья. А кто был мне другом? Мун Чжо? Я, по правде говоря, не знал ничего, не был уверен; я путался и мялся. Я наконец понял, что такое “ощущать мир неправильно” — для меня границы внешнего мира притупились, а, может, и вовсе исчезли, что я переставал оставаться здесь. Я всё также неотрывно следил за окном своей бывшей комнаты, как увидел там мелькнувший знакомый силуэт, затерявшийся в складках тюли. Я всегда вздрагивал, замечая его на улицах, в переулках, в коридорах — сейчас же, я как будто знал, что он будет именно там, дожидаясь, пока я подниму взор, пока увижу его, убеждая меня, что он не обманывал меня ранее. Он исчез, но также скоро появился рядом со мной. Мун Чжо обладал неплохим умением передвигаться бесшумно, благодаря чему, конечно, ему и удалось провернуть всё это с таким умением, равным мастерству. — Тебе не стоит разгуливать в таком виде, — растянув рот в едва нахальной улыбке, подобной Чеширскому коту из детской сказки, он указал на мою светлую футболку, успевшую промокнуть за время, пока я послушно дожидался его. На ней виднелась дюжина легко заметных кровавых пятен, что невольно вызвали бы неприятные вопросы у прохожих, кому пришлось бы ненароком повидаться с нами. Мун Чжо был расчётлив до ужаса и этот раз был не исключением: он протянул мне пакет, прежде вовсе скрытый, шелестящий на ветру, из которого выглядывал иссиня-чёрный лоскуток. — Надень это поверх. Я молча забрал у него вещь, развернул и вздернул бровь. В свёртке оказалась рубашка, аккуратно сложенная, разглаженная. Я представлял, что он возьмёт одну из моих вещей, толстовок, кофт — да чего угодно — оставленных в комнате, но я не припоминал, была ли подобная рубашка принадлежащей мне. В любом случае, мне не хватало сил задумываться. Я расправил рукава — большеваты, чуть длиннее кончиков пальцев (хотя, можно и закатать), но фасон должен был сесть вполне сносно. Неплохо. Только тогда я заметил того, чего не было до сегодняшнего дня — я и забыл об этом, в спешке, в раздумьях — на моё запястье была закреплена цепь, словно браслет, на цепи же зубы. Я рассматривал её, не выражая каких-либо эмоций. Я не мог забыть всего происходящего, хотя, на секунду, я замялся, путаясь в датах и событиях; казалось, что помнил я только то, как он неизменно глядел на меня, как холодный металл ощущался на пламенной коже. Это не так важно. Я, торопясь, спешно надел рубашку, застёгивал пуговицы, стараясь перегнать собственные возможности. Нам не следовало здесь долго задерживаться, вряд-ли что-либо пойдёт к лучшему, если мы останемся рядом с местом, где впоследствии найдётся пара-тройка тел. Я знал, что дожидается, в мёртвенном спокойствии, он только меня. Я не понимал, зачем. Со Мун Чжо был неизвестностью. — Лапуля, тебе к лицу смерть, — он говорил, по-обыкновению, странно, непонятно в моментах, когда я не был сосредоточен на его словах и репликах. Но, кажется, я начинал разбираться, даже не вникая в суть; он говорил моими мыслями. — Теперь же, пойдём дальше вместе, в мир, где я прежде не оставлю тебя. Я уберегу тебя. И я последовал за ним. Мы прошли в тёмный, забытый людьми проулок, опустевший, оставленный — лишь одни выцветшие кирпичные стены, нетронутые мусорные баки, вокруг же множество луж, разбросанных по асфальту, и ни одной камеры. Пару дней назад Мун Чжо нашёл меня где-то здесь, — или, быть может, в другом, до дрожи похожем проулке? — разбитым в клочья после драки. Тогда он меня собрал, склеил, дал шанс на жизнь. Но мне было страшно. Сейчас же, нет. — Тебе не интересно, куда мы направляемся? — Мун Чжо заметил, с каким безразличием я шагаю рядом. Я не хотел объяснять ему, что ещё чуть-чуть, и я упаду от усталости. Я отрицательно покачал головой, подняв подбородок в его сторону; Мун Чжо усмехнулся. — Жаль, ведь место поистине увлекающее, как и то, кому оно принадлежало. Ты устал? Мы скоро будем на месте. Вдалеке показался район в разы новее, нежели тот, из которого сбегали мы: улицы искрились светом фонарей, пестрели яркими вывесками, рекламными плакатами и прочим, но людей, как же странно, абсолютно не было. Сколько же времени? Неужели, все спрятались, уютно провалившись в сновидения, у себя в постелях, застеленных в опрятное бельё? Я и не помнил, как это ощущалось. Почему-то сейчас, мне хотелось вернуться домой, откуда я сбежал однажды. Не хочу вспоминать, никогда не буду. Забыть всегда проще, нежели помнить, пронося бремя. В моём родном городе мы жили в старом, наполовину разваленном, с незаконченным ремонтом домике, разделяя его на троих: я, мать и брат. Отца в моей жизни практически не было, он ушёл, забрав с собой возможность на лучшую жизнь, воспоминания, надежду; он забрал и всего меня. После этого мы жили кошмарно, так, как не живёт ни одна счастливая семья. Мать работала допоздна, убивая себя ради прокормления семьи хотя бы тем, на что хватало зарплаты. Откладывая деньги, чтобы позволить себе плату за налоги и прочую дребедень, мы ежедневно питались раменом, купленным несколькими пачками сразу на неделю. Я старался учиться безупречно, ведь образование — путь к богатству. Мать тоже одобряла мою страсть: так я смогу обеспечивать и её, и брата. Но я никогда не хотел этого. Почему отплачивать лучшим за худшее — нормальный исход событий?! В самом конце прежнего ада, а может, только в начале, я попал в Сеул, смог получить должность в офисе, трудился, ради встреч с Джи Ын. Сейчас же, это всё зря. Ничего впредь не имеет значения, всё уничтожено адским огнём. Стану ли я, спустя время, похожим на Мун Чжо? Или я уже он? Мы снова завернули за угол, когда впереди показалось такое же новое, рафинированное и масштабное здание, как и окружающие его вокруг. Они были тождественны, находящиеся на равных расстояниях друг от друга, казалось, измеренные линейкой до точности в миллиметрах. Я шумно вздохнул, поворачиваясь в сторону Мун Чжо, так ярко сверкающим ровной, до ужаса, улыбкой. Я был в этом месте всего раз. — Узнаёшь? Мне хотелось, чтобы это было не так, чтобы я не знал этого здания, его комнат, коридоров, лестничных площадок, по которым я проходил однажды, поднимая на себе хохочущего, кошмарно пьяного Дже Хо. Он сразу же отключился, только я успел его уложить в постель, смыв с себя тот образ шумного весельчака компании, который прежде рвался за всё новыми порциями соджу. Вместо всех возможных слов и реплик, я лишь тихо проговорил: — Как ты это сделал? — После похорон в квартиру планировала приехать его мать, чтобы забрать оставшиеся от него вещи, ведь, если он мёртв — имеют цену только они. Я получил её номер телефона, позвонил, притворившись работником кампании этого глупца, не умеющего вести разговоры с такими, как я. Она поверила моим россказням о том, что мне срочно нужно жильё, и, только погляди, — Мун Чжо засмеялся, достав из кармана брюк позвякивающую связку ключей с тёмно-синим ланъярдом, куда вместо бейджа была воздвигнута карта для входа, и показал мне. — Для остальных же, его квартира пустует. Меня это раззадорило тогда. Как мило, что подобное импульсивное, совершенно поверхностное убийство привело к подобной развязке, где ты оказался со мной. Мы остановились, едва доходя до подъезда. Мун Чжо напоминал мне змея, хитрого, непроницаемого, хладнокровного, того, у кого получалось из раза в раз проворачивать заранее написанные им же планы. Он умён. Мун Чжо действовал по собственным правилам, которым подчинялись все, даже не подозревая, что угодили в его сети. Мун Чжо открыл дверь, приложив карту к считывателю; прозвучал мелодичный звон, уведомляя, что замок разблокирован, и он придержал её, пропуская меня в освещённый продолговатыми лампами на потолке подъезд, совсем не похожий на тот, который я наблюдал всё это время: подъезд выглядел новым, современным, аккуратным. И никаких грязных граффити на облупленных стенах, к одной из которых Мун Чжо привстал спиной. Он знал, что я всё ещё помню путь в квартиру Дже Хо. Именно поэтому он решил лишь наблюдать за мной со стороны. Я пошёл дальше, к лестнице, нет, не чтобы подняться — я пошатнулся, рухнув на ступень. Инстинкт самосохранения сработал должным образом, не дав моему сознанию, хотевшему разбить всю жизнь во мне, одержать верх, и я придержался рукой за верхнюю ступень. Я зарылся головой в ладони, до сих пор покрытые их кровью. Уверен, эти следы не смоются с моей души никогда. — Что-то произошло, лапуля? — Мун Чжо подошёл ко мне: я чувствовал его взгляд на себе, словно тяжёлый медный крест. Найдутся ли те, кто ощущают это также, как и я? Или я являюсь единственным, кто понимает это всё? Я желал, чтобы не знал ничего. И я не ответил на вопрос Мун Чжо, но ему этого вовсе не требовалось. Он и так превосходно знал меня. Проходя мимо, поднимаясь на следующую лестничную площадку, он дотронулся кончиком пальца до моего плеча, возможно, это был жест, схожий с людскими объятиями, что обычно нежные, долгожданные, словно спасение, пришедшее в нужную минуту. Но это были другие, подобные Мун Чжо. Мне не хотелось разгадывать его замыслы, искать скрытый смысл — мне было просто безразлично. Я ощущал себя в другом пространстве, вселенной, с закрытыми глазами я мог вполне воссоздать эту картину. В последнее время я полюбил эту пустоту в своих ве́ках, она была источником сил, хотя в то же время с лёгкостью забирала их. Именно это я видел за мгновение перед очередным кошмаром, таким угнетающим, пугающим, ужасным. Но я всё ещё нахожусь здесь, в его реальности. Мун Чжо ушёл? Мне уже не слышались его шаги, но я точно знал, что он присутствует сейчас здесь, рядом со мной. Пусть так, если ему угодно. Я не хотел подниматься туда, это напомнило бы мне о многом мною утраченном, но что, если, я утратил и способность чувствовать? На похоронах Дже Хо, я вряд-ли испытывал сочувствия. Раньше меня интересовала судьба людей, окружавших меня — я боролся за неё также, как и за свою; я трудился для других, старался сделать их жизнь чуточку лучше, пытался помочь выкарабкаться из тех недр, в которых они увязли. А сейчас меня не волновало ничего. Почему же, когда мне нужна была опора, она так и не появилась?! Это было то, чего я желал в те моменты. Наверное, я сошёл с ума. Я мечтал увидеть перед собой протянутую руку, уверенную, непреломную, всесильную. Подняв голову, я увидел его ладонь.