Sanguine

Тасянь-Цзюнь каждый день приходил проведать маленького принца. Ему было немного неловко заявляться туда чаще всего только из желания погладить живот Чу Ваньнина, поэтому он всякий раз придумывал новые обязанности для своей наложницы. — Расчеши мне волосы, — время от времени приказывал он. После чего Тасянь-Цзюнь мог задремать на середине дела, уткнуться лицом в талию Чу Ваньнина и вдохнуть полной грудью аромат цветущего хайтана. — Я устал весь день разглядывать свитки. Почитай для меня вслух, — молвил он в иной день. Затем Тасянь-Цзюнь мог просто лежать, устроившись на коленях Чу Ваньнина, слушать его глубокий, ровный голос и ни о чем не думать. В другие же дни он говорил что-то вроде: — Императрица никогда не собирает волосы в хвост. Ты можешь взять эту заколку для волос. Заколка была украшена цветами хайтана, изготовленными из чистейшего белого нефрита. Чу Ваньнин прикоснулся к одному из них, прикрыв ресницы. Тасянь-Цзюнь знал, что не стоит ожидать каких-либо комментариев по поводу красоты изделия или щедрости Тасянь-Цзюня. На самом деле реакция Чу Ваньнина оказалась гораздо хуже, чем мог предположить Тасянь-Цзюнь. — Ты не должен приходить сюда так часто, — сказал Чу Ваньнин. Тасянь-Цзюнь на мгновение растерялся. Но потом пришел в ярость. — Кто ты такой, чтобы указывать мне, что я могу делать, а что нет? Достаточно и того, что Чу Ваньнин ничего не сказал о специально изготовленной для него заколке Тасянь-Цзюня. Но у него хватило наглости прогнать своего императора? Тасянь-Цзюнь уже было открыл рот, чтобы снова оскалиться на Чу Ваньнина. Но Чу Ваньнин опередил его. — Мо Жань, — тихо произнес Чу Ваньнин. Затем он извлек из своего рукава целый набор талисманов безмолвия и протянул их ему. — Прикрепи это на стены, — так же тихо попросил Чу Ваньнин. Тасянь-Цзюнь взглянул на них, убедился, что они вполне обычные, и сделал то, что сказал Чу Ваньнин. — В чем дело? — нахмурившись, спросил он. — Для тебя небезопасно так открыто благоволить этому ребенку, — пояснил Чу Ваньнин. — Ты должен стараться держаться от нас на расстоянии, иначе этому ребенку не позволят родиться. От этих слов у Тасянь-Цзюня пробежал холодок по коже. Его голос прозвучал неожиданно резко в ответ. — Что за чушь ты несешь? — Мо Жань. Подумай. Как убийцы могли подобраться так близко без сторонней помощи? Тасянь-Цзюнь ненавидел подобные заковыристые вопросы. Он поморщился и принялся ждать, когда Чу Ваньнин прояснит ситуацию. Чу Ваньнин тяжело выдохнул. — При твоем дворе есть две стороны. Те, кто верен твоему трону, и те, кто не верен. Те, кто не верен, помогали убийцам. Те, кто верен, твои сторонники, не хотят, чтобы ты потерял голову и утратил бдительность. Тасянь-Цзюнь пожал плечами. — Я найду и убью изменников. — А вторая проблема? — Это не проблема, — сказал Тасянь-Цзюнь, рассеянно оглаживая изгиб живота Чу Ваньнина. — Наследники для престола - это хорошо. Чу Ваньнин прикрыл глаза в разочаровании. Он схватил руку Тасянь-Цзюня, как будто намеревался отдернуть ее от своего тела. Тасянь-Цзюнь недовольно напрягся, но в итоге Чу Ваньнин лишь впился ногтями в кожу Тасянь-Цзюня. Тасянь-Цзюнь облегченно выдохнул. Он не возражал против крохотных коготков. — Да, — процедил Чу Ваньнин. — Если ты зачал бы их вместе со своей императрицей. Тасянь-Цзюнь постарался скрыть отвращение, которое он испытывал при мысли о рождении ребенка от Сун Цютун. — Не все ли равно, кто их носит? — Любой, кто верен тебе, знает, что ты меня ненавидишь. Его слова неприятно задели их обоих. Чу Ваньнин так и не разомкнул век, и Тасянь-Цзюнь позволил этим словам повиснуть в воздухе, подобно дымке благовоний. — И несмотря на это, ты благоволишь этому ребенку, в то время как императрица до сих пор без детей. Как твои сторонники должны это понять? — Мне плевать, — сказал Тасянь-Цзюнь. — Я уверен, что императрице нет. — Ты обвиняешь мою императрицу в заговоре против меня? — Напротив, — возразил Чу Ваньнин, открывая глаза и обнажая свой необычайно тусклый, пустой взгляд. — Если ей удастся стать единственной матерью твоих детей, то это значительно упрочит твое место на троне. Тасянь-Цзюня не заботила никакая мнимая угроза: он знал, что в состоянии подавить любое восстание. Чу Ваньнина защищали его самые верные стражники, лекарь, которому он сам доверял, и указ Тасянь-Цзюня о том, что никто не может причинить ему вред, кроме него самого. Однако его обеспокоило измученное, отрешенное выражение на лице Чу Ваньнина. Это выражение просто не подходило Чу Ваньнину. Его глаза полыхали и были острыми, подобно клинку, даже в самом безнадежном, самом разбитом состоянии. Тасянь-Цзюнь понял, что все, чего он сейчас хочет - это затащить Чу Ваньнина в постель, чтобы они оба могли отдохнуть и перестать говорить на эту утомительную тему. — Я доходчиво разъясню ей свои намерения. Она знает, что будет, если переступит черту, — заверил его Тасянь-Цзюнь, подхватил наложника на руки и отнес в постель. Чу Ваньнин побледнел и стал вырываться. — Не надо. Если она будет знать, что заведомо проиграла, тогда... — Я более не намерен обсуждать это, — сказал он, легким мановением руки уничтожая талисманы. Чу Ваньнин затихнул, как и предполагал Тасянь-Цзюнь. Он не был так покладист в чем-то, что означало бы присоединиться к нему в постели, но у Тасянь-Цзюня была богатая практика борьбы с подобным сопротивлением. Тасянь-Цзюнь хотел, чтобы Чу Ваньнин был рядом. Хотел ли Чу Ваньнин быть с ним или нет, не имело значения.