Монета падает на ребро

Шум со стороны экрана оглушающе гремел на половину еле заполненной улицы, заставив Хинату резко остановиться посередине пути и обернуться на него с любопытством. На большом экране чуть ли не с самого Хинату размером быстро перемещались маленькие фигурки — туда и обратно и куда-то еще, суетились, выглядя такими крохотными и такими молчащими на фоне гремящих трибун, кусок которых захватывала камера. Картина, поначалу кажущаяся смешанной дикой стихией, постепенно обретала все большую завораживающую четкость, притягивая все внимание, пока... Он неверяще распахнул глаза в следующую секунду, резко выдыхая — потому что маленький игрок на экране взлетел. Он был выше остальных, он был над ними всеми, и казалось — ничто не могло остановить его сейчас, ничто и никто. Будто за спиной его были крылья, прорвавшиеся сквозь футболку с номером десять, выросшие прямо из лопаток, огромные черные крылья, оторвавшие его ноги от земли и поднявшие в воздух, выше и выше, к сияющим, слепящим лампам под самым потолком. “Маленький гигант из волейбольной команды старшей школы Карасуно пробивает блок, — жизнерадостно звучал голос диктора на грани восприятия, пока Хината не мог оторвать взгляд от экрана, где игрок уже приземлился на площадку и его окружила команда, — и полностью оправдывает звание аса!” — Карасуно? Из города неподалеку, да? Впечатляюще, — мужчина рядом подал голос живо, с явным пониманием дела наблюдая за происходящим. Хината прислушался краем уха, но все еще не отрывая взгляда от экрана — и ему казалось, он может видеть, как с плеч десятого номера на блестящий пол далекого зала падают черные перья... Резко встряхнув головой, он заставил себя вернуть внимание игре — и восхищенно замер второй раз, чувствуя, как с каждой секундой наблюдения он все больше видит… как хаос будто бы случайного мгновенного действия превращается в поразительную организованность шести человек на половине площадки, как движение одного перерастает в действие другого, как видение неконтролируемой скорости переходит в профессиональную работу единого целого. Широко распахнув глаза и не находя в себе сил оторваться, Шоё осознал с неожиданной четкостью: крылья за спиной десятого номера — это его команда. Команда Карасуно! Рядом раздался легкий взвизг тормозящего велосипеда, и на плечо резко приземлилась чужая рука: — Хината! Давай скорее, иначе старшие займут площадку! — Изуми нетерпеливо потянул его за собой, и Хинате не осталось ничего иного, кроме как последовать за ним, прокручивая педали велосипеда. В голове, абсурдно и неправильно вытеснив все остальное, осталась лишь одна мысль: волейбольная команда старшей школы Карасуно. Он должен попасть туда! Восхищенно улыбнувшись своим планам, Хината резко налег на велосипед. — Изуми, подожди меня!

***

— Я единственный член клуба? — Хината неверяще смотрел на учителя перед собой, стискивая пальцы на лямках рюкзака. Не то чтобы он надеялся, что исполнить свое внезапное желание будет так просто, но наткнуться на препятствие с самого начала — это было до ужаса неприятно. — Да интересующихся последние годы и не было как-то много, вот в конце концов все и… — учитель даже не договорил, просто пожав плечами. — Это и не команда уже, так... кружок по интересам, — он впервые с начала разговора перевел взгляд на Хинату, немного потерянно смотрящего перед собой. — Ну так что, куда подашь заявку? Может, устроит женская волейбольная команда? Там много участниц... Хината буквально перебил его, вспыхивая упрямым румянцем: — Нет! — его голос прозвучал на всю учительскую, заставив окружающих недоуменно обратить на них внимание. — Неважно, значит, буду единственным членом клуба! Я стану маленьким гигантом в любом случае! — он вскинул кулак, не обращая внимания на добродушную, несмотря на непонимание, усмешку учителя. Его записали. Он действительно оказался единственным членом клуба — и направить его или поддержать было некому. Так что он учился сам, постепенно, с упорством, удивительным для кого-то, только-только вступившего в юношеский возраст. В библиотеке оказалось правда много информации — и не только заумные формулы математики и скучные определения для уроков длиной в несколько строк, но и что-то гораздо более важное и интересное: классификация игроков, классические розыгрыши, пояснения к терминам, доскональные правила матчей. Хината не был любителем чтения — живое общение всегда было ему дороже, слышать человека напротив — это ли не удовольствие? Но когда рядом не оказалось никого, способного ему помочь, а огонь в груди при одной мысли об игре разгорался с каждым месяцем все сильнее, сухие строки старых книг неизбежно стали близкими друзьями. — Побросай мне, Кодзи-кун! Конечно, если только не учитывать живых, взаправдашних друзей. Даже во множественном числе! Хината не смог бы сказать, когда именно они внезапно стали дружить втроем, это просто внезапно произошло, и он весьма нескоро задумался о том, как круто изменилась его жизнь. С Изуми, Изуми Юкитакой, он познакомился еще в первый же день средней школы — их парты были расположены рядом. И когда Хината, пылавший желанием завести друзей, выпрямлялся после приветственного поклона и врезался лбом ему прямо в нос — между ними определенно что-то появилось. Хотя слишком шумный, слишком рыжий, слишком активный ребенок привлекал чересчур много внимания и выглядел слишком глупо для уже считающих себя взрослыми двенадцатилеток… даже осознавая все это, Хината не мог не загораться лампочкой при одном виде Изуми. Изуми, честь ему и хвала, лампочку тушить вовсе не спешил. Что бы Хината не придумывал себе про непривлекательность в порывах детского смущения — Изуми, полный такой же как у Шоё детской настойчивости и зацикленности, сразу решил, что приложит все усилия, чтобы стать ему другом, потому что… Потому что Хината очень шумный, очень рыжий и очень активный. Потому что Хината врезался ему лбом в нос, попытавшись с энтузиазмом повторить “взрослый” поклон приветствия — первым подступившись к Изуми, который от неловкости первого дня средней школы уткнулся в учебник по математике, будто это была самая интересная вещь на свете… Изуми ненавидел математику — Хината, как оказалось позже, тоже. Изуми мудро решил, что они соулмейты. Не то чтобы это не было очевидно еще до того момента, когда они разобрались с отношением к математике... Но на самом деле, даже если бы они были вовсе не соулмейтами — Изуми плевать. Хината был его лучшим другом! Был тем, кто исправил его первый день в средней школе с одного из дурацких на самый лучший день в году: то, что началось с непривычной формы, шумного класса и дурацкого учебника по математике, продолжилось самыми вкусными онигири на свете, которыми угостил его Хината, предложенной рукой на поле, когда он упал и чуть не до крови разбил коленки, пластырями с динозаврами и разделенным на двоих зонтиком по возвращении домой. Может быть Хината мог лишь догадываться, что именно стало началом и залогом их дружбы на протяжении долгих трех лет — кроме, разумеется, чуть не разбитых носа и лба, — но Изуми знал точно. Поэтому, когда спустя пару месяцев после начала учебы Хината со счастливым изумлением осознал изменившуюся реальность — Изуми уже успел устроиться в ней со всеми удобствами; все-таки в чем-то с Шоё они действительно различались. И если скорость осознания их дружбы была первым “чем-то”, то скорость принятия их дружбы с Кодзи — вторым. Потому что не то чтобы футбольная и баскетбольная команда ладили. Никто не знал, с каких пор это повелось, но конкретно в их школе это было притчей во языцех — то, насколько эти две сборные терпеть друг друга не могли. А самым легендарным, конечно, была неприязнь между капитанами — казалась, она передавалась по наследству, вместе с номером на форме и ответственностью. И постепенно, от старших, неприязнью заражались и младшие. Так что, когда в конце третьего месяца Хината притащил за собой на обед младшего из футбольной команды, взъерошенного темноволосого коротышку с дурацкой — Изуми никогда не признается в некоторой предвзятости, она действительно по-дурацки звучит и пишется — фамилией Кодзи, в Изуми, с трудом пробившимся в баскетбольную команду, как никогда раньше взыграла командная солидарность. Хината, конечно, не понял. Изуми даже не надеялся, если честно — Шоё был так повернут на волейболе с тех пор, как случайно увидел матч Карасуно, что существование других видов спорта в какой-то момент, видимо, стало для него мифом из разряда греческих богов. В тот раз, когда он притащил Кодзи, он даже не знал, что тот был из футбольной команды! А на закономерный вопрос, что здесь делает этот… этот, Хината сообщил, что он из своего ангельского милосердия подобрал его на первом этаже, где тот неприкаянно бродил, жалобным взглядом вымаливая что-нибудь из еды, потому что по природной глупости забыл дома бенто, так что Шоё, ведомый своим обычным характером “найди-и-пригрей”, просто не смог отказать этому маленькому куску идиота. Это интерпретация Изуми на тот момент, конечно, и исключительно мысленная; Хината просто сказал, что тот забыл бенто, а он всегда готов поделиться — так что обедать они сели втроем. Изуми отодвинулся от Кодзи настолько далеко, насколько возможно — Хината почти всерьез начал беспокоиться, что тот свалится с крыши в конце концов. Кодзи спросил, все ли из баскетбольной команды такие неуклюжие младенцы, что чуть что валятся с крыш, которые размером с гребаный стадион. Изуми вежливо уточнил, является ли доброжелательность к окружающим смертным грехом в глазах всех из футбольной команды. Кодзи ответил, что если бы рай и ад существовали, то он бы стал грешником специально, лишь бы не проводить вечность с маменькиным сынком в раю. Изуми в сторону прошептал, что Кодзи не надо было бы и стараться. Хината треснул палочками по лбу им обоим и попросил прекратить, потому что он хотел успеть потренироваться с ними обоими на общем поле после обеда, раз уж они собрались. Изуми на мгновение замер и бросил взгляд на Кодзи. Тот посмотрел на него в ответ — с такой мрачностью в глазах, что захотелось отползти еще подальше. Но там действительно был уже край крыши, а падать из-за этого придурка Изуми не собирался. — Не думаю, что получится, извини, — быстро проговорил он в конце концов на вопрос Шоё. Через две минуты он уже прикончил свою порцию, а через три исчез за дверью, ведущей вниз. Хината растерянно сунул в рот рис и молча с мольбой уставился на Кодзи — так что не то чтобы у последнего была хотя бы иллюзия выбора. Иллюзии не было и потом, когда Кодзи пришел на обед и в следующие разы, а Изуми отказался от игры снова. И еще раз. А потом не пришел к ним на крышу в обеденный перерыв вовсе. — Он учится, — неловко ответил Хината на вопрос Кодзи. — Разбирает последнюю тему по математике. Не думаю, что стоит отвлекать его. — Шоё взъерошил рыжие вихры волос и уткнулся в бенто, задумчивый и растерянный больше обычного. Так что, когда Изуми на следующий день снова остался в классе, уткнувшись в учебник с дурацкой математикой под странными внимательными взглядами одноклассников, Хината не появился. И на другой день. А на третий вместо него пришел Кодзи — вытянул за шкирку из-за парты на одной из перемен, нашел пустой коридор, толкнул к стене и уставился таким злым взглядом, что Изуми автоматически сжал кулаки, готовый хотя бы попробовать отбиться от этого ненормального из футбольной команды. — Перестань корчить из себя непонятного кого, — тихо проговорил ненормальный из футбольной команды. — Ты баскетболист, конечно, что автоматически означает — придурок, но я не думал, что настолько. — Не тебе говорить. — Изуми почувствовал, как краснеют кончики ушей: не было понятно, от злости или от смущения. От того и другого, наверное, но тогда вопрос — от чего больше? — Хината тебя ценит, дурак. — Кодзи сжал кулаки в ответ, но руки даже не попробовал поднять — так и смотрел, сверля злым взглядом. — Прекрати игнорировать его. Или только что не по тебе — сразу в кусты? — Да что бы ты понимал, — выплюнул Изуми, чувствуя, как злости становится больше, чем смущения, в десятки раз. — Сам пристроился к нему, довольный, чего тебе в своей сборной не сиделось? Вы все на своем футболе повернутые, чего тогда к Хинате пристаешь? — Ты идиот, да? — Кодзи покрутил головой в немом злом изумлении. — Ревнуешь, что ли? Прекрати вести себя как ребенок. Если он твой лучший друг, так будь лучшим другом для него, а не прячься по углам, рыдая в платочек, потому что он посмотрел на кого-то кроме тебя. Что за детский сад? — При чем тут ревно… — Изуми оборвал на половине слова сам себя и выдохнул внезапно: зло, но в попытке успокоиться. Отвернулся в сторону, хотя кожей — все еще ощущал яростный чужой взгляд. — С чего ты лезешь вообще ко мне? Уйди. — Он сделал несколько шагов к выходу из пустого коридора, грубо задев плечо Кодзи. — Он мне помог, — холодно проговорили ему в спину. — Не просто обед, — резкий выдох, — я не то чтобы популярная личность среди других новичков. Он ввязался куда не надо, но сделал это из желания помочь. Изуми замер на мгновение и все же развернулся, чтобы с угрюмостью взглянуть на Кодзи — теперь последний упрямо отвернулся. — Хината может, — проговорил спустя секунду Изуми. — Тебе все равно нельзя к нему приставать. — Во-первых, не твое дело, — Кодзи тут же уставился на него в ответ вновь. Казалось, он сам не до конца понимал, что здесь делает, но слова его почему-то от этого ощущения менее колкими для Изуми не становились. — Во-вторых, Хината сам этого хочет, я бы не стал ему надоедать. В-третьих — не твое гребаное дело! Ты вообще его кинул, как только он на меня посмотрел дольше трех секунд, не тебе говорить. — Не выражайся. — Изуми огляделся быстро, но в коридоре и рядом все еще никого не было. — Я не ревную, просто ты… — он замялся на мгновение, — моей команде не понравится, если я буду ошиваться с тобой, даже если мы не дружим. А Хината предпочел тебя. Я тоже не буду ему надоедать. На минуту в коридоре воцарилась тишина. Изуми с колотящимся сердцем смотрел в окно, на стены, в пол, лишь бы не на человека напротив, ясно осознавая, что его причина игнорировать Хинату после произнесения вслух окончательно потеряла всю силу. Он сжал кулак, чуть не царапая кожу ногтями — дурацкая школа, дурацкая дружба, дурацкая ситуация!.. Когда он нашел в себе силы в этом молчании поднять взгляд, Кодзи все еще пялился на него: изумление в его глазах медленно переросло в скептицизм. — Ты даже не выдумал это, — внезапно произнес он, — ты серьезен. Такую тупую причину кинуть кого-то не выдумать. — Я знаю, что это тупо. — Изуми дернул плечом. — Но когда тебя игнорирует вся команда — это вообще-то не так просто... тебе не понять. Кодзи странно на него взглянул. Изуми посмотрел на него еще раз — и внезапно замер: в странной скованной позе, с расширившимися глазами. — О, — проговорил медленно он, — ты понимаешь. — Ты что, думаешь, после того как Хината заступился — они меня приняли как родного? — с кривой ухмылкой задал риторический вопрос Кодзи. — Меня не выкинули из-за ссор с одногодками только благодаря тренеру. Он сказал, что сделает из меня приличного молодого человека — но ему просто нужна моя скорость. Эти идиоты, младшие моего набора, не заслуживают даже на поле выйти со старшими. Меня терпят только из-за того, что я чего-то стою в матчах и могу помочь на тренировках. — Ты хорошо играешь? — спустя полминуты пробормотал Изуми с пустым взглядом. — Мой старший брат натаскал меня, прежде чем свалил в университет. — У тебя есть старший брат… Кодзи с насмешкой взглянул на находящегося в прострации Изуми и вытащил телефон из кармана, чтобы проверить время. — Звонок будет через полминуты. Мне без разницы, боишься ты команды, кидаешь друзей или ненавидишь меня, но если у тебя есть хоть капля совести, то подойди к Хинате и скажи ему все прямо. Он твое расписание наизусть выучил, когда пытался найти в начале недели, ты знаешь? Он медленно подошел и остановился перед самым лицом Изуми. Последний был выше — на несколько сантиметров, но Кодзи было без разницы. Уставившись прямо в глаза, он ткнул пальцем ему в грудь, чуть не заставив отшатнуться, и медленно произнес: — Даже не надейся, что я уйду. Хината заслуживает хотя бы одного друга, который не будет его кидать из-за кого-то другого. И он сделал для меня достаточно, и… его самого достаточно, так что даже не думай, что можешь просто заставить меня пожалеть тебя и уйти от него. Убрав руку, Кодзи медленно обошел Изуми и вышел из коридора. Через несколько секунд прозвенел звонок на следующий урок. Математика. *** Математика, конечно, поставила точку... Заставила врезаться в реальность так сильно, как могла, напомнила о вещах, которые забывать было нельзя, но почему-то именно их было забыть легко. За тот урок Изуми словил два замечания и первую в средней школе запись о поведении для родителей. Поставила точку — в глупом игнорировании Изуми существования Хинаты, в наследственной неприязни Изуми и Кодзи... а еще точку в возможности хороших отношениях с одноклассниками. — Вы знаете, что это не обязательно? — поинтересовался Хината, отбивая очередной мяч, который в итоге ускакал куда-то в сторону. — Что именно? — Изуми непонимающе нахмурился, глядя на него, а через секунду со вздохом поплелся за мячом. Шоё проводил его взглядом, выглядя не менее растерянно. — Это, — наконец сказал он. Кодзи, сидящий прямо на асфальте неподалеку прислонившись к стене здания, громко и выразительно фыркнул. Хината стал выглядеть еще растеряннее и несчастнее. — Я не знал, что все так серьезно между вами, ребята. — Да ну? — Кодзи фыркнул еще раз. — Не понимаю, как я не заметил этого изначально, но ты явно пытался нас сдружить. — Я просто подумал, что было бы неплохо проводить время вместе, — пожал плечами Хината, отбивая мяч с подачи вернувшегося Изуми. — Вы были немного хмурые в тот раз, но я разбил Изуми нос на первой встрече и врезался в тебя сначала, и ваша хмурость по сравнению с этим и рядом не стояла. И я не думал, что кто-то может не дружить настолько сильно, как ваши команды. — Да, пожалуй, разбитые яйца на моей голове — это был перебор, — без энтузиазма подтвердил Кодзи. — Но поверь, это не так уж страшно. Моя младшая сестра размазывает по мне свой завтрак и слюни каждое утро… Мама говорит, что это незабываемый опыт, за который я буду благодарен в будущем. — Он проговорил последнюю фразу тонким нравоучительным голосом, явно пытаясь повторить тон матери. Изуми чуть слышно прыснул со смеху, услышав его голос, еле успев отбить мяч. Хината внезапно неуловимо поморщился. — Ты знаешь, что я имею в виду другое. Конечно, они знали. И Изуми, и Кодзи — может быть, лучше самого Хинаты. В конце концов, Шоё сталкивался с этим только в классах, а они — еще и на тренировочных площадках. Впрочем, после той дурацкой перемены перед математикой ни один не пожелал отступать; сначала — больше из принципа. Изуми на следующее утро не смог проигнорировать робкую улыбку Шоё, Кодзи же с самого начала предпочел эту улыбку чужим клыкам. После, конечно, этот принцип сменился совсем другими вещами, но даже перед тем, как они успели это осознать... Чужие клыки стачивались об их детское, отчаянное, глупое, смелое упорство — в конце концов, чтобы в твоей сумке оказались разбитыми сырые яйца, нужно, чтобы перед этим они проделали огромный путь. Упорство растет из глубины души, из отчаянной храбрости, из силы воли и неумолимой симпатии. Клыки детских сумерек вокруг росли из ревности, бессильной злости и рук старших, что мимоходом трепали загривки. Молочные клыки хрустели о чужое упорство, когда ни Изуми, ни Кодзи уйти из команд или от Шоё не пожелали — продолжали появляться на всех тренировках, тренеров слушаться от и до, выкладываться больше, чем на сто процентов. Молочные клыки потрескивали под давлением, когда на разбитые яйца Кодзи ответил склизкой детской овсянкой — и Изуми из-за его плеча не сдержал смеха в ответ на взгляды. Молочные клыки сломались отчетливо громко, когда семпаи на очередном собрании отнюдь не внезапно резко потребовали соблюдения командной поддержки даже у младших. Молочные клыки пропали так же, как молочный туман, когда Кодзи лениво пожал плечами на факт того, что следующие тренировки он все проведет с младшими, подтягивая их до своего уровня. Изуми, перенимая привычки ненормального футболиста, только фыркнул в ответ на почти идентичную новость у себя в команде. Молочные клыки были только молочными клыками, и даже если бы у них была сила оставить шрамы — Изуми и Кодзи бы стояли на своем. Из принципа… и не только. Потому что сырые яйца, прокисшее молоко, злые языки и подножки они обменивали на что-то получше. Гораздо лучше. На следующий день после первой испорченной сумки Хината принес с собой дополнительные бенто — сказал, мама чуть не расплакалась от счастья, услышав про новых друзей, и помогала готовить. — Правда, — добавил он чуть тише, но с еще более широкой улыбкой, — ингредиентов она испортила больше, чем смогла приспособить. Но получилось все равно вкусно. Надеюсь, вам понравится. И эй, Изуми, у тебя апельсиновый сок? — Да, — Изуми скосил взгляд на упаковку в руках. — Хочешь? — У меня яблочный. Давай поменяемся, — он, не дожидаясь ответа, сунул в руки свою упаковку, забрав апельсиновый сок себе. — Ты же не против яблок? — Обожаю их. — Изуми подтянул одно бенто к себе. — Моя... подруга из прошлого города прислала целый ящик. Хотите, сделаем пирог? Мама на выходных в командировке. Не то чтобы у них мелькнула даже мысль отказаться. Так что те выходные они провели вместе; вместе приготовили пирог, испачкав кухню мукой сверху донизу, смеясь до колик в животе. А на следующие выходные вместе остались в школе на отработку — за разбитое окно первого этажа, потому что Хината настолько измотал Изуми, что тот просто не смог подать мяч нормально в очередной раз. И уроки по математике они тоже догоняли вместе — временами больше переговариваясь о глупостях, чем на самом деле учась. А ближе к середине лета Хината обнаружил, что в календаре теперь — все матчи Изуми и Кодзи самым ярким красным цветом отмечены на месяц вперед. *** — Изуми-кун, еще раз! — Шоё поднялся с асфальта, на который успел приземлиться, отбивая подачу. На коленях — привычные ссадины, потому что даже школьная форма не спасет, если падаешь ты каждый день, да с таким упорством, будто это цель жизни, не меньше. Шесть месяцев непрерывного увлечения волейболом — мама уже даже перестала считать это очередной блажью детского непостоянства. — Знаете, Иноэ, этот ребенок меня с ума сведет, — жаловалась она в начале учебного года вырвавшемуся к ним на выходные знакомому из старого города. — В начальной школе-то, вы знаете, мы с другими вещами разбирались, так он, видимо, сейчас решил все детское нагнать. Носится с утра до вечера где-то, даже книжки притащил о своем волейболе. Я и не против, но что если учеба пострадает от этого его увлечения? — Понимаешь, Комацу, — продолжила Эйко диалог по телефону, открывая дверь сыну, вернувшемуся с учебы — пошел третий месяц весны, — не успеваю уже форму ему менять, ребенок весь, весь в царапинах и синяках своих! Хината разулся, и на цыпочках попытался прокрасться мимо, внимательно прислушиваясь к матери. — Эй, глупыш! — Эйко окликнула его, не поворачиваясь. — Еда на кухне, я разогрела как раз. И понимаешь, Комацу, — вернулась она к разговору, пока Хината молча прошмыгнул мимо к столу, — я и не против, но вот недавно совсем стекло разбил! А если бы поранился? Что эти дети в этих своих играх находят, они ведь уже в средней школе… — Видите ли, Куросава-сан, — вздохнула Эйко, наливая чай гостю; на пороге уже осень, — он ведь знает об этом больше, чем, наверное, сам создатель волейбола. Болтает все время о знаках своих, подачах и приемах… и о Карасуно. Мы ведь сменили город не так давно, а он снова говорит о другой школе. Я все понимаю, он такой серьезный сейчас, знаете? Но старшая школа… он уже хочет в это Карасуно. Это ведь не так близко, а он такой упорный, что не удивлюсь, если он и в следующие года не сдастся, сами знаете, какой он. — Ма-ам, — протянул Хината, спрыгивая с лестницы и заглядывая на кухню. — Ну ты что, это же просто школа. Там не так уж далеко, возьму велик, ничего страшного. Здравствуйте, сенсей! Куросава кивнул с еле заметной улыбкой на губах, Эйко — вздохнула. Хината поджал губы. Наверное, это была единственная вещь, на которой он настаивал с таким невыносимым упорством. Может быть, даже немного осознанно — уступал везде, где можно, но на волейболе и Карасуно, несмотря на то, что шел только первый год средней школы, стоял так, будто ступит он шаг в сторону — и под ногами возникнет пропасть. Не то чтобы это была худшая стратегия: Эйко постепенно сдавала позиции, скептицизм в ней таял, что снег по весне. Хината с оптимизмом рассчитывал — к концу третьего года она его самого в Карасуно потащит, лишь бы он успокоился. — Она не против, — пожал он плечами на вопрос Харады-сенсея о матери. — Думаю, она просто устала уже слушать от меня об этом. Я даже из библиотеки книги специально брал на дом, хотя читаю вообще-то в школе. — А если бы она была против, передумал бы? — рассеянно спросил сенсей, перебирая бумаги перед собой. Хината замолчал внезапно, уткнувшись взглядом в пол. Харада поднял голову: — Серьезно? — Ну, — передернул плечами Шоё, — думать слишком много вредно. Я даже Изуми с Кодзи переубедил, а они ведь вообще в волейболе не разбираются. Эти двое определенно были не менее упорные, чем Эйко, которая побаивалась любых изменений в сыне, тем более таких масштабных, как всеохватывающая повернутость на спорте. Не менее упорные — но и Хината в этом не уступал. Тем более они, конечно, часто возражали, но от просьб помочь отказывались весьма редко. Сначала упорно же не понимали — как можно настолько увлечься чем-то, игнорируя все неподходящие условия? Отсутствие людей, разделяющих его увлечение, сказывалось не столько на наличии понимания — хотя и это тоже! — сколько на простейшем недостатке информации в первую очередь. Хината буквально по учебникам отыскивал приемы, вычитывал все, что мог найти… Ками-сама, Хината — и учебники! Уже этого хватало, чтобы недоверчиво качать головой и удивляться. Но в конце концов — только Шоё не говорите! — им хватило всего лишь пары раз увидеть его в деле. Было ли то талантом, текущим по его крови, излишним упрямством — до сбитых коленок и исцарапанных ладоней — простейшим обучением, может быть всего-то удачей, выглядывающей из-за угла — но Хината совершенствовался… по крайней мере, пока не уперся макушкой в потолок. Со стенкой особо не поиграешь — даже если временами стенка обращается в двух лучших друзей, оставляющих собственные дела после фразы “Прошу, побросай мне!”. Они, казалось, выучили ее наизусть. Это было его огнем, текущим по жилам, и спустя пару месяцев вместе они бы не смогли разделить слова “Хината” и “волейбол” на две части. Точно так же, как они тренировались после всех изматывающих уроков, несмотря на первичную неприязнь команды, точно так же Хината бросался отбивать мяч каждую выловленную секунду. Проблема была в том, что у него не было даже команды, вообще. И чем больше проходило времени, тем сильнее это было заметно — и в чем-то это даже заставляло расти самих Изуми и Кодзи. Во всех планах. Нельзя было не ценить команду, которая была каждый день рядом с ними: даже если сначала они не были идеальны — что уж там, даже если сначала они были полными придурками, спустя несколько месяцев тренировок их поведение стало не сном, но чем-то прошлым, чем можно было поступиться ради результата. Хинате мириться было не с кем — ему и ссориться было невозможно. Нельзя было не ценить своих семпаев, за шкирку вытягивающих их из каждой передряги, вбивающих им в голову каждую базовую основу снова и снова, пока они не поняли бы ее идеально, семпаев, которые не могли контролировать все, но хотя бы пытались это делать. Нельзя было не ценить своих сенсеев, делающих для них столько, сколько представить было невозможно их детскими разумами. Нельзя было игнорировать домашние бенто со старательно выведенными рисунками и маленькими записками от их родителей. Нельзя было промолчать в ответ на неумолимую статистику — каждый раз на каждом матче у Изуми и Кодзи был как минимум один человек за спиной, громче всех кричащий слова поддержки. Каждый день у них был тот, кто мог своей улыбкой расцветить все чертово пасмурное небо. Нельзя было не ценить этого, видя, что Хината всего этого не имеет, но продолжает улыбаться, находя плюсы в том, что они временами даже просто разглядеть не могли. И они пробовали, пробовали сделать ради него хотя бы часть того, что он им давал, в ответ, — потому что этот человек заслуживал того, чтобы пасмурное небо раскрашивалось только лишь ради него. Первый раз, когда Изуми подрался, был тем случаем, когда один из одноклассников рассмеялся, говоря, что Хината бесполезен — даже домашку не списать, он ведь никчемен в учебе! “Маленький рыжий идиот”. Ссадины тот человек потом прятал под пластырями две недели. Изуми отстранили на три дня — и он не жалел ни об одной секунде. Может быть, только о том, что не ударил сильнее. Первый раз, когда Кодзи расплакался, был после первого, хотя и тренировочного проигранного матча — на плече Хинаты. Шоё сжимал его крепко в объятьях и молчал ровно три минуты сорок шесть секунд — хотя никто не засекал в тот момент точно, а те три с лишним минуты для них самих растянулись в бесконечность. А потом Хината заговорил и не умолкал, пока Кодзи не улыбнулся вновь. После того дня он тренировался только упорнее — потому что дотянуться до вершины гораздо легче, зная, что есть люди, которые не оставят тебя одного даже на дне. А первый раз, когда Хината доверил кому-то свою тайну в этом городе, был день в конце первого же года обучения в средней школе, наедине с ними двумя. — Мама говорит, у моего дедушки запах был похожим. — Изуми лениво перемешивал рис в коробочке. — Вроде как это может быть наследственным… Но даже если нет — это ведь круто в любом случае, да? Как будто я правда часть чего-то… — он поводил палочками в воздухе, — чего-то очень большого. Странно звучит. — Он смущенно рассмеялся. Хината незаметно повел носом, втайне испытывая странное ощущение умиротворения. Двенадцатилетие — возраст открытия сущности, но точное время у каждого было своим. У Изуми и Кодзи это время настало совсем близко — после выходных они оба вернулись с запахами. У Изуми — мягкий молочный аромат, тягучий мед и нотки сирени. Комплексные запахи чаще всего более схожи, в них сложно распознать что-то четко и сразу, но Изуми выделяется, и — Шоё незаметно даже для себя зажмурился с улыбкой на губах на секунду — он пахнет потрясающе. Запах у него консистенцией похож то ли на молоко, то ли на туман, то ли на что-то между, и смесь сладости меда и легкости сирени придает этому полноценность, завершенность и глубину. Шоё думает — Изуми пахнет как детство и искренность. Ему идет. Кодзи пахнет черникой — россыпью темных ягод по ладоням, — кардамоном и корицей. Шоё вспоминаются сладкие печенья с каплями горчинки, и он удивляется который раз — как могут запахи так человека дополнять? Если бы сейчас ему предложили убрать все, связанное со вторичным полом, Хината, не дай боже, отказался бы. Потому что Кодзи пахнет рассыпчатым черничным печеньем, и кардамон с корицей так отпечатываются на кончике языка, что тянет облизаться и не отходить никуда. — Хината, не волнуйся, может быть, запах проснется позже! — Изуми поднял на него взгляд. — Даже если не проснется — не страшно. — Кодзи фыркнул, выпрямляя ноги и сильнее облокачиваясь на стену. — Вся эта история со вторичным полом та еще ерунда бессмысленная. — Не говори так. — Голос Изуми сквозил укоризной. — Это все-таки… не знаю, — он дернул плечом, — взросление как будто. Мама меня даже поздравила с утра. Но да, Шоё, даже если ты бета, это не плохо. Мама говорит, беты по-своему особенные, хоть у них и нет запаха… — Я омега, — сорвалось с губ у Хинаты, сорвалось раньше, чем он успел полностью осознать, что он действительно это говорит. Но когда осознал — на душе только облегчение. Хорошо, что смог, — мимолетом пронеслось в мыслях. — Это не смешно, — буркнул Кодзи и вернулся к бенто. Но палочки так и повисли в пустоте, когда Хината ничего не ответил. Кодзи снова поднял голову — Шоё виновато пялился на него в ответ, явно желая что-то сказать, но, похоже, в первый раз в жизни не находя слов. Изуми так и застыл после его слов, смотря на него широко открытыми глазами. — Хината, — наконец медленно протянул Кодзи, отставляя коробочку с бенто в сторону, — ты не пошутил, да? — Ну, — Шоё рассеянно взлохматил рыжие волосы, и так растрепанные хуже некуда, — я бы хотел, но это, вроде как, правда. Простите, что не сказал раньше, ребята. Я даже и не должен был это говорить, но еще с утра подумал, что это как-то глупо — скрывать подобное от друзей… — Он смущенно улыбнулся, но Изуми заметил, как тревожно дернулись его губы. — Ты и не должен был говорить, — он моментально ткнул в бок Кодзи, заставляя его поперхнуться своими словами и закашляться, — но мы ценим, что ты сказал это нам, сам. Спасибо. — Он серьезно кивнул в подтверждение себе. — Мы не расскажем никому, честное слово. Верно, Кодзи? — Изуми, зараза! — Кодзи рядом взвыл, наконец отойдя от тычка острым локтем. — Только попробуй еще раз так сделать! Я просто хотел сказать, — он наконец взглянул на замершего Хинату, — что это неожиданно, только и всего. И конечно я никому не скажу, Изуми, бака! — Он наконец не выдержал и пихнул сидящего рядом Изуми в бок. Остановил их глупую драку только искренний смех — они оба замерли, подняв голову. Шоё смеялся, потирая уголки глаз и прижимая руку к животу, будто боясь колик от слишком громкого веселья. — Спасибо, — он остановился спустя десяток секунд, когда ребята уже забеспокоились, — спасибо, вы, вы не представляете как это ценно для меня. — Идиот! — они оба рявкнули это одновременно, отводя взгляд в сторону и чувствуя, как на щеках жжется румянец. Шоё рассмеялся еще громче: — Кодзи, только не реви! — Кто еще ревет здесь! Придурки, хватит ржать, к нам вся школа скоро сбежится! — Ой, уже звонок! Передайте кто-нибудь мою сумку! — Это моя, отдай! Через несколько минут они уже сидели в классах, пытаясь слушать учителя — но каждый витал в собственных мыслях. Хината в тот день сбежал пораньше домой — один из редких дней, которые можно пересчитать по пальцам, когда он не попросил их покидать ему мяч. — Омега, значит… — Кодзи пробормотал это первым, когда они вдвоем шли домой из школы. Изуми рядом сжал пальцы на лямках рюкзака. — Это не делает Хинату меньше… Хинатой. Только больше. — Точно. Не знаю ни одного омегу в большом спорте, но Хината без волейбола — не Хината… — Кодзи усмехнулся, неловко взглянув вверх. — Только не смей ему это говорить. — Изуми пихнул его в бок, и на этот раз Кодзи даже не отреагировал. — Ну, про то, что ни один… ты понял. — Не думай, что я настолько идиот. И он в любом случае знает это получше нас. А я вообще почти ничего не знаю об омегах. Хината всегда Хината, мне хватит этого. Изуми покосился на него впервые за разговор и внезапно мягко улыбнулся. — Ну и ладненько. Я тоже не знаю всего, может, потом его расспросим… Хотя это в любом случае дело Хинаты-куна. Кстати, ты к тесту завтрашнему готовился? — он резко сменил тему, преувеличенно бодро шагая вперед. На мгновение застыв, Кодзи почти сразу же бросился за ним. — Какой еще тест?! Изуми, не шути так надо мной! Ну Изуми, только не говори, что ты не шутил! — Определись уже, болван, чего ты хочешь! Не шучу я! — Изуми-и! На следующее утро они оба встречали Хинату у школы и так же, как обычно, начали шутливо препираться друг с другом на тему того, чем заняться после общего ланча. Шоё тихо выдохнул — значит, все еще общий ланч. Значит, ничего не меняется. И в этот раз — это хорошо.