Снег в августе.

И когда с разбитым сердцем люди С чистого начнут листа, Есть лишь один ответ, пусть будет так. Как только тяжелые двери захлопнулись с грохотом пушки, слова песни ударили его, словно кувалдой. Дину нравилась эта песня, но он был готов сжечь тот проигрыватель, который играет это в такой момент (хотя и искренне сомневался, что песня доносится откуда-то, от чего-то такого простого, как проигрыватель). Его плечо пульсировало отупляющими, теплыми — отчасти от крови, стекающей по его рукаву с новой силой — волнами боли, его глаза слезились и легкие горели. Без молчаливого присутствия Каса за ним он бы просто лег и позволил земле поглотить его еще до того, как они бы добрались до парадной двери. Кас прекрасно это осознавал. Как один из немногих еще думающих людей в этом месте, он осмотрелся в холле, в котором они оказались — практически идентичный тому, который они знали с отеля, в который заселились всего пару дней назад, широкая лестница, мягкие кожаные диваны у стен, цветы, похожие на папоротники и выглядящие так идеально, что возможно вообще были искусственными, картины какой-то абстрактной живописи. И ни души. Еще одним разимым отличием от их отеля было то, что в их мире тени в углах не сгущались с разительной скоростью, не расползались, как сотни и сотни мелких насекомых. Потом, он услышал рычание. Гортанное. Животное. Знакомое. Камилла обменялась сбитым с толку взглядом с Брендой. Последняя покачала головой, нахмурилась. Дин усмехнулся без капли юмора, будто услышал плохую шутку. — Адские псы. — Твоюматьтвоюматьтвоюмать, — повторяла Бренда, как молитву, пока начала отступать спиной к проходу на кухню, держа револьвер старой марки наготове, дуло направлено в тени, доросшие до той степени, чтобы иметь смутно узнаваемую форму, чтобы сгибать полупрозрачные конечности, напрягаться, как струна перед тем, как лопнуть. У Каса была теория о том, что у Бренды и Камиллы больше контроля над окружающим миром, как в снах, с тех пор, как они постоянные жители Завесы вместо туристов, как они с Дином, но потом Дин тянул его за локоть к кухне, и Касу стало слишком все равно на размышления о местных системах работы. Он и Бренда захлопнули тяжелые двери, Камилла и Дин помогли подпереть их кухонным столом — несмотря на болезненную гримасу Дина, он не издал ни звука, упрямо вперившись взглядом в кухонные двери, будто он одной силой воли может заставить их не открываться. Кас держал руки при себе. У Дина продолжает кровоточить плечо и он снова встретился лицом к лицу с тварями, о которых ему до сих пор снятся кошмары — даже если он никогда в этом не признается, даже если крики списывает на включенный телевизор. Кас только попадет под горячую руку. И хотя они не вместе, Есть у них еще на встречу шанс, Есть лишь один ответ, пусть будет так. — Что мы будем делать? — спросил Кас, неясно кого, и как бывший военный стратег он должен чувствовать себя возможно пристыженным, но волна ужаса оставила его ослепленным, весь его фокус ограничился бетонными стенами только на одной вещи — выжить. — И долго это детская баррикада выдержит? — поинтересовалась Бренда холодно, что только показывало на то, как она пытается не сорваться и не начать метаться по комнате с криками. Двери задрожали. Их петли скрипели. Половицы по другую сторону царапали когти с жалобными звуками, и царапины отзывались глухой болью в спине Каса. Он на секунду задумался, какого это — подставить позвоночник под что-то, что может его раскрошить в пыль за один не очень сильный укус, позволить разорвать сухожилия когтям сильнее, чем любая мышца в его теле, не делать ничего, пока теневые твари растаскивают его мышцы и кожу и органы на маленькие кусочки паззла только для его зрелища. Пустая кухня, без единого атрибута больших людных кухонь, кроме характерной мебели, чистые столы и блестящие раковины оставались безмолвными по сравнению с тем, что происходило в каких-то паре несчастных сантиметрах дерева от них. Темнело. Никто из присутствующих не шевелился — а что им еще делать? Как им знать, какие законы физики действуют на этих тварей во сне? Помогут ли старые трюки? Так все закончится? Должно быть. Звучит правильно. Будет так, будет так, Будет так, будет так. Есть лишь один ответ, пусть будет так. Он разве что жалел, что не оставил Сэму и Чарли какой-то подсказки о том, что здесь происходят, но они двое более чем способны самостоятельно разобраться. Они найдут выход, они разберутся, как им выжить. И жалел, что не сможет спасти Дина в этот раз. Он жалел, что подвел его. Сам Дин стоял буквально в шаге от него, здоровая рука сжимала растерзанное плечо чуть ниже самой раны до побледневших костяшек. Его челюсти сжаты, его лицо почти бесцветное — возможно, от страха, возможно, от потери крови. Кас знал некоторых людей, которые могли ходить по чужим снам — если это даже приблизительно похожая ситуация, то Дин истекает кровью и там, в реальном мире. Дверь дала трещину. Небольшую, у ручки. Будет так, будет так, Будет так, будет так. Шепот мудрых слов, пусть будет так. И он ничего не может сделать. Единственное, что ему остается — это извиниться, это попрощаться. Он положил собственную руку поверх Дина, та, что стискивала плечо, и Дин послал ему самый жгучий и враждебный взгляд, на который был способен. Потому что конечно он знал, что Кас собирается сделать. Конечно, он будет отрицать, что все кончено. Это была одна из многих, многих причин по которым Кас его любил — отчего было еще больней смотреть на него. Треск. И вместо прощания, Дин метнулся к одному из ящиков и вытащил два ножа, которые перехватил одной рукой, не доверяя поврежденной. Треск. Стол, которым они забаррикадировали двери, отодвинулся со скрипом. Вручил один из ножей Касу в руки с самым упрямым выражением лица на свете, и Кас хотел его и поцеловать, и ударить — дилемма, в которую он по какой-то причине попадает слишком часто. — Мы отбиваемся, — сказал Дин так, будто констатировал факт, простую и неизбежную истину. — Правда, недолго, — тихо произнесла Камилла. И когда Дин резко повернулся в ее сторону, она только указала в направлении окна, с чем-то вроде сожаления на ее бледном лице. Окно выходило на озеро. И у кромки озера, стояла фигура. Знакомая Дину фигура, потому что она носила его рубашку, у нее была его стрижка. Правда, последний раз, когда он смотрел на себя в зеркало, по его плечу не расплывалось красное пятно под безупречно целой тканью рубашки. Словно почувствовав чей-то взгляд на себе, фигура — Дин — двинулась к воде. Ступила в озеро ботинками, позволяя омыть грязной воде его щиколотки. Словно запоздало, как с далекой дистанции, он услышал, как стол перевернулся и с глухим стуком приземлился на кухонные плиты. Треск с некоей мрачной торжественностью оглашал, что двери, наконец, снесены с петель. Дин перехватил лезвие нерабочей левой рукой и ступил вперед, все его тело сплавлено словно из того же материала, что и нож в его руках — недвижимый, ломкий. Эти твари не были невидимыми, как Дин их помнил. Они состояли из чего-то вроде дымки, из такого материала созданы те силуэты, взгляд которых на себе чувствуешь в темной комнате, оборачиваешься — и никого там не находишь. Размытый силуэт. Что, на самом деле, было гораздо хуже. Последняя сцена, что он помнил перед тем, как упасть плашмя на пол и выронить с грохотом нож, это Камилла, выскочившая перед Брендой словно по инстинкту. Это Кас, кинувшийся к нему, когда зубы одной из тварей сомкнулись вокруг его щиколотки. Он должен встать, должен встать и пойти помочь ему, Дин больше не отпускает его, твою мать. Но сложно собраться с мыслями и силами, сложно собрать волю в кулак, стиснуть зубы и встать через боль, как он всегда делал, как он только и умел — не когда он словно был в двух местах одновременно. Ему 36, он на полу кухни особняка, застрявший между сном и реальностью, он лежит на спине, беспомощный, пока адская тварь придавливает его лапами к полу и дышит в лицо, и единственное, что он перед собой видит, это мужчина, которого он любит, сражающийся за собственную жизнь, и Дин не смог бы достать до него, даже если бы попытался. Ему 29, он на полу гостиной случайного пригородного дома, попытка убить Лилит провалилась с треском, он направляется в ад, но единственное, что разбивает его сердце — это лицо его младшего брата, как будто ему снова восемь, как будто он только узнал о существовании монстров, как будто он только узнал, что один из них забрал его мать и спалил синим пламенем любую его надежду на нормальную жизнь. Как будто другой монстр сейчас заберет и его брата у него на глазах. Для Дина он словно и не вырос, не действительно. Когти впивались в его кожу, и он хотел перевернуться, извернуться от боли, но вес твари был слишком тяжелым. Он направляется в ад. Вода начала подниматься в его легких, и сначала он принял ее за панику — но потом он почувствовал солоноватый привкус на языке. Пока он не почувствовал давление на свои легкие изнутри, пока он не закашлялся не от того, что когти вспороли его рубашку, но потому что его глотка начала исторгать из себя ил и озерную воду. Ему не нужно было подниматься и смотреть в окно, чтобы знать, что его тело, его настоящее тело в реальном мире, уже сделало последний шаг, позволило воде сомкнуться над его головой. Он услышал, отдаленно, как Кас попытался что-то ему крикнуть, закашлялся, упал на колени, отмахнулся от одной из тварей уже окровавленным кухонным ножом, но слабо, слишком слабо. Это не было правильно. Смерть не может быть правильной. Звуки музыки разбудят, Мама Мэри шлет мне знак — Мудрые слова, «Пусть будет так.»

…

Он проснулся с пощечиной по его неожиданно мокрому лицу. Закашлялся, сел, хватаясь за грудь, за горло. Одной рукой зарылся дрожащими пальцами в илистую почву и — ай, блять, больно. Дин поднял подбородок и осмотрелся, как только снова вспомнил, как дышать, даже когда его била крупная дрожь от холода - было темно и пахло влагой и листвой. Перед его лицом плавала почти неразборчивым пятном физиономия его брата. Дин смахнул слезы с глаз. И, почувствовав резкий порыв, как волну прилива, наклонился вправо и исторг из себя пару литров воды за несколько заходов. Его уставшие мышцы гудели в изнеможении. Рука его брата, похлопывавшая его по спине, не слишком помогала, но Дин мог оценить добрый жест. Через еще пару минут, когда мозг Дина начал работать по-человечески, он осознал, что находится на самом краю озера, что он весь с головы до ног промок в озерной воде и что его плечо невообразимо болело, то, что промокло в слегка размытом бордовом пятне. — Нас с Чарли не было минут двадцать, — сказал Сэм, как это что-то, что он уже несколько раз повторил. — Потом у нее случилось какое-то плохое предчувствие и сказала, чтобы мы немедленно ехали назад. — Кас? — прохрипел Дин, смотря непоколебимо из-под мокрой, прилипшей ко лбу челки. — С Чарли, — успокоил его Сэм, жестикулируя в сторону отеля, его едва видимой фигуры из-за деревьев и темноты. — Только что звонила, он долго откашливался от воды, хотя все еще лежал на своей кровати в отеле, но это последней важности, и его щиколотка была разодрана, но в целом он в порядке. Гораздо лучше, чем ты. Дин встал на негнущихся ногах, зашипел, когда действие отозвалось в его холодном, отекшем, разодранном плече, несмотря на нетихие протесты Сэма на этот счет. — Мы должны спалить это место к чертям. И он видел конфликтующие эмоции на лице Сэма даже в прожорливой тьме. Он видел сомнение на его лице — в Дине и его стабильности прямо сейчас, во всем этом плане. Но взгляд, который он послал Сэму, говорил достаточно — открытый, стойкий в то же время, кричащий о том, что выбора у них то и нет. Говорило достаточно и все состояние Дина, его мокрые вещи, его плечо, тот факт, что он в бессознательном состоянии вошел в озеро с намерением никогда оттуда не выйти, навсегда остаться в гравитации этого места. Они направились не в дом, но за канистрами бензина.