Эфочка!

      В этот вечер я даже не понял, что ел. В голове вовсю веселился мой оркестр. После ужина Лизка загрузила посудомойку и заявила, что уходит гулять. Алька ждал её в прихожей, на лице его сияла довольная мина. – Брателло, я ненадолго, так что не вздумайте тут развлекаться! И мама скоро может прийти. – Лизок! Мы ни о чём таком и не думали! – Эфка был смущён. – А они что, уже того-этого…ммм…? – Алька аж глаза вытаращил. – А ты молчи, тебя это не касается. Знаю я их, лучше перебдеть. Всё, идём уже, – она взяла Альку за руку и они ушли. – Хён! Что с тобой?! Тебе опять плохо? – Нет. Мне неплохо, просто голова опять трещит … бочки, молоточки, мысли…       Эфка подошёл, обнял, прижал голову мою к своему плечу: – Не волнуйся, тебе надо отдохнуть. Сегодня был дурацкий день. Пойдём, ляжем. Хочешь, я снова побуду твоим конём? – Нет, просто реально клонит в сон. Пошли.       Мы переоделись, шорты и футболки у нас в этот раз оказались одинаковыми. Мы посмеялись, завалились на тахту. Эфка обнял меня, зарылся в моё плечо, засопел. – Ты чего? Уже спишь? – Нет. Хотя в начале думал, что меня вырубит, как только лягу. – О чём думаешь?       Эфка сжал меня крепче, закинул ногу на мой живот. – Я думаю о том, что вот буду так крепко тебя держать, и ты никогда не исчезнешь. – Руками и ногами? – Ага! А ещё губами и зубами! – и Эфочка впился в мою ключицу. Сначала поцеловал, а потом прикусил, чуть-чуть! Но у меня сразу внутри затлел пожарчик. – Эфочка, кончай… – Я ещё не начал, Хён-а! – Эфка, кончай баловаться. Ты меня заводишь. Не надо включать сексибоя. – Не могу. Мммм. Ты такой сладкий, Хён! Я хочу тебя! Съесть!       Я повернулся к Эфочке лицом, скинул его ногу и закинул на него свою, немного подмяв его под себя. Он довольно засмеялся. – Макнэ, ты ничего не перепутал? Это я тебя должен есть. – Хён такой горячий! У Хёна опять температура от меня повышается. – Эфка, заканчивай свой флирт. – А то что? – А то сейчас … посажу уроки делать за себя и твоего Хёна. – Фу, какая дурацкая угроза. – А ты что подумал? – Теперь уже без разницы. Эфка смотрел на меня своими галактиками, и я понимал, что если сейчас мой мозг слиняет, то я опять займусь дайвингом, но уже другим его видом. «Шеф, ты прав! Сначала нужно пройти инструктаж! – Ты же видишь, он не хочет ждать! Он меня провоцирует! – А ты у нас кто, шеф!? – В смысле кто? – Ты у нас Хён! И ты обязан позаботиться о своём макнэ. И, мне так думается, что сейчас тебе надо его успокоить, и не поддаваться этим милашкам-галактикам». – Эфка! Перестань пялиться на меня! Давай просто отдохнём! Просто спокойно полежим. – Хён! Ты себя не слышишь! Если бы ты слышал свой голос… нельзя лежать спокойно, когда ты так говоришь! Этот засранец был прав на все сто!       И Эфка поцеловал меня, просто ткнулся мне в губы и отпрянул! Галактики закружились! Я накрыл губы Эфочки своим поцелуем в ответ! А потом опустился рядом, отодвинулся. Я смотрел в потолок, за окном уже не было так светло. Вечер медленно наползал, солнце спряталось за дома. Но его красноватый свет освещал потолок и тот казался розовым. Эфка перевернулся на живот и взглянул на меня! – Ты как? Прости! Не могу совсем, просто башню сносит от тебя. – А у меня от тебя. Эфка! Что будет дальше? – Не знаю, Хён! Наверно, это странно прозвучит! Но мне без разницы. Я знаю только то, что я хочу. А хочу я всегда быть с тобой рядом. Видеть тебя, слышать тебя, чувствовать тебя! Ты – мой, Хён! Мой любимый человек! И я буду стараться, чтоб ты всегда был со мной! Я – чёртов эгоист, Хён! Я не хочу делить тебя ни с кем, я никогда не думал, что способен приходить в ярость от того, что кто-то смотрит на тебя так же, как я. Я так долго ждал тебя, Хён, так долго ждал, когда ты посмотришь на меня так же, как я на тебя смотрел. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Мы всё время были рядом, ты, я и Тормоша. Я ревновал тебя иногда даже к нему. А потом мы остались в одной палатке вдвоём, ты не захотел никого пускать к нам, и когда ты обнимал меня, я был самым счастливым тогда. Я не спал всю ночь, не хотел тратить драгоценные минуты на сон, в котором я бы не чувствовал твоих объятий. А потом утром я чуть не умер, когда, обернувшись на реке, не увидел тебя в воде. Я был в ужасе. И потом, у палатки, я хотел схватить тебя и больше не отпускать. А ты, ты не понял меня. Ты разозлился, накричал. И я решил, что ты никогда не посмотришь на меня иначе! Я для тебя только друг. Ты не любил меня, Хён! – Нет, нет, Эфочка! Я всегда тебя любил. Я был просто туп и слеп. Я сам себя не понимал. У тебя не Хён, а тупень! Я тебе уже говорил это! Я всегда тебя любил, твои ямочки, твои волосы, твои глаза, твои руки, которые окружали меня заботой и берегли. Твой голос, я хотел его слышать всё время. Я любил наши вечера втроём у кого-нибудь дома. Когда мы болтали или смотрели фильмы. Я тогда мог гладить и перебирать твои волосы и трогать твои милые острые ушки. – И ничего они не острые. – Острые, острые, как у милого эльфа. Ты – не Эфочка, ты – Эльфочка! Мой самый любимый! – Воркуете? – в комнату заглянула Лизка. – Айщ, Лизок! Фиг ли так пугать! – А ты стучаться не пробовала? – Куда стучаться? В открытую настежь дверь? Хоть бы закрылись тогда! Даже не слышали, как я пришла. Заходите, люди добрые, и выносите, что хотите. Мои Оппы слишком заняты друг другом! Ладно, я пошла уроки делать. А вы не собираетесь? Завтра денёк будет убийственный после сегодняшнего шоу! Заноза с Грозой точно оторвутся по полной. Да и Маяк ваш не лучше. Как начнёт гонять по залу, типа бег мозг очищает и всю дурь выбивает. Скорее бы Цветочек из декрета вышла. Маяк был такой добрый, пока она в школе была.       Лизка ушла к себе. Нам пришлось вставать и тоже садиться за домашку. Эфка сбегал домой за тетрадями. Сказал маме, что остаётся у меня снова. Потом услышал, как она звонила моей. Мы поужинали довольно поздно и почти сразу завалились спать. Объём домашки нас доконал окончательно. Как моя мама вернулась, не слышали.       Утром у подъезда нас опять ждала наша «охрана». Никто не удивился, что мы вышли втроём. Алька сразу забрал рюкзак у Лизки, взял её за руку, и они пошли вперед. Народ переглянулся: – Мы что-то пропустили? Когда это они спелись? – спросила Светик. – Первый раз вижу, что Лизка за руку с кем-то, кроме Эфочки идёт! – удивился Тормоша. – Она его прикормила, вот он и отрабатывает за вчерашнее. – Правду говорят: путь к сердцу мужчины лежит через желудок! – заявила Трещотка. – Может у обычного и лежит именно там. А мой путь совсем в другом месте лежит, – буркнул я. – Интересно узнать, в каком? – засмеялся Эфка. – Смейся, смейся, я тебе позже расскажу и покажу, когда тебе 18 исполнится.       Народ покатился. Так и дошли до школы, стебаясь на тему жратвы и секса. В школе на удивление всё было спокойно. Ну, если не считать кучи тестов и самостоятельных, которыми нас загрузили абсолютно на всех уроках. – Они что, все сегодня озверину напились? Какого хрена на каждом уроке контроша!? – возмущался Тормоша. – Я так думаю, что нас не одних загрузили. Сейчас Альку видел в столовой. Он там Лизке пирожок покупал. И у него, и у Лизки тоже самое. Они нас загрузили, чтобы некогда было обсуждать вчерашнее шоу, – сказал Эфка. – Что? Опять этот хлыст около Лизки трётся! – Ромео, имей совесть! Ты радоваться должен, что это твой друг, а не враг хотя бы, за твоей сестрой ухаживает. А представь, если бы это Волчок был или братан-байкер, – Светик откровенно потешалась надо мной. – Ты, между прочим, счастье двух женщин разрушил, как минимум. – Чего? Каких ещё женщин? Не было у меня никаких женщин! – Я не про то, было или не было, а про то, что ты парня у меня увёл и у Птицы-секретаря. У нас на Эфочку виды были! А ты вмешался наглым образом! Мы сейчас все в страдании. – Тоже мне страдалицы! Не уводил я никого. Эфка сам свой выбор сделал! Мы давно друг друга любим. Так что вам в любом случае ничего не обломилось бы со стороны Эфки! – Да, да! Прилетела к нам птица Обломинго! ***       После уроков мы с Эфочкой пошли к нам. Лизка всё-таки ушла с Алькой куда-то. Я открыл дверь и сразу понял, что отец вернулся. Чемодан стоял в прихожей посреди дороги, так что впотьмах, я чуть не налетел на него. Мама не видит! Отцу сразу влетело бы. Он при виде нас радостно так завопил: – О, Романтелло и Феличита пожаловали (отец Эфке своё прозвище придумал, не хуже Тормошиного). Сейчас вместе обедать будем! – Зддравствуйте! – Эфка так засмущался, что аж заикаться начал, – ой, нет, я тогда домой пойду. Значит и мой папа вернулся. – Ян-то? Конечно, он уже дома. Он меня и привёз. Я ж его сам вызвал во вторник на объект. Прости, Феличита, но без твоего отца ни хрена бы у меня не вышло. Поэтому пришлось его выдёргивать. – Ничего. Я привык дома один. Да я почти всё время у вас или Тормоши. Ну, я пошёл, Хён. До свидания, дядя Саша.       Эфка вышел за дверь, и я за ним. Схватил его за руку, притянул к себе. – Хён, ты чего? – Иди ко мне, – я приобнял Эфку за шею и поцеловал. – С ума сошёл? Вдруг кто увидит? – Кто? Вечером тебя жду. Придёшь? – Не знаю. – Что значит: не знаю? – А то и значит, Хён! Нам предстоит третий раунд! – Чего? Какой раунд ещё? – Блин, Хён! Ну, с мамами мы объяснились, с друзьями тоже, и в школе, как бы уже в курсе. Остался последний раунд – отцы! – Эфка! Ты вроде был силён в математике! Тогда это уже 4 раунд. – Ну, короче я пошёл с отцом разговаривать. – Удачи тебе, Эфочка! – я снова потянул его на себя. Но, Эфка засмеялся и вырвался. – Тебе удачи, Хён-красавчик! – и добавил шёпотом: – Мой малыш! Я хмыкнул и закрыл дверь. – Романтелло, ты где пропал? Иди, садись. Я уже положил тебе. – Сейчас, пап, руки помою. – Давай шустрее, остывает.       Я вернулся на кухню, уселся за стол. Как бы это начать разговор? Почему с мамой было так просто?!!! – Как дела в школе, Романтелло? – Да всё норм. – А чё за ссадина на скуле? – Да, так, за Трещотку заступался. – Кххха!!! За кого? – отец поперхнулся. – Ну, за одноклассницу. – Почему такое странное имя? Тормоша постарался? – Да у неё фамилия Трещова, и она, риал, когда говорит, то, как будто сорока трещит, скорость оху… тьфу, офигенная. Так что тут звёзды, как говорят, сошлись. И фамилия подходящая, и Тормоша со своей любовью к прозвищам. – Ну, ну! Понятно. Она тебе нравится? – Кто? – Ну, Трещотка эта твоя? – Мне? Трещотка? Ты чё, пап?!? Нееет, совсем не нравится. – Но ты же за неё заступился! – И что? Она – мой друг, и потом она – девочка, вот и дал одному козлу в рожу, чтоб он её не толкал. – Ого, понятно. Ну, я просто подумал, что ты с ней встречаешься, вот и заступился, как за свою девушку.       Я перестал жевать, посмотрел на отца. «Мозг! – Я тут, шеф! – Кажется, я где-то слышал, что плохие новости лучше на сытый живот сообщать! – В этом есть зерно правды, некоторым лучше сообщать, когда они сыты и довольны. Им легче будет переварить… новости». – Пап, давай поедим сначала. А потом поговорим. – Прямо так серьёзно. Есть о чём, да? – Да. Только сначала едим. – Ну, мне что-то уже есть расхотелось. – Пока не доешь, ничего не расскажу.       В это время вернулась Лизка, и конечно, налетела: – Ой, блин, кто тут додумался чемодан оставить? – Ох, прости, я совсем забыл его отодвинуть, пока Эфку провожал. – Ура! Это папа приехал! – Лизка заглянула в кухню. – Привет, папуля! – Привет, Лизелла! Присоединяйся к обеду,– папа указал рукой на стол. – Спасибо, но я только с обеда. – И где это ты умудрилась уже поесть? – Меня угостили! В кафе! – заявила довольная Лизка. – Кто это тебя угостил? – Алька что-ли? Понятно. Ну, не всё же ему у нас есть,– хмыкнул я. – Кто такой Алька? – решил уточнить отец. – Да он из «бешек»,–буркнул я, глотая суп. – Хороший парень?! – Нормальный, мы общаемся с прошлого года, с похода. – Он за мной ухаживает. Но я ещё ничего не решила. Посмотрю на его поведение, - Лизка налила себе воды. – Надо же, стоило мне на 5 дней из дома свалить, и тут уже такие новости: у дочки парень появился, у сына – девушка. В следующий раз вернусь, а вы уже переженитесь. – Чтоооо? Какая девушка? У кого? – сеструха аж поперхнулась. – Ну, у брата твоего, конечно, – уточнил, продолжая жевать, папа. – Да? – Лизка посмотрела на меня внимательно. – Первый раз слышу, что у него девушка. – Пап, ты всё неправильно понял. Нет у меня никакой девушки. Я уже сказал тебе, что Трещотка мне просто друг. И всё! – А разве ты не о ней хотел поговорить? – Нет, пап, совсем не о ней.       Лизка убрала со стола наши тарелки и присела. Она посматривала то на отца, то на меня. Я прокашлялся. – Пап! То, что я сейчас тебе скажу, может тебе не понравится. Нет, не так! То, что я скажу тебе, точно не понравится! Но, к сожалению, ничего нельзя изменить. Всё так, как есть. И что бы ты ни сказал, чтобы ты ни подумал, как бы ты потом ко мне не относился, ничего не изменится. И я даже скажу так: если ты меня возненавидишь после этого, не захочешь меня знать, мне будет плохо, но я тебя пойму. – Ты у Трещотки научился так тарахтеть? Я в шоке просто. Вот это речь ! – Лизка аж глаза вытаращила. – С кем поведешься, от того и наберешься. – Сынок, ты меня сильно пугаешь, - отец риал завис и Лизка тоже. Он давно так меня не называл. – Говори, в чём дело? Я скоро стану дедушкой? Она беременна? – Кто? – воскликнули мы хором с Лизкой. – Ну, эта ваша, Трещотка? – Пап, ты с ума сошёл? – Брателло, о чём он говорит? Я что-то не знаю? – Лизка недоуменно таращилась на меня. – Да вообще речь не о ней, пап,– замахал я руками. – А о ком? Ещё кто-то беременный? – Да кто вообще может быть беременным? При чём тут это? – Ну, я не знаю, кто там у тебя может быть от тебя беременным. Ты же не показывал нам свою пассию, – в ответ на мои взмахи, отец задумчиво подпёр голову руками, облокотившись на стол. – Да ваще никто не беременный. Тьфу, может кто-то и беременный, но не от меня. – Я рехнусь сейчас. Тогда что ты хотел мне рассказать, если это не беременность, –удивился папа. – А что, мы можем говорить только о беременных? – Пап, от него, на данном этапе, точно никто не забеременеет. Это я тебе на 100% гарантирую, – хлопнула ладошкой по столу Лизка. – Господи, Лизелла, откуда у тебя такая уверенность? Ты что, свечку над ним держала? – Нууу… почти... – Чтоооо? – Да, бля.. папа, Лизка! Замолчите оба! Дайте мне сказать! – Ну, так говори уже! – крикнули они оба и переглянулись. – Просто вынос мозга какой-то! – произнёс отец. – Папуля, давай его послушаем, а то он никогда не скажет. – Пап, я действительно влюбился. – Ну вот, я так и думал. – Подожди, пожалуйста, не перебивай. Я не просто влюбился. Я давно люблю, очень давно, может быть, с первой встречи, не знаю. Но я люблю Эфку, пап. Я люблю своего друга. – Ну, и люби! Мы все любим своих друзей. Я вон Яна люблю, и Петровича, и даже Марго с Катей. – Пап, ты не дослушал. Я люблю Феликса той самой любовью, какой ты любишь маму. Ты понял! И он меня любит! – Кто? – лицо отца в этот момент достойно было премии Оскар, за лучшие выпученные глаза и открытый рот! – Эфка! Феликс! У нас с ним всё взаимно, пап. Не знаем, кто из нас первым в кого влюбился. Но это не имеет значения. И да, ещё ты должен понимать, что тогда выходит, что твой сын – гей! Мы с Эфкой – чёртовы геи! Короче, не повезло вам с мамой. Скорее всего, внуков у вас от меня не будет. Рожать некому.       Мой отец, видимо, решил получить второго Оскара! За самую немую сцену в риале. Он долго и внимательно смотрел на меня, затем сглотнул. Потом перевёл взгляд на Лизку: – Что ты там про свечку говорила? – Я? Нет, папуля, про свечку ты говорил. – Я? – Ты. – Если я правильно понял, то мой сын только что сказал, что он теперь гей. И он любит своего лучшего друга. И тот тоже теперь гей, и тоже любит своего лучшего друга. – Папуля, немножко неправильная фраза про «теперь». Они и раньше такие были, сразу. – Ничего подобного, они парнями были, нормальными. Играли в машинки, войнушку, конструктор, дрались в жизни и на компе. – Пап, мы и сейчас такие же. Нормальные. Геи – тоже парни. Просто девушки нас не интересуют. От слова совсем. И это не гормоны, как говорит мама Эфочки. – А что, его мама уже в курсе? – Да. И наша тоже. – Всё! Я решил: больше ни в одну командировку не поеду. – Почему, папочка? – А вдруг и ты станешь геем, Лизелла. – Я не могу стать геем, я – девушка. И у меня есть парень. Я по мальчикам, исключительно. – Пять минут назад у тебя не было парня, – ухмыльнулся я. – А я уже подумала и решила, что он есть. Пойду, сообщу ему радостную весть, – сеструха поднялась со стула. – Не уходи, Лизелла. Пожалуйста, налей мне, – как-то грустно, задумавшись, пробормотал папа. – Пап, ты чего? – Просто налей! – Тебе чего? Коньяк? Водка? Соджу? Вино? Текила? – О, соджу. У нас это всё есть что-ли? – Ну, почти… упаковка соджу стоит в кладовке. Дядя Ян тебе месяц назад привёз. – Так это что? Там, прям щас, Яну тоже эту новость сообщают? – папа закрыл глаза. Лизка всё-таки плеснула отцу рюмку коньяка. Он опрокинул её в себя. – Ну, как бы, да. Эфка и пошёл за этим домой.       Отец встал, посмотрел как-то мимо меня, резко развернулся и шагнул в сторону двери в кладовку. Не включая света, начал там шариться. Послышался шорох, потом треск, что-то упало, что-то посыпалось. Потом наступила тишина. – Брателло, кажется с ним плохо. Включи ему свет.       Я кинулся к выключателю, потом мы с Лизкой заглянули внутрь. Отец сидел на табуретке-лестнице, в руках у него была упаковка с соджу. На полу валялся порванный пакет с остатками то ли муки, то ли какой-то строительной смеси. Эта смесь покрывала тёмно-синюю рубашку отца, как будто на него накинули мантию-невидимку из Гарри Поттера. Увидев нас, он обрадовался, поднял вверх упаковку: – Вот, нашёл. Какой дебил её поставил на самый верх? Ведь она запросто могла убить кого-нибудь, если бы упала. Лизка покашляла: – Хмм, папуля. Это ты поставил, чтоб она не мозолила глаза, и чтобы ты раньше времени не покусился на то, что хотел выпить в НГ. – Я? Я поставил? – Да? – А кто такой НГ, с которым я хотел выпить? – Пап, НГ – это не человек, это Новый год. – Ага. Это не человек. – А что здесь происходит? – голос мамы раздался, как гром среди ясного неба. И как вы догадываетесь, в следующую секунду я рухнул на пол, в тот самый мешок с остатками… всё-таки это была мука. Очнулся я там же на полу, в кладовке, передо мной сидела Лизка и махала ваткой с нашатырём. Но очнулся я, скорее, от звонка в дверь! Послышались голоса, и почти сразу же рядом со мной оказался Эфочка! – Хён! Ты что это, решил поиграть в прятки? Давай, вставай потихоньку. Вот так, иди к макнэ на ручки. А что это у нас тут? Кровь? Почему всё красное под ним?       Эфка держал меня на руках, а я чувствовал, как с моей головы стекает и капает что-то. Лизка завизжала, и я снова не отрубился только потому, что она выронила ватку мне на грудь. Нашатырём несло, наверное, на всю квартиру. Итак, третий Оскар нам гарантирован. Первая премия за немую сцену. На секунду все зависли. – Лизок, заткнись, быстро тряпку на диван, я несу его туда. Лизка рванула в зал, через минуту я лежал на диване и меня всего обмывали со спины. – Это не кровь, это какая-то вонючая дрянь, – сказал Эфка. В комнату вошли дядя Ян и отец. Мама держала меня за плечи, пока Эфочка обмывал мне голову и спину. – Рубашке – хана, и покрывалу тоже, – констатировал он. – Ну и хер с ними. Главное, Брателло живой. – Но плечом он знатно об стойку приложился. Синяк красивый будет. – Главное не башкой, – ответил я. Мама начала плакать. – Мам, ты чё? Ведь всё нормально. – Ни хрена не нормально, – послышалось от дверей, где стояли наши отцы. Мой так и не выпустил из рук упаковку с соджу, – это была грунтовка для покраски. Я ее, не знаю как, опрокинул, а Романтелло своим телом пробку вышиб, не знаю как. – Мам, не плачь. Я ведь в норме. – И тут тоже ни хрена ни в норме. – Ян, я собирался к тебе. Сегодня у нас с тобой НГ наступил! Надо отметить. – Что? Что такое НГ? – Саша, что ты несешь? Тебе в кладовке ничего не упало на голову? – НГ, Ян, это Новый год. У нас с тобой сегодня Новый год. Нет, правильнее сказать, новая жизнь начинается. И да, мать, мне на голову упало и очень сильно вдарило. – Что? – мама подскочила к отцу. – Да не боись, как говорил батя, не в физическом смысле, а в психическом. – Саша, ты выпил что-ли? От тебя, кажется, разит. – Мама, это была всего рюмка коньяка. Я сама ему дала, – Лизка решила вмешаться, наконец. – Коньяк в обед! Что за глупости? – А ему, мам, Брателло рассказал про себя и Эфочку! Но перед этим у них был долгий разговор про беременность! – Что? – мама и дядя Ян вытаращили глаза. – Чью беременность? – Да у Трещотки! – Она что, беременна? – Так, стоп! Никто не беременный! Слышите? Это папа сначала подумал, что я ему хочу признаться в том, что моя девушка от меня беременна. А я сказал, что у меня нет девушки, и никогда уже не будет. Что я люблю Эфочку, Феликса! Давно люблю, и что он тоже любит меня! Ну и добавил, что раз мы парни и любим друг друга, то получается, что мы – геи. После этого папа и полез в кладовку. – Ян, пошли на кухню, нам надо выпить. Нет, нам надо нажраться. Ян, я больше не буду ездить в командировки! – Почему, Саня? – отец Эфки, наконец, отвис. – А вдруг в следующий раз вернусь, а тут уже внуки будут бегать. – Ну, если только мы их сами себе родим! Лизка ещё мала, а сыновья наши, как я понял, вряд ли нам их подарят.       Мама посмотрела на то, как Эфка заканчивает мою помывку, и сказала: – Я, надеюсь, что они это переживут…ммм… достойно. Раз шутят, значит, процесс пошёл. Только вот, боюсь, что они завтра из-за этого процесса на работу не пойдут. Я пойду к ним. Вы заканчивайте здесь и приберите потом. Мама ушла, и Лизка ушла выкидывать то, что удалось собрать в кладовке и мою рубашку со старым покрывалом. Мы перебрались ко мне в комнату. Я разлёгся на тахте, а Эфка сидел на диванчике. Мы прислушивались. Потом к нам присоединилась Лизка. – Сидите? – А чё делать? Сидим. – Ты видела, как там они? – Надираются. Только боюсь, дядя Ян быстрее отключится. Папа ведь сытый был, а твой отец, Эфка, даже и поесть не успел. Мама пытается там его накормить. Но ему, кажется, кроме соджу ничего в глотку не лезет. – Это моя вина. Я домой прибежал и сразу к нему с разговорами. – Ну, ты даёшь! – А чё резину тянуть? – Что ты сказал? – А так и сказал: пап, прости, но твой единственный сын – гей. Сказал, что тебя люблю без памяти, так что башню сносит. Что со мной это давно, а ты только на днях понял и принял свои чувства ко мне. Рассказал, что мы теперь вместе, что мамы знают, про ребят кратко, про школу, драку и выходку Даниэля. – Ни хера ты ему экскурс устроил. – Просто кто-то умеет кратко и ясно излагать, а кто-то такие вступительные речи закатывает, что некоторым начинает казаться невесть что. Это ж надо договориться до беременности Трещотки. С ума сойти. – Да, я так понял, что у вас тут весело было. – Оппа Феликс, ещё как весело. Ты и представить не можешь. – Эфочка, ну, а что твой отец сказал? – Тоже, что и твой: «Прости, сын. Надо нажраться!», и пошёл к вам. Друганы наши отцы, – рассмеялся Эфка. – Мне их жалко, – вдруг сказала Лизка. – Это вы всё для себя решили, а они к такому явно были не готовы. Получается так, что от них ничего не зависит, они ничего не решают.       В дверь снова позвонили. Лизка побежала открывать. Вернулась: – Оппа Феликс, там твоя мама. Она на кухню пошла. Я сейчас схожу, гляну, как там они все, – Лизка снова умчалась. – Хён! – Эфка сел ко мне на тахту и взял за руку. – Я хочу ещё раз сейчас сказать тебе, что я люблю тебя, любил с первого дня, и буду любить до конца своей жизни. Как бы странно это не звучало! Я сам никогда от тебя не откажусь, никогда не брошу, если только… – Феликс, ты чего? Что если…? – Если только ты сам меня оставишь. – Не смей думать так, никогда не смей так думать. Я люблю тебя так же сильно, я хочу, чтоб ты всегда был рядом. Ты сам увидишь, как я тебя люблю. Да, я долго тебя мучил, вот такой я идиот Всея Руси оказался. Зато сейчас никакие силы в мире не смогут меня заставить разлюбить тебя. Ты – мой! Мой Эфочка-Эльфочка, мой макнэ, мой Феликс! – я целовал Эфке лоб, уши, глаза, шею, потом добрался до губ. Они так соскучились по любимым сестричкам, что сразу стали их обжимать, засасывать, язычок проснулся и принялся их усиленно вылизывать, сестрички тоже распахнули свои объятия, и мы залетели с Эфкой в крышесносный поцелуй. Я притянул его на себя, завалился на спину, и сразу почувствовал, что внизу, внутри, начал разгораться пожар, не пожарчик. Уже не тлело, а начало полыхать яркими вспышками.       «Шеф, ау! Тук! Тук! – Ммм, что? – Да вот, хочу напомнить, что не место и не время. Сейчас Лизка в любой момент вернётся, или, того хуже, набухавшиеся папаши захотят пообщаться. Убери руки с задницы Эфки! Перестань ёрзать под ним! Шеф, куда ты полез? Убери руку с паха. ШЭФ! АУ!»       Меня внутри что-то подкинуло, я очнулся. Эфка был в полном отрубоне: глаза поплыли, руки уже расстегнули мне брюки. Я почувствовал, что рука Эфочки добралась до младшенького хёна, с губ моих сорвался стон. «Я не могу больше, я хочу его так, что сейчас взорвусь! Спасибо за службу, но уйди. Отключись!» Эфка едва дотронулся до младшенького, и колесница сразу вылетела, подняв позади себя волну сладострастия. Я через ткань, задыхаясь, сжал малыша-макнешечку, он обрадовался, стал прямо в руках у меня расти, толкаясь и набухая, потом резко рванул в сторону и я понял, что и вторая колесница уже на свободе. Эфочка медленно открыл глаза. Галактики вращались, сверкали и сияли. Это был наш второй раз! И этот раз оказался быстрее, чем первый! «Бля.. шеф, вы оба сумасшедшие! Ты ещё и считаешь, какой раз! – Прости, я не смог! Я очень соскучился и так хотел его! Сообразить ничего не успел, как всё закончилось! Колесницы на свободе! – Кого больше хотел, шеф? Старшенького или младшенького? И потом это была обыкновенная др… – Не опошляй! Не говори ничего! Знаю, что это было! А ещё знаю, что Эфке это надо было больше, чем мне! – Ну-ну, и тебе, как бы веришь, только теперь вопрос: вам обоим надо штаны менять, причём все! – Не вопрос, сменим. – Ну, так идите и меняйте, чего ждёшь». – Эфочка, любимый! – Да, Хён-аа! – Нам надо переодеться. – Угу, надо. – Идём быстрее в ванную. – Угу, идём.       Эфочка всё ещё зарывался мне в шею, продолжая целовать её под левым ухом. – Эфка, вставай! – мне удалось отлепить его от себя, и мы встали с тахты. Видок у нас был потрясный, наверное. Глаза горят и плывут одновременно. Красные лица, дыхание, как после стометровки. – Я в ахере! Там предки уже вчетвером надираются, а эти два извращенца трахаться вздумали, – Лизка стояла в дверях, зажав рот рукой, и нам стало стыдно. – Фу, чтоб вас! Брысь оба в ванную! Я так понимаю, я одна тут сегодня вменяемая. – Лизка, извини. Так вышло. – Конечно, вышло, я прямо по вашим штанам это и вижу, куда и как оно вышло. Идите отсюда уже, позорище вы моё, Оппы-развратники! – Лизок, уйди, пожалуйста, твоему Оппе очень стыдно.       Мы рванули в ванную. Лизка нам даже свет включила. Рвануть-то мы рванули, а шорты и боксеры взять с собой забыли. Вымылись по-быстрому, вытерлись, а надевать нечего. У Эфки даже рубашка испачкалась. – Вот, бля… – Чё делать? – Ну, чё, чё! Сиди тут, сейчас сбегаю, всё принесу. Я хотел открыть дверь, но из-за неё послышалось: – Даже не вздумай! Одно дело тебя больным и голым в ванне видеть, и совсем другое, бегающим в голом виде по коридору. Зрелище явно не для слабонервных. Я всё принесла, я за дверью, высуни руку, я отдам. – Боже, Лизок – ты лучшая сестрёнка на свете, твой Оппа Феликс любит тебя всей душой! – Ага, любит, про аквапарк не забудь. – Всё, что захочешь, милая, когда и куда захочешь. – То-то же.       Я забрал одежду. Мы затолкали всё грязное в стиралку и сразу запустили её. Проскользнули обратно в комнату. – А испачканное барахло где оставили? – Лизка сидела в телефоне, подняла на нас взгляд. – Так мы это… сразу в машину его! – Всё вместе? – Ну, так да! А что? – Господи, послал Бог двух влюблённых дураков мне в братья! Белую рубашку, черные джинсы, синие брюки и жёлтую футболку! Вместе! А ещё носки тоже чёрные поди? И трусы хер знает какого цвета. – Нет, у меня были серые и боксеры, и носки! – пробормотал Эфка. – Вот. Точно подмечено. Были. Именно были! Про белую рубашку тоже можешь забыть, будет синей, или серой, или тёмно-серой! Ну, а футболка Брателлы, жёлтая, давно на помойку просилась. Я сколько себя помню, столько это страшилище ядовитого цвета существовало. – Почему это страшилище? Это первый Эфкин подарок из Кореи. – Да, только ты её таскал везде, как бабуля говорит: и в пир, и в мир, и в лес, и по дрова. Вот и не стало у неё никакого вида. – Зато она будто росла вместе со мной. Эфка мне её в 6 классе после каникул привёз. – Я это помню. Ты носился с ней, как с писаной торбой и орал дурным голосом: саранхэ! – И что?! Она была моей любимой! – Первая любовь! – Эти слова были написаны на футболке. Я спросил у Эфки, и он мне прочитал. Я и запомнил. Теперь я знаю, что они означают! «Я люблю тебя» – Это было моё первое признание тебе. А Тормоше я привёз футболку с надписью «Крутой парень», кулгай. – Я помню, что я очень рад был слышать, как Хён кричит: Саранхэ! – Всё теперь, капец твоей первой любви. Поедет на помойку. – Ничего подобного! Я её просто хранить буду. – Ладно, я снова на разведку пойду. Сидите тут тихо. И без глупостей. – Хорошо, Лизок. – Иди уже, проверяй, они там живы или нет.       Лизка выскользнула из комнаты. Эфка сразу прыгнул ко мне. И улёгся на коленях головой. – Чё творишь? Не сидится тебе, провокатор. – Сам такой, – Эфочка вдруг повернул голову и поцеловал сквозь футболку мой живот. – Ну, чё творишь? – Это невинный поцелуй. – Невинный? Моего паха? – Это не пах, а животик. – Кабы животик. А ты низ целовал. Это уже пах. – Ты плохо учил анатомию, Хён. – Вы опять вместе уселись? Я тогда к себе уйду, не хочу получить детскую травму от сцены совокупления своих Опп. – Господи, Лизок, откуда в тебе такие слова? – Кстати, Оппа, я думаю, что сегодня твои у нас останутся. Женщины держатся пока, а папаши надрались. Рыдали, потом ржали, потом молча ели. Ещё час и все упадут. Они выпили всю упаковку соджу, сейчас коньяк приканчивают. Мама только вино пила. Пока вы трахались… – Мы не трахались… – Без разницы! Пока вы занимались любовью, я им по-быстрому спагетти отварила и филе. И заставила поесть хоть немного. – Лизок, тебе точно 15? – Нет, мне с вами скоро 30 стукнет. Состарюсь, пока вас пасти буду. – Не надо нас пасти! – Надо, а то ещё чего-нибудь сотворите. – Что? Самое главное, что мы не залетим, – и мы принялись ржать. ***       Встреча будущих родственников закончилась, как и предсказала Лизка. Мы уложили папаш спать. Мамы ещё выпили чаю, нас пригласили поучаствовать в этой церемонии. Моя мама улыбалась, а тетя Рита рассматривала нас, как экспонаты в музее: задумчиво, внимательно, как бы глазам своим не веря. – Я всё ещё думаю, что мне это снится. Думаю, как так!? Такие парни, и девкам не достанутся! Бред! Почему? Нинель, а может это всё же гормоны? Мода! – Нет, дорогая моя Ритуля, это любовь. Та самая, голубая. Мечта. Я смотрю на них, и у меня самой внутри стрелять начинает. Я точно знаю, что я так не любила. У меня как-то всё спокойно было. Нет, тоже дух захватывало. И гуляли мы ночью, и целовались. И скучали сильно. Но такой горящей и сияющей страсти не было. Моя любовь – спокойная, весёлая, добрая, постоянная, как полноводная река. А у них это – горная, сильная, страстная, способная всё снести на своём пути, и она впадает в море, а, может, даже и в океан. Говорят, что такая любовь даётся не всем. – Боже, Нинель, тебе надо было поэмы писать. А ты наукой занимаешься.       Мы сначала сидели с Эфкой напряжённые, стеснялись. Но постепенно расслабились, я взял Эфку за руку, мои пальцы привычно скользнули на своё место. Я посмотрел на мам и, подняв наши руки, положил на стол. – Вот! Так теперь будет всегда! Вам всем придётся смириться с нашим выбором. – Будто кто-то сопротивляется, – буркнула Лизка. – Да, и я сразу хочу сказать, – прокашлялся Эфочка, – мы будем поступать в один универ. Я хочу стать строителем, а Ромео пока ещё выбирает.       Я заметил, как по лицу тёти Марго скользнула тень. «Мозг! Думай, что не так?! – Ты прав, шеф! Его мама внутри всё ещё не может принять. Внешнее согласие – это смирение, но не принятие. Она всё ещё думает, что это всё пройдёт. И я думаю, что она хотела бы, чтоб Феликс учился в Сеуле. – Тогда я поеду за ним. Я не знаю языка, но работать можно и без этого, инглиша мне хватит на первое время. А там можно и язык начать учить. – Шеф, твои вряд ли согласятся. И потом это дорого, Корея не Россия. Там другая жизнь, другие люди, другие взгляды, не такие как у нас. – Я понимаю, но я не смогу без него, ты знаешь. Ни дня. Теперь ни дня. Да и раньше не мог». – О чём задумался, Ромашка? – Да, так, о разном. – Вот что, товарищи, давайте-ка спать ложиться. – Мы, наверно, к себе пойдём. Тут ведь близко. – Я не пойду. – В смысле? – Ааа.. – А ему не в чем. Одежду пришлось постирать, он тут вымазался в грунтовке, когда Эфку вытаскивал из кладовки, – сказала Лизка. – Ага, точно, мам. – А что случилось-то? – Я тебе сейчас расскажу, Рита, давай их спать отправим. Всё ребята, идите по комнатам. Спокойной ночи!       Мы завалились с Эфкой в постель. Да здравствуют обнимашки и целовашки! Дверь приоткрылась и к нам проскользнула Лизка. Плюхнулась к нам в ноги. – Ты чё здесь, иди, спи уже. Я, надеюсь, ты не задумала устроиться на диванчике и бдить за нами. – Делать мне нечего! Я не успела вам сказать, что пока готовила, послушала, что они говорили. – Шпион – кладезь инфы! Давай, вываливай! – Лизок, ты - умница. – Они пока совсем не надрались, решали, что можно это всё исправить. Только наша мама молчала. Вас точно попробуют разделить. Они перебирали причины, по которым это можно сделать. Говорили об учёбе. Типа Эфку – в Сеул, а тебя, Брателло – в столицу к тётке или в Питер. Там какой-то друган отцовский, завкафедрой. – Так, начинается. – Ничего у них не выйдет. Я от Хёна никуда не уеду. Мне в июне 18. Сам разберусь. – Я тоже от тебя никуда, а если тебя в Сеул, и я туда же.       Лизка отправилась баиньки, а мы залезли под одеяло, обнялись руками и ногами, Эфка уткнулся мне в плечо, вцепился своими губами мне в ключицу, да так и уснул, причмокивая. Я ещё немного полежал, голова была абсолютно пустая, как будто там всё вычистили. Я у губ своих чувствовал ухо Эфочки, остренькое, мягкое, такое сладкое, родное. Я прихватил его губами за приросшую мочку и тоже провалился в сон.