Эфочка!

      Утром я проснулся первым. Эфочка сладко сопел, положив ладошку под щёку. Вторая ладошка была в моей руке. Я тихонько поцеловал её. Я сам себе удивлялся. Я считал себя человеком, который не любит телячьи нежности. Но теперь я припоминал, что всегда был словно прилипшим к моему макнэ. Я риал его часто тискал, так как мне нравилось, как он хохочет при этом или визжит, хватал за руки, за шею, обнимал со спины, удобно укладывая голову ему на плечо. А ещё эти его волосы и ушки. Это мой вечный фетиш. «Да-да, шеф! Всё так и было. Ты любил, когда он таскал тебя на своей спине, любил закинуть на него руки и ноги, если вы по вечерам валялись, болтая или смотря фильмы. Ты ничего и никого не замечал вокруг, ну, кроме своих друзей, конечно. – Да уж, как он только всё это выдерживал? Я теперь ещё больше не могу от него отлепиться. Меня прямо колотит, если он из поля зрения пропадает. Что за нафиг ваще?! – Любофф, шеф. Страсть! – А ещё у меня при взгляде на него сразу внутри тлеть начинает, и я себя прямо хищником ощущаю. Так бы и съел его! – Желание – это вечный спутник страсти и любви! Желание обладать предметом своего поклонения тоже относится к инстинктам. – Я никогда об этом не задумывался. Раньше я мог спокойно расставаться с ним по вечерам, на лето. Каникулы же он проводил отдельно от меня в других городах и странах. И, конечно, я очень скучал. Но меня не била такая дрожь. А сейчас при мысли, что я не увижу его час, а тем более ночь, меня начинает колотить. Хочется послать всё и всех, только не выпускать его из своих объятий. Эфочка сказал, что я одержим им, как и он мной! – Такая вам досталась любовь. И на самом деле таких пар много. Просто вы ещё, так скажем, молоды, точнее даже юны, и всё испытываете впервые, поэтому эмоции вкупе с гормонами и дают такой эффект «сноса башни»! С возрастом это стихает!»       В дверь постучали. – Ромашка! Вы проснулись? – мама позвала меня негромко. – Мама, входи. Я не сплю.       Мама прошла, присела напротив, на диванчике. Эфочка шевельнулся, убрав руку из-под щеки во сне, но не проснулся. – Ромашка, вы как? – Как видишь, всё хорошо, мам, – ответил я шёпотом, поглаживая руку макнэ. – Я хотела сказать вам обоим это, но жаль будить твоего… – мама споткнулась на слове, потом вздохнула глубоко, пересела ко мне на тахту, провела по моим волосам рукой, погладила наши сплетённые пальцы, и продолжила, – твоего любимого! Поэтому скажу тебе, а ты передашь ему мои слова! Я много думала сегодня ночью после вчерашнего. И надеюсь, что вы оба не в обиде на реакцию Яна и Саши. Это нормально. – Что ты, мама! Конечно! Какие ещё обиды!? – Я хотела сказать, что я всегда буду на вашей стороне, чтобы ты знал, чтобы вы оба знали: теперь у меня есть два сына. Может, я тороплюсь? И Рита права, что это всё: юность, страсть, гормоны, эмоции, первые чувства! Но я вижу ещё и кое-что другое, чего никогда не видела в своей жизни, ну, если только в кино. Про такое говорят: они предназначены друг другу небесами. Вы оба светитесь. Ромашка, ты не думай, я счастливый человек, я очень люблю вашего папу. Но я смотрю на вас и понимаю, что никогда такого, как вы, не испытывала. И дело не в том, что вы оба парни, дело в силе чувств, в притяжении друг к другу, в сиянии ваших глаз, в той любви, которая поглотила вас без остатка. Я верю в неё. В такую любовь! Не потеряйте её! Сохраните! Я верю, что вы будете счастливы, кто бы и что не говорил. – Спасибо, мам, спасибо тебе! Я так рад, что ты у меня такая! Ты самая лучшая мама на Земле.       Эфка вдруг всхлипнул во сне, мы глянули на него, а у него из глаз текут слёзы. Я обалдел, надо сказать, прямо завис. – Эфочка, ты чего? – я попытался разбудить его. – Он спит, не трогай, это во сне. – А вдруг ему снится что-то страшное? – Скорее печальное. Но, кажется, что он счастлив. Это слёзы счастья. Посмотри, он улыбается. – Мама, я хотел тоже тебе сказать. Я не позволю никому разрушить нашу любовь, кто бы и что бы не придумал. Я догадываюсь, мы догадываемся про ваши стратегические планы по нашему возвращению к нормальной жизни, по вашему мнению. Мы не разделимся. Мне уже 18, Эфке через 5 месяцев будет 18. Я понимаю, что мы зависим от вас ещё в материальном плане, что в ваших глазах мы всё равно дети. Но нас нельзя разделить. Если ты не хочешь, чтоб твой сын сдох от тоски, а будет именно так, вы не должны нас разделять. Вспомни начало 9 класса! Я не хочу повторения такого. Это я сейчас понимаю, что тогда было. А тогда я просто чувствовал себя мёртвым, будто у меня вырвали сердце, забрали весь воздух, лишили жизни. И я не понимал в то время, что происходит, что я умирал от тоски, потому что люблю его больше жизни. Я не мог дышать без него. Я не смогу пережить это ещё раз. Я сейчас с трудом могу отлепиться от него, зная, что он живет через дорогу от меня, в 5 минутах ходьбы. Но он здесь, рядом, и я это чувствую, я его, мам, прямо не знаю, как ощущаю. И он тоже! Он ещё больше! Я вижу, что он с трудом сдерживается. Во всех смыслах. Прости, но я должен был тебе это сказать. – Сынок, Ромашка, я всё понимаю. Я понимаю, но другие, к сожалению, пока нет. Вам будет трудно. И всегда могут возникнуть обстоятельства, которые заставят вас разлучиться, если не навсегда, то на время. Ты же видишь, дядя Ян мотается в Корею через каждые 2-3 месяца. Твой папа ездит в командировки по всей стране. Такая работа, сынок, такая жизнь. Мама Эфочки дежурит в больнице. – Мама, на хер такую работу и такую жизнь. Я не смогу. Я точно знаю про себя, что не смогу. Значит, я найду такую работу, когда я буду с Эфкой рядом всё время. Я знаю, что это называется одержимостью. Но я не псих, мам, я просто не хочу расставаться с любимым человеком. Да и зачем? Для чего? Если ни мне, ни ему этого не надо. А в угоду другим людям или каким-то обстоятельствам я не собираюсь это делать. Всегда можно решить, отменить, отказаться, поменять. – Эх, Ромашка, если бы так это было легко. – Я знаю, что легко не будет, но я постараюсь сделать так, чтоб мы были вместе. И не разлучались. – Но вы же сами сказали, что собираетесь учиться на разных факультетах. Значит, вы не сможете видеться, пока будете на занятиях. А потом будет работа, и если разные специальности, то и работа у вас будет разная. И встречаться вы будете только вечером или на выходных, как большинство людей в мире. Такова жизнь. Это тебе понятно? – Конечно, понятно. У тебя, мам, хоть сын и тупень в отношениях, но мозг у него работает. И он достаточно зрелый. – Ого, заявочка! Как это ты определил, что он достаточно зрелый? – А как бы я учился тогда? И рассуждал тут с тобой о будущем! – О, да, тогда точно ты созрел! – мама потрепала меня по щеке. Слегка постучала по лбу. – Ну что, мозг, пора просыпаться, нас ждут нелёгкие деньки. Ты обязан помочь своему хозяину. – Вообще-то, я – шеф, мам, для своего мозга. – Ну, надо же! Мне тебя теперь можно шефом звать? – Нет, это только пока для мозга, а для тебя я так и буду Ромашкой. А то запутаюсь до биполярки.       Мама засмеялась, Эфка открыл глаза. Смотрел испуганно. Глаза были влажные, но галактики были в них на месте и сияли, как и прежде. – Доброе утро! – И тебе доброе утро, сынок! – Привет, макнэ! – и я поцеловал Эфку в оба глаза по очереди.       Он засмущался, начал отворачиваться. – Хён, ты чего? – Ничего, просто утренний поцелуй любимого человека.       Мама заулыбалась. – Ладно, я пошла на кухню, приходите завтракать.       Как только дверь закрылась, я навалился на Эфку, обнял его, прижался, чтоб почувствовать его всего, всеми, как говорят, фибрами. Он затаился сначала, а потом руки его пошли гулять по моей спине, полезли под футболку, скользнули по резинке боксеров, задумались на секунду и нырнули внутрь: – Ого, а младшенький Хён уже соскучился, – прошептал Эфочка в моё ухо, затем лизнул мочку, захватил её губами и начал посасывать. Мой младшенький, тоже, тот ещё предатель, сразу кинулся навстречу негодницам, которые его уже не раз соблазняли. – Никто не соскучился, а обычный утренний «парад». – И часто такие «парады» у Хёна? А чего ж тогда Хён прижался так, что макнэшечке и не пошевелиться. – А нечего ему шевелиться раньше времени. – Как это нечего, он тоже хочет в «параде» поучаствовать! – В парном!? – А Хён имеет что-то против? – Эфка уже добрался до моей ключицы, прошёлся языком по шее, извиваясь подо мной и продолжая прижиматься пахом, выгибаясь чуть вверх. Мозг попрощался со мной: «Шеф, я больше не лезу, ну тебя, бесполезно говорить о том, что полная квартира народу! Нужен буду – кричи!» И всё! Понеслось! Тут же мои руки рванули под футболку макнэ, левая, самая смелая, задрала её вверх и мои губы впились в его сосок. Язык затанцевал вокруг, выделывая свои, знакомые уже, па, потом к нему присоединились губы. Они принялись покусывать, посасывать бедняжку. Он весь напрягся, вытянулся, а макнэ уже тихо стонал, уткнувшись в мою макушку. Он всхлипывал шепотком: – Хён-а! Я хочу тебя, хочу, больше не могу!       Рука, услышав такую просьбу, тут же рванула вниз, в боксеры, к макнэшечке. Встреча была, видимо, долгожданной, потому что он кинулся в объятия моей ладошки со всей силой и страстью, прыгая от радости и удовольствия. – Я хочу! Я так хочу опять тебя видеть, Хёна! А ещё… – Что, что ты хочешь ещё, мой хороший!? Скажи мне… – Я хочу по-настоящему… чувствовать тебя всего…       Я оторвался от груди макнэ, глянул ему в глаза. Галактики вращались как бешеные, сияли и искрились так, что можно было ослепнуть. – Феликс! Боже, как я тебя люблю! Мы не можем сейчас! Ты понимаешь? Не сейчас. Я тоже хочу, если бы ты знал, как я тебя хочу. – Хорошо, я подожду. Я понял. А ты можешь сейчас меня поцеловать, как тогда…? – Да, конечно, счастье моё. Сейчас, сейчас Хён сделает хорошо своему макнэ. Вот так, да? Так? Здесь и здесь, и там… – Да, да, ещё…       Эфка, извиваясь под моими поцелуями, кусал себе руку, чтоб не стонать и не кричать. Я держал его за упругие половинки, выцеловывая каждую венку, каждую клеточку, потом не удержался и спустился на его милых, сжавшихся от напряжения, «малышей-близняшек». Губы мои со своим братиком-языком с дрожанием стали целовать их. Мои глаза видели, как Эфочка трепетал, дышал, меня так и тянуло посмотреть вниз, там, где сияла, по моему мнению, неизвестная вселенная. Но я отвёл взгляд. Не сейчас. Губами коснулся макушки макнэшечки, решил, что в этот раз не дам своему макнэ испачкаться. Два вдоха, два поцелуя, три па вертлявого язычка, и колесница вырвалась наружу, ударилась в нёбо, и я почувствовал, что оказался не готов к силе и объёму её. Я закашлялся: «Мозг! Ау! Я опять облажался! Переоценил себя! – И чё? Тоже мне дилемма! Проглотить или выплюнуть?» – Хён! Ты что? Зачем в себя-то? – Эфка стянул с себя футболку, потянул меня к себе: – Иди сюда, быстрее. Выплюни немедленно всё!       Я смотрел на Эфку, сжав губы. – Ну, Хён-а! Давай! – и я сдался, открыл рот. Выплюнул. – Прости… – Перестань извиняться, – Эфочка вытер мне с губ остатки спермы. Поцеловал. – Хён, а ты?       Я замотал головой. – Я в норме, если твои развратницы–руки больше ко мне пока не полезут.       Эфка рассмеялся, притянул меня к себе: – Так бы и лежал всё время. Больше ничего не хочу. – Даже пить и есть?! – Ну, это можно делать, не сходя с постели. – И как ты это себе представляешь? – Не знаю. Придумаем что-нибудь.       Всё-таки пришлось вставать. Мы проскочили вместе в душ. Пока я чистил зубы, Эфка стоял под душем. Потом мы поменялись. – Хён! – Да! – В следующий раз вместе душ принимать будем. – Ага! Только всех из дома выгоним, чтоб они твои стоны не слышали. Так и скажем: «Пойдите, погуляйте, пока мы тут ванну принимать будем!» – Тогда ко мне пойдём, у нас часто ваще никто дома не живёт. – Ты ещё о чём-то говорить можешь, кроме секса?       Эфка отодвинул шторку, я замер, потому что его галактики начали меня слепить. – Эфочка! Пожалуйста, не надо, не смотри на меня так. – Я не могу, Хён. Я хочу тебя! И я хочу на тебя смотреть! А ты? Ты же тоже хочешь меня! Я знаю. Я вижу. – Чёрт, макнэ, перестань. Опять сексибоя врубил. Ещё про мой голос что-то там болтают, а себя-то слышал? – Эй, братики-развратики, вы там скоро!? Это у нас туалета – два, а ванная – одна, – Лизкин голос и стук в дверь одновременно чуть не сделали со мной своё чёрное дело. От неожиданности я вздрогнул и начал отрубаться. Но Эфка среагировал моментально, шагнул к ванне, обнял меня одной рукой, а второй… «Что нахер-захер? – ну, правильное решение твой макнэ принял, шеф!»… схватил младшего хёна. Как тут отрубишься, когда внутри пожар вспыхнул. Я ойкнул и схватился за плечи макнэ: – Ты чё творишь? – Спасаю Хёна от обморока! – Эфка скорчил умильную рожицу и откровенно наслаждался моим состоянием ошарашенности. – Кто там опять в обмороке? – Уйди, Лизка! Из-за тебя чуть младшего хёна не потерял! – Ой, как интересно!! А можно подробности? – Нет, обойдёшься! А ты руки убери, дай вылезти! – Помочь? – Сам я, отстань. Сдохну с вами. Одна орёт дурниной, другой за член хватает. Пришло же в голову. – Зато ты не завалился. Хотя, если бы завалился, то я с тобой, один, в закрытой ванне, это так возбуждающе. Я бы тебе искусственное дыхание сделал бы… особым способом. – Это ещё каким особым? – спросил я, вытираясь и одеваясь. – Не скажу, это будет моё секретное оружие. – Вот сейчас на правах Хёна стукну по этой башке, чтоб все дурные мысли и секреты вылетели! – И это в благодарность за спасение! Вот делай людям добро, а они потом тебя побьют. – Ой, ой, ой! Прямо побили его. Выходи, давай. А то она сейчас нам двери вынесет.       Мы выпали в коридор, Лизка стояла за дверью: – Наконец-то! В следующий раз после меня идёте в ванну, понятно?! Только после меня! – С чего это? Кто первый встал, того и ванна. – Хён, там, вроде, речь про тапки была. – У кого – тапки, а у меня – ванна.       Мы пришли на кухню. Там сидели все родители. Отцы молча ели борщ, запивая рассолом, на нас только взглянули, буркнув в ответ на наше «доброе утро всем»: – У кого оно здесь доброе?       У меня само вдруг с языка слетело: – Головка бо-бо, в ротике ка-ка! Не пейте больше коньяка!       Все на меня уставились, как баран на новые ворота, Эфочка сначала офигел, потом не выдержал и прыснул! Мама отвернулась в сторону, плечи её начало трясти. Оба отца покраснели, а тётя Рита, фыркнув, сказала: – Ну вот, дождались! Яйца курицу… нет, не курицу, а двух петухов учат!       Тут ваще все остолбенели. Потому что фраза прозвучала как-то двусмысленно. И в следующую секунду отец зашёлся от смеха и закашлялся. А дядя Ян поперхнулся, и борщ просто вылетел из его рта. Он испуганно зажал себе рот, мама сунула ему полотенце в руки, он спешно вытер лицо и посмотрел сначала на меня, потом на тётю Риту: – Вы решили нас добить? Стэндаперы недоделанные. Ты хоть поняла, что сказанула, мать? – А что я сказанула? Что такого? Каждый понимает в меру своей испорченности. – А нас сегодня кормить будут или еда только для тех, кто с бодуна?! – Нет, Ян, ты посмотри, совсем малые оборзели! Вот что значит, не драли мы их в детстве! – Я думаю, что ещё не поздно... попробовать! Мы с Эфкой переглянулись: – Сначала догоните… попробуйте… – Ну, уж нет, я и сижу-то еле-еле. Сегодня никаких забегов, – заявил отец.       Все засмеялись. Я смотрел на всех по очереди, пока мы завтракали, но внутри меня вдруг начала закрадываться какая-то тоска. Мне казалось, что я сплю, и, когда открою глаза, то никого не увижу: ни любимого Эфочку, смешно кусающего бутер, ни улыбающуюся маму, ни пришедшую из ванны Лизку, с полотенцем на плечах и мокрыми волосами. Ни отца, запивающего борщ рассолом из старого гранёного стакана, ни дядю Яна с улыбкой на губах, но почему-то очень грустными глазами. Я только сейчас увидел, что его глаза такие же как у Феликса – две галактики, только они… не вращались, не светились, как у сына, а как будто замерли, будто они спали, иногда подрагивая, как туман летним утром. И мама Эфки всё время кусала губы, теребила подбородок, бросая взгляды то на меня, то на Эфку. «Мозг! – Ауч, шеф! – Что с ними? – С кем, шеф?! – Посмотри на родителей Эфочки! – Шеф, мои глаза – это твои глаза, забыл? Я на них смотрю, и что? – Ты же видишь? Что-то не так! – Ты стал наблюдательным, шеф! Прямо зачёт. Что-то не так. Но что, я не знаю. Одно могу сказать, что-то их гложет. Но, с другой стороны, и понятно. Не каждый день, знаешь, твой сын сообщает, что он по мальчикам, так сказать, и влюбился в своего лучшего друга. Могу только предположить, что отцы ваши очень даже мужественно пережили новости, которыми вы их шарахнули». – Ромашка, с тобой всё в порядке? – мама протянула руку и приподняла мой подбородок. Все перестали жевать и глянули на меня. В этот момент меня что-то клинануло, в голове проснулся мой оркестр из бочек и молоточков, они дружно начали отбивать странный ритм, в голове зазвучала настоящая симфония «№3. Брамса?* Что за нафиг? Откуда я это знаю? – Шеф, я сам в шоке! Представления не имею!» Я вдруг резко встал, обошёл Эфку, упал перед дядей Яном на колени, обнял его и зарыдал: – Я прошу вас, не забирайте Феликса, прошу, не забирайте его от меня! Я умру без него, сдохну, я не могу без него, совсем не могу! Я люблю его, люблю больше жизни! Дайте мне слово, что вы не заберёте его от меня! Вы должны мне пообещать, что его галактики не потухнут, как ваши!! Я не дам вам этого сделать. Иначе он умрёт! ***       Это мне потом уже сеструха рассказала, что все просто ошизели от моих слов и рыданий. Лизка заявила, что Гоголь со своей последней сценой в «Ревизоре» просто отдыхает! Что я устроил такое представление, за которое мне сразу бы Оскар вручили. Ещё Лизка рассказала, что Эфка тоже обнял меня и чуть не рыдал вместе со мной, что меня не могли отодрать от дяди Яна, и ему пришлось на руках тащить меня в мою комнату. Что он мне обещал не только Эфку, а вообще всё отдать, я так понимаю, говорила Лизка, чтоб только я заткнулся. Потом тётя Рита констатировала, что со мной истерика, меня пытались привести в чувство пощёчинами, но не помогло, и тогда в меня плеснули водой, после чего я благополучно отрубился. Короче, утро удалось!       Когда я открыл глаза, то первым увидел опять Эфку с ваткой и, конечно, жутко воняло нашатырём: – Хён! Ну, и напугал ты всех!       В это время в дверь вошёл человек в белом халате, за ним мама Эфочки, она что-то объясняла ему. Он кивал головой, смотрел на меня, улыбаясь: – Ну, привет, друг! Как себя чувствуешь? – Здравствуйте, хорошо! – А что ж тогда мы в обмороке так долго валяемся? Нашатырём аж от дверей воняет, прямо газовая атака. – Я не знаю. – Что-то помнишь? – Я всё помню. – Ну, расскажи. – Мы смеялись, завтракали… а потом я увидел … – Что ты увидел? «Мозг, что за нафиг! Я ж не могу ему про галактики дяди Яна сказать! – Ну, шеф, ты сейчас что-нибудь придумаешь!» – Не знаю, мне показалось…что-то очень страшное… – Что в частности? – Будто все исчезли… – Ясненько, что ни фига не ясненько. Мне измерили давление, температуру, послушали… – И часто ты у нас так летаешь… в обмороки…? – Нууу… – Вчера завалился в кладовке, – объявила Лизка. – Это я его напугала, – пояснила мама. – А мы что, такие пугливые? – Ничего подобного. Я не трус. – «Но я боюсь! И я в обморок валюсь!» – Я смотрю, доктор, у вас хорошее чувство юмора, – надулся я. – А без него никак! Вот таких шутников без юмора никак нельзя вылечить.       Доктор захлопнул свой чемоданчик, посмотрел на маму и на тётю Риту. – Пообщаемся? – потом повернулся снова ко мне: – А тебе, друг, желаю покончить с этими глупостями, никаких обмороков. Ты понял?! Завязывай с ними. – Хорошо, доктор. Я постараюсь.       И они все вышли. Эфочка сразу улёгся ко мне на постель, взял за руку, Лизка уселась на ковёр, обхватила свои колени и в красках расписала, что тут творилось. – Ну, я, Брателло, тебе прямо скажу! Я такие сцены только в кино видела, и то никогда они меня не пробирали, а тут я чуть чаем не захлебнулась. Дядю Яна корвалолом отпаивали, хотя мне кажется, что мама пыталась сначала ему водки налить, а, может, это водка и была. Эфка с папулей тебя еле от него отодрали. Хватка мёртвая была. Что-то, я гляжу, у нас жизнь всё интереснее и интереснее стаёт. – Хён, ты точно себя хорошо чувствуешь!? – Да, ваще отлично. Ничего не болит. Голова ясная. Но я почему-то не помню про обнимашки с твоим отцом! – Брателло, ты так вопил, что сам от себя оглох, видимо, вот и не помнишь. Тётя Рита сказала, что у тебя истерика. Что слишком много всего навалилось, и результат на лицо. Ну, то есть, на мозги! В смысле на голову! – Хён, ты там нёс пургу какую-то про космос! Все просто охерели… – Не про космос, а про галактики… – А это не одно и то же? – Нет. Я имел в виду конкретно галактики. – Брателло, мне страшно. Ты точно в порядке? Ты у нас часом не Alien? – Сама глянь! – Куда? Я развернул Эфкино лицо к Лизке! – Смотри ему в глаза! – Смотрю! И? – Ты хорошо смотри! Видишь, какие тёмные… – Ага, они всегда такие, как вишни.. – А сейчас я тебе кое-что покажу, – и я со всего маху впился в губы макнэ. Лизка замерла. Я пробежал язычком по губам, потом он нырнул к макнэ в глубину рта, начал выделывать там пируэты. Эфка всхлипнул, руки его рванулись ко мне. Но я перехватил их и, отлепившись от него, повернулся к сеструхе: – А теперь смотри снова!       Эфочка сидел, покачиваясь, глядя на меня чуть поплывшим взглядом. Лизка заглянула ему в глаза и ахнула! – Сияют! И кружатся как… – Галактики! – Афигеееть! Эфка встрепенулся, врезал мне по плечу: – Хён! Какого хрена творишь? Не стыдно перед малой? – Ой, да чё там, подумаешь, поцелуй! Вчера зрелище похуже было… – Потошнее, оппа Феликс! Это точно! Я ваш поцелуй и не заметила, его твои риал галактики затмили. Ты точно Alien!       В комнату зашла мама: – Ромашка, тут такое дело. Мы решили, что тебе надо поехать в больницу! – Что? – Зачем? – Почему? Ему же уже хорошо. – Просто на три дня положат и обследуют. Рите и её коллеге не очень нравится, что обмороки участились. Надо всё-таки обследовать.       Эфка взял меня за руку: – Я буду каждый день к тебе приходить. – Ромашка, это всего три дня. – А нельзя как-нибудь без лежания там? Ну, типа, как это там… «Мозг! Ау! Как это, когда не ночуешь в больнице? – Амбулаторно, шеф!» Вспомнил! Амбулаторно! – Нет, доктор сказал, что лучше сразу все обследования и под наблюдением. – Вот бля… встрял… – Ромашка! Что за… – Извини, мам! Ну, просто не хочу я в больницу! Мама повернулась к Эфке: – Милый, вся надежда на тебя! Ты должен его убедить! А ты, Лизонька, помоги сумку ему собрать, пойдём, я дам тебе её и скажу, что сложить.       Они ушли. Эфка обнял меня, поцеловал в ушко и зашептал: – Хён-а! Я прошу тебя, я боюсь, пусть они всё проверят. Моя мама зря не будет переживать. – Она нас хочет разделить, я это чувствую. – Ну, при чём тут это сейчас? Никто нас не разделит. Твоё здоровье важнее сейчас. – Я там буду один, без тебя, без ребят. Я не хочу. Можно и так ходить всякие обследования делать. Нафиг ложиться-то? – Ну, врачам виднее, что и как лучше! Это всего три дня! И я буду с тобой, сразу после школы буду прибегать. – А если тебя не пустят? – Пустят, пройду. Ты что, плохо своего макнэ знаешь?! Хён! Соберись! Давай! Всё будет хорошо! Я люблю тебя!       Эфка шептал мне на ухо, гладил по спине, я обнимал его. Я чувствовал его всего, целовал его тихонько в шею. Он продолжал шептать мне на ухо что-то милое и смешное. – Хорошо, я поеду. Но если ты не придёшь ко мне, я уйду оттуда нафиг. Я сдавал анализы и они все хорошие. Не понимаю, что ещё там обследовать. – Я сказал, что приду. Давай, одевайся. Я тебе помогу. И я поеду с тобой.       Пришла Лизка с сумкой, подошла к комоду, посмотрела на нас. Покачала головой и начала складывать в сумку две футболки, боксеры, носки, спортивки и потом, подумав, добавила шорты. – Я думаю, на три дня достаточно. Щётку и пасту уже положила вот сюда в боковой карман, и сланцы тоже. Где у тебя зарядка от телефона?       Через полчаса мы загрузились в машину дяди Яна: я, Эфочка, тётя Рита и её коллега. Его высадили по дороге около мединститута, как оказалось, тётя Рита сорвала его с лекций для консультации. – Видишь, Хён, – прошептал мне Эфка, – мама так волновалась, что даже светило ради тебя вызвала. Я хмыкнул и промолчал. Тогда Эфочка приобнял меня и прихватил сначала губами, а потом, видя, что я не реагирую, прикусил зубами мою мочку. – Айщ, Эфка! Ты чего!? – Если Хён не поцелует своего макнэ, то макнэ не придёт к Хёну, – прошептал Эфочка. – Шантажист – манипулятор! Подожди, вот выйду из больницы, устрою тебе тёмную! – Буду ждать с нетерпением! *Иоганнес Брамс. Симфония №3. III часть. Poco allegretto https://www.youtube.com/watch?v=NAb5yANRvmk