Эфочка!

      Я медленно поднимался на свой 12 этаж. В голове гулял хаос: отрывки диалогов, отдельные фразы, взгляды, как клипы мельтешили воспоминания. Я подумал о прошлогоднем походе и вспомнил, как ругался с Тормошей из-за палатки. Палатки были 2-х и 4-х местные. Тормоша хотел, конечно, с Булочкой вместе. Но Маяк устроил всем парочкам в классе разбор полётов и не разрешил этого. Тогда Тормоша сказал, что будет со мной в одной палатке. А Эфка уже установил нам с ним свою собственную 2-х местную. Тормоша начал вопить, какого хрена про него все забыли, и стал заставлять Эфку и меня поменяться с кем-нибудь на 4-х местную. В меня тогда будто осёл вселился, я сам не знал, почему (теперь – то мне ясно, почему) и что на меня нашло. Я категорически вдруг стал упираться, что не собираюсь я ни с кем чужим спать. Тормоша жутко разозлился тогда, и принялся орать, что он не ожидал, что я ему чужой оказывается, называл всё это жуткой подставой и грозился послать на х..р нашу многолетнюю дружбу, если я таким козлом и дальше буду. Я в ответ ваще заистерил, заявив, что он сам козёл и при том, очень тупой, потому что, когда я говорил о чужих, то имел ввиду не его, а того, кто четвёртым ляжет к нам в палатку. Тормоша всё равно отказывался понимать меня. Я же помню, что меня жутко вдруг стало бесить то, что он пытается поговорить с Эфкой напрямую, игнорируя меня. Эфочка стоял у входа в палатку, сжав губы. Вид у него был какой-то потерянный. Тормоша размахивал перед ним руками, пока на крики не прибежала Булочка и не утащила его! Он вырывался, матерясь на чём свет стоит, но она его продолжала тащить, что-то приговаривая, и скоро я перестал слышать его вопли. – Он обиделся на нас, Хён. – Да ну его к чёрту. Тупой болван! – Это я виноват. – С какого хрена-то ты? – Ну, нас ведь трое, я мог старую взять палатку, она тоже 4-х местная, но мы были бы в ней втроём. Но там надо было кое-что починить. А времени не хватало. Вот я и взял новую. Отцу её на работе подарили как раз на ДР. – И что? Он ваще с нами не собирался в одной палатке быть. Он хотел с Булочкой, Королём Артуром и Мимозой. Вчера так и сказал, что нам с тобой придётся коротать ночь вдвоём, как старым бобылям. И ещё ржал, как конь, над своими же словами. Весь вечер бегал по квартире и орал: «Старый бобыль!» А я даже не знаю, что это значит. Но слово дурацкое и звучит противно. – Гугл в помощь, Хён. Бобыль – это одинокий человек, без семьи, ну, то есть, который и женат не был ни разу. А ещё раньше, в 15 веке, кажется, так называли крестьянина без земельного надела. – Господи, откуда ты столько всего помнишь? У тебя не голова, а база данных. – Ну, ты не совсем тут, может, прав, но можно и так сказать. – Ой, всё, давай закончим с образовательными услугами. Я так устал от Тормоши, что просто хочу жрать и спать. – Ладно, Хён. Я сейчас постель сделаю, и мы пойдём есть. Там, кажется, девчонки уже приготовили. Ароматы на весь лес, сейчас все звери сбегутся. – Звери? А тут что, они риал есть? Мне кажется, что вопли Тормоши распугали всё лесное царство. И даже медведь забился обратно в берлогу. А белки ваще в обмороке в дуплах валяются. – А зайцы, Хён? – Эфка откровенно веселился над моим ворчанием. – Зайцы с разрывом сердца лежат. – А волки? – Под кустом в соседнем лесу дрожат. – А птички, Хён? – Обратно на юг улетели. Кончай стебаться. Щас твой Хён в голодный обморок упадёт, и будешь ты опять коня изображать. Потащишь меня на себе к еде. – А я и так могу тебя потащить, без обморока. Хочешь на ручки? – Ну, всё! Ты меня достал! Сам напросился. Неси меня, – так мы тогда и припёрлись в импровизированную столовую на поляне. Я сидел на спине у Эфки и орал дурным голосом: «Разойдись! Поберегись! Лягушонка в коробчонке скачет! Кто под ноги попадёт, тот заплачет!» Эфка смеялся, народ откровенно ржал, Маяк изобразил смайлик обезьянки, закрывающей лицо руками. – Чисто дети! Что с них взять! – Ромео, а где твоя Джульетта? Или я ошиблась, и ты это, принц-лягушка теперь? – Ага! Подушка! Рот не разевай! Лучше есть давай! Видишь, я и мой конь проголодались! – это я к Светику обращался. – А есть ты, сидя на коне будешь? А конь видимо, прямо из кастрюли лакать начнёт? – Ты, главное, положи, а там мы сами разберёмся, без помощников. Я может, своего коня сам кормить буду. Он устал: и палатку ставил, и постель стлал и меня катал. Не конь, а золото! – Вау! Ну, ты, блин, точно принц-лягушка. – Помолчала бы, старушка! – Иди уже ешь, старик. Я тебя на год моложе.       Я спрыгнул со спины Эфки, мы забрали картонные тарелки, и пошли на берег реки к «костру». Это был старый мангал, который сверху прикрыли решёткой. Настоящий костёр не развели, «пожарную безопасность» никто не отменял. Маяк лично обещал знакомому леснику, что мы устроимся на берегу, и будет только «импровизированный костёр». Ребята уже сидели на двух старых брёвнах. Тормоша с Булочкой тоже были там. Он посмотрел на меня тогда как-то внимательно и абсолютно спокойно, а я подумал: «Ну, и дуйся! Болван!»       Это теперь, поднимаясь вверх по лестнице, я как будто смотрел видеофильм с собой и Эфочкой в главных ролях и чувствовал себя тем самым болваном. Я вспомнил тот классный вечер, когда мы смотрели на огонь, пусть он и был небольшим, но от каждого дуновения ветерка он пытался вырваться из мангала, его язычки выпрыгивали из-под решётки, будто пытаясь поймать тот ветерок. Я сидел на подушке на перевернутом пластиковом ведре, Эфка устроился на песке у меня между ног, я обнимал его сзади, мой подбородок лежал на его макушке, ветерок регулярно щекотал мой нос его шёлковыми прядями. Я вдыхал их запах и мне было чертовски здорово. Я тогда снова поймал взгляд Тормоши, он опять смотрел на меня пристально, я помню, что вдруг взял и показал ему язык. А он отвернулся к Булочке. Боже, да я риал болван! Мы в ту ночь сидели долго, пели песни по очереди, кто умел, и хором. Король Артур, Эфочка, Маяк и Банджо из «бэшек» играли на гитаре. Конечно, Эфочка всех опять впечатлил своими корейскими песнями. Девочки томно вздыхали, глядя на него, а он пел таким голосом, что у всех бегали мурашки. И потом Банджо, уловив какие-то отдельные слова, стал ему подыгрывать на своей гитаре и подпевать, их дуэт смотрелся обалденно, и я помню, что внутри меня уже тогда начинало, видимо, тлеть. Потому что, слушая их слившиеся голоса, видя их покачивающиеся в такт музыке тела с гитарами в руках, я чувствовал себя одиноко. Но я не мог оторвать от них взгляд, и тут ко мне подошёл Тормоша, сел рядом на песок, протянул мне руку: – Мир, Ромашка? – так меня звала только мама, Тормоша знал это и таким способом просил прощения. Он знал, что я не могу долго сердиться, тем более, если он называет меня Ромашкой. Я пожал его руку: – Мир! Дружба! Жвачка! – И большая кукорачка! – мы оба засмеялись тихонько, чтоб не мешать певцам. Это была наша с ним объяснялка-примирялка. «А с Эфочкой я НИКОГДА не ругался!»       Я полз наверх, всё больше погружаясь в воспоминания. Я вспомнил, как мы ночевали первую ночь в палатке. На самом деле, мы часто ночевали вместе, друг у друга и даже чаще все втроём, но все спали отдельно, хоть и в одной комнате. У Тормоши вообще было два кресла-кровати, специально для нас куплены, чтоб мы не вели «половой образ жизни», выражаясь словами тёти Кати, мамы Тормоши. А Тормоша спал на своей кроватке, как принц. Его задевало, что мы так и дразнили его, и потом мы стали кидать жребий, кто где будет спать. Бывало, болтали долго, валяясь на моей тахте или на диване у Эфки, или все вместе на кровати. Сколько раз родители находили нас мирно спящими всех вместе, смеялись и ругались. Типа, какого хрена тогда стелить три постели, если вы опять все вместе уснули.       А в ту ночь в палатке я сказал Эфочке, что мы с Тормошей помирились, он обрадовался, потрепал меня по голове, я подвинулся к нему и, положив голову ему на плечо, обнял, стал просить рассказать, как всегда, что-нибудь. Он часто рассказывал нам о Корее, Китае, где он бывал с отцом, о своих бабушках и дедушках, просто истории, пересказывал какие-то дорамы. Я помню его тихий голос, и как я дремал на его плече, пока вдруг не почувствовал руку у себя на волосах – он гладил меня по голове. И мне было чертовски приятно, я так и уснул с ним в обнимку. А потом помню, как проснулся от того, что холодно, Эфки рядом не было, я приподнялся, но тут полог палатки откинулся и Эфка заполз внутрь: – Хён? Ты что не спишь? – Холодно! Куда ты ходил? – Куда, куда! Сам догадайся! – Я не в состоянии. Мой мозг спит. Так куда? – Господи, Хён, да отлить я ходил. – А-а! – Спи давай! – Угу, – я придвинулся к Эфке, он лёг ко мне спиной, я просунул руку под одеяло, обнял его, погружаясь обратно в сон. Эфка вдруг вздохнул, обхватил мою ладошку своей, и прижал к себе. – Хён! – Да! – Спокойной ночи! – Ага, и тебе сладких снов, макнэ!       Утром в палатку ворвался Тормоша с криком: «Молодожёны! Подъём!» – Мы же вроде были старыми бобылями! – Были, пока не переспали.. – Фу! Что за пошлые мысли в твоей белой головке? – Ой, ты чё кидаешься? – в Тормошу прилетела моя подушка. – Господи, когда вы успокоитесь? Столько шума от вас! – Эфочка щурился спросонья: – Вчера так было тихо, когда вы полаялись. – Мы не лаялись, мы выясняли отношения… – Ага, как старые добрые супруги… – Конечно, кое-кто меня променял на корейского красавчика! – Так ты с ним ни в какое сравнение не идёшь! Моль белая! – Ах, я моль, а ты ленивый осёл! – Почему это я осёл? Да ещё и ленивый! – Потому что, потому... – Всё, кончайте базар! Пошли купаться! – Эфка прервал нас, мы вылезли из палатки и побежали к реке, размахивая полотенцами. Народ просыпался медленно, но наши вопли прогнали остатки сна в лагере. Над рекой рассеивались клочья тумана, мы скинули футболки и втроём нырнули. Вода обожгла, я слегка задохнулся, но проплыл несколько метров. Друзья наперегонки плыли до буйка, я поёжился. Я люблю воду, люблю плавать. Но точно также я люблю тепло, жару, горячий песок. Я вылез из воды, закутался в полотенце. Народ уже подтянулся к реке, стало шумно. Кто-то умывался в стороне, кто-то тоже плавал, как мы. Я побежал в палатку переодеваться. Утро было прохладное, но чувствовалось, что днём будет жара. Я быстро переоделся, повесил плавки на веревку от растяжки, натянул поверх футболки толстовку. Тут вернулся Эфка, он подбежал ко мне с возмущёнными воплями: – Хён, ты рехнулся? Какого хера ты ушёл, ничего никому не сказав? Мы тебя потеряли! – В смысле потеряли? Я замёрз и пошёл одеваться! Я что должен был на всю реку орать, что я пошёл трусы менять? – При чём тут трусы? Мы не видели, как ты уходил и испугались! Хорошо, Булочка сказала, что видела тебя у палатки. Не делай так больше, Хён! Не исчезай, никого не предупредив! – Да что случилось-то? Я просто ушёл, а вы шум подняли! Что могло случиться? – Да, бля… мы подумали, что ты мог утонуть! – Чё??? Я плаваю лучше вас! С какого хрена мне тонуть??? – Ну, мало ли… Судорога! Ещё ты всё время в обмороки валишься! – Это ты сейчас в обморок грохнешься! Чё разошёлся-то? Успокойся уже! Орёшь, как умалишённый! – Э, Ромео, попридержи лошадей! Мы реально чуть в реку не нассали, когда повернулись, а тебя нет! Риал, мог крикнуть, что уходишь! – Господи, да вы достали! Понял я, понял! Папаша с мамашей! Ваш Хён теперь будет о каждом своём шаге докладывать, даже когда ссать и срать пойдёт! Сообщит всем! Баннер повесит! – Дурак, ты, Хён! – вздохнул Эфочка и полез переодеваться. И я вспомнил, как тряслись его руки, когда он открывал «замок» полога. Вот гадство, какой я был идиот, идиот Всея Руси! Я представил себя на месте Эфки. А что со мной было бы, исчезни он вот так!?       Я присел на площадке между 6 и 7 этажами. Чёрт, какой идиот придумал купить квартиру на 12 этаже. Ага! Кто он? Догадайтесь с трёх раз? «Пап, ну не хочу опять внизу жить, вечно днём со светом сидеть, и одни деревья видеть! Хочу смотреть на город с высоты! Давайте на последнем этаже!» И Лизка меня тогда поддержала! А теперь можно радоваться, что первую квартиру, которую мы смотрели, продать успели, пока мы выбирали. Она была на 17!       Я встал и снова начал своё восхождение! Внутри у меня начал медленно разгораться пожарчик! Мне было плохо, что я тогда обидел Эфочку и сегодня! Дебил, идиот, кретин! Только теперь до меня дошло, как он меня оберегал всё время! И двери придерживал для того, чтоб я, не дай Бог, не стукнулся своими драгоценными локоточками и в обморок не завалился! И еду мне всегда таскал! И сколько раз перекладывал меня, если я отрубался во время наших посиделок! Засну на полу, проснусь в постели. Риал, как курица с яйцом! Тормоша прав! Меня прямо в жар кинуло, когда я вспомнил дрожащие руки Эфочки, и как он стоял, закусив губу. Это ж какой я гад! Сколько раз я его так обижал незаметно для себя! Скотина! Настоящая скотина! Господи, да когда ж эта чёртова лестница кончится!       Я расстегнулся, снял шапку, размотал шарф, с меня текло! «Я завтра, нет, сегодня, прямо сейчас, как приду, напишу ему и извинюсь». Я прямо рванул наверх, галопом пробежав последние пролёты. Привалился лбом к двери, еле дыша, достал ключи, стал их вставлять и увидел, что мои руки дрожат. Я никак не мог попасть в замочную скважину! Что за чёрт? Но тут дверь распахнулась сама: – Ты что так нажрался, что не можешь дверь открыть? – Лизка стояла в пижаме. – Ты на часы смотрел? Где шаришься? Ну, и видок у тебя! Чё пили? По какому поводу праздник? Кстати, тебе повезло. Предков дома нет. Отец уехал на объект по срочному вызову, будет через неделю теперь. Там какая-то авария. А мама уехала, как и собиралась, на научную конференцию на три дня. – Ты закончила? А теперь исчезни! – Что? А чё хамим? – Кто тут кому ещё хамит! – Ты и хамишь! Если тебя кто-то отшил, то не хрен на мне зло вымещать и дерьмо своё выливать, душевное! – Да пошла ты на х…! – Ну, ты и козлина, Брателло! Знать тебя не хочу! – Лизка развернулась и ушла к себе, захлопнув дверь так, что на полке в коридоре подпрыгнули обувные щётки! И я реально почувствовал себя тем самым козлом. Что со мной! Почему я всех обижаю!? Да чтоб тебя! Чёртов день Х.