Эфочка!

      Я шёл за Булочкой, которая тащила меня, как на буксире, и думал. Чёрт, я думал о том, что она мне сказала. Я что, риал гей? Почему я никогда об этом не думал? Эй, почему мне никто раньше не сказал, что я – гей? Я люблю Эфочку!!! Но, бля…, я его всегда любил. Это ж мой друган, соулмейт. Я и Тормошу люблю. Так стоп. Да вы чё, в натуре?… Но мне не хочется целовать Тормошу. – Вы где шаритесь? – о, лёгок на помине. Тормоша кинулся к нам навстречу. – Да так, спортом занимались. – Каким ещё спортом? – Битвой разумов. – Опять ты загадками говоришь! Идёмте скорее, сейчас фильм начнётся.       Я поймал взгляд Эфочки! Он смотрел на меня внимательно, а я будто впервые его увидел. И правда, впервые после признания. Признания самому себе. Эфка смотрел, будто хотел что-то спросить. Светик так и висла на его руке, а он смотрел на меня. Я тоже не мог оторвать от него глаз. – Эй, вы идёте? Что зависли? – Тормоша схватил меня за рукав, и я просто на автомате пошёл за ним. Мы сели на места. Трещотка опять прилепилась ко мне, но Эфка всё равно умудрился сесть рядом. Он всегда был рядом со мной. Светик устроилась справа. Слева от меня Трещотка, потом Булочка и Тормоша. Фильм начался. А я никак не мог сосредоточиться на нём. В голове было тихо. Бочки и молоточки молчали. Зато висел баннер с надписью: «Я люблю Эфочку!» И куда мне теперь? Дальше что? Я закрыл глаза и вдруг вспомнил его глаза-щелки и ямочки. А между ямочками губы, яркие, всегда чуть приоткрытые, такие полные, нежные и алые. Чёрт, о чём это я? «Ты хочешь его поцеловать? - А ни чё, что я парень и он парень?» – Да, хочу. – Хён, ты о чём? – я открыл глаза и увидел лицо Эфочки перед собой. – Да так… Попкорн надо было взять. Хочу. – Хорошо. Сейчас принесу. – Эфка перемахнул через пустой ряд впереди и, пригибаясь, выбежал из зала. – Куда он? – спросила Светик. – За попкорном, – я почувствовал себя странно. Я вдруг вспомнил, что Эфка всегда выполнял все мои просьбы. И всегда заботился обо мне. А я даже никогда не задумывался об этом. Он заставлял меня наматывать ненавистные шарфы на шею, натягивать шапки на уши, перчатки на руки. Он всегда шёл чуть впереди и открывал мне двери, в учёбе мы помогали друг другу. Я не очень любил химию, а он – биологию. Я больше любил задачки по алгебре, а он – по геометрии. Я обожал рисовать в контурных картах, а он заниматься черчением. Тормоша наш не любил учиться вообще, но на автопилоте делал всё за нами. Тусовались мы всегда втроём, поочерёдно перемещаясь из одной квартиры в другую: сегодня у Эфки, назавтра у меня, потом у Тормоши. Наши родители перезнакомились и подружились из-за нас и стали вместе отмечать многие праздники. Мало того, наши мамы даже договаривались о том, кто может принять сегодня «трёх мушкетёров» и покормить. А летом у нас всегда были совместные выезды на дачу к Тормоше. Шашлык, гамак, баня, река, вечера с песнями под гитару. Эфочка и его папа классно умеют петь. Я всегда любил слушать, как Эфочка поёт свои корейские песни. – Держи, Хён. – Спасибо, Эфочка, - он купил всем, молча раздав остальным их стаканчики.       Я жевал попкорн и радовался, что могу хоть немного перестать загоняться. Но темнота – это такая интересная штука, которая помогает осуществлять нам наши тайные желания. А темнота кинозала вообще особенная, она - друг молодёжи. Меня так и тянуло взглянуть на Эфочку. Я чуть повернул голову. Его три серёжки-гвоздики светились в темноте. Крылья носа слегка дрожали, губы были приоткрыты, и тут я увидел руку, которая протянулась и тихонько ткнула в них попкорном. Эфочка, не поворачивая головы, приоткрыл рот и съел попкорн. Я завис, внутри начало тлеть («Светик, а не обнаглела ли ты часом?»), а, как известно, в этот момент мозг мой может отрубиться, и части тела начинают жить своей жизнью. Моя рука дёрнулась и ткнулась в губы Эфочки очередным шариком попкорна. Он осторожно взял его губами, но вместе с моими пальцами, а потом повернулся ко мне лицом: – Я тебя понял, Хён, – «Что? Он меня понял? Да я сам себя не понял!», Эфка взял моё запястье и, проглотив попкорн, слегка подул мне в ладонь, потом его пальцы медленно легли в неё и скользнули между моими пальцами. Он сжал мне руку, и, наклонившись, прошептал: – Я буду есть только из рук Хёна! – я всё ещё висел, глядя прямо ему в глаза, забыв, как дышать, внутри проснулся пожарчик, на это раз из него начали отлетать искорки, которые сразу превращались в мотыльков, пытающихся вырваться наружу. Меня опять бросило в жар, я облизал пересохшие губы и сглотнул. – Всё хорошо, Хён! – он опустил наши руки себе на колено, потом, расцепив пальцы, вложил мне бутылку воды. Я уставился снова на экран и судорожно пытался открутить пробку. Руки вспотели, и эта зараза никак не хотела откручиваться. Я почувствовал, как у меня из рук забрали бутылку и потом снова вложили уже с открученной пробкой. Я начал пить, пытаясь быстрее потушить пожарчик, и, конечно, как всегда, вода пошла не в то горло. Я закашлялся. Слава Богу, на экране в этот момент начали стрелять, и мой кашель потонул в звуках пальбы. Эфочка постучал мне тихонько по спине. – Спасибо. – Не торопись. – Уммм. – Хён, ты в порядке? – Угу. «Ни хрена, не в порядке твой Хён опять».       В это время на экране началась очередная заварушка, и я почувствовал, как слева в мой локоть вцепилась Трещотка, изо всех сил прижимаясь ко мне. Я вылупился на неё, как баран на новые ворота. Она хлопала глазками и пищала: – Ой, страшно, Ромео, – я покосился на Эфочку. Он, не мигая, пялился в экран. Я аккуратно отцепил руки девушки от себя: – Давай без глупостей. Мне и так жарко, – она отодвинулась, обиженно вздохнув.       В этот момент я почувствовал, как Эфочка кладёт свою руку поверх моей и слегка поглаживает её, будто успокаивая. Мне становится так хорошо («О мозг, только не сейчас, не смей меня бросать!»), что я не успеваю понять, как мои пальцы проскальзывают на своё законное место. «Что? Вы куда? Вы о чём? Когда это вдруг Эфочкина рука стала вашим законным местом?» Мою ладонь снова сжимают и уже больше не отпускают до конца фильма.       «А можно, я никуда не пойду больше? Не хочу ни о чём думать! Мой мозг бросил меня. Предатель! Но мне так хорошо. У меня сегодня крутой вечерок! Мне нравится держать руку моего лучшего друга, потому что я понял, что люблю его. Я хочу всегда держать его руку. И да, мне понравились его слова: «Я буду есть только из рук Хёна!» И Светик меня больше не бесит, потому что Эфочка держит мою руку, а не её». Я не заметил, как фильм закончился. В зале медленно становится светло. Все поднимаются. Я с сожалением отпускаю руку Эфочки, мы не смотрим друг на друга, идём к выходу. По пути выбрасываем стаканчики, одеваемся и выходим на улицу.       Уже совсем стемнело. Светик снова висит на руке Эфочки, но меня это почему-то совсем не бесит теперь. Эфочка улыбается мне: – Ромео, проводим девушек, о'кей? Уже очень поздно, – он всегда называет меня Ромео при чужих, и это только сейчас до меня доходит. «Вечер открытий прямо!» На моей руке сразу повисает Трещотка. – Ой, спасибо мальчики! – так и пошли парочками. Мы с Трещоткой впереди, а Эфочка со Светиком сзади. Тормоша с Булочкой замыкают нашу процессию. Они бурно обсуждают фильм. Главное, чтоб не поругались опять. У них всегда диаметрально противоположные мнения о героях, сюжете и режиссуре. Но видимо, сегодня День Х. Потому, что они вдруг впервые говорят, что им всё понравилось. И герои милые, и сюжет интересный, и конец счастливый. Мы сначала провожаем Булочку, ждём, когда Тормоша отлепится от её губ. Пока Тормоша милуется с ней, Эфочка, не мигая, смотрит на меня и улыбается. «А ты хочешь его поцеловать?» В моей голове начинают потихоньку стучать молоточки по пустым бочкам. Мой персональный оркестр проснулся! Я не могу оторвать от Эфочки взгляд. Подлетает Тормоша и прыгает на меня сзади, виснет на мне, такой весь счастливый и весёлый. – Брателло Романтелло, я тебя люблю! – Иди нафиг, Тормашелло! У меня от тебя опять синяки будут. – Ах, какие мы нежные. Ути-пути! Синяки украшают мужчин. – Щас я тебе украшение под глаз повешу! – я хватаю снег и кидаю в лицо Тормоше, сразу отбегая на безопасное расстояние… за Эфочку! – Ах, ты гад! Вот так, значит, ты с лучшим другом поступаешь! Ну, держите меня семеро! – и Тормоша тоже хватает снег и кидается за мной! Я начинаю бегать вокруг Эфки, он хохочет, мы кидаемся снегом с Тормошей, и Эфка стоит уже весь белый! Девчонки тоже присоединяются. Мы все бегаем и визжим, как сумасшедшие, пока Тормоше не удаётся завалить меня в сугроб. На него тут же налетают девчонки и валят его следом рядом со мной. А потом бегут к Эфке, он, как сайгак, начинает удирать от них, а мы лежим и хохочем. В голове у меня вдруг начинает играть мелодия. Я впервые вспоминаю и певца HENRY, и название песни Just be me! Вот это да! Я поворачиваюсь к Тормоше, он улыбается мне: – Ну, что Ромео, готов ко второму раунду? – Тты о чём?       Тормоша ложится на бок и показывает рукой в сторону Эфочки! – Не о чём, а о ком? Я о нём!       Я тоже поворачиваю голову и вдруг вижу, что Светик завалила на снег Эфочку и целует его! Мне показалось, что все бочки в моей голове рухнули одновременно с 12 этажа, молоточки полетели за ними и всё слилось в единую какафонию. Я закрыл глаза и откинулся на спину. – Вот это подстава! Светик совсем охерела! – Тормоша вскочил и побежал к ним. Я остался лежать, смотрел в ночное небо, где из-за текущих слез («Что? Я риал реву? Что за нафиг?») не видел ни одной звезды! Пусто и темно! И внутри меня также! Я закрыл глаза! «Что со мной? – Ты ревнуешь! – Я ревную!??? Ёпрст.. Я ревную! Не, я не просто ревную! Да я убить готов, порвать всех, как Тузик грелку!» – Хён! Ты в порядке? – я открыл глаза: «Ни х..я не в порядке твой Хён». Надо мной стоял Эфочка и протягивал руку: – Вставай, замёрзнешь! – Отвали! Не встану! – Не дури, Ромео, – Эфочка попытался схватить меня за руки. Подошли девчонки. – Я сказал, отстань. Сам встану, – я поднялся, отмахнувшись от него. Эфочка смотрел на меня испуганным взглядом, закусив губу. Мы никогда с ним не ругались. НИКОГДА. НИКОГДА не разговаривали друг с другом грубо. Это было впервые. Я отряхнулся и, посмотрев на девчонок, сказал: – Идёмте, уже поздно совсем, – я взял Трещотку за руку, и мы пошли опять впереди. Мы шли, и я впервые за вечер был рад её трескотне. – Ромео, а давайте ещё раз сходим все вместе в кино. – Что? Хорошо, почему бы и нет. Сходим. – Ой, как здорово! Ромео, а можно я с тобой сфотаюсь. – Зачем? – Нууу… Я похвастаться хочу, мне иначе никто не поверит, что я с самим Ромео гуляла. – Что ты сказала? Что это значит? С самим Ромео? – Ну, да ты что! Сам не понимаешь разве? – Я разве спрашивал бы, если бы понимал? Можешь нормально объяснить?       И мне объяснили, да ещё как объяснили. Бля… Реально вечер открытий! День Х. Я узнал, что оказывается одна половина девчонок школы вздыхает по Эфочке, а вторая – по мне. И что ещё недавно также и по Тормоше сохли, только его быстро Булочка охмурила, потому что тоже красивая. Поклонницы Тормоши повздыхали и переметнулись в ряды моих и Эфочкиных фанатов. Она говорила и говорила, прямо доклад мне прочитала, какие мы красавчики, умные, классные, интересные, неприступные. Пока я этот доклад переваривал, она успела достать телефон и сфоткаться со мной. – Ой, завтра все умрут от зависти. Спасибо, Ромео. – Не за что. – Ты не понимаешь. Ты сам не знаешь, какой ты классный. Меня даже мама только 15 минут может выдержать. Меня всегда много. А ты весь вечер со мной провёл. Прямо как стойкий оловянный солдатик! «Знала бы ты, почему я тебя вытерпел». – Ну, всё, всё. Хватит дифирамбы петь, а то ещё загоржусь. И перестану быть таким замечательным. – Не загордишься. – Это ещё почему? – Не сможешь! – Что значит не смогу! – Ты слишком хороший! – Ничего подобного. Очень даже плохой. – Не наговаривай на себя. Всё равно не получится. – Да почему ты так уверена? – Потому что ты слишком милый! – Кто это сказал? – Все говорят. А ещё говорят, что ты с девчонками не встречаешься. – Что? – Ой, прости. Я ничего такого не имела ввиду. – Ну уж нет, так дело не пойдёт. Сказала «А», говори и «Б». – А ты не обидишься? – Я ж такой милый. Сама сказала. Из-за чего я обижаться буду? – Только ты не обижайся! – Да говори уже! – Все думают, что ты – гей. «Опа, Европа! Прилетели! Все думают! А я только сегодня подумал!» – И давно думают? – Я не знаю. – А ты сама как думаешь? – Если честно, я не знаю. Не встречалась в реале. Ты мне нравишься. Но я вижу, что я тебе – нет. Но это вовсе не означает, что ты – гей. Может я не твой типаж. – Ну, спасибо. – За что? – За интересный рассказ. – Не обиделся? – Нет. Всё нормально. «Я не обиделся. Но ни хера не нормально. Дерьмо. Где там мой коктейль? Три в одном!» – Мы пришли. Спасибо. Ты – классный, – Трещотка и Светик зашли в подъезд. Тормоша подошёл ко мне. – Идём? Ты как? – он смотрел на меня, я, наконец, посмотрел на Эфочку. Вид его был по-прежнему печальным. – Идёмте домой быстрее. Что-то я совсем замёрз. – Хён! – Что? – Ты в порядке? – Нет. Я же сказал, замёрз. Идём уже. – Хён! – Да что такое!? – Я не целовал её! Она сама! – Зачем ты мне это говоришь? – Потому что я вижу, что ты злишься. – Я не злюсь! «Ох, как я зол, как я зол!» – Значит обижаешься! – Не обижаюсь! «Как там мама говорит: хочется просто рвать и метать! Рвать и метать!» – Хён! – Да что ты заладил? Хён, Хён, – губы Эфочки задрожали, он смотрел на меня, я на него. «Чёрт, чёрт, да что такое? Что ты дуешься, как девчонка? Скажи ему!» – Ромео, Эфка, кончайте уже эти разборки. Вы достали меня сегодня. – Ну, так уходи! – оба хором, не отрывая взгляда друг от друга. – Ну, ни фига себе вы. Теперь ещё и я под раздачу попал, – он сгрёб нас за капюшоны и поволок в сторону дома. Мы вырывались, но Тормоша хорошо накачался в своём самбо. Хватка у него железная, мы за 5 минут добежали до дома Эфочки. И он просто запнул его в подъезд. Потом также мы почти бегом добежали до нашего дома. – Да отпусти ты меня. Кабан! – Марш домой. Как вы меня достали со своей любовью! Столько лет маюсь! Спрашивается зачем? – В смысле маешься? Какая такая любовь? – Ваша, бля… Ваша. Всю кровь мне выпили. Ваши взгляды, вы же сожрать друг друга готовы. Эфка все мозги мне выел: «Хён то, Хён сё! Хён не захочет, Хёну не понравится». А меня бля… хоть раз спросили? – Что ты несёшь? – То и несу! – Тормоша вдруг сник: – Прости, бро. Накипело. Прости. Я больше не могу смотреть, как он мается. Я ему давно говорил, чтоб он признался. А он ни в какую! «Хён не поймёт. Я не могу потерять друга!» А самое главное, что он прав. Ты бы не понял. Хотя ты же сам липнешь к нему, как репей. Смотришь на него, тискаешь всё время. Обнимаешь! Я ваще не знаю, как он держался всё это время. У него яйца железные. А эти твои взгляды на него, когда кто-то рядом с ним ошивается. Я даже как-то заснять хотел, и показать. – Так заснял бы. И показал. Может быть всем легче стало бы. Я люблю Эфочку. И уже давно. Но только сегодня это понял. Спасибо Булочке. – Надо было её послушать давно. Она права оказалась. Она давно всё про вас поняла. – Насколько давно? – Не знаю. Только в прошлом году в походе, когда ты скандалил со мной из-за палатки, она отвела меня в сторону и выдала мне. По самое не хочу. Я с ней тогда впервые чуть не поругался. Но она меня фактами добила. Я присмотрелся и офигел. Она мне тогда сказала, что ты хоть и старше нас, но совсем ребёнок. Избаловал, говорит, его Эфочка! Носится с ним, как курица с яйцом! Хён, застегнись, Хён, не подавись. Тьфу! – Вот чёрт. Чёрт. Чёрт. Бля.. Дерьмо. Я его обидел. Я никогда его не обижал. – Дошло. – Но я так разозлился. Я ведь видел, что это Светик сама его поцеловала. Но внутри меня будто рвануло. Мозги отключились. – О, да! Твои мозги имеют хорошую функцию. Отрубать тебя в нужный момент. Всё, бро. Давай. Не загоняйся. Утро вечера мудренее. Завтра помиритесь, облобызаетесь и всё о'кей будет. Иди домой. Пока. – Пока. И спасибо, братан. Прости, ваш Хён – просто слепец. – Всё, иди. Завтра рано вставать. – Точно. В школу. Вот гадство. – Не ругайся. Иди. – Сам иди. Я уже ушел. Я зашёл в подъезд. Подошёл к лифту. Ну да, добейте меня все! День Х продолжается. «Лифт отключен с 22.00 до 6.00 по техническим причинам». Да чтоб вас!