Воспитание светлой души

      Кончик карандаша скользит по слегка желтоватой бумаге, оставляя за собой ровную надпись: витиеватый узор букв, выведенных под лёгким наклоном, отливает серебристым в свете настольной лампы. Уильям задумчиво переводит взгляд на следующую задачу, сверяясь с решением в собственном блокноте, улыбается кончиком губ, оставляя в самом уголке небольшую галочку. Его охватывает привычное чувство гордости: ни одной ошибки.       Дождь за окном обильным потоком омывает малахитовую листву, срывая с тонких ветвей яблони спелые плоды. Блеклыми пятнами мелькают цветы розовых кустарников, неслабый ветер колышет бутоны, барабаня ими же по прозрачному стеклу. Звёзд на небе не видать — заволокло купол сворой грязных туч, и даже безмолвная луна едва заметна за чернильной непогодой. В последнее время грозы — нередкое явление, которым Мориарти старается наслаждаться по мере возможностей, — не так уж и долго осталось ждать до первых летних денёчков, особенно душного, горячего воздуха и яркого солнца, кое невзлюбилось аристократу с самого раннего детства.       Он наблюдает за отражением белоснежного диска в луже ещё какое-то время, после возвращаясь к проверке домашних работ учеников. Тема ими, определённо, усвоена: большинство превосходно справились с заданиями, а с теми, кто все же напортачил в нескольких примерах, мужчина обязательно повторит материал завтра после занятий. Он привык задерживаться, порой возвращался поздними вечерами: Лизерли даже обижалась на отца какое-то время, назло запираясь в комнате до самого утра, не появляясь на глазах у взрослых. Ей не хватало внимания, что не удивительно, ведь компании одного Холмса было катастрофически мало, потому юная леди и решила предпринять самую изощренную, жестокую меру — игнорирование. Правда, надолго терпения не хватило: через месяц, а может даже раньше, она встречала Уильяма у самых ворот, крепко обнимая и обхватывая руками поверх пальто, утыкаясь личиком в тёплый рукав. Отчего-то в такие моменты ребёнку хотелось плакать, словно разлука длилась намного дольше, а ожидание томительно разрывало на части душу. Дети часто плачут, и виной тому бывают не только ободранные колени, да ночные кошмары, — иной раз слезы вызывают дорогие сердцу родители.       Сложно представить, как бы складывалось детство девочки, если бы и второй опекун днями напролёт пропадал вне дома. Благо, Шерлока к работе не тянуло, и от предложенной когда-то Лиамом идеей преподавать химию одарённым умам он отказался наотрез, именуя это бессмысленной тратой нервных клеток: мужчина до конца не понимал, к чему им вообще работать, ведь средства материальные, благодаря его старшему брату, проблемой не были. Возможно, Лиам всего-навсего не мог сидеть без дела, что было ему весьма свойственно — профессор математики просто не выдержал бы отсутствия в жизни всевозможных функций, прогрессий и формул дифференцирования.       Он устаёт. Куда же без этого? Деревенская школа ведь совсем крохотная, и посещает её самая обычная ребятня: им бы поскорее на свободу, к свежему воздуху, побегать да порезвиться. Маленькие классы душат, стены давят, но неоспорим факт — как бы тяжка не была столь точная наука — детям полюбился крайний кабинет первого этажа, а к преподавателю математики они относятся с трепетным восхищением. Тот никогда зазря не бранится, только по делу, да всегда так лаконичен, спокоен, что даже критику из уст его слышать приятно. И совсем не пугает необходимость поднять руку, уточнить, спросить, поскольку знаешь наверняка — не последует недовольств на повышенных тонах. Ученики в целом лишь раз слышали от Уильяма громкие речи, обращенные далеко не в их адрес.       В каждом учебном заведении есть невообразимые любители контроля — в единственной школе Мюррена подобным человеком являлся сам директор. Вечно брюзжащий и недовольный, привыкший к подчинению от каждого: дряхлый старичок выглядывал изредка из своего кабинета, шаркая вдоль коридоров, премерзко и раздражающе стуча по деревянному полу длинной тростью; прикрикивал на ведущих тихие беседы девушек, замахивался на мальчишек, торчащих у дверей кабинетов после звонков. В преддверие важной проверки, что выпала на начало весны, он по привычке слонялся туда-сюда, имитируя осмотр готовности, и не посчастливилось ему встать с утра не с той ноги. Ладно бы ворчал, как обычно, нет же, — посмел ударить своей проклятой корявой палкой одну из опоздавших девочек, да так, что та со страху вскриком перепугала половину этажа. Чуть погодя, стоило только математику выглянуть и сообразить что к чему, трость эта к чертям собачьим была разломана на две идеально ровные половины и откинута в сторону, а старик слов ласковых наслушался сполна.       С того дня провожали Лиама взглядом не просто восхищающимся — наставник приобрёл уважение среди юношей, а девочки видели в нём защитника, рыцаря, победившего злого дракона.       Карандаш оставляет пометку с краю, пока свободная рука тянется за следующей тетрадью, однако стол в том месте оказывается пуст: ровная стопка проверенных же располагается по другую сторону. Отложив канцелярию, мужчина запускает пальцы в волосы, мягко оттягивая светлые пряди на затылке. На часах почти час ночи, но сна ни в одном глазу. Обычно он заканчивает ближе к двум, но сегодня ему помог Шерлок, разобрав больше четверти работ, пока Мориарти не отправил его проверить, уснула ли Лизерли. Она с обеда чувствовала слабую головную боль и весь день провела с Холмсом на свежем воздухе: родитель с чадом провалялись под тенью фруктовых деревьев, беседуя о мелочах, немного философствуя; после же девочка расположилась в постели и изъявила желание почитать, отказавшись от ужина. Взрослых беспокоило состояние ребёнка: в столь раннем возрасте Лизерли страдала мигренью, скорее всего — наследственной, на что вызванные врачи из столицы лишь разводили руками. Сами родители никак не могли прийти к мирному соглашению, споря и не до конца доверяя медицине: «— Многие им пользуются. Я сам неоднократно был спасён этим чудесным средством! — Шерлок Холмс, только попробуй вколоть нашей дочери морфин!»       Поднимаясь и, напоследок бросив взгляд в сторону окна, Лиам тушит лампу, заливая мрачный кабинет лунным блеском, и направляется к двери, на ходу снимая и отправляя в грудной карман домашнего халата очки. Коридор встречает его прохладной тишиной, и лишь в конце виднеется треугольник света, излучаемого из приоткрытой двери, за которой доносятся голоса, едва-едва уловимый шёпот, а после тихий смех. Говорят, смех продлевает жизнь, но для Холмса это правило в данном случае вряд ли сработает.       Математик хмурится, подходя чуть ближе, и прислушивается. — Милая, твой папа убьёт меня, если услышит.       Что правда, то правда. Шерлок сейчас на волосок от серьёзного разговора и долгой ночи в гостиной на диване. — Ну папуля, — девочка тянет гласные и Мориарти представляет её сложившей ладошки в умоляющем жесте. — ну сыграй мне разочек.       На несколько минут воцаряется тишина, после тяжёлый вздох разрывает воздух. — Только если после ты ляжешь спать.       Следует шорох одеял и скрип: видимо Лизерли кивнула, сразу же устроившись в постели поудобнее. С минуту ничего не происходит и Уилл собирается было открыть дверь, но стоит ладони коснуться ручки, как резкий звук принуждает замереть, затаив дыхание. Скрипка... она волшебна, в руках Холмса особенно. Мозоли на пальцах, след от инструмента на шее, метры струн — всё это такое до безумия родное, необходимое. Музыка льётся. Безмерно печальная, разрывающая душу на части. Её не слушаешь — её чувствуешь фибрами, дрожью на кончиках пальцев, пересохшими губами припадаешь к сладкому нектару нот. Лиам не разбирается в музыке, но это не мешает попадать под её очарование. Еле уловимые звуки проникают в самое сердце, смешиваясь с его собственной любовью и его собственным горем, и он забывает обо всём на свете, наслаждаясь переливами мотивов.       Быстротечная красота, порожденная искусством мастера превратила короткий отрезок времени в бесконечные минуты — мужчина даже не заметил наступившей тишины, сменяющейся шагами.       Стоит Шерлоку распахнуть дверь, как он чуть ли не врезается в Мориарти, оцепеневшего в расслабленной позе. — Я сейчас все объясню! — с придыханием шепчет провинившийся, поднимая взгляд к потолку. — Понимаешь, я зашёл, а она не спит... и вот мы немного поговорили. Всего каких-то сорок минут. Это ведь не так страшно. — на тихий «хмык» Холмс реагирует медленно опускающимся к лицу собеседника взором. На тонких губах профессора полуубка, а рубиновые глаза смотрят будто сквозь него. — Что такое? У тебя выражение лица, словно ты... — Что? — тонкие пальцы касаются ткани чужой рубашки, привычно поправляя воротник. — Словно ты влюбился.       На лёгкий прищур и наглую усмешку Уильям отвечает почти неслышно: — Я каждый день влюбляюсь в тебя заново, Шерли. — и добавляет, невесомо оглаживая ладонью плечо. — Пойдём в спальню. И прихвати скрипку. Хочу, чтобы для меня ты тоже что-нибудь сыграл.       И тот спешно кивает, стараясь не шуметь возвращается вглубь комнаты, спотыкается об ножку стула и шипит совсем уж неприличные слова, от которых Лизерли не сдерживает тихого смеха, заглушаемого плотной тканью одеяла.