Пат (Проиграв победить 3)

 — Ну и что это было?  — спросил Дайм нейтрально. Он дал себе слово, что когда-нибудь фамилия Боцмана будет слетать с его языка легко и непринужденно. Ну а действительно, чего такого? Баклан и Баклан. Хорошая птичка, между прочим, обстоятельная, сильная. Крупная опять же, солидная, не какая-нибудь трясогузка, прости Двуединые. Да и вообще ерунда, всего лишь фамилия, было бы о чем говорить! И когда-нибудь Дайм обязательно научится произносить ее так же естественно, как произносит любую другую… например, Бастерхази... Когда-нибудь. Обязательно. Но пока что в обращении к Боцману ему приходилось ограничиваться обезличенными вариантами.  — И не говорите, светлый шер!  — живо и искренне (Дайм бы сказал — преувеличенно живо и слишком искренне) откликнулся Боцман с птичьей фамилией.  — Добрые люди, но дикие, просто жуть! Некоторые их ритуалы… Вы видели, светлый шер, что они творят на празднике Призыва урожая? И ваше счастье, светлый шер, что не видели! Их ритуалы порою… — И какой же из этих ритуалов нам выпала честь наблюдать сегодня? — Убереги Двуединые, никакого. мой светлый шер! Эти добрые люди всего лишь пытаются выказать вам свое искреннее благорасположение и почитание, как умеют. Правда, сами видите, светлый шер, умеют они не очень. Дикие люди, да... Тем временем дикие люди (в количестве трех щуплых, загорелых до  черноты и скудно одетых особей) удирали задом вперед, взметывая тучки пепла босыми пятками. При этом они старательно улыбались и так же старательно таращились на Дайма выпученными от усердия глазами, не переставая на каждом шаге кланяться и осенять себя знаками круга и терцанга одновременно. Надо сказать, что при этом передвигались они довольно шустро.  — А ответь мне, о боцман моей души, почему эти дикие… хм… добрые люди пытались поджечь мою палатку? Неужели тоже исключительно в знак благорасположения и почитания?  — Говорю же, светлый шер: дикий народ!  — Боцман безмятежно пожал плечами, тараща на Дайма выцветшие светло-голубые глаза так же старательно и бесхитростно, как и добрые люди (к этому времени уже успевшие скрыться за частоколом, отгораживающим делянку от поселения). Разве что не выпучивал их от усердия, да и в прозрачной их глубине усмешка почти не пряталась.  — Ни за что не хотели верить на слово, что это ваша палатка. И что вы, стало быть, светлый шер, в ней собственной персоной пребывать изволите. Прискорбное недоверие с их стороны, знаете ли, светлый шер, прискорбное и порицаемое Двуедиными.  — А что им от меня нужно было? Эти добрые люди почему-то покинули нас столь поспешно, что я как-то не успел уточнить. — О, не извольте беспокоиться, мой светлый шер! Ничего. — Ничего? Над частоколом проросли кучерявые макушки. Штук десять, разнокалиберные и мелковатые для взрослых, даже местных, хотя местные не отличались крупностью.  Макушки проросли невысоко: до глаз. Круглых, сверкающих вытарщенными белками. Дайм старался игнорировать тот факт, что теперь все эти глаза уставились  на него поверх изгороди во все… хм, ну да —  глаза. — Ну разве что только убедиться в вашем существовании, светлый шер. Дайм хмыкнул. — Ну и как? Убедились? Улыбка растекалась по лицу Боцмана медленно, но неудержимо, словно густая патока из лопнувшей бочки. Он покосился в сторону забора — туда, куда так старательно не смотрел Дайм. — О да, мой светлый шер. Вполне. Ваше появление было очень… э-э-э… убедительным. Этот смерч, гром, и локальный дождь… из рыбы. И молнии. Молнии особенно их впечатлили, это вы правильно сообразили, светлый шер. Дайм смущенно хмыкнул и ничего не сказал.  — вообще-то молнии сорвались у него совершенно случайно, от переизбытка энергии, и за них ему до сих пор было немного неловко. Тем более что одной из них он вспорол гарь (и расплавил песок под ней) чуть ли не у самых боцманских сапог. Еще бы чуть левее… и получилось бы совсем некрасиво, да. Хотелось разозлиться, хотя бы на себя самого, но никак не получалось. Пряный чуть горьковатый дымок не способствовал. Дайм поежился и  переступил с ноги на ногу. Под подошвами хрустнуло, гарью запахло острее. Гарью и гоблиновой травой, чтоб ее… — А с каким ритуалом связано то, что жители вот уже шестой деревни спешат устроить в нашу честь грандиозное возжигание? Или правильнее будет сказать воскурение? — Он сумел удержаться и не хихикнуть, хотя хотелось. Очень. Хорошая шуточка. Бастерхази бы оценил. — Только не говори мне, что это совпадение, не поверю! Они палят посевы точно перед нашим приходом. Уже который раз! Палят, да. Чтобы мы не спалили! На этот раз он все же хихикнул, хотя и постарался замаскировать это кашлем. — Пусть цветут все цветы пред ликом Двуединых — сказал один древний мудрец…  — Боцман зажмурился, с наслаждением втягивая носом горьковатый дымок. Но задерживать дыхания по примеру опытных курильщиков травки не стал. Глянул хитро, пряча улыбку в усы. — Но что знают местные дикари о речениях древних мудрецов? Меньше чем ничего. Зато они знают, что Пресветлая Райна не любит кха-бриш и не считает гоблинову травку достойным цветком перед ликом своим. — Что не мешало им готовить эту дрянь многие сотни лет подряд. Боцман пожал плечами и затянулся снова. — Так ведь где Светлые Сады Райны — а где кха-бриш? К тому же столько посредников… Могли неверно понять, перетолковать по-своему, исказить. А даже если и нет, всегда остается надежда на то, что великой Светлой Сестре не будет дела до маленького жалкого человечка с его маленьким жалким кха-бришем. Как звучит одна местная поговорка: что не видел верблюд соседа — скрыто от Двуединых. — И что изменилось? Сады внезапно стали ближе?  — Ну, сады, не сады… Но когда сама Райна, рука об руку со своим Темным Братом, в сиянии собственных аватар, верхом на морском змее и в окружении сотни разъяренных ракшасов обрушивается с небес на землю, дабы покарать команду торговцев кха-бришем вместе с ее кораблем… У остальных торговцев кха-бришем вдруг возникает серьезный повод задуматься… Вы не находите, светлый шер?