Пат (Проиграв победить 3)

«А ежели и вовсе не судьба нам более свидеться, любезная моя Гроза, то знайте, что был я и есть до последнего вздоха преданный только Вам одной. Поскольку, может статься, в песках этих лягу навечно, что с непривычки вроде бы даже и грустно…» Дайм перечитал начало, сморщился, словно лимон целиком разжевал. Юмор у него сегодня выходил на редкость натужным. Но без юмора так и вообще лучше не пробовать. Больше. А то, что напробовал, никому не показывать. Глянул еще раз на последний вариант — может, первый взгляд оказался слишком придирчивым? И с тоской понял, что скорее наоборот. Ибо сейчас его откровенно передернуло. смяв неудачное письмо в ладони, он скатал из тонкой рисовой бумаги изящный рисовый шарик. Плотненький такой и маленький, размером с горошину. Для верности стоило бы его еще и съесть, чтобы уж точно никто никогда не прочел такого позорища, но Дайм терпеть не мог привкус магических чернил. Еще с магадемских времен, когда приходилось стремительно уничтожать шпаргалки единственно доступным способом. Хорошо, что рисовой бумаги еще остался изрядный запас… «…А еще скажу Вам, разлюбезная моя Гроза, что являетесь Вы мне ну просто как лебедь чистый из императорских прудов. Будто плывете себе просто так куда вам требуется или по делу какому, даже сказать затрудняюсь, только дыхание у меня каждый раз от вида вашего сдавливает до крайности, будто ударом магическим нехороший кто прям вот так в упор саданул…» Уже лучше. Хотя начинать все равно надо как-то иначе. Более жизнерадостно, что ли… «Добрый день веселая минутка, здравствуйте, бесценная моя Гроза! За прошедшую отсрочку не обессудьте, видно, судьба моя такая, вечно возникают на пути всевозможные оказии разного роду или даже племени. Однако же ничего этого больше не предвидится, а потому спешу сообщить вам, что я жив-здоров, чего и вам желаю». Что поделать, если настроение хоть в траву ложись, а письмо писать надо? И так на два дня задержал ответ. И самому неудобно, да и печать намекала уже, что не дело это и почти что нарушение прямого императорского приказа. Пока еще мягонько так намекала, легким оттенком потенциальной боли. Деликатно. Почти душевно, можно сказать. Так что писать надо. Прямо сейчас, если не хочешь, чтобы потом было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как любит выражаться светлейший Парьен, при этом почему-то вовсе не имея в виду ни годов, ни тем более бесцельности. А вот боль — имея. Мда. В таком настроении только предтравные записки и писать. А надо любовную. И врать при этом и делать вид, что все в полном порядке, тоже не выйдет. Ни словом, ни мыслью. Она менталистка, она почует настроение писавшего, даже если и не все поймет. И насторожится. Или расстроится. Во всяком случае, сделает что-то, чего не предусмотрено ни клятвой, ни даймовскими  обещаниями «сделать все для обольщения».  И печать отреагирует.  Но даже не это важно, а важно, что она — почует. И расстроится. «Обратно же пишу Вам, разлюбезная моя Гроза, не по какой иной причине, а просто лишь в свете того, что выдалась свободная минутка и разнежился я на  горячем здешнем солнышке, словно  Ваша Морковка на завалинке, да еще и после того, как сожрала она самую вкусную и толстую из доставленных Вам валантских газет (смею заметить, большая их часть только для подобного и пригодна, и, надеюсь вы не читаете их до завтрака). Сидим мы сейчас на песочке возле самого синего моря, ни в чем беспокойства не испытываем. А солнышко здесь такое, что аж в глазах бело…» Да!  Вот так гораздо лучше.  А насчет тоски… Тоже не страшно. Раз врать нельзя, значит, и не будем.  «…А еще хочу приписать для Вас, разлюбезная моя Гроза, что иной раз такая тоска к сердцу подступает, прямо клешнями за горло берет. Думаешь: как-то Вы там сейчас, в вашем замке Сойки? Какие нынче у Вас заботы? Управились ли с очередным заговором или как? Много ли шпионов Ристаны поймал доблестный Герашан? Должно быть, год на них выдался урожайный, а я далече… Ну да недолго разлуке нашей тянуться, очень на то надеюсь. Еще маленько подсоблю здешним товарищам, кое-какие делишки во славу нашего императора улажу, и к вам подамся, бесценная моя Гроза…» Вот так. И никакого вранья. Тоска вроде и есть, но вроде как не о том,  перенаправленная в нужную сторону. А что такое «переадресация»… рано юным принцессам знать такое в их нежном возрасте. Рано и незачем. Это некоторых на старости лет придавило ломкой на синдроме отмены, да еще и стихийным откатом добавило после той ночки…  Да. Откатом. В этом все и дело. Некоторые запреты и самоограничения вовсе тут ни при чем. Виновато именно то почти запредельное напряжение сил. Ничего более. Остальное чушь, которой не стоит заморачивать головы ни светлым шерам, ни тем более сумеречным. Кстати, о той ночи… «…Душа моя рвется к вам, ненаглядная моя Гроза, как журавль в небо. Однако случилась у нас тут одна небольшая заминка. Полагаю, месяцев так на несколько.  Мне, как сознательному шеру и верному императорскому подданному, было поручено оказать посильную помощь некоторой группе сограждан с территории вольных раджанатов братского Сашмира. Дело ответственное, не каждому такое император доверит. Впрочем, я-то и за одну ночь управился с помощью Двуединых и во славу их же, а вот местным товарищам повозиться еще какое-то время придется. Отметить надобно, что народ подобрался исключительно  душевный, можно сказать, покладистый, а также запасливый, активный и предприимчивый. Что называется, с огоньком. Так что пришлось задержаться на горячих песках подолее, чем ранее предполагалось, потому как долг перед страной и императором к тому нас обязывает». На улице Боцман с птичьей фамилией опять с кем-то спорил. Ехидно и на повышенных тонах. Стеганый полог палатки глушил звуки, но не до конца. А еще этот тошнотворный запах горелой гоблиновой травки, которым пропитались и волосы и одежда, и вообще все. Кто бы мог подумать, что горящая на корню она куда вьедливее, чем в курильницах? «И еще хочу сообщить вам, что дислокация наша протекает гладко, в обстановке братской общности и согласия. Идем себе по пескам и ни о чем не вздыхаем… кроме как об Вас, единственная и незабвенная моя Гроза. Так что и Вам зазря убиваться не советуем — напрасное это занятие». Ну да. Лучше убить кого-нибудь другого. Кто под руку подвернется и убежать не успеет.  Например, одного излишне шустрого и ловкого темного шера, большого любителя говорить намеками и завязывать бантики… Но об этом Дайм не то что писать — даже думать не будет!  Не потому, что вдруг послушается, просто… Просто незачем. Просто незачем даже думать. Вообще.  И все. «А может оттого это, что встречались мне последнее время люди все больше душевные, можно сказать, деликатные. Тому остаюсь свидетелем светлый шер, верный до самой травы лишь Вам единственной да императору нашему».  — Светлый шер! Вы там долго еще? А то тут вроде как делегация… И вроде как с намеками! Зашипело. Лязгнуло. Дальний угол палатки вспыхнул, мерзко завоняло паленой шерстью. «Простите великодушно, небольшая заминка, докончу в следующий раз…»