The Curse of Slytherin/Проклятие Слизерина

Драко

      Я не помню, как добрался ночью до спальни. Я был настолько измотан, находясь в перманентном напряжении из-за утренних событий и беспрерывной окклюменции, что буквально рухнул на кровать, не снимая обуви, и мгновенно провалился в сон.       Я просыпаюсь от лёгкого стука в дверь, который словно укалывает моё сознание тонкой иглой и заставляет вздрогнуть. Звук и впрямь очень тихий. Раздайся он часом ранее, я бы ни за что его не услышал.       — М-м-м, — протягиваю я, давая разрешение войти, и перекатываюсь на спину, отчего пуговицы на пиджаке натягивают петли, и те опасно трещат.       Дверь отпирается. В комнату заходит Нарцисса. Она с облегчением выдыхает, прижимая руку к груди, однако в следующий миг её взгляд ожесточается, и дверь громко захлопывается.       — Ну? — презрительно отсекает мама.       Одного этого слова мне достаточно для того, чтобы понять, насколько здорово мне удались чары Забвения.       — Что ты помнишь? — хрипло произношу я, пытаясь приподняться к изголовью.              — Значит, так мы теперь будем приветствовать друг друга? — оскорблённо произносит мама дрожащим голосом. — Каждый раз, когда тебе что-то взбредёт в голову, просто будешь стирать мне память и накачивать снотворным?..       — Прости. Обещаю, этого больше не повторится.       Она пренебрежительно фыркает и отворачивается.       — Это неприемлемо, Драко, — тихо с расстановкой проговаривает Нарцисса. — Мы договорились доверять друг другу, и я была честна с тобой всё это время. После всего, что произошло, неужели я не заслуживаю хотя бы капли твоего уважения?       Мама вновь устремляет на меня взгляд, и от исполняющей его уязвимости мне становится больно. Я понимаю, как, должно быть, горько проснуться однажды утром и осознать, что несколько часов из твоей жизни исчезли посредством чужого вмешательства. Не со стороны врага, но руками самого близкого человека — единственного сына. И теперь я действительно знаю, каково на вкус настоящее предательство.       — Прости, — вновь повторяю я, понижая голос до шёпота. — Это было слишком опасно. Я был вынужден так поступить, чтобы защитить тебя. Защитить нас.       Заурядная формальность, от которой мне самому тошно. Эти слова ничего не значат, не восстанавливают справедливость и не служат извинением.       Мама качает головой и обнимает себя руками. Её тонкая фигура едва заметно сгорбливается, но остаётся всё такой же правильной и аристократичной.       — Что ты помнишь? — повторяю я свой вопрос, опустив глаза.       — Наш разговор в библиотеке после того, как ты обездвижил меня, — холодно отвечает она. — Полагаю, ты сделал то, что задумал.       Я коротко киваю и вновь поднимаю на неё взгляд.       — Завтра я смогу покинуть мэнор. Руквуд обеспечит мне допуск в Гринготтс по каминной сети.              Бровь Нарциссы озадаченно приподнимается.       — В Гринготтс?       — Это была идея Тео. Тёмный Лорд одобрил её. Буду служить в охране.       Лицо мамы не выдаёт ни единой эмоции. Вероятно, она, как и я, не способна поверить в то, что это в действительности произошло.       — И какой в этом смысл? — всё так же холодно. — Разве ты не сможешь сбежать оттуда, назвав любой адрес?       — Думаю, Руквуд позаботится и об этом. Возможно, потребует прибегнуть к магии крови, чтобы камин не смог перенести меня куда-либо, кроме мэнора.       Я уверен, Нарцисса сгорает от любопытства и хочет узнать всю хронологию вчерашней встречи в мельчайших подробностях, но гордость не позволяет ей засыпать меня вопросами. Она злится. Я очень сильно ранил её, и следующие её слова ранят меня в ответ не меньше:       — Ты снова говоришь и ведёшь себя, как прежде. Мне казалось, это в прошлом. Благодаря твоей болезни я снова почувствовала нашу связь — я чувствовала, что мой сын вернулся. Я рада, что ты поправился. Но, полагаю, это означает, что теперь мы снова вернёмся к редким немногословным разговорам, тайнам и недосказанностям. А я, как и раньше, буду сходить с ума от неизвестности, пока ты рискуешь жизнью.       Мама смиренно вздыхает и направляется обратно к двери. Я тяжело сглатываю и поднимаюсь с кровати, но сразу же хватаюсь за спинку кресла — после вчерашнего переутомления ноги плохо слушаются, мышцы нещадно сводит.       — То, о чём я просил тебя, — мои слова побуждают Нарциссу остановиться как раз в тот момент, когда её ладонь коснулась дверной ручки. — Я лишил тебя возможности ответить.       — Может, ты предпочёл бы, чтобы я дала тебе Непреложный обет?       — Нет. Конечно, нет. Для меня это было бы слишком жестоко.       — Хорошо, что я воспитала тебя эгоистом.       — Просто пообещай мне, мама.       Она отпирает дверь и делает шаг, но на мгновение замирает. Мама оборачивается через плечо и, изогнув губы в вежливой улыбке, лишённой того тепла и искренности, к которым я уже успел привязаться, произносит:       — Je promets.

***

      Весь день до самого вечера я пытался свыкнуться с мыслью, что завтра я наконец обрету свободу и выберусь за пределы проклятых стен фамильного поместья. Иногда мне всё ещё кажется, что я попросту выдумал вчерашние события, учитывая моё пребывание в полусознании под плотным щитом окклюменции. Техника Снейпа имеет побочный эффект: самообман вперемешку с фальшивыми воспоминаниями стирают границу между фантазией и реальностью, и, если уделять слишком много времени практике, важно правильным образом выходить из этого состояния, чтобы не погрязнуть в ловушке собственного воображения.              Я всё не могу перестать думать о поступке Тео. Можно сказать, он спас мне жизнь. И, если повезёт, изменит ход войны и сыграет немалую роль в победе над Волдемортом. Как ему вообще пришла в голову эта безумная идея? Бьюсь об заклад, он и сам не ожидал, что попадёт в цель. Возможно, просто пытался проявиться в присутствии Тёмного Лорда и тем самым заполучить его расположение, чтобы тот не трогал Нотта-старшего какое-то время. Но если причина не в этом, то в чём тогда? Никогда не поверю, что Тео настолько мной дорожит. Мы не друзья и никогда ими не были, то, что мы вместе росли, ни к чему его не обязывает. Более того, если кто-то из Пожирателей узнает, что Тео поддерживает со мной связь, его моментально причислят к предателям, Нестора запытают до смерти.       Пытаясь представить, как бы я поступил, находясь на месте Тео, скорее всего, я бы промолчал. Или выкрикнул бы какой-то вздор наподобие «пусть стрижёт вам ногти на ногах, мой Лорд», в безопасности которого был бы на сто процентов уверен. Но Тео… Он как будто заранее рассматривал этот вариант. Ему было откуда-то известно, что в Гринготтсе творится полнейший хаос, и меры безопасности в банке с каждым месяцем ужесточаются всё серьёзнее. Отсюда вытекает и другой вопрос: как мне оттуда выбраться? Что делать дальше? Патрулировать в ожидании неизбежного мятежа, когда у гоблинов лопнет терпение, и надеяться, что чары каким-то образом разрушатся?       Хитросплетение всех этих мыслей овладело моим сознанием с самого утра и не даёт покоя по сию минуту. Для того, чтобы перестать бесконечно наворачивать круги по комнате, последние полтора часа я только и занимаюсь тем, что беспрерывно рассуждаю, отгоняю подступающую мигрень и разминаю мышцы ног от бёдер до ступней. Обычно я трачу на это занятие не более тридцати минут в день, но, пока мои руки заняты, фоновые размышления не отнимают столько энергии.       Если мне удастся выбраться… Но ведь может статься, что этого не произойдёт. Гринготтс не даёт мне никакой гарантии. Грядут времена ещё более непредсказуемые, война — как живой организм: это безостановочный процесс, нестабильное движение, неизбежные перемены. Нигде не безопасно — это основное правило, которое следует помнить каждому, кого поглотила эта чёртова смертоносная эпидемия.       Мои руки замирают, и я аккуратно поднимаюсь с кресла.       Если меня не станет…       Я беру палочку и аппарирую в подземелье. Ощущение сырости и промозглого холода мне вновь непривычны. Я подбираюсь к нужной камере и приглушаю свет Люмоса до тусклого огонька.       — Не спится? — раздаётся дежурное приветствие, но на сей раз голос Лавгуд больше напоминает шёпот. Когда её лицо появляется в окошке, я усиленно сглатываю, чтобы заставить себя смолчать. Кожа её лица от долгого пребывания в подземелье посерела, губы бесцветны, белые волосы спутаны и перепачканы кровью. Вид Лавгуд напоминает чёрно-белую колдографию с единственным ярко-бордовым пятном. Зачем её пытали снова? Какую информацию намеревались выведать? Хвала Мерлину, мне хватило ума и паранойи избавить её от лишних воспоминаний, несущих угрозу для нас обоих.       Я сглатываю ещё раз и сосредотачиваюсь на цели своего визита. В праздном любопытстве Лавгуд сейчас нуждается в последнюю очередь, к тому же, зная её нрав, она не станет акцентировать внимание на таких мелочах, как пытки. Скорее всего, она ответит, что скучает по звёздам и с удовольствием отведала бы пирога с патокой в Большом зале Хогвартса.       — Я получил доступ в Гринготтс.       На осунувшемся лице Лавгуд отражается удивление.       — Похоже, у тебя появился план.       Это первые слова поддержки, в которых на самом деле я очень сильно нуждался.       — Пока нет. Но, надеюсь, появится.       Она обхватывает прутья решётки грязными пальцами с запёкшейся кровью под ногтями и задумчиво улыбается.       — Иногда лишь таинственная неизвестность способна открыть нам мудрость Фортуны. Важно помнить, что мы не всесильны и разум наш ограничен. Доверься судьбе, Драко. Когда придёт час, ты поймёшь.       Её слабый успокаивающий голос необъяснимым образом внушает мне уверенность. То, что она говорит, звучит как полный бред, но я почему-то верю.       — Я редко буду появляться в мэноре. Но однажды вы обязательно выберетесь отсюда, — я стараюсь вложить в свои слова как можно больше оптимизма, но мой упаднический тон этому никак не способствует. — И, когда это случится, я хочу попросить тебя об одолжении.       Лавгуд испытующе смотрит на меня и уверенно кивает, давая понять, что мне не стоит сомневаться в своём намерении обременить её обещанием.       — Не говори Грейнджер о том, что я выжил.       На короткое мгновение её брови хмурятся, но затем лицо Лавгуд принимает привычное безмятежное выражение.       — Конечно. Такие вещи лучше сообщать самому при личной встрече. Мне кажется, это произойдёт довольно скоро.       Я ухмыляюсь и задерживаю взгляд на её глазах, которые так и лучатся уверенностью.       — Почему?       — Не знаю, — Лавгуд пожимает плечами. — Просто это неизбежно.       Она просовывает руку между прутьями решётки и тянется к моему лицу. Я перебарываю желание отшатнутся и неподвижно наблюдаю, как пальцы Лавгуд невесомо очерчивают линии шрамов, и затем вновь перевожу взгляд на неё. Она будто глубоко задумалась над чем-то и совсем не испытывает отвращения от соприкосновения с моей изувеченностью, которую я сам до сих пор не готов принять.       — Ты перенёс столько боли ради неё, — многозначительно произносит Лавгуд со свойственной ей мечтательностью, убирая руку от моего лица. — Разве не справедливо хранить надежду на долгожданную встречу, предоставляющую шанс всё исправить?       Я наблюдаю за ней в оцепенении. Мной овладевает жуткое чувство, словно Лавгуд всё известно о причине пыток, которым меня подверг Тёмный Лорд. За всё время нашего странного общения мы ни разу не поднимали эту тему, она и словом не обмолвилась о моих шрамах, будто вовсе не замечала их.       Я делаю шаг вперёд и оказываюсь с Лавгуд лицом к лицу.       — А что, если исправлять уже нечего?       Она отрицательно качает головой ещё до того, как я успеваю закончить фразу, будто заранее знала и об этом.       — Исправить можно всё что угодно. Вопрос лишь в согласии. Из всех людей, которых я встречала, Гермиона преданна своему сердцу как никто другой. В ней столько любви, что иногда, находясь рядом с ней, в груди становится больно. Разве ты никогда не замечал?       Я чувствую предательское жжение в глазах и глубоко вдыхаю, чтобы остановить подступающие слёзы.       Разумеется, замечал. Но я думал, что только мне становится больно, когда Гермиона рядом. Когда она плачет, я не могу дышать. Когда крепко спит, уткнувшись в мою ключицу, в моём сердце не хватает места для радости, которую я испытываю в этот момент.              Когда мы становимся единым целым… Я тону. Судорожно хватаю воздух до спазмов в лёгких, но всё равно утопаю — мы вместе. Умираем, но не желаем выбираться, мы неумолимо идём ко дну, и лишь запредельная близость делает эту пытку выносимой.       Я запрещал себе мечтать об этом. Иногда бессонными ночами искушение было слишком велико, но я не мог. Просто не смел позволить своим мыслям заходить так далеко. Гермиона достойна лучшего — самого лучшего, что может ей предложить этот мир.       Я не создан по её подобию, а она не создана для моей тьмы.       И всё же…       — Ты права. К сожалению.       Я подношу палочку к виску Лавгуд, не встречая с её стороны никаких возражений, — она знает, что последует дальше. Когда Обливиэйт заканчивает своё действие, я коротко киваю и аппарирую, не прощаясь.

***

      Длинный коридор, по которому я не ходил уже целую вечность, приводит меня в пустой зал. Мама всегда мечтала здесь разместить галерею из редких картин и артефактов, устраивать пышные приёмы для волшебников со всего мира, увлекающихся искусством. Люциус относился к этой идее прохладно, но не препятствовал. Мама даже приобрела несколько ценных экземпляров, которые до сих пор так и лежат на чердаке, покрытые пылью. Она планировала приступить к обустройству зала летом девяносто пятого, но возвращение Тёмного Лорда разрушило все её планы. Теперь эта милая прихоть кажется чем-то абсурдным и нелепым в текущих реалиях.       Я останавливаюсь посреди зала и запираю дверь взмахом палочки. Накладываю заглушающие чары на всё помещение и убеждаюсь, что не пропустил ни одного дюйма. Меня переполняет волнение, на ладонях проступает пот. Я слишком давно не использовал никаких заклинаний, помимо обычных бытовых, скорее всего, я утратил навык и больше не способен на то, что умел.       Но затем я вспоминаю про чары Забвения и окклюменцию. Они удались мне с первого раза, хотя эту магию я не использовал повседневно. Возможно ли, что однажды приобретённый и досконально проработанный навык настолько надёжно закрепляется в подсознании, что достаточно приложить небольшие усилия для его пробуждения?       Я отгоняю все лишние мысли и закрываю глаза. Вытягиваю перед собой руку, крепко сжимая палочку.       Первое невербальное заклинание срывается с кончика и попадает в карниз. Затем ещё одно и ещё. С каждым ударом меня охватывает уверенность, атаки становятся всё быстрее и яростнее. Стены покрываются глубокими выбоинами, лепнина на потолке разбивается в пыль. Воздух в зале становится тяжёлым и напоминает мне о былых сражениях, тело постепенно вспоминает атакующие и оборонительные позиции, мышечная память срабатывает сама по себе. Резкие движения отдаются болью с непривычки, но чем дольше я продолжаю упражняться, тем меньше её ощущаю.       Давно забытое чувство растекающегося по телу адреналина словно возвращает меня к жизни. Я пребываю в настоящем моменте и осознаю это как никогда. Не всё выходит гладко, для того, чтобы прийти в прежнюю форму, понадобится не один день. И у меня есть стимул продолжать. Сегодня, завтра — если каждую ночь работать на износ, я стану сильнее, чем когда-либо.       Мне не хватает опасного противника, но таковы правила. Никто не должен знать, что я вновь готовлюсь нападать, защищаться и защищать, когда придёт время.

***

      Оказаться в публичном месте спустя три месяца заточения было настоящим стрессом. Гул голосов, разнообразные стучащие, щёлкающие, звенящие звуки, необходимость поддерживать бессмысленные разговоры — всё это выматывало меня настолько, что я отчасти пожалел о своём освобождении. Кроме того, переизбыточное скопление гоблинов в одном месте сбивает с толку: я и раньше крайне редко имел с ними дело, и, когда это случалось, я проводил в их компании не более получаса. Но теперь обстоятельства вынуждают меня беспрерывно контактировать со злобными коротышками, которые при любом удобном случае делают замечание каждому волшебнику, попадающемуся им на пути.       Они всегда недолюбливали нас. Да и в принципе никого из разумных магических существ. К эльфам гоблины относятся так же пренебрежительно, как и представители магической аристократии; люди представляют для них угрозу, так как вообразили себя хозяевами мира. Гоблины испокон веков держались обособленно и производили впечатление брюзгливых скряг, трясущихся над золотом. Если обратиться к истории, то их поведение поддаётся объяснению: чистокровная знать неоднократно посягала на их владения, так как аристократам претил тот факт, что низшие существа распоряжаются их галлеонами, имеют доступ к их хранилищам и не предоставляют возможности посетить сокровищницы по первому требованию.       Гоблины своенравны и упрямы, неприятны в общении даже с теми, кто с ними мил. Правда, как бы странно это ни звучало, с одним из них мне всё же удалось подружиться к концу рабочего дня. Ну, точнее, это вряд ли можно назвать дружбой, конечно. Хранитель ключей, Одберт, нерасторопный толстяк оступился на лестнице и свалился на спину. Около минуты перекатывался по полу, как квоффл, кряхтел и ругался себе под нос, но не смел переступить через собственную гордость и позвать кого-то на помощь. Что примечательно, мимо него то и дело сновали другие гоблины, упорно делающие вид, что не замечают, как мучается их сотоварищ. В конце концов, мне надоел этот спектакль, и я протянул руку жирному недотёпе, помогая подняться, после чего Одберт удивлённо пробормотал слова благодарности и ещё несколько раз обернулся, в неверии глазея на меня, пока ковылял к своей кузнице.       В остальном работа в банке не представляет никакого интереса. Охрана не имеет права отлучаться с рабочего места дольше, чем на пять минут, все волшебники проводят рабочий день на ногах, пока кучка гоблинов чинно восседает за своими кафедрами, не отрывая зада от стульев. Помимо меня, в вестибюле дежурили ещё двое Пожирателей смерти — растерянные дезориентированные новички, которые не сгодились для чего получше. Я помню их со времён учений в ноябре. Странно осознавать, что после всех моих достижений теперь я нахожусь в одном ряду с ними. Но затем я довольно быстро одёргиваю себя, напоминая, что не хотел бы вновь оказаться там, где я представлял определённую ценность и пользовался уважением.       Первый рабочий день, как и все последующие, прошёл довольно скучно. Эта работа настолько рутинная, что я перестал отличать дни недели и упорядочиваю их исключительно благодаря ночным тренировкам, в которых наблюдается хоть какой-то прогресс. После двух недель работы без выходных и полноценного сна меня начали мучить головные боли, всё ещё воспалённые суставы ног нещадно ноют от перегрузки. Но есть и плюсы: благодаря стабильному однообразию моей новой работы я прохожу не менее пятнадцати миль в день по вестибюлю Гринготтса, что весьма благотворно повлияло на мою походку. Теперь я передвигаюсь почти как нормальный человек. Даже Нарцисса отметила это — правда, без особого энтузиазма.       Мы с мамой почти не видимся. Я перемещаюсь в банк в восемь утра и возвращаюсь в восемь вечера. Дэйзи приносит мне ужин прямо в спальню, где я пытаюсь прийти в себя от усталости и размять затёкшие мышцы ног, а после двухчасового отдыха я отправляюсь в свой тренировочный зал и провожу в нём не менее трёх часов, упражняясь в боевых заклинаниях. Около двух ночи после холодного душа я засыпаю, едва голова соприкасается с подушкой. И так изо дня в день.       Но иногда мама улучает момент и застаёт меня во время непродолжительного отдыха после работы. На прошлой неделе она без стука вошла в мою комнату, но я был настолько измождён, что даже не смог её упрекнуть за бесцеремонное вторжение на мою территорию. Нарцисса молча опустилась на край кровати и, опять же без спросу, принялась разминать мышцы на моих бёдрах, за что я втайне был ей благодарен, так как тем вечером у меня не было сил сделать это самостоятельно.       — Ты доведёшь себя до сердечного приступа, — наставительным тоном заключила она, массируя особенно болезненное место над коленом. — Чем, во имя Салазара, ты занимаешься по ночам?       — Читаю, — ответил я первое, что пришло в голову.       — Неужели?       Я изогнул бровь и посмотрел на маму в ожидании. Ей явно было, что сказать мне, и я не хотел ей отказывать в таком удовольствии.       — Дэйзи мне всё доложила.       — Хорошая попытка.       — С чего бы мне блефовать? Не я забываю наложить заглушающие заклинания перед тем, как крушить галерею.       Моё сердце совершило кульбит. Я продолжал смотреть на Нарциссу, и в моей голове крутилась всего одна мысль: блять.              Видимо, в одну из ночей я так сильно замотался после грёбаного дежурства и хронических недосыпов, что совсем упустил из внимания столь важный нюанс.       — Выпускал пар.       — Хватит паясничать, Драко, — мама убрала руки от моего колена и положила себе на бёдра. — Что ты задумал? И как долго это продолжается?       — Это имеет значение?       Какое-то время мы испепеляли друг друга взглядами. Затем Нарцисса обречённо закатила глаза, тяжело вздохнула и снова принялась разминать мой многострадальный коленный сустав.       Все наши последующие разговоры протекали примерно в таком же ключе. Мама была права: я вновь отдалился. Не из подлости или недоверия, просто мне так намного легче.       Легче будет уйти, не привязываясь к воспоминаниям о нашем тёплом общении.       Иногда в Гринготтсе всё же случается кое-что интересное. Однажды охране пришлось знатно попотеть, чтобы обезвредить группу беглецов, которые проникли в банк, изменив внешность. Несмотря на обилие применённых чар, скрывающих ветхость мантий и прочие последствия нищеты, четверо самозванцев выглядели настолько убого, что не могли не привлечь нашего внимания.       Как только они вошли, я и ещё несколько волшебников из охраны последовали за ними. Понятия не имею, какие чары были использованы нарушителями, но детекторы лжи на входе их не распознали. Расслышать их диалог с гоблином с самого начала детально не удалось, но довольно быстро самозванцы выдали себя неадекватной реакцией на просьбу предоставить палочки и начали нелепо оправдываться, что они именно те, за кого себя выдают.       Переглянувшись с остальными патрульными, мы синхронно вскинули палочки и применили к нарушителям Фините. Затем произошло то, чего никто не ожидал.       Одним из самозванцев оказалась женщина. Как только её маскировка изобличилась, она резко дёрнулась, отчего её мантия, значительно уменьшившаяся в размерах, распахнулась. Женщина инстинктивно прижала руки к груди в защитном жесте, но это не помешало всем вокруг увидеть, что именно она пыталась уберечь. Её туловище было туго перетянуто шарфом, внутри которого находился младенец. Судя по всему, до развеивания маскировки мать наложила на ребёнка заглушающие чары, чтобы он не выдал её своим плачем, когда проснётся. В тот момент его крики разносились по всему Гринготтсу.       Воспользовавшись нашим секундным замешательством, остальные — трое мужчин — устроили настоящую бомбардировку, заклинания летели во все стороны. Охрана реагировала быстро, однако видимость из-за поднявшейся пыли и дыма была практически нулевая. Пока бестолковая стража пыталась атаковать вслепую, я не торопился приступать к правильным действиям и решил дать беглецам несколько секунд форы, но, к сожалению, кто-то из патрульных догадался применить очищающие чары, и, как только дым с пылью развеялись, всех четверых нарушителей незамедлительно схватили и вывели из банка. О судьбе женщины и её ребёнка мне ничего неизвестно.       Этот случай долго не давал мне покоя. Как и скверное чувство вины за то, что я ничего не сделал для спасения нуждающейся матери с младенцем, которая пыталась пробраться к хранилищам не для того, чтобы озолотиться, а из абсолютного отчаяния, вызванного голодом и нищетой. Я провёл часы за размышлениями о том, как протекала их жизнь до вторжения в Гринготтс. Сколько дней они планировали свою безуспешную операцию, как подбадривали друг друга, обещая, что всё пройдёт гладко. Я не знаю имён этих людей, но довольно красочно представляю непомерную тяжесть их повседневности. Возможно, среди беглецов были магглорождённые, которым каким-то образом удалось не попасться в руки чистильщикам.       Мне безумно хотелось поделиться этой историей с Нарциссой. Узнать её мнение, увидеть на её лице болезненное сочувствие. Но я не стал.       Течение времени в апреле ускорилось. Я заметил, что месяц подходит к концу, когда случайно взглянул в окно и увидел, как озеленились деревья, кусты роз покрылись разбухшими бутонами, сквозь нежно-зелёные листья сакуры пробиваются пока ещё одиночные вкрапления начинающегося цветения. Из-за плотного рабочего графика, ежедневных тренировок и ограничений, наложенных Руквудом, я словил себя на мысли, что не помню, когда в последний раз бывал на улице. Нарцисса часто бродит по саду, заботится о своей любимой клумбе, которая наконец зацвела. У мамы практически нет причин для радости. Но оттого, что теперь она хоть немного заняла себя чем-то, помимо чтения и беспрерывной тревоги, мне на душе стало немного спокойнее.       Я прибываю в Гринготтс согласно расписанию. Камин активируется ровно без пяти восемь и блокируется спустя пять минут. Руквуд предупредил меня с самого начала, что, если я опоздаю, то буду вынужден предоставить письменный отчёт Мальсиберу, назначенному кадровым управляющим, который ведёт дела всех работников Косого переулка. На данный момент у меня ни одного пропуска и ни одного заработанного сикля.       День проходит всё так же бесцветно и рутинно, пока примерно в полдень в вестибюле банка не появляется фигура в капюшоне, направляющаяся в мою сторону. Я стою у застеклённой витрины с золотыми кубками и редкими украшениями, наблюдая, как неизвестный останавливается и делает вид, что рассматривает сокровища.       — Зашёл проведать тебя, — тихо произносит незнакомец, и я стараюсь как можно непринуждённее развернуться в его сторону, чтобы другие патрульные не увидели моего лица.       — Какого хера ты сюда заявился, — яростно шиплю я, осторожно оборачиваясь по сторонам. — Тебе нельзя здесь находиться. Отправляйся сейчас же в мэнор.       — Да брось, — чуть громче отзывается Тео, наклонившись ближе к витрине в притворной заинтересованности одним из артефактов. — Я спас твою шкуру. Думаю, я заслужил узнать, к каким последствиям привела моя маленькая шалость.       Я становлюсь прямо за его спиной, делая вид, что готов атаковать в любую минуту.       — Я бы поблагодарил тебя, но, думаю, мы оба понимаем, что череда событий, произошедших после твоего идиотского предложения, не более чем обыкновенная случайность.       — Ты правда так думаешь?       Я отступаю на шаг назад и обхожу Тео с другой стороны. Нельзя слишком долго задерживаться на одном месте.       — Не говори мне, что спасал мою шкуру. Рядом с тобой находился недавно запытанный до полусмерти отец.       — Это так, — тихо отзывается Тео. — Но я бы не стал говорить того, что сказал, если бы не знал, что это может сработать.       Я в недоумении хмурюсь и слегка склоняюсь в его сторону.       — О чём ты говоришь?       Тео отшагивает и обходит витрину с другой стороны, чтобы внимательнее рассмотреть другие драгоценности. Я неотступно следую за ним, свободно выпрямившись и сохраняя сосредоточенный вид профессионального вышибалы.       — Я случайно подслушал разговор отца с Трэверсом и узнал, что Тёмный Лорд приказал усилить охрану Гринготтса. Вроде как, здесь есть некое хранилище, представляющее для него большую ценность. И поскольку среди охраны практически не водится толковых бойцов, Мальсиберу поручили найти кого поопытнее. Ему, кстати, моя идея понравилась.       Я моментально вспоминаю, как после озвученного Ноттом предложения раздался возглас одобрения, но, поскольку я был немного занят, интонация не показалась мне знакомой.       — Кто она? — внезапно спрашивает Тео. — Та грязнокровка, о которой говорили остальные?       От мерзкого моему слуху слова во мне закипает злость, но я приказываю взять себя в руки, чтобы в порыве неконтролируемой агрессии не наговорить лишнего.       — Тебе какое дело до этого?       Тео поворачивает голову в мою сторону таким образом, что капюшон продолжает скрывать его лицо.       — Значит, это было не просто развлечение? Всё куда серьёзнее?       Я резко подступаю к нему вплотную и цежу сквозь зубы:       — Не лезь в это, Нотт. Если тебе всё ещё дорога твоя задница, ты немедленно уберёшься отсюда сейчас же.       — Я просто хотел…       — На выход.       Моя ладонь крепко сжимает плечо Тео, и я разворачиваю его по направлению к двери, как вдруг прямо из глубины моего сознания раздаётся низкий дрожащий шёпот:       «Волдеморт».       Перед глазами вспыхивает незнакомый пейзаж. Бескрайнее поле, устланное молодой ярко-зелёной травой, посреди которого возвышается дом причудливой формы, выкрашенный в белый цвет. Картинка затмевает моё зрение всего на пару секунд и затем так же внезапно исчезает.       Я резко выдыхаю и растерянно оглядываюсь по сторонам, обнаруживая себя посреди вестибюля Гринготтса. Моя рука всё ещё крепко сжимает плечо Нотта, который точно так же замер и не смел шелохнуться.       Кто-то нарушил Табу. Возможно, случайно, но этот шёпот…       Чёрт.       — Давай, — уже не так грубо проговариваю я и подталкиваю Тео вперёд. Он повинуется, и под пристальными взглядами гоблинов и охраны я выпроваживаю его из банка.       Как же чертовски сильно у меня трясутся руки. Я пытаюсь воспроизвести в памяти явившееся видение снова и снова, прислушаться к голосу, который звучал настолько отчаянно.       Он был там один. Это совсем не походило на беседу двух друзей, которые упомянули имя Тёмного Лорда по невнимательности — голос произнёс его медленно и отчётливо. И этот дом… Я совершенно точно увидел его впервые, но отчего он кажется мне таким знакомым?       Я изо всех сил пытаюсь держать себя в руках и не подавать виду, что нахожусь на грани срыва. Мне необходимо быть осторожным. Нужно держаться невозмутимо, но как, Салазар побери, оставаться спокойным, когда нутро буквально кричит о том, что нарушитель Табу целенаправленно вызвал Пожирателей смерти?       Мне известно, что для этого существует всего одна причина. И это блядское заклинание было предназначено именно для этой причины. К горлу подбирается тошнота, на ладонях выступает холодный пот, об окклюменции я не могу даже думать.       Они поймали Поттера.       Возможно, Грейнджер успела среагировать быстро и аппарировать вместе с друзьями, но чёртов дом не даёт мне покоя. Что, если они в ловушке? Если тот, кто нарушил Табу, ждал их появления и всё продумал? Как вообще они оказались в этом месте и почему?       Я бросаю быстрый взгляд на часы. Всего полпервого, до конца рабочего дня почти семь часов. Камин заблокирован. Все выходы заблокированы. Прошло около десяти минут с тех пор, как Табу было нарушено, а это значит, что Пожиратели уже могли схватить Поттера, Уизли и Грейнджер и доставить в мэнор.       Я оглядываюсь на скучающую охрану, спокойно вышагивающую по вестибюлю, и разрываюсь между желанием броситься к камину и всё же попытать удачу, после чего меня незамедлительно оглушат и отправят к Мальсиберу, или продолжать бездействовать, пока, возможно, в эту самую секунду кто-то из Пожирателей с пристрастием пытает Гермиону, а после коснётся метки и вызовет Тёмного Лорда.       Мне становится дурно. Я отхожу в дальний угол вестибюля, заворачиваю за колонну и сползаю по стене, прислонившись к ней головой. Мне не хватает воздуха. Я пытаюсь вернуться мыслями к тому утру, когда мама дала мне обещание защитить Грейнджер, но это ничуть не успокаивает. Что может сделать Нарцисса? Одна против группы Пожирателей? Если посмотреть на мою просьбу и её клятву с точки зрения объективной реальности, то речь здесь может идти лишь о шансе. Если предоставится шанс, то мама сдержит своё обещание.       И я прекрасно понимаю, насколько ничтожна вероятность такой удачи.       Неизвестность сжирает меня заживо. Я могу ошибаться. Возможно, ничего не произошло, или они успели уйти, или тревога оказалась ложной. Бесконечное множество предположений, но одно из них в любом случае верно. Мне кажется, что я нахожусь на краю пропасти. Балансирую на хлипком обрыве и лишь через семь часов узнаю, удастся ли мне удержаться.       — Мистер Малфой?              Я вздрагиваю и оборачиваюсь, затем тяжело выдыхаю и провожу рукой по лицу.       — Вы в порядке?       Гоблин Одберт изучающе смотрит на меня своими маленькими чёрными глазками, неуклюже перетаптываясь с ноги на ногу.       — Всё нормально, — неразборчиво бормочу я. — Просто закружилась голова.       — Я могу принести вам зелье, — учёным тоном предлагает Одберт. — Или позвать кого-то, чтобы вам оказали помощь…       — Нет, — прерываю я его. — Нет… не нужно.       — Вы уверены? Вы очень бледны.       Я ни в чём не уверен. Я не в себе, и такое со мной впервые. Ещё никогда я не оказывался в столь беспомощном и безвыходном положении — всегда была возможность что-то исправить, предотвратить, аппарировать в любую точку в конце концов. Но я в грёбаном плену.       — Я принесу вам успокаивающую настойку, — снисходительно сообщает Одберт и нерасторопно семенит в сторону своей кузницы.       Я не чувствую сердцебиения. Лишь крупную дрожь и холодный пот на руках, висках и спине. Каждую минуту что-то происходит, и, возможно, в следующую Гермионы не станет. Возможно, через две Тёмный Лорд уже будет в поместье. Я закатываю рукав и приковываю взгляд к метке. В этом нет необходимости, так как я и без того испытаю жжение, но вид поблекших чернил странным образом меня успокаивает. В течение всех четырёх месяцев я чувствовал, когда она активировалась, хотя изначально предполагал, что Тёмный Лорд лишил меня связи с ним и другими Пожирателями во время изощрённых истязаний в подземелье.       Я пытаюсь сосредоточиться на своём дыхании и медленно, но ритмично считать.       …четыре… пять… шесть…       Мне необходимо очистить разум и войти в состояние отрицания. Я нуждаюсь в окклюменции, без неё к концу дня я лишусь рассудка.       …семнадцать… восемнадцать… девятнадцать…       — Вот, — гнусавый голос гоблина прерывает мою попытку прийти в себя, и прямо перед моим лицом возникает его пухлая рука, сжимающая пузырёк. — Пейте.       Я рассеянно моргаю и лишь сейчас осознаю, что до сих пор сижу с обнажённым предплечьем, повёрнутым внутренней стороной вверх. Одберт увидел мою метку, но не передумал оказать помощь.       Я протягиваю всё ещё дрожащую руку и принимаю пузырёк. Как только он оказывается у меня, гоблин уходит, не произнося больше ни слова.       За размышлениями о Грейнджер я упустил нечто сокровенно важное.       Мама.       Что, если она отнеслась к моей просьбе чрезмерно ответственно и во что бы то ни стало попытается противостоять Пожирателям в одиночку? Она была готова принести себя в жертву ради меня. Не думаю, что это изменилось сейчас.       Если их обеих убьют… Если они обе уже мертвы…       Я быстро откупориваю пузырёк, залпом его осушаю и вновь прижимаюсь затылком к стене, склонив голову набок и прикрыв глаза. Зелье оказывает незамедлительное действие — лихорадка прекращается, дыхание восстанавливается, тошнота отступает. Не теряя ни секунды, я мгновенно закрываю свой разум, отрицаю каждый страх, искореняю все вероятности и предположения, уничтожаю воспоминание о Табу.       Через несколько минут я поднимаюсь на ноги, делаю глубокий вдох и возвращаюсь на рабочее место бесчувственным и безэмоциональным существом из плоти и крови, в котором от человеческого осталась лишь оболочка.

***

             Как только камин переносит меня обратно в мэнор, моя броня обращается в прах.       В пустой спальне на краю моей кровати сидит Нарцисса, и один только её вид вынуждает меня незамедлительно броситься к ней и упасть на колени, приковав взгляд к её лицу.       У меня нет сил вымолвить ни слова. Всё, что я могу, — это безотрывно смотреть в её погасшие глаза, мелко дрожа от напряжения.       — Я убила его, — безжизненно шепчет она.       — Кого? — хрипло выдавливаю я.       — Родольфуса.              Моё тело словно покрывается ледяной изморозью. Я судорожно сглатываю и пытаюсь заставить себя мыслить ясно, но то, как мама себя ведёт, как бледно её лицо и растрёпаны волосы, погружает меня в некий транс, из которого выводят её следующие слова:       — Он пытал её… Я… я не знала, что делать, я должна была как-то помочь…       Её лицо кривится, голубые глаза наполняются слезами, хрупкие плечи сотрясаются от беззвучных рыданий. Я моментально прихожу в чувство и протягиваю руки к маминому лицу, заключая его в ладони.       Её первое убийство. Мне сейчас сложно осознать весь масштаб произошедшего — приступ в Гринготтсе и долгие часы наимощнейшей окклюменции, на которую я только был способен, притупили моё восприятие. И всё же смысл маминых слов потрясает меня. В голове крутится масса вопросов, но мама явно не в состоянии ответить на все, поэтому я задаю самый важный:       — Что с Гермионой? Она жива?       Нарцисса порывисто выдыхает и, крепко зажмурившись, кивает.       Обрыв отдаляется, край пропасти исчезает за горизонтом.       Жива.       Она жива.       Мои руки безвольно опускаются на мамины плечи, и я кладу голову ей на колени. Мой самый большой страх, продиктованный безошибочной интуицией, оправдался. Но мама сдержала обещание, данное мне. Пожертвовала чистотой своей души, запятнав её кровью ради меня.       — Дэйзи не вернулась, — надломленно всхлипывает мама. — Она освободила всех пленников. Видимо, Поттер сообщил ей адрес укрытия. Гермиона была последней.       Я обессиленно приподнимаю голову и ловлю взгляд Нарциссы, излучающий растерянность и тревогу.       — Рабастан… Он всё видел. Я обезоружила его, но… В тот момент, когда Дэйзи аппарировала с Гермионой, он метнул нож, и тот исчез в воронке. Я думаю… мне кажется, что…       Она сокрушённо качает головой и прикрывает рот рукой. Я крепко обнимаю маму за талию и прижимаюсь виском к её животу.       Дэйзи мертва. Я не могу знать этого наверняка, но больше не существует никакого объяснения её исчезновению. Орден Феникса не посмел бы причинить ей вред. Рабастан пытался убить Грейнджер, но его клинок нашёл другую цель.       — Где он? Рабастан?       — Я оглушила его и стёрла воспоминания… Подвергла Империусу и убедила вернуться в поместье. Он не представляет для нас угрозы.       Я облегчённо выдыхаю.       — А тело Родольфуса?       — Уничтожено. Вместе с палочкой.       От всей этой информации у меня кружится голова. Я столько месяцев безвылазно провёл в мэноре, но именно сейчас, когда я имею доступ к поместью лишь по ночам, произошло то, чего я боялся больше всего на свете.       Я вновь оказался бесполезен. Вновь не был рядом, чтобы помочь. То, что свалилось на плечи моей матери, должно было быть моим заданием.       Я должен был уничтожить Родольфуса — ещё до того, как он посмел прикоснуться к Грейнджер. Я должен был отправить следом за братцем Рабастана, чья мерзкая сущность до сих пор пребывает в здравии благодаря милосердию Нарциссы.       Я помню твёрдость своего намерения никогда больше не убивать. Но, когда дело касается Грейнджер, я готов поступиться любыми принципами.       С трудом поднимаясь на ноги, я мягко сжимаю мамину ладонь и помогаю ей перебраться к изголовью кровати. Бережно укладываю её, стягиваю обувь и накрываю одеялом. Беру с прикроватного столика зелье сна без сновидений и прикладываю пузырёк к её губам — на этот раз она покорно принимает его. Наблюдая за тем, как тяжелеют её веки, я невесомо провожу пальцами по её волосам и сквозь сжимающий горло ком едва слышно шепчу:       — Спасибо, мам. За всё.

***

      Несмотря на крайнюю степень истощения, мне за всю ночь так и не удалось сомкнуть глаз. Почти до рассвета я исследовал каждый уголок первого этажа на предмет хоть каких-то следов борьбы, крови или магического следа, и, лишь когда убедился, что искать больше нечего, позволил своему телу взять передышку.       От мыслей о Грейнджер, о пытках, которым её подверг Родольфус, я постепенно переключился на размышления о последствиях маминого поступка. Что это значит для нас? Для неё? Пусть я и предатель, но всем известно, что меня в мэноре не было. Нужно ли подаваться в бегство прямо сейчас? И если бежать, то куда?       Нигде не безопасно.       Я поднимаюсь с маминой кровати и иду в её ванную. По-моему, мы впервые поменялись спальнями, и её мне нравится больше. Здесь нет такого ощутимого отпечатка тёмной магии — даже дышать значительно легче.       В полубессознательном состоянии я проделываю теперь уже привычный утренний ритуал с нанесением маскирующих чар и покидаю комнату, направляясь в свою спальню. Когда я открываю дверь, Нарцисса уже стоит возле окна. Услышав шум, она вздрагивает и кладёт руку на карман платья, в котором спрятана палочка, но мгновением позже расслабляется и силится улыбнуться мне.       — Давно проснулась?       — Как рассвело.       Я задумчиво киваю и запираю дверь. Какое-то время мы проводим в молчании.       — Что будем делать дальше? — наконец произношу я, глядя на маму исподлобья.       — Ничего.       Я в недоумении приподнимаю голову.       — В каком смысле?       — Ничего не было, — спокойно отвечает Нарцисса. — Поттер аппарировал прямо под носом у стражи. Родольфус исчез. Возможно, даже сбежал — испугался гнева Тёмного Лорда за то, что пошёл на поводу у своей прихоти и вовремя не коснулся метки. Рабастан был единственным свидетелем, но последнее, что он помнит, — прибытие в мэнор и путь домой.       — А что насчёт остальных? Тех, кто был в подземелье? Они видели тебя?       — После того, как я оглушила Рабастана, я скрылась в коридоре под Дезиллюминационным и дождалась, когда они уйдут.       Я делаю шаг по направлению к Нарциссе.       — Ты хоть понимаешь, насколько это было рискованно? Они могли привести Рабастана в чувство и…       — Понимаю, — бесстрастно отвечает она. — Но этого не случилось.       — А если они проверили, жив ли Родольфус?..       — Они просто сбежали, Драко. В их интересах было покинуть мэнор как можно скорее, чтобы не попасться на глаза Тёмному Лорду, если он внезапно вернётся.       Я отвожу взгляд, обдумывая мамины слова. Всё и впрямь сложилось как нельзя удачно, но что, если кто-то из Пожирателей доложит Тёмному Лорду о том, что наш эльф освободил пленников? Дэйзи не могла этого сделать по собственной воле, даже Добби, несмотря на свою независимость, продолжает исполнять приказы орденцев, а не действовать в одиночку.       Напряжённая тишина затягивается. Нарцисса подходит ко мне и ласково приподнимает мой подбородок, призывая посмотреть ей в глаза.       — Всё будет в порядке, Драко. Никому не придёт в голову сообщать Тёмному Лорду о том, что домовой эльф уже во второй раз обвёл вокруг пальца чистокровных волшебников. Тем более, когда речь идёт о Поттере. Скорее всего, никто из Пожирателей не посмеет даже заикнуться о том, что он был пойман и доставлен в мэнор.       Её спокойный мелодичный голос и решительный взгляд, который ещё вчера был таким растерянным и уязвлённым, вселяют в меня уверенность. Мама всегда обладала этой суперспособностью — даром убеждения. Раньше, когда я был маленьким, она могла сказать мне всё что угодно, и я верил любому вздору. Даже если из упрямства подвергал её слова сомнению или высмеивал их, в глубине души всё равно принимал её мнение за неоспоримую истину.       Так же было и с отцом. До определённого момента. Но, несмотря на то, что Нарцисса ни разу в жизни не применила ко мне силы, поставить её слова под сомнение довольно трудно до сих пор. Даже когда вероятность отмщения со стороны самих Пожирателей крайне высока.       — Он ранил её? — хрипло спрашиваю я. — Как долго он мучил её?       Взгляд Нарциссы смягчается и делается слишком сочувствующим, чтобы я не догадался, насколько далеко зашёл Родольфус.       — Гермионе пришлось несладко. Но с ней всё будет хорошо, — так же спокойно заверяет меня мама, словно заклиная. — Отправляйся в Гринготтс. Там безопасно.       — Нигде не безопасно, — шепчу я в ответ, на что она ободряюще улыбается, и я даже представить не в силах, чего ей стоит эта улыбка. В особенности после того, как настала её очередь отвечать на мои вопросы полуправдой, чтобы не причинить ещё больше боли.       — У меня предчувствие… что скоро всё закончится. Нужно надеяться на лучшее, Драко, но быть готовым к непредвиденным обстоятельствам. А ты готов, сынок.       Она заключает моё лицо в ладони и соприкасается со мной лбом. Я на мгновение прикрываю глаза и коротко киваю.

***

      Весь рабочий день проходит словно в тумане. Моё тело функционирует на автомате, но я не чувствую ни единого мускула. Я передвигаюсь по вестибюлю банка и беспрерывно всматриваюсь в лица каждого, ожидая увидеть во взгляде хоть какой-то признак того, что наша тайна раскрыта. Окклюменция работает, но её хватает лишь на поддержание внешней невозмутимости, в то время как внутри творится полнейший хаос, тянущий из меня последние крупицы энергии.              Два раза в Гринготтс заходили Пожиратели смерти — Яксли и Розье, во время визита которых моя рука рефлекторно опускалась в карман, хватаясь за рукоять палочки, и, лишь когда опасность миновала, пальцы расслаблялись, онемевая до боли. Ближе к вечеру я немного успокаиваюсь, однако на смену страху разоблачения приходит тревога перед возвращением домой. Вчера я изо всех сил пытался убедить себя, что мои опасения беспочвенны, однако по прибытии в мэнор лишь в очередной раз убедился, что моё чутьё никогда не врёт. Сейчас же на смену чистой интуиции пришла неконтролируемая паранойя, и я больше не могу быть ни в чём уверен. Я вновь до ужаса боюсь увидеть маму, сидящую на моей кровати, измождённую и сломленную, сотрясающуюся в рыданиях, — эта картина будет преследовать меня до конца моих дней.       Но, когда я возвращаюсь, моя спальня пуста. И, прежде чем броситься сломя голову в подземелье, я осторожно стучусь в мамину спальню, моля всех богов, чтобы оттуда последовал ответ.       — Входи, — отзывается Нарцисса, и я с облегчением выдыхаю, давая себе секунду, чтобы утихомирить пульс.       Я открываю дверь и вижу Нарциссу, читающую за столом.       — Привет.       — Здравствуй, милый. Как прошёл день?       В её тоне и взгляде ни тени беспокойства. И это совсем не выглядит нормальным — напротив. Мама похожа на ту самую мраморную статую, о которых рассказывала, когда впервые увидела родителей Люциуса.       — Нормально. Ты в порядке?       Она пожимает плечами.       — Немного проголодалась.       Я рассеянно киваю, вспоминая, что о нас теперь больше некому позаботиться. Сам я в последний раз ел вчера утром, но до сих пор практически не чувствую голода.       — Никто не появлялся в мэноре?       Нарцисса качает головой и вновь опускает взгляд в книгу. Я прочищаю горло и обдумываю своё предложение.       — Не хочешь спуститься на кухню?       Мама захлопывает книгу и облокачивается на спинку кресла.       — Я несколько раз пыталась заставить себя. Но так и не смогла.       В груди разливается горькое чувство. Мама была очень привязана к Дэйзи. Должно быть, оказаться в месте, где обитал наш эльф, для неё не меньшее испытание, чем неусыпное бдение у моей постели, когда я находился в коме. Возможно, не в такой степени, но так мне кажется.       — Я могу принести тебе что-то. Или, если хочешь, можем спуститься вместе.       Нарцисса поднимает взгляд, глубоко вздыхает и встаёт из-за стола.              Стыдно признаться, но я так давно не бывал на кухне в собственном доме, что несколько раз сворачиваю не туда — благо мама хорошо знает путь, так как время от времени помогала Дэйзи с готовкой. Хотя на деле, скорее всего, просто сидела и наблюдала — не думаю, что Блэки и Малфои в течение последней тысячи лет хоть раз прикоснулись к кухонным приборам.        Мы оказываемся в довольно просторном помещении с очень низким потолком, куда можно пролезть лишь согнувшись пополам. Нарцисса взмахивает палочкой и удлиняет стены на несколько футов, после чего мы оба выпрямляемся и осматриваемся.       Всё здесь выглядит миниатюрным и игрушечным: плита, разделочный стол, шкафы, камера для хранения продуктов. В детстве мне казалось, что размер просто идеальный. Но теперь я чувствую себя чрезвычайно нелепо, опускаясь на корточки, чтобы достать тарелки, сковороду, хлеб, яйца и сыр.       — Выглядит так, будто ты знаешь, что делаешь, — замечает мама, усевшись на маленький стульчик и пригубив стакан молока.       — Мы с Грейнджер какое-то время жили вместе, — стараюсь как можно непринуждённее ответить я, поджигая палочкой конфорку, однако предательские ностальгические нотки слышны в моём голосе за версту. — Она учила меня немного. Правда, я уже мало что помню.       — Если сомневаешься в своих кулинарных способностях, рекомендую ограничиться обыкновенными сэндвичами, — с недоверием произносит Нарцисса, следя за моими движениями. — Не думаю, что того количества продуктов, которыми мы располагаем, нам хватит больше, чем на неделю.       — Не волнуйся, здесь нет ничего сложного.       И первая партия яичницы обращается в зловонное пожарище.       — Я просто забыл добавить масло, — недовольно ворчу я, очищая кухню от дыма, пока Нарцисса тихо посмеивается, отрезая третий ломтик сыра за последние пятнадцать минут. Неровный, к тому же.       — По-моему, ты развёл настоящий костёр под этой маленькой сковородкой, — предполагает она. — У Дэйзи был совсем тихий огонёк.       Со второй попытки у меня выходит значительно лучше. Мама к тому времени успевает порезать себя, порезать стол и даже отсечь уголок одной из тарелок, лежащих неподалёку. В кулинарии мы оба безнадёжны, как и моя яичница с низким содержанием соли в количестве ноль грамм, богатая кальцием в виде кусочков скорлупы.              — Неплохо, ты знаешь, — хвалит меня Нарцисса, с хрустом пережёвывая то, что совсем не должно хрустеть.       — Заткнись.       Она на секунду перестаёт жевать, смеряя меня суровым взглядом, но затем продолжает, через какое-то время добавляя:       — Нет, всё же на французском это звучит изысканнее.       — В таком случае, bon appétit.       Скверный, но сытный ужин идёт мне на пользу — вторую ночь подряд я пропускаю тренировки, но, по крайней мере, сегодня я уделяю это время здоровому и крепкому сну. Параноидальные кошмары сопровождают моё воображение всю ночь, однако я настолько измотан, что не оказываю никакого сопротивления.       Следующий день моего дежурства проходит значительно бодрее. Я даже завязал разговор с одним парнишкой из охраны, им оказался мой однокурсник с Пуффендуя, с которым мы никогда не пересекались ввиду того, что совместные занятия у Слизерина проходили в основном с Гриффиндором. Нас вдвоём отправили к хранилищам разобраться с тележкой, которая внезапно начала сыпать ругательствами подобно разъярённому джарви. Хранить молчание в такой ситуации было неописуемо сложно, в особенности, когда деревянное корыто шлёт тебя нахуй и называет сопливым обмудком.       Пуффендуец представился Кристофом, на службу в Гринготтс он попал в результате чистки: Пожиратели убили его родителей, оказавших сопротивление, а в Хогвартс после этого он вернуться уже не мог, так как намеревался пропустить заключительный год и остался дома. На удивление, услышав моё имя, Кристоф не выказал никакого презрения. Вероятно, у него сложилось впечатление, что в ряды простой охраны банка попадают только добродушные неудачники. Хотя, возможно, на его впечатление оказал влияние мой возраст. Расскажи я этому бедняге, какие чудовищные преступления совершал полгода назад, его дружелюбие моментально сошло бы на нет.       Большую часть дня мы провели за попытками наладить тележку, так как беспрерывное сквернословие не поддавалось никаким контрзаклятиям, пока я случайно не догадался применить Ревелио, которое указало на застрявший в щели значок из «Волшебных вредилок». По всей видимости, его приволок тот противный ребёнок, пришедший в Гринготтс вместе с отцом. Хотя, если учесть, что возраст ребёнка вряд ли превышал восемь лет, вполне возможно, что владельцем неприемлемой безделушки являлся его отец.       Вечерняя трапеза с Нарциссой на этот раз обходится без экспериментов. Пожиратели ведут себя тихо и даже не переступают порог нашего дома — усердные поиски Поттера, который оказался не таким уж неуловимым, продолжаются с усиленным рвением. Нам с мамой это только на руку. В мэноре впервые за долгое время спокойно как никогда, но мы оба не расслабляемся ни на минуту, так как обманчивое затишье чаще всего оборачивается бурей.       Несмотря на весьма поверхностный сон, я просыпаюсь в хорошем расположении духа и отмечаю, что моя паранойя в значительной степени поубавилась после изматывающей ночной тренировки. Когда я отправился на работу, Нарцисса ещё спала, и я не стал понапрасну её тревожить. Она слишком много пережила в последние дни, ей необходимо восстановиться и уделить больше времени отдыху. Хотя я уверен, что и она беспрерывно прислушивается к каждому шороху, в особенности, после смерти Дэйзи — без неё в мэноре стало непривычно пусто.       В вестибюле меня встречает Кристоф и протягивает кружку с кофе, которую я с благодарностью принимаю. Напиток на вкус омерзительный, но щедрая порция сахара спасает ситуацию. Затем он прощается со мной и отходит к своему посту рядом с гоблином-клерком, а я остаюсь на своём и раздумываю над тем, как дальше сложится наша с мамой жизнь, когда затишью придёт конец. Рано или поздно наши запасы исчерпаются, я по-прежнему нахожусь под арестом и не могу пересекать выстроенный Руквудом барьер. Может ли Нарцисса аппарировать за пределы мэнора? Сомнительно, но я очень на это надеюсь, в противном случае придётся разрабатывать новый…       — Убери это от меня! — раздаётся за дверью крик, от которого все мои мысли вмиг испаряются, и я обращаюсь в слух.       — Таковы правила, мэм.       — Какие ещё, к чёрту, правила! Вы отнимаете моё время, два идиота!       Моё тело цепенеет. Я судорожно сглатываю.       Невзирая на то, что прошло слишком много времени — долгие месяцы с тех пор, как я слышал этот голос в последний раз, в моих снах он звучал с завидной частотой, и я помню эту интонацию. Помню этот напор, знаю, как этот голос выкрикивает Непростительные, с лёгкостью могу воспроизвести в памяти звонкий хрипловатый смех.       В следующую секунду массивные двери Гринготтса распахиваются, и всё, что я видел, слышал, чувствовал до этого момента, уходит в тень и перестаёт иметь какое-либо значение.       Чёрные буйные кудри. Пылкий взгляд. Чёртово платье, которое я так ненавижу.       Но на этот раз мой рассудок не подвержен дурману. Всё, что я вижу, — реально. Единственное, что я слышу, — стук каблуков, отражающийся эхом от стен, и моё собственное учащённое дыхание.       Беллатриса Лестрейндж со свойственной ей яростностью стремительно пересекает холл Гринготтса, изредка окидывая взглядом степенно вышагивающую охрану. Её лицо излучает уверенность, однако мне удаётся распознать мимолётную, почти неуловимую нервозность при виде внушительного количества волшебников, от которой моё сердце пускается вскачь.       Грейнджер.       Как бы тщательно она ни скрывалась под чужим обличьем и окклюменционным барьером, полученными посредством мёртвого Оборотного зелья, я всё равно вижу её.       Сердце бьётся неровно, то пропуская удары, то бешено ускоряясь. Руки дрожат, разум — словно открытая книга. Я непроизвольно шагаю вперёд, чтобы не упустить Беллатрису из виду, абсолютно не в состоянии задаться вопросом, для чего она здесь.       — Добро пожаловать в Гринготтс, мадам. Назовите, пожалуйста, ваше имя и цель визита, — приветствует её клерк, чей голос из-за отдаления рассеивается невнятным эхом.       — Беллатриса Лестрейндж. Мне необходимо посетить моё хранилище. Сейчас же.       Я замираю, и моё рассеянное сознание пронзает воспоминание.       …Тёмный Лорд приказал усилить охрану Гринготтса. Вроде как, здесь есть некое хранилище, представляющее для него большую ценность…       Резкий выдох.       Вот о чём говорил Тео. Хранилище Лестрейндж.       Крестраж. Самое надёжное и никому недоступное место, где можно было его спрятать.       — Очень хорошо, мадам Лестрейндж. Могу я попросить вас предоставить вашу палочку?       Беллатриса презрительно фыркает.       — Может, мне ещё перед тобой станцевать? Ты, низкорослый недомаг, пытаешься унизить чистокровную волшебницу!       — Вы давно не посещали своё хранилище, мадам Лестрейндж. Мы не собираемся отнимать у вас палочку, это всего лишь мера предосторожности, чтобы удостовериться в вашей личности.       Я моментально включаюсь и продолжаю свой путь к стойке клерка. Что же ты творишь, Грейнджер. Неужели ты думаешь, что Тёмный Лорд не заметил отсутствия Беллатрисы?       Впрочем, всё уже давным-давно вышло из-под контроля. Из-под его контроля. С тех пор, как стало известно об убийстве Нагайны, Волдеморт допускал ошибку за ошибкой.       Громкий стук брошенной палочки рассекает тишину и ещё несколько секунд отражается от стен и высокого потолка. Скрип пера. Звук перелистываемого пергамента. Ещё один скрип.       — Всё в порядке, мадам Лестрейндж, — извещает её клерк. — Можете забрать свою палочку. Согласно текущим правилам банка к хранилищу вас сопроводит гоблин и один из сотрудников охраны.       — Постойте, — возмущённо хмыкает Беллатриса. — Что это ещё значит? Я не позволю какому-то вшивому полукровке совать нос в моё хранилище!       Мой шаг становится твёрдым и уверенным. Неторопливым. Взгляд прикован к Беллатрисе, и, даже если моё поведение вызывает у кого-то подозрение, мне плевать. Я шагаю в открытую пропасть, не задумываясь ни на секунду — я так долго ждал этого момента.       — Правила непреложны, мадам, — терпеливо объясняет гоблин. — Закон министра Толстоватого, подписанный его рукой. Один на всех.       Его голос звучит почти чётко. Близко.       Я вижу, как Беллатриса слегка поворачивает голову, услышав моё приближение.       Я не сбавляю шаг. Не колеблюсь. Рукав моей мантии задевает какое-то невидимое препятствие, и мне не составляет труда догадаться, кто сопровождал Грейнджер всё это время.       Я останавливаюсь прямо позади неё. Делаю глубокий вдох, приказывая сердцу замедлиться хоть немного, чтобы дрожь в голосе не выдала моего волнения, и совершаю самый смелый поступок в своей жизни.       — Я сопровожу Беллу.       Она медленно оборачивается и тяжело сглатывает.       Грейнджер видит меня.       А я — её.       Как бы крепок ни был барьер, он не способен этого скрыть.       — Мадам Лестрейндж? — обращается к ней клерк. — Всё в порядке?       Кажется, что этот момент длится целую вечность и ещё несколько дней. Кажется, будто земля вот-вот разверзнется подо мной, и мир распадётся на атомы.       Пожалуйста. Умоляю.       Губы Беллатрисы изгибаются в ухмылке, голова склоняется набок.       — Конечно. Это абсолютно приемлемо. Мы ведь одна семья.