The Curse of Slytherin/Проклятие Слизерина

Драко

      Если бы кто-то написал к моей жизни эпиграф, то он звучал бы следующим образом: методом проб и ошибок я научился пробовать и ошибаться.       Последнее, что я помню перед возвращением в мэнор, — голос Дэйзи, настойчиво пробивающийся сквозь звенящий шум в ушах, который с каждой секундой становился всё громче и в итоге поглотил меня целиком вместе со стремительно сгустившимся мраком.       На этот раз пробуждение произошло не так гладко. Те, кому не повезло оказаться объектом насмешек в школе, должны быть хорошо знакомы с заклятием центрифуги. Признаться, я и сам не гнушался использовать его на младшекурсниках-пуффендуйцах или гриффиндорцах. Мерлин знает, что было смешного в том, как зеленели их лица, и извергался наружу недавно съеденный завтрак. Просто я был избалованным мудаком. Даже дико осознавать сейчас, какое мне доставляло удовольствие служить примером для других слизеринцев, подражающих мне во всём. Мы были словно из одного теста слеплены, но лишь до того момента, когда мой мир перевернулся, и я столкнулся с реальностью, к которой всегда имел самое прямое отношение, но никогда об этом не подозревал. Я начал меняться. Я изменился. А они нет — лишь самую малость повзрослели.       Сегодняшнее утро стало возмездием за мои былые школьные грешки. Ещё перед тем, как я открыл глаза, меня словно вращало в воздухе стадо разъярённых фестралов, а мгновением позже меня уже выворачивало наизнанку всевозможными зельями и горечью Костероста. Когда сознание немного прояснилось, а в желудке больше ничего не осталось, мой затуманенный взгляд наткнулся на стройную фигуру Нарциссы, наблюдающей за мной с противоположной стороны комнаты. Пытаясь отдышаться, я ждал, когда она метнётся к моей постели и начнёт причитать в своей привычной манере, возможно, даже накричит, но мои ожидания не оправдались. Вместо этого она, грациозно взмахнув палочкой, очистила пол и кровать, затем смерила меня уничтожающим взглядом и молча покинула спальню, не проронив ни слова.       С тех пор прошло около восьми часов, но мама продолжает меня игнорировать и ни разу не почтила своим визитом. Вместо неё я беспрерывно наблюдаю виноватое лицо Дэйзи, избегающей смотреть мне в глаза. Разумеется, она винит во всём себя, несмотря на то, что это я поставил её в безвыходное положение и заставил исполнить мой приказ. Эльфы, может, и умные, но с причинно-следственной связью у них большие проблемы.       Её извиняющийся взгляд всякий раз, когда она протягивает мне очередную дозу Костероста, начинает порядочно бесить. Мои расчёты оказались неверны: кости, которые удалили и вырастили заново, пришлось вновь удалять и вновь заново растить. Помимо того, что сам по себе процесс регенерации весьма болезненный, скручивающие спазмы от рвотного рефлекса из-за омерзительного вкуса зелья невероятно утомляют и навевают мысли о самоубийстве.       — Хозяйка Нарцисса не разговаривает с Дэйзи, — едва не плача, лепечет она, протягивая мне стакан воды.       — Добро пожаловать в клуб, — кисло отвечаю я, морщась от стойкого привкуса Костероста, который продолжает терроризировать мою глотку, несмотря на третий выпитый стакан воды подряд. Здесь поможет только пол-литра огневиски.       — В следующий раз Дэйзи предпочтёт быть наказанной с особой жестокостью, нежели поспособствовать ухудшению состояния молодого хозяина. К тому же, обида хозяйки Нарциссы невыносимо ранит Дэйзи.       — Неужели.       — У Дэйзи болит сердце, сэр! Дэйзи часто доводится нарушать правила, но она никогда не делала этого во вред госпоже и её сыну.       Я раздражённо закатываю глаза и откидываюсь на подушку.       — Не волнуйся. Больше не придётся.       Я отворачиваюсь и устремляю взгляд в стену, нащупывая подушечкой безымянного пальца лунный камень у основания ладони. Не знаю, увидела ли мать второй амулет на моём запястье и соотнесла ли его появление с моим непродолжительным отсутствием, но зато теперь у меня будет достаточно пространства для размышлений обо всём, что произошло, и о том, что делать дальше.       Хорошей новостью оказалось то, что нижние конечности не пострадали во время аппараций. Регенерация костей и мышц не была прервана, а значит, процесс выздоровления не затянется, в отличие от грудной клетки и рук, которые претерпели непозволительную нагрузку. Плохая же новость заключается в том, что я буду вынужден соблюдать постельный режим ещё минимум две недели. А после…       Я не представляю, что буду делать после. Смогу ли снова ходить? Буду ли хоть чем-то полезен или моя жизнь превратится в бессмысленное существование? Какова будет реакция Тёмного Лорда, когда он узнает о том, что я выжил? Наверное, в глубине души я бы хотел, чтобы он лишил меня возможности принимать какие-либо решения. Авада Кедавра обладает такой гарантией — надеюсь, в этот раз именно так он и поступит. Передозировка Круциатусом может привести к потере рассудка, а пропускать через мясорубку моё тело снова уже не так интересно, как в первый раз. В своём стремлении проявлять изобретательность и избегать повторений Волдеморт зачастую ведёт себя как ребёнок. Смертоносный и радикально охуевший ребёнок.       На следующее утро всё тело ныло от крепатуры и ломоты. Регенерация мышц и костей проходит успешно, если невыносимая боль и слабость сменяются состоянием, похожим на грипп. Пот катится градом, жажда одолевает до такой степени, что нечем сглотнуть. Моё физическое состояние сложно оценить, но я догадываюсь, что потерял с десяток фунтов за длительный период голодания. Аппетита нет, от одной мысли о еде накатывает тошнота. Я почти всё время сплю, потому не знаю, заходила ли мама проведать меня. По крайней мере, на прикроватной тумбе, помимо стакана с водой и обилия флаконов с зельями, появилось три книги.       Мой недоверчивый взгляд задерживается на них не более нескольких секунд, и затем мои мысли резко уносятся к маггловскому Лондону и обугленным руинам. К лицам Уильяма и Джин, к револьверу в дрожащих руках. Всё думаю о том, что бы произошло, если бы он всё же выстрелил? Как ощущалась бы боль от пули, угодившей прямо в сердце? Я бы мог встретить свою смерть прямо там. Мои останки, охваченные Адским пламенем, превратились бы в прах, и это была бы достойная смерть. И мне не пришлось бы снова и снова прокручивать в голове чудовищную сцену убийства, лёжа прикованным к постели.              «Драко». Моё имя стало последним словом Джин. Оно же стало последним словом Гермионы перед тем, как я её потерял. Я до сих пор слышу её отчаянный крик, когда она пыталась остановить меня. До сих пор вижу её глаза, полные слёз, затравленный взгляд и окольцовывающие иссине-бордовые отметины на шее, которые, казалось, не имели для неё никакого значения. Единственное, что имело значение, это то, что я всё разрушил. Она хваталась за последние ускользающие отблески света — нашего света. Я обещал ей… Я обещал, что мы никогда не утратим его. Что отыщем его снова во что бы то ни стало.       Но я испугался. Её и самого себя — того, кем я стал рядом с ней. Она так быстро простила меня, не колеблясь ни секунды, но я не смог. Мой страх был сильнее. Я мог убить её. Я был так близко к тому, чтобы заставить навсегда прекратить её сердце биться.       Теперь её родители мертвы. Её самые близкие люди, к которым она могла бы прийти в поиске утешения и ласки, выплакаться, уткнувшись в плечо отца и согреваясь в объятиях матери. У Гермионы была настоящая любящая семья, которой у меня никогда не было.       Я помню, как сосредоточил всё своё существо на кончике палочки Тёмного Лорда, чтобы не усомниться в своей невиновности. Так почему же я чувствую себя причастным? Почему не могу избавиться от этого гнетущего чувства стыда и ощущения чужой крови на своих руках?       Комната начинает расплываться. В груди поселяется давно забытое чувство панического удушья, которое мне долгое время удавалось сдерживать окклюменцией, но сейчас я нахожусь на пике собственной уязвимости. Мои руки не в чужой крови. Они в крови Грейнджер. Я думал, что мне удалось уберечь её от самого себя, отдалившись, исчезнув из её жизни, и всё равно я уничтожил её, отобрав самое дорогое. Пусть я не совершил последнего, решающего шага, но я был там. Я смотрел, как казнят её родителей. И я ничего не сделал, чтоб хотя бы на миг оттянуть этот момент. Я оцепенел и не отдавал себе отчёт, где нахожусь и что происходит, но страх не может служить оправданием за моё бездействие. Я ведь был готов к смерти. Не достойнее ли было бы погибнуть в неравном бою с Тёмным Лордом, но при этом остаться верным себе и своим собственным идеалам до конца?       Ответ лежит на поверхности. У меня нет собственных идеалов — есть лишь несогласие и ненависть. Нет стороны, за которую я готов бороться и отдать свою жизнь.       Есть любовь.       Я был готов пойти на всё ради Грейнджер и мамы, надеялся, что тем самым упростил себе задачу. Временами мне удавалось убеждать себя, что моя миссия куда масштабнее, но правда в том, что мне плевать на Орден, на Поттера и всех остальных представителей сопротивления, — я не буду скорбеть, если их истребят.       Я медленно переворачиваюсь на бок, глубоко вдыхаю, чтобы ослабить тиски в груди, сжимающиеся всё туже, и чувствую, как по переносице и виску катятся слёзы. Подушечки пальцев слабо перекатывают лунный камень на запястье, и это рассеянное бессознательное движение дарит мнимое успокоение. Я пытаюсь сосредоточиться на звуке своего дыхания, с шумом втягивая воздух в лёгкие, но тиски продолжают давить — давить так сильно, что каждый новый выдох становится всё резче и прерывистее. Со мной давно не происходило подобного. В последний раз я утратил контроль над своими мыслями и эмоциями в ночь нашей странной беседы с Миртл, и мне казалось, что с тех пор я стал несравнимо сильнее и навсегда избавился от того испуганного мальчишки, прочно обосновавшись в его теле.              Я отвык от немощности. Но сейчас мне ничего не остаётся, кроме как смириться со своим бессилием и постепенно привыкать к мысли, что из крепкого воина я превратился в ничтожество.       Раздаётся тихий скрип осторожно приоткрываемой двери, но я не реагирую. Я уже знаю, что это Нарцисса пытается украдкой проведать меня, думая, что я ещё не проснулся. Неподступная гордость так часто побуждает нас совершать инфантильные поступки, и не важно, сколько вам лет. Я бы и себя назвал гордецом, не удостоившим маму взглядом, однако сейчас причина вовсе не в этом. Мне мерзко оттого, что она застала меня в таком неподобающем состоянии.       Какое-то время ничего не происходит. Можно даже подумать, что мама решила незаметно уйти, оставив дверь приоткрытой, но спустя полминуты до моего слуха доносятся медленные робкие шаги. Нарцисса уже в поле моего зрения. Я так и не нахожу в себе силы оторвать взгляд от невидимой точки, сосредоточившись на дрожащем дыхании и ощущении одновременного тепла и холода от остывающих и вновь возобновляющихся дорожек слёз. Мама останавливается возле кровати, сдержанно вздыхает и опускается на край, кладя ладонь на моё предплечье. Знак примирения. Моё горе послужило для неё извинением.       Минуты молчания тянутся бесконечно. Рука Нарциссы рассеянно скользит от моего плеча к локтю, и тиски всё же понемногу ослабевают. Почему я стал таким? Раньше я не нуждался в утешении, мне хватало сил совладать с собой. Болезнь обнажила подавляемые чувства, которых я всегда стыдился и отрицал. И сейчас я ощущаю себя беззащитным ребёнком.       — Родители Грейнджер мертвы, — наконец проговариваю я, не узнавая свой хриплый голос, и рука Нарциссы замирает. — Тёмный Лорд убил их. Потому что я ослушался приказа.       Звук маминого дыхания становится едва различимым. Впервые за всё время нашего пребывания вместе мне хочется взглянуть на неё, но я не готов.       — Как это произошло? — ровным голосом произносит она, и, если бы кто услышал её сейчас, мог бы подумать, что её тон пронизан холодным равнодушием, однако я знаю, что это не так.       — Они вернулись за ней. Паркинсон с Лестрейнджем выследили их в маггловском Лондоне.       Выждав короткую паузу, я добавляю:       — Гермиона знает.              Я поднимаю запястье с найденным амулетом и наконец решаюсь обратить взгляд на Нарциссу. Она бережно касается моей руки и проводит кончиками пальцев по лунному камню, её губы приоткрываются в изумлении, голубые глаза излучают растерянность. Лёд дрожит и раскалывается. Я наблюдаю за тем, как в сознании мамы складываются недостающие части мозаики, которые объясняют всё без лишних слов.       — Ты… ты нашёл это там? — она впервые смотрит прямо мне в глаза, и я едва заметно киваю. — Почему ты не сказал мне?       — Потому что должен был убедиться в этом сам.       Нарцисса прикрывает глаза и судорожно вздыхает. Нетрудно догадаться, как много различных эмоций и мыслей переполняют её в этот момент, — гнев за мой безрассудный поступок, соболезнование и вина из-за утраты Гермионы, сочувствие ко мне и моей боли, которая выпотрошила меня до основания, оставив потрёпанную бесполезную оболочку. И мы снова становимся ближе.       — Она думает, что это был ты, — догадывается Нарцисса, выпуская из пальцев камень, и поджимает губы. Её брови хмурятся, взгляд тяжелеет. Она намеревается сказать что-то ещё, но сомневается. Несмотря на её заметное преображение с нашей прошлой встречи, моя выходка оставила на ней отпечаток, который не под силу даже самым искусным чарам гламура. — В тот день… она приходила ко мне. Гермиона.       Я тяжело сглатываю и задерживаю дыхание.       — Что? — хриплый шёпот срывается с моих пересохших губ, в груди затягивается узел тревоги.       Нарцисса опирается локтем на колено и проводит пальцами по лбу, заправляя белую вьющуюся прядку за ухо.       — Она беспокоилась о тебе. После того, как… после всего, что произошло между вами. Гермиона была упряма и не желала выдавать всей правды. И пусть я не так хорошо знаю её, но я достаточно хорошо знаю тебя. Вы во многом с ней похожи.       Мама искоса устремляет на меня взгляд из-под полуприкрытых век и задерживает на моём лице. Я всё ещё не могу дышать. Стены комнаты словно сжимаются и выдавливают из неё весь воздух. Грейнджер была здесь. Несмотря на всё, что я сотворил, она хотела увидеть меня. Она тосковала по мне, когда я убеждал себя, что прошло достаточно времени для того, чтобы она всё осознала и возненавидела меня. Разумеется, я и сам не верил в это, но окклюменция обеспечила мне безупречный самообман. Я думал, что поступал правильно.       Если бы я остался в мэноре в тот день… Если бы я только мог знать, куда приведёт моё желание находиться рука об руку с Тёмным Лордом и повсеместно сопровождать его. Если бы я был способен повернуть время вспять и отказаться от этой идеи, то, возможно, вымолил бы прощение у Гермионы за боль, которую причинил, и сейчас был бы рядом, чтобы утешить её. Она бы не отправилась к Родольфусу той ночью. Вероятно, я узнал бы обо всём раньше неё и смог бы сообщить об этом как можно аккуратнее, подготовить её к неизбежному потрясению. Я бы обнимал её всю ночь и целый день — столько, сколько потребовалось бы, и шептал слова утешения. Я бы разделил её скорбь и вместе с ней оплакивал бы её семью. Чёрт, как же много грёбаных «если» в нашей трагичной истории. Она сплошь состоит из непоправимых ошибок, и всё, что мне остаётся теперь, — сожалеть, проклиная судьбу за невообразимую жестокость.       — Драко, — мама проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, вызволяя меня из мыслительного капкана. — Пообещай мне, что больше не станешь ничего от меня скрывать. Мы должны держаться вместе. Мне не понять и тысячной доли того, через что тебе довелось пройти, и, поверь, не проходит и минуты, чтобы я не винила себя. За то, что не смогла уберечь тебя от всего этого. Но сейчас… Прошу, дай мне шанс, — её голос надламывается и ослабевает, несмотря на внешнюю сдержанность, во взгляде мелькают страх и раскаяние. — Дай мне шанс всё исправить.       — Ты не сможешь, — обессиленно выдыхаю я и затем совершаю первый глубокий вдох за долгое время.       — Я знаю. Но я должна попытаться. Для этого нам необходимо доверять друг другу.       — Я всё уничтожил. Мне больше нечего доверить тебе.       Нарцисса на мгновение выдавливает мимолётную горькую улыбку и нежно гладит меня по волосам.       — Для начала будет замечательно, если ты перестанешь пытаться убить себя, милый. Ты ведь знаешь, как меня это расстраивает.       С моих губ срывается непроизвольный смешок. Я действительно не знаю никого сильнее этой женщины. Только моя мама способна шутить о смерти в столь редкие и значимые моменты небывалого откровения.       — Прости меня.       — Сегодня и завтра — всегда.

***

             Последние две недели я до конца своих дней буду вспоминать с содроганием. Никогда бы не подумал, что такое понятие как «постельный режим» таит в себе столько подводных камней. Отныне оно будет ассоциироваться у меня исключительно с унижением и стыдом — по правде говоря, я бы запросто променял минувшие четырнадцать дней на добротную пытку Круциатусом. Книги — единственное, что спасало меня и отвлекало от текущей реальности, чередующейся с болезненными воспоминаниями. Я задумался: как много лет я уже пребываю в беспробудной депрессии, которую попросту не замечал? В своём неуёмном стремлении держать всё под контролем и быть начеку я никогда особо не был озабочен вопросом, куда исчезла из моей жизни вся радость.       Когда рядом со мной была Грейнджер, всё ощущалось иначе. Моя душа вздыхала с облегчением, внутри словно всё оживало, распускалось, подобно весенним цветущим деревьям. Однажды в далёком детстве я поделился с Нарциссой тревожной догадкой, что цветам не место на жёстких крючковатых ветвях. Есть в этом что-то противоестественное, нелепое и даже постыдное. На что мама задумчиво улыбнулась и сказала, что, когда я однажды влюблюсь, то почувствую шевеление волосков на теле от накатывающих мурашек — именно это и ощущают цветущие яблони и сакуры каждую весну. Я смерил Нарциссу скептическим взглядом и насмешливо фыркнул, повторяя за рядом стоящим отцом, который не проникся милой выдумкой. Однако некоторое время мамины слова не выходили у меня из головы, пока я окончательно не забыл об этом, поступив в Хогвартс.       Забавно, что я вспомнил об этом. Странная штука — память. Сейчас я бы многое отдал, чтобы снова почувствовать, как распускаются лепестки на моём теле, ибо от перманентного давления в голове, груди и горле я устаю больше всего. Депрессия изматывает куда сильнее любой физической нагрузки.       Начало февраля для меня знаменуется новым этапом восстановления, а именно — сегодня я при помощи Нарциссы и Дэйзи совершил первую попытку принять вертикальное положение. Несмотря на целую коллекцию зелий, поддерживающих тонус мышц во время долгого лежания, после повторной регенерации они всё равно ослабели настолько, что я с трудом могу сесть. Руки быстро пришли в норму благодаря чтению и другим незамысловатым повседневным действиям — мелкая моторика восстанавливалась практически безболезненно благодаря минимальной нагрузке. Другое дело — позвоночник и мышечный корсет, не говоря уже о ногах, в которых только-только начинает появляться подвижность. Ещё ни разу в жизни моё тело не было настолько бесполезной грудой хлама.       — Qui aurait cru que dix-sept ans et demi plus tard, je me réjouirais à nouveau du fait que tu as appris à t’asseoir.       Я адресую Нарциссе хмурый взгляд и наталкиваюсь на её гадкую ободрительную ухмылку, за которой и впрямь можно разглядеть ликующий огонёк.       — Ferme-la.       Нарцисса презрительно прищуривается и обиженно вздирает подбородок.       — Если ты думаешь, что по-французски это звучит не так грубо, то ты ошибаешься.       — Если ты думаешь, что издеваться надо мной на другом языке менее бестактно, то у меня для тебя плохие новости.       Мама закатывает глаза и обиженно поджимает губы.       — С каждым днём ты становишься всё более невыносимым. Болезнь тебя распустила, — она поднимается с кресла и у самой двери оборачивается через плечо: — Дэйзи отведёт тебя в ванную.       Никогда бы не подумал, что эти пять волшебных слов так поднимут мне настроение. Больше никаких унижений с очищающими чарами и ненавистными посторонними прикосновениями. Но неприятный осадок из-за того, что Нарцисса возымела надо мной полную власть ввиду моего беззащитного положения, невероятно досаждает. Её гиперопека чрезмерно обременительна. Я должен быть благодарен, но вместо этого непрестанно язвлю и сыплю грубостями. Труднее всего признаться себе в том, что без мамы и Дэйзи я не протянул бы и дня.       Как только за Нарциссой запирается дверь, Дэйзи возникает передо мной с торжественной улыбкой и протягивает руку.       Перед тем, как аппарировать, я бросаю взгляд на дверь и вполголоса спрашиваю:       — Как самочувствие Лавгуд?       Дэйзи с облегчением выдыхает.       — Уже намного лучше, сэр. Дэйзи оставила ей последние две дозы зелья на сегодня и завтра. Мисс Луна уверяет, что чувствует себя хорошо.       Если говорить начистоту, кое о чём Нарцисса всё же не знает. И да, я вновь плету заговор у неё за спиной, бессовестно эксплуатируя её эльфа, просто потому, что такой я человек.       — А Олливандер?       Уши Дэйзи совершают странное движение, по которому становится ясно, что дела у старика идут не очень хорошо. За время довольно тесного общения с ней я уже научился правильно толковать жестикуляцию ушей Дэйзи, которые словно живут своей жизнью, и таким образом распознавать её реакции ещё до того, как она озвучит ответ.              — Ночью мистера Олливандера мучил жар, он был в бреду. Всё повторял имена Гриндевальда и Тёмного Лорда, — печально оповещает она. — Дэйзи проведывала его каждый час, обновляла согревающие чары и поила бодроперцовой настойкой.       Я отстранённо киваю, отведя взгляд, и затем вновь внимательно смотрю ей в глаза.       — Делай всё, что необходимо. Для обоих.       — Конечно, хозяин. Дэйзи обо всём позаботится.       Она берёт меня за руку, и мы аппарируем в ванную комнату. Несмотря на то, что перемещение достаточно быстрое и заняло не более доли секунды, неприятные ощущения в теле заставляют меня скривиться.       — Дэйзи может помочь хозяину раздеться…       Я бросаю на неё предупредительный взгляд, и в следующее мгновение она низко кланяется и исчезает. Некоторое время я продолжаю лежать в пустой ванне, откинув голову на бортик и прикрыв глаза. С тех пор, как мне стало известно о похищении Лавгуд, она не выходит у меня из головы наряду с другими навязчивыми мыслями. Я не знаю, что ждёт её и других пленников, которые находятся в мэноре уже несколько месяцев. Получится ли у меня их вытащить из грёбаной тюрьмы, или я лишь смогу сделать условия их пребывания в плену самую малость сноснее.       После того, как мама рассказала мне о милосердии Олливандера, — а я уверен, что именно он позаботился о своевременном прибытии Дэйзи и тем самым не дал мне умереть, — я не могу отделаться от чувства стыда из-за того, как поступил со стариком. Я перед ним в долгу. И забота нашего домового эльфа — наименьшее, что я могу для него сделать, хотя Дэйзи и без того помогала им втайне всё это время.       Луну Лавгуд Пожиратели смерти доставили в мэнор за день до Рождества. Она возвращалась на Хогвартс-экспрессе домой и собиралась встретить праздник с отцом. Лавгуд принудительно сняли с поезда, и ей должна быть известна причина, почему. Несмотря на её храбрую попытку оправдывать мягкотелость своего аполитичного папаши, он не смог её защитить. Его никчёмное миролюбие не уберегло его семью. Можно сколько угодно притворяться, что никакой войны не существует, и если хорошенько спрятаться, то она никогда тебя не коснётся. Но это мировоззрение недальновидных глупцов, пребывающих в выдуманном мире и отрицающих кошмарную реальность. Довольно полезный навык, если применять его в окклюменции, и неимоверно опасный, когда выстраиваешь свою жизнь, основываясь на лживых фантазиях. Несложно догадаться, к чему принудили Лавгуда приспешники Волдеморта в обмен на жизнь дочери.       Я знаю, что её пытали. И пытали с пристрастием. Её счастье, что поблизости не оказалось Сивого. О судьбе Аббот, кстати, мне по-прежнему ничего неизвестно. Хорошо, что я не присутствовал при пытках. От одной только мысли у меня холодеют ладони и стынет кровь в жилах. Я до сих пор вспоминаю с содроганием ту ночь, когда я был вынужден избавить Теда Тонкса от мучений после пыток Беллатрисы. На сей раз она была не одна. Родольфус… Этот блядский психопат не был мне симпатичен и раньше, но с тех пор, как Грейнджер начала принимать мёртвое Оборотное зелье, я напрочь дьявольски возненавидел его. Я знаю, что скрывается за его лживым очарованием. Такого больного ублюдка ничто не способно остановить или отвлечь, он действительно заслуженно считается одним из самых опасных Пожирателей смерти. На роду у Аббот впрямь написано какое-то проклятие. Не думаю, что Сивый стал бы упускать возможность полакомиться свежей плотью. Полагаю, Аббот мертва.       Я тяжело вздыхаю и аккуратно снимаю с себя одежду. Взмахом палочки наполняю ванну, соскальзываю по бортику вниз и погружаюсь в воду с головой. За последний месяц мне не доводилось испытывать ничего приятнее — как же восхитительно вновь обладать возможностью делать это без посторонней помощи. Осточертело быть жалким и слабым. Я пытаюсь как можно чётче запомнить этот момент, чтобы он послужил для меня достаточно мощной мотивацией продолжать с каждым днём становиться крепче и не поддаваться усыпляющим козням болезни. Спустя минуту я выныриваю, провожу ладонями по лицу и изрядно отросшим волосам, зачёсывая их назад. Многодневная щетина неприятно царапает подушечки пальцев. Я тянусь за палочкой, наколдовываю небольшое зеркало, чтобы не порезаться, и судорожно сглатываю.       В отражении на меня смотрит лицо, которое я не узнаю. Исхудавшее и исполосованное глубокими шрамами — я чувствовал их и раньше, но даже примерно не мог вообразить, насколько чудовищно они изменили меня. Я заворожённо наблюдаю, как катятся по бледной коже капли воды, затекая в грубые рубцы, оставленные тёмной магией. Как дрожащие пальцы робко проводят вдоль уродливых линий, которые останутся со мной навсегда. Почему-то мои мысли внезапно уносятся к Нарциссе, её взгляду — растерянному и исполненному боли в день моего пробуждения и привычному мягкому — во все последующие. Она видела мои шрамы ежедневно и даже не подавала виду, насколько ей было невыносимо видеть меня таким. Мама улыбалась, отпускала остроумные шутки, интересовалась моим мнением о прочитанных книгах и затевала горячие споры, словно ничего не изменилось. Словно её сын не превратился в изувеченного монстра, пусть и под этими шрамами всё ещё виднеется прежняя красота, унаследованная изящность тонких черт.       Я отворачиваюсь от зеркала и взмахиваю палочкой, развеивая чары. Погружаюсь пальцами в мокрые волосы, оперевшись локтями в присогнутые колени, отчего мертвенную тишину нарушает короткий всплеск воды.       Я понимал, что многое не будет как раньше. Но лишь сейчас начинаю осознавать, какой длинный и тернистый путь смирения мне предстоит.

***

      — Вот так.       Кончик палочки отрывается от моей кожи. Я поднимаю глаза от монографии обливиатора Вульфстана Торнхельма, которая увлекла меня настолько, что я даже не заметил, как пролетело время. Светло-голубые тона маминой спальни усиливают проникающий в окна дневной свет и создают впечатление значительно лучшей освещённости, нежели в моей комнате.       — Что скажешь?       Мои губы изгибаются в усмешке, и я слегка наклоняюсь вперёд, чтобы рассмотреть своё отражение со всех сторон в зеркале белого резного трюмо. Это, определённо, я. Такой, каким помню себя в последние годы, лишь с незначительными изменениями. Волосы привычно коротко сострижены на висках и затылке, более длинные пряди с макушки спадают на лоб — как раньше. Но мой взгляд прикован к лицу. На гладкой коже видны едва заметные следы от глубоких шрамов, а те, что были поменьше, вовсе исчезли. Для уверенности в том, что мои глаза не врут, я провожу пальцами по коже снова и снова и затем оборачиваюсь к Нарциссе.       — Ты должна научить меня так же.       Она раздражающе самодовольно улыбается и изгибает брови.       — Неужели сам Драко Малфой соизволил попросить меня об услуге?       — Ты знаешь кого-то ещё в этом доме, к кому я могу обратиться за помощью в чарах гламура?       Мама принимает задумчивый вид и постукивает кончиком палочки по подбородку.       — Я слышала, Фенрир регулярно к ним прибегает. Чем ещё объяснить, как ему удаётся быть таким очаровательным милашкой?       Я с отвращением кривлюсь, но не могу сдержать вымученного смешка. Более гротескной картины, чем Сивый, прихорашивающийся за туалетным столиком, трудно представить. Стервозный токсичный юмор моей матери — лучшая её черта. И, кстати, заливистый несдержанный смех, вне всяких сомнений, тоже относится к моим фаворитам.       Она прячет палочку и протягивает мне руку.       — Давай. Прошло уже больше часа.       Я обречённо закатываю глаза, испытывая боль от одной только мысли, но всё же повинуюсь и хватаюсь одной рукой за предплечье Нарциссы. Второй опираюсь на стол и через силу поднимаюсь, стараясь распределить вес таким образом, чтобы маме не приходилось надрываться. Последние двенадцать дней я проделываю это, на первый взгляд, незамысловатое упражнение каждый час, чтобы ноги привыкали к нагрузке, хотя я по-прежнему не ощущаю их в полной мере. Хорошая новость заключается в том, что от пояса до колен вернулась чувствительность. Неловко это признавать, однако данная область, по понятным причинам, беспокоила меня больше всего.       — Отлично, — ободряюще бормочет мама. — Ты молодец. Уже намного лучше, правда?       То, насколько каждый раз волнительны для неё эти моменты, заставляет моё сердце предательски сжиматься. Я чувствую себя почти здоровым, но по-прежнему остро реагирую на разного рода сентиментальщину: замечая в глазах Нарциссы искру надежды, когда ей кажется, что никто не смотрит; видя её трепетную улыбку вместо привычной сдержанной — безопасной. Я прохожу неимоверно тяжкий путь, однако мне трудно вообразить, сколько испытаний преодолела она, спасая меня, и, в прямом смысле слова, пытаясь поставить меня на ноги. Быть центром чьей-то вселенной — непростое бремя, но не то чтобы кто-то спрашивал меня о том, хотел ли я появляться на свет.       Эта мысль пронзает моё сознание, и я опасно пошатываюсь, теряя равновесие. Мама крепко удерживает меня за локоть и помогает опуститься обратно в кресло.       — Ничего. Это нормально. Видно, я слишком тебя перехвалила.       Она адресует мне дразнящую ухмылку и ласково треплет по волосам, но я едва ли отмечаю это вниманием. Перед глазами вспыхнуло воспоминание об увиденном во время моего пребывания в коме сне. Я много чего видел, но почему-то именно этот пронёсся у меня в памяти в мельчайших деталях.       — Мам… — я осекаюсь и пытаюсь подобрать правильные слова для вопроса, который ещё толком не успел сформироваться в моей голове. Нарцисса вопросительно смотрит на меня, взгляд оттеняется беспокойством. — Люциус… он всегда был… таким?       Вышло не очень складно и весьма косноязычно для человека, который получил десять «превосходно» и два «выше ожидаемого» по СОВ.       Мама выдавливает вежливую улыбку, никак не сочетающуюся с мрачным взглядом, и затем медленно качает головой.       — На твой вопрос сложно ответить однозначно. Но могу лишь сказать, что он никогда не был таким, как ты, Драко. Даже в твоём возрасте.       Я в недоумении хмурюсь, продолжая смотреть ей в глаза.       — Что ты имеешь в виду?       Мама вздыхает, и я начинаю жалеть, что поднял столь неприятную для нас обоих тему. Но я должен убедиться, что не являюсь причиной её несчастной жизни. То, что привиделось мне во сне, не могло оказаться правдой, так ведь?       — У Люциуса была другая судьба. Он выбрал свой путь сам и никогда не претерпевал мук сомнения, поскольку всё в его жизни происходило согласно плану. Никаких исключений. Я помню тот день, когда меня впервые представили твоим бабушке и дедушке, и я была ошеломлена тем, насколько мало в них человеческого. Они казались ледяными фигурами или, скорее, мраморными изваяниями. Говорили тихо и медленно, совершали минимум движений, лица их были статичны, никакого даже лёгкого намёка на улыбку или иные эмоции. Я тоже воспитывалась в аристократических чистокровных традициях, однако в моей семье все были бурных кровей. Когда они злились, я знала. Когда радовались, я знала. В нашем доме часто стоял крик, был слышен смех. Дом Малфоев не полнился ничем, кроме тишины и скупых разговоров. И если Абраксас и Элвина в силу своего возраста привыкли к бесчувственности, то Люциус…       Нарцисса мрачнеет ещё больше и заправляет за ухо выбившийся локон — нервное движение, выдающее её напряжение. Она обращает на меня взгляд и совершает глубокий вдох:       — Его душа была тёмной. Да, он бывал нежен и галантен, дипломатичен, рассудителен. Когда я узнала, что обещана ему, я была так счастлива. Люциус очаровал меня своей загадочностью, но я не знала, что кроется за ней. Со временем я начала замечать, как он меняется, если что-то противоречит его ожиданиям. Отвечая на твой вопрос, я могу заверить тебя, что Люциус не всегда был жестоким, но и доброта была ему неведома. Мы уже были обручены, когда он примкнул к Тёмному Лорду. Абраксас и Элвина не одобрили выбор Люциуса и посчитали его поступок безрассудным, так как всё это напоминало некий сомнительный культ, основанный безродным полукровкой, не принадлежащим всецело ни к одной семье из «Священных двадцати восьми». Но Люциус отверг опасения родителей и впоследствии разорвал с ними связь. Перспектива быть причастным к первому настоящему магическому ренессансу ослепила его и придала его жизни смысл. Он ощутил власть значительно большую, нежели та, которой обладала его семья. И он был непоколебимо верен своим идеалам — идеалам Тёмного Лорда — до самого конца.       Чем дольше я слушаю рассказ матери, тем больше нахожу пугающих сходств между мной и отцом. Да, мы, несомненно, в корне разные, но ведь и я пошёл ему наперекор. Именно после его смерти я стал тем, кем никогда не хотел быть — убийцей. Разница лишь в том, что это не было моим выбором, а следствием его ошибок. Он привёл меня в свой мир, и другого я не знал.       — После нашей свадьбы всё стало сложнее, — продолжает Нарцисса. — Наш брак был заключён слишком рано, и с каждым годом я всё больше осознавала, насколько мы с Люциусом разные. По правде, я и в своей семье никогда не ощущала себя комфортно. Я отличалась от сестёр, не была близка с отцом и матерью. Я была слишком чувствительна и боязлива. Люциус пришёлся по душе моим родителям, они полагали, что он окажет на меня наилучшее влияние. И я старалась соответствовать. Но потом… Потом появился ты.       Её взгляд смягчается, лицо озаряется светлой улыбкой. Перед глазами мгновенно вспыхивает момент из воспалённого наваждения в цветущем саду мэнора, теперь кажущегося мне таким бессмысленным. Всё это было ложью, порождённой моим одурманенным подсознанием. Как же глупо было позволить гнусному сомнению завладеть моим рассудком, и с каждым последующим словом Нарциссы я всё больше стыжусь своих беспочвенных допущений о том, что я оказался самой большой её ошибкой, к которой она так сильно привязалась.       — С каждым годом твоего взросления я убеждалась в том, насколько мало в тебе от Люциуса и как много от меня. Я словно видела своё отражение в твоей невинной улыбке, внимании к мельчайшим деталям, чувствительном восприятии мира. И я была так счастлива. Ведь мне казалось, что я слишком слаба и неправильна, что древние родовые гены Блэков и Малфоев возобладают над моими собственными — аномальными и дефективными, как утверждали мать и отец. Я вынашивала тебя с мыслью о том, что мой сын никогда не будет способен полюбить меня, а я никогда не смогу по-настоящему быть с ним близка. Я была уверена, что Люциус возымеет полный контроль над твоим воспитанием и добьётся успеха в сотворении себе подобного бесчувственного волшебника, которым будет двигать лишь холодный расчёт и больше ничего. И он пытался. В каждом твоём промахе он винил меня. В каждом малейшем проявлении милосердия. Временами ему удавалось подчинить твою волю, и это безмерно ранило меня. Твоё желание угодить отцу было понятно — ты равнялся на него, как и всякий сын. Иногда мне казалось, что я ошиблась в тебе, вообразив, что ты унаследовал мой характер. Но потом… Что-то случилось. Что-то очень значимое, изменившее тебя навсегда.       Мама склоняет голову набок, сосредотачивая на мне изучающий взгляд, исполненный нежности. А я даже не замечаю, что всё это время по-идиотски застенчиво улыбаюсь, и лишь когда отвечаю, понимаю, что улыбка мешает говорить:       — Я встретил Грейнджер.       Нарцисса ухмыляется в ответ, и мне тут же становится ясно, что она в очередной раз меня провела. «Что-то случилось, что-то очень значимое». Несносная женщина.       — Разумеется.       Теперь я понимаю, почему она так дорога ей. Не только из-за того, что я влюблён в эту девушку, но и потому, что эта любовь стала своего рода катализатором в становлении моей личности. Я не изменился благодаря Грейнджер — я вернулся к себе настоящему.       Наши улыбки омрачаются грустью, и мы погружаемся в длительное молчание. Информация, которая свалилась на меня за последние минуты, стала новым поводом для размышлений. Выходит, я совсем не знал своего отца и наблюдал лишь результат его выбора, долгие годы превращающего его в чудовище. Несмотря на то, что вся правда обличилась столь стремительно, мало что показалось мне удивительным или неожиданным, кроме одного. После всего, что сделала для меня мама, мне трудно поверить, что она и впрямь считала себя слабой, неким неудачным экспериментом. Этот образ у меня никак не вяжется с Нарциссой. Значит ли это, что и её личность претерпела разительные изменения после смерти Люциуса? Он столько лет подавлял её. И не только он — вся её семья…       Внезапно за дверью раздаются быстрые шаги. Нарцисса бросает на меня настороженный взгляд и вскакивает с кровати, инстинктивно закрывая своим телом и выхватывая палочку. Я не успеваю произнести ни слова, как вдруг дверь распахивается, и в комнату врывается человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть.              Тео Нотт растерянно озирается по сторонам, глаза, полные слёз, источают панический страх. Сбитое дыхание с шумом срывается с его губ, кажется, будто он в любой момент задохнётся.       Нарцисса опускает палочку и, к моему изумлению, её напряжённые плечи расслабляются. Тео постепенно выходит из состоянии дезориентированности, и сначала находит взглядом мою маму, а затем замечает меня. Его удивление мимолётно, так как его взгляд вновь обращается к Нарциссе, и он надсадно выдавливает:       — Я больше так не могу.       Дрожащие руки зарываются в растрёпанные кудри, лицо искажается гримасой боли, из горла вырываются рыдания. Тео опасно пошатывается, кажется, будто он вот-вот рухнет. Мама вскидывает палочку и захлопывает дверь, бросая на замок запирающее.       — Какого чёрта?.. — наконец проговариваю я, наблюдая эту вопиюще абсурдную картину.       Нарцисса адресует мне короткий извиняющийся взгляд и спешит к Нотту, кладёт ладони на его трясущиеся плечи и ведёт к соседнему от меня креслу.       — Что произошло? — сдержанно спрашивает она, однако я не могу не отметить оттенка заботливости в её голосе.       Это всё сон. Я определённо сплю.       — Он… он был так зол… — неразборчиво лепечет Тео, качая головой. — Я не смог… я… я просто не смог…       Мама наколдовывает стакан воды и протягивает ему, не убирая ладонь с его плеча. Всё происходящее повергло меня в состояние шока настолько, что я просто продолжаю молча наблюдать за развернувшейся сценой. В голове роятся мысли одна хуже другой. Очевидно, Нотт заявляется сюда не впервые. Он явно двигался по знакомому пути, когда ворвался в спальню моей матери. И почему защитные чары пропустили его? Какого, блять, чёрта?!       Тео делает несколько глотков и не глядя отставляет стакан на письменный стол. Несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает в попытке подавить неконтролируемую истерику.       — Тёмный Лорд… вернулся сегодня утром, — он поворачивается ко мне, во взгляде читаются страх и обречённость. — Нагайна мертва.       Нутро обдаёт холодом. Я вмиг забываю о развернувшемся представлении — все мои мысли занимает только один вопрос: как, кому и для чего понадобилось убивать змею? Первый и слишком очевидный вывод — возмездие. В мире магии существует немало волшебников, жаждущих отомстить Волдеморту, ежели они не способны уничтожить его самого. Но я почти сразу отметаю этот вариант. Нагайна — не обычный домашний питомец. Тёмный Лорд разговаривал с ней как с равной себе, и это не было похоже на безумие. Змея понимала его, исполняла его приказы. Никакие чары не обладают такими возможностями — казалось, что в теле змеи заключён живой человек. Могла ли Нагайна быть анимагом? Но в таком случае не проще ли было примкнуть к Тёмному Лорду в человеческом обличии?       Что-то не сходится, должна быть какая-то причина…       — …мы с отцом просто попались ему под руку. Мы были первыми, кого он увидел, и, не раздумывая ни секунды, Тёмный Лорд проклял отца Круциатусом, выместив на нём злобу. А я… я просто оцепенел и смотрел, как папа корчится в муках, и не мог вымолвить ни слова. Его глаза налились кровью… он… он так кричал…       Голос Тео обрывается, и он роняет голову на ладони, сотрясаясь всем телом. Мама поглаживает его по спине и встречается со мной взглядом. По её лицу я в очередной раз убеждаюсь, что ей приходится наблюдать это не впервые. Я знал, что Тео не вынесет такой работёнки — он слишком нежен и неизбежно должен был сломаться, это было всего лишь вопросом времени.       — Где Нестор сейчас? — тихо спрашивает Нарцисса.       — Я аппарировал его домой, — глухо отзывается Тео. — О нём заботится эльф. Знаю, мне следовало остаться с папой, но… я просто не мог…       — Всё в порядке. Ты поступил правильно, придя сюда.       Моя бровь непроизвольно изгибается, и Нарцисса это замечает, но едва заметно качает головой, безмолвно предупреждая: «не сейчас».       Проходит не менее пяти минут, прежде чем Тео окончательно успокаивается и обессиленно откидывается на спинку кресла. Теперь моя мать счастливая обладательница целых двух жалких подростков, с которыми она вынуждена нянчиться. Нотт слегка поворачивает голову в мою сторону и мрачно произносит:       — Понравилось шоу?       — Я предпочёл бы купить новые глаза, которые этого не видели.       — Ушёл бы и подождал за дверью, если мой небольшой нервный срыв причинил тебе дискомфорт.       — Ушёл бы, если бы мог.       Тео в недоумении хмурится и переводит взгляд с меня на Нарциссу. По правде говоря, я озадачен не меньше. Не знаю, как, но я был уверен, что слух о моём предательстве разнесётся со скоростью драконьей оспы.       — Некоторые в штабе считают, что ты погиб, — неуверенно протягивает Тео, будто вспомнив о своём недавнем удивлении при виде меня. — Остальные же полагали, что ты странствуешь с Тёмным Лордом. Макнейр с Эйвери слышали, как он тебя пытал. Но никто не видел, как он ушёл.       — Предлагаю тебе воспользоваться своим богатым воображением и прийти к собственному выводу.       — Драко, — строго одёргивает меня Нарцисса.       — Тебе необязательно быть таким засранцем, — невесело ухмыляется Тео. — Не волнуйся, твоя мама не собирается меня усыновлять…       — Прекратите немедленно, оба, — вмешивается Нарцисса, обрывая нашу перепалку. — Драко, я понимаю твою растерянность. Уверяю тебя, Тео не злоупотребляет моим гостеприимством. Ты и сам видишь, насколько ему нелегко. Как я могла отказать в поддержке ребёнку, который рос вместе с тобой у меня на глазах и так рано лишился матери, оказавшись на попечении отца, вверившего свою жизнь Тёмному Лорду?       Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы меня одолели муки совести, но этого не происходит.       — Никто не заставлял Нотта принимать метку. Он пошёл на это добровольно.       — Да, потому что я хотел быть рядом с отцом, которого больше года держали в Азкабане, — оправдывается Тео, выходя из себя.       На языке так и вертится фраза: «нужно быть законченным долбоёбом, чтобы захотеть быть рядом с таким охуенным папашей», но я плотно сжимаю губы и подавляю свой порыв. Сейчас я не в лучшей форме для дуэли.       — А тебе всё не терпелось хоть кого-то взять на попечение, не так ли? — издевательски ухмыляюсь я, выплёскивая негодование на Нарциссу. — Повезло же, что я чуть не сдох, и ты наконец нашла применение своим талантам…       — Довольно! — вспыхивает мама, делая решительный шаг в мою сторону. Был бы на её месте Люциус, моя щека уже горела бы от пощёчины, но, если честно, я и сам не прочь зарядить себе оплеуху. Не знаю, что на меня нашло. — Усмири своё собственничество, Драко, оно неуместно. Я понимаю, как ты, должно быть, раздражён из-за постоянных болей и ограничений, скудное однообразие твоего досуга тоже не идёт тебе на пользу, но прошу тебя: держи себя в руках. Не стоит проецировать своё раздражение на других.       — Могла бы и рассказать о своём маленьком благотворительном фонде для всех униженных и оскорблённых, возможно, я бы даже внёс пожертвование…       — Ещё одно слово, и я превращу тебя в подсвечник.       — Это противозаконно.       — В качестве воспитательных мер допустимо.       — Это домашнее насилие.       — Министерство разбираться не станет, у них есть дела поважней.       Мы буравим друг друга уничтожающими взглядами, пока напряжённая тишина вдруг не нарушается тихим хихиканьем. Теодор, мать его, Нотт нашёл наш спор уморительным.       — Это лучшее, что мне доводилось видеть за последнее время, — сквозь смех признаётся он. — На секунду даже показалось, что окружающий мрак не настолько уж беспросветен.       Как же меня бесит этот слабонервный кретин.              — Отрадно слышать, что тебе лучше. Почему ты всё ещё здесь?       — Что с тобой стряслось, Малфой?       Я крепко сжимаю челюсти и смотрю на Нотта непроницаемым взглядом. В его вопросе нет никакого намёка на насмешку, однако я не чувствую необходимости откровенничать с Тео.       — Ты не можешь ходить? — продолжает он свой бесцеремонный допрос. — Почему?       — Не твоё дело.       — Если так, то, полагаю, ты отстранён от службы.       — Это не твоё дело, Нотт, — с жёсткой расстановкой повторяю я. Как мило, что ma mère с таким рвением бросается защищать Тео от своего злого сына, но при этом не считает уместным выставить его за дверь прямо сейчас.       — Тёмный Лорд считает, что убийство Нагайны — дело рук Поттера.       Неожиданный вброс информации на мгновение сбивает меня с толку. Навязчивое намерение вышвырнуть Нотта из комнаты вмиг исчезает, и я всеми силами стараюсь внешне не выказать своего изумления.       Чёрт. Похоже, травмы головы всё же дают о себе знать, иначе чем ещё объяснить, почему я стал таким тормознутым идиотом. Ну, конечно же, Поттер. Не существует ни одной необъяснимо парадоксальной чертовщины, в которой он бы не был замешан. Означает ли это, что Грейнджер отыскала его?.. Вряд ли этот болван справился бы с Нагайной в одиночку.       — Как это произошло? — не задумываясь, выпаливаю я, и замечаю боковым зрением, как напряглось тело Нарциссы.       — Не знаю. Тёмный Лорд был не очень-то разговорчив.       Очевидно, змея не была вместе с ним, что очень странно. Волдеморт всегда держит её рядом с собой. Куда он мог послать Нагайну? И самое главное — как Поттер узнал, где её искать?       — Только не говори, что будешь скучать по ней, — надменно ухмыляется Тео.       — Поверь, никто не будет по ней скучать, даже самые преданные последователи Тёмного Лорда.       — В таком случае меня настораживает твой задумчивый вид.       Я выпутываюсь из вороха нахлынувших мыслей и устремляю утомлённый взгляд на Нотта:       — Думать — это буквально моё единственное занятие в последнее время, Тео.       Он понимающе кивает, хотя в выражении его лица мелькает некоторое недоверие.       — Ты так и не расскажешь?       Я вопросительно приподнимаю брови.       — Что с тобой произошло, — уточняет Нотт.       Я коротко переглядываюсь с Нарциссой, и уголок её губ едва заметно движется вверх. Почему она думает, что Тео можно доверять? Неужели она и впрямь считает, что его истерики являются достаточной причиной для подобных откровений?       Я медленно перевожу взгляд на Нотта и со свойственным мне сарказмом выдаю:       — Я облажался. Тёмный Лорд наказал меня за это самым изощрённым способом, оставив умирать в подземелье. Одиннадцать дней в коме, несколько литров зелий, десятки часов работы с целительскими чарами — и вот я снова жив. Конец истории.       Тео тяжело сглатывает, в остальном его внешний вид никоим образом не выражает реакции на мой краткий, но содержательный рассказ.       — Это паршиво, чувак.       Достаточно точная оценка моей истории. Лучше и не скажешь. Всё, что со мной произошло, — чертовски паршиво.       — И что будешь делать теперь?       Я веду плечами, поджимая нижнюю губу.       — Учиться заново ходить, очевидно. Если повезёт.       — Ты уже неплохо справляешься, — вставляет мама, мягко касаясь моего колена, и меня наполняет тихая радость оттого, что теперь я могу это почувствовать. — Ещё немного, и ты сможешь крепко стоять на ногах.       — Немного — это сколько? — заинтересованно вопрошает Тео. Его реакция кажется мне подозрительно неестественной.       — Думаю, не больше недели, — вежливо улыбается ему Нарцисса и затем адресует эту улыбку мне. — А там и первый шаг не за горами.       Я закатываю глаза и раздражённо вздыхаю. Позорить меня перед этим засранцем вовсе необязательно. Какой ещё, нахрен, первый шаг?!       — А что, если попробовать сейчас?       Мы с мамой синхронно поворачиваемся к Нотту. Его глаза светятся предвкушением, резко диссонирующим с безнадёжной подавленностью, в которой ещё совсем недавно он пребывал, когда ворвался в эту комнату.       — Моё развлекательное представление взамен на твоё? — цинично усмехаюсь я.       — Ещё слишком рано… — пытается объяснить ему Нарцисса, но внезапно Тео поднимается с кресла и останавливается рядом со мной, протягивая руку.       — Я бы предпочёл, чтобы ты убрался, — недружелюбно произношу я, с пренебрежением переводя взгляд с протянутой ладони на лицо Нотта.       — Прекрати. Твоя мать так много сделала для меня, это меньшее, чем я могу ей отплатить.       — Добив меня окончательно?       Тео оставляет мой вопрос без ответа, хватает меня за руку и закидывает её себе на плечо.              — Нарцисса, поможете?       — Сейчас…       — Отъебись от меня, придурок!..       — Драко! — возмущается мама, беря меня за руку, но я успеваю её отдёрнуть.       — Вы оба свихнулись, — я пытаюсь выдернуть вторую руку, но Тео вцепился в неё мёртвой хваткой.       — Для того, чтобы дать отпор, тебе придётся хорошенько постараться, — говорит он с неким азартом, пыхтя от напряжения.       — Давай же, милый, тебе нужно тренироваться, — уговаривает Нарцисса. — Если что-то пойдёт не так, мы остановимся, идёт?       Я прожигаю её уничтожающим взглядом. В её доброжелательном посыле я распознаю предательство. Когда мама предпринимает вторую попытку закинуть мою вторую руку себе на плечо, я обречённо кривлюсь, но больше не сопротивляюсь. Чем раньше это грёбаное унижение начнётся, тем раньше закончится.       — Только при одном условии: я подвергну Нотта заклятию Забвения.       — Об этом можешь не переживать, — спокойно отвечает Нарцисса. — Это одно из правил моего благотворительного фонда: всё, что происходит в этой комнате, не выходит за её пределы.       — Если бы ты только знала, до чего омерзительно неоднозначно это звучит.       Мама смеряет меня снисходительной улыбкой, и в следующую секунду они с Тео осторожно поднимают меня на ноги. Без необходимости частично самостоятельно балансировать это оказывается довольно просто.       — Готов? — вполголоса спрашивает Нарцисса.       Я набираю воздух в лёгкие, стараясь не думать, как это всё выглядит со стороны. Надеюсь, где-то за шкафом не притаился министерский колдограф.       Я устремляю взгляд в пол и сосредоточиваю все силы на бёдрах. Если честно, я не питаю особых надежд на успешную попытку, учитывая, что лишь половина мышц моих ног работает в полной мере. Тем не менее, я делаю всё возможное, чтобы задействовать их, и удивлённо выдыхаю, когда у меня получается.       Первый шаг. Чёртов первый шаг за полтора месяца. Из груди вырывается невольный смешок, губы растягиваются в улыбке. Возле уха раздаётся радостный вздох Нарциссы.       — Давай ещё один, — настаивает Тео.       Второй шаг даётся мне тяжелее первого. Я не ощущаю ступней, но чувствую вибрацию от соприкосновения с полом. Какое странное и давно забытое ощущение.       За вторым шагом следует третий, а за ним ещё и ещё. Превозмогая боль и усталость, я, наконец, иду. И этот опыт настолько ошеломляет, что я не могу думать ни о чём другом.       Я знаю, что это всего лишь начало. Но мне нравится мысль о том, что однажды я буду вспоминать этот день как одно из самых важных событий в моей жизни — день, когда я ступил на истинно правильный путь всему наперекор.

***

      С тех пор, как я пошёл на поправку, время снова начало течь быстрее. Терпкое чувство от воспоминаний о самых мрачных днях моей жизни до сих пор преследует меня, чем бы я ни занимался. Я вижу кошмары всё так же часто. Удивительно, что они наводнили моё подсознание лишь сейчас — пока я служил Тёмному Лорду, я почти не видел снов.       Мне часто снится отец. И я много думаю о нём в последнее время. Сожалею ли я о том, что сделал? Я пришёл к выводу, что не испытываю ничего при мысли о той ночи. Это было моё первое убийство, и я прекрасно помню, что творилось со мной после, какое потрясение на меня обрушилось. Но сейчас, когда на моём счету не менее десятка мертвецов… Люциус искоренил во мне человечность. Даже не верится, что с тех пор прошло уже больше года.       Не так давно я узнал, какую неописуемую палитру ощущений вызывают фантомные боли. Обычно они приходят по ночам, а именно — во время кошмаров, в которых я возвращаюсь во мрак подземелья и слышу яростное шипение Тёмного Лорда. Эти сны наиболее реалистичные из всех: каждым своим мускулом я ощущаю пронизывающее действие проклятий, и, когда просыпаюсь от собственного крика, всё моё тело горит от боли, мышцы выкручивают спазмы, кости словно дробятся на части. В первые разы меня это чертовски пугало, мой самый главный страх обнажался — вновь оказаться прикованным к постели. В такие ночи я неподвижно лежу с широко раскрытыми глазами, пока боль не отступит.       И она отступает. Так же внезапно, как и появляется.       Однако, невзирая на подлинную жестокость подобных кошмаров, самые жуткие из них те, в которых является Беллатриса. Она никогда не совершает ничего зловещего, никого не убивает и не пытает. Почти не говорит. Эти кошмары — сугубо психологический ужас. Что-то непреодолимо притягивает меня к ней, заставляет пристально наблюдать, и, чем дольше я всматриваюсь в её лицо, тем сильнее искажаются её черты, в которых я узнаю Гермиону.       Но превращения не случается. Никогда. Она остаётся заключённой в теле Беллатрисы, её губы кривятся в безумном оскале. Я стою перед ликом отвратительной химеры, безобразного монстра и не могу пошевелиться. Не могу закрыть глаза, чтобы не видеть её. Эти кошмары длятся мучительно долго, и, когда мне удаётся вырваться из адских пут Морфея, я просыпаюсь в холодном поту, с трудом сдерживая тошноту. Остаток ночи я провожу за чтением, ибо, как только смыкаются мои веки, я вновь вижу осклабившееся лицо сущности из сна.       Несмотря на аномально долгие ночи, которые изматывают меня уже третий месяц, во мне откуда-то берётся достаточно энергии, чтобы бодрствовать около двадцати часов в сутки. Я постоянно тренируюсь — физические нагрузки на руки, спину и пресс мне не противопоказаны, а также упорно работаю над твёрдой походкой, однако без опоры мне это даётся непросто. Колени то и дело подгибаются, наверное, со стороны я кажусь девяностолетним стариком. Мама и Дэйзи утверждают, что я всё так же молод и красив. Приходится верить на слово, но всё же я сомневаюсь, что их оценка объективна.       Лучшее моё достижение в процессе восстановления — возвращение способности аппарировать. Так как теперь все мои мысли занимает смерть Нагайны, я каждую свободную минуту провожу в библиотеке. Мне не даёт покоя магия, которой Волдеморт наделил свою непровзойдённую любимицу. Я часто задаюсь вопросом, к чему приведёт моя фиксация и какова цель моих исследований, но в конечном итоге прихожу к выводу, что не так уж и важно, есть ли у этого какая-то подоплёка. Эта навязчивая идея предаёт мне сил и держит в тонусе. К тому же, признаться, мне доставляет неописуемое удовольствие заниматься чем-то запретным, искать ответы, которые я не должен знать, прямо под носом у Тёмного Лорда.       Кстати, он знает о том, что я выжил. Понятия не имею, как, но, видимо, кто-то из Пожирателей подслушал разговор Нарциссы и Дэйзи. Тео сообщил нам об этом после очередного собрания пару недель назад и сказал, что Тёмный Лорд не выказал никакой реакции. Казалось, ему было всё равно — я больше не представляю для него угрозы. Последние два месяца его заботит только одно: розыск Поттера, на который он бросил все силы. Захват территорий приостановлен, Пожиратели смерти отныне объединены одним заданием. Не могу сказать, что это плохо, — штабы Ордена засекречены и находятся под защитой Фиделиуса, сам же Поттер, я уверен, в надёжных руках. Бестолковые поиски Пожирателей почти наверняка ни к чему не приведут, но, по крайней мере, у простого народа появилось время на передышку.       Вся эта цепочка событий лишь в очередной раз наталкивает на догадку, что убийство Нагайны — не просто досадная неприятность. Хотя иногда я нахожу немного забавным, что Волдеморт бросил все силы своей армии на поимку какого-то очкастого подростка, который прикончил его любимую змею.       Способность аппарировать подарила мне возможность вывести на новый уровень мой маленький заговор, плетущийся за спиной Нарциссы. А именно — я практически ежедневно навещаю Лавгуд. В феврале Руквуд соорудил в подземелье изоляторы — отдельный для каждого пленника, так как паранойя Тёмного Лорда с каждым днём всё крепчает.       Когда я решился на этот шаг и аппарировал в подземелье в первый раз, у меня от волнения тряслись руки. Я был уверен, что Лавгуд примет меня с присущим ей радушием, но по непонятной причине мне было катастрофически неспокойно на душе. Это случилось после моего первого кошмара с участием Беллатрисы. Я был настолько дезориентирован и напуган, что просто не мог продолжать оставаться в своей комнате. Ещё не до конца отойдя от сна, я судорожно перебирал варианты в голове, и решение пришло как-то слишком спонтанно. В полной мере я смог его осознать, когда мои босые ступни коснулись мокрого пола подземелья и, не удержав баланс после аппарации, я упал на колени, изрядно изодрав ладони. Не имея поблизости опоры, мне пришлось ползком добираться до ближайшей стены, чтобы кое-как подняться на ноги, и в этот момент мои глаза встретились с её.       — Не спится? — мечтательно осведомилась Лавгуд, склонив голову набок. — Мне тоже в последнее время. Даже не знаю, почему. Здесь так темно и тихо — это способствует крепкому сну.       — Говорят, бессонница приходит к тем, кто днём страдает от скуки, — слегка запыхавшись, произнёс я и невольно улыбнулся. Чёрт побери, я и представить не мог, что буду так рад увидеть Лавгуд в этот момент.       — Верно, — согласилась она. — Здесь очень тоскливо. Раньше мы могли беседовать с Дином, мистером Олливандером и Крюкохватом. Правда, он не очень-то дружелюбен. Постоянно в дурном настроении.       — Его можно понять.       — Как твои ноги? — Лавгуд привстала на носочки, чтобы получше рассмотреть меня в крошечном окошке металлической двери изолятора. — Я вижу, ты уже можешь передвигаться самостоятельно. Ты очень упрямый и могущественный волшебник, Драко Малфой.       Я хотел было спросить, откуда ей известно о моей травме, но потом вспомнил, что Дэйзи — весьма коммуникабельный эльф. Лавгуд наверняка ничего не стоило её разговорить.       — Стараюсь.       Какое-то время мы молчали, потупив взгляды. Уже окончательно проснувшись, я ужаснулся тому факту, что решился отправиться сюда. Не стоило доверять импульсивному порыву так легко, но, с другой стороны, я осознал, что ни капли не жалею.       — Твой отец, вероятно, вступил в сотрудничество с Пожирателями.              — Думаю, это так, — печально произнесла Лавгуд, потупив взгляд. — Я не виню его. Хоть это и ранит меня, конечно. Но я верю, что он не совершит ничего плохого.       — Я бы на твоём месте не был так уверен.       Она пожала плечами и ничего не ответила.       — Если хочешь… — нерешительно начал я, прочистив горло. — Я могу попросить Дэйзи передать тебе какую-нибудь книгу.       В глазах Лавгуд вспыхнул тусклый огонёк, и она слабо улыбнулась.       — Это было бы чудесно.       С тех пор у нас завязалось некое подобие дружбы. Я бы предпочёл не называть это так, но с каждым моим визитом я всё больше начинаю понимать, что в ней так зацепило Блейза. Несмотря на разнообразие всевозможных причуд, Лавгуд очень умна. Как будто ей откуда-то известно, как устроен этот мир, который вовсе не является тем, чем кажется. При этом ей не чужд выбор идеи, сужающей её безграничный кругозор до одного узкого направления. Мы привыкли называть это жизненным путём, для неё же это словно необходимое условие, которое она вынуждена соблюдать, проживая на этой планете. Не думаю, что, кроме Блейза, хоть кто-то поистине понимает Лавгуд, но, кажется, у меня постепенно получается. И, если честно, долгое пребывание с ней в одном пространстве — это настоящий взрыв мозга. Как в хорошем, так и в плохом смысле слова. Подводя итог моих долгосрочных наблюдений, у меня сформировался вывод, что Лавгуд невыносима, но определённо является самым интересным собеседником в этой дыре.       Сегодня меня озарила идея. Анализируя всю информацию, которую мне удалось добыть за последние девять месяцев, я вспомнил, что так и не разгадал тайну святого Грааля. Целыми днями я просматривал каталог, десятки фолиантов, монографии чародеев средневековой Франции, но нашёл лишь одно мимолётное упоминание, которое никак не помогало моему расследованию.       Когда я перемещаюсь в подземелье, уже давно за полночь. Наше ночное общение избавляет меня от нежелательного взаимодействия с другими пленниками, хотя я уверен, иногда они слышат наши разговоры.       — Не спится? — вполголоса спрашиваю я, подойдя к изолятору Лавгуд. Это наше коронное приветствие и тайный код.       — Свеча как раз догорела, — задумчиво откликается она. — Дэйзи принесла мне тыквенный пудинг.       — Мерзость.       — А мне нравится.       Некоторое время я сомневаюсь, прежде чем задать свой вопрос. Но потом решаю, что, в случае чего, смогу стереть Лавгуд память — мой и без того незаурядный навык возрос в разы после прочитанных томов всех известных обливиаторов.       — Тебе что-нибудь известно о легенде про Парсифаля? Святой Грааль, копьё Судьбы?       Она хмурится и медленно качает головой. Меня настигает разочарование, и я уже намереваюсь похоронить последнюю надежду, как вдруг Лавгуд оживляется и сжимает бледными пальцами прутья решётки на окошке:       — Возможно, ты имеешь в виду Жезл Судьбы?       Она знает. Мерлин, наконец-то! Хоть кто-то, кроме Грейнджер, слушал лекции Бинса.       — Старшая палочка, — коротко киваю я. — Что тебе о ней известно?       — Бузинная палочка, — поправляет меня Лавгуд. — О, она существует, это правда. Как и остальные Дары Смерти.       Теперь настаёт моя очередь недоуменно хмуриться.       — Дары Смерти?       — Ты разве не знаешь?       Не хочу показаться отставшим от жизни идиотом, поэтому просто продолжаю молча смотреть на Лавгуд в ожидании дальнейших разъяснений.       — Среди них нет никакой чаши, но есть воскрешающий камень и мантия-невидимка. Их пока никому не удавалось отыскать, однако бузинная палочка совершенно точно реальна.       Я начинаю судорожно соображать и сопоставлять маггловскую легенду с магической. Выходит, Тёмный Лорд хочет завладеть этими Дарами. Палочка интересует его в первую очередь, по понятной причине. Грегорович… Означает ли это, что и он пытался найти Дары?       — Я прошерстил всю библиотеку, но не нашёл ничего похожего, — непонимающе проговариваю я, уставившись в стену. — Прочитал всё о древних реликвиях и разнообразных магических артефактах, находил упоминание Жезла Судьбы несколько раз, но ни слова о Дарах Смерти. Откуда эта легенда?       Лавгуд загадочно улыбается и прислоняется лбом к решётке:       — Ты всегда слишком серьёзен, Драко. Зачастую ответ находится совсем близко — там, где ты меньше всего ожидаешь его найти.