The Curse of Slytherin/Проклятие Слизерина

      День за днём незаметно пролетел январь. После уничтожения двух крестражей подряд время, казалось, начало течь быстрее. Трое друзей смогли вздохнуть спокойно и позволить себе небольшой отдых, однако привыкнуть к приятному оказалось намного проще, чем думалось, — лишь первые несколько дней не отпускало желание продолжать куда-то бежать по инерции, но постепенно напряжение спадало, осознание содеянного укреплялось, разум охлаждался.       Рон продолжал выбираться на разведку и приносил переданный Аберфортом провиант, отказавшись от идеи посылать Добби, — так было безопаснее. Гарри и Гермиона принялись за толкование символа, изучали имеющуюся литературу, позаимствованную из Хогвартса около года назад, и строили гипотезы. К концу месяца у Гермионы вышел внушительный список догадок, которую возглавлял некий причудливый треугольный глаз, так как именно на него символ и был похож больше всего. Эта гипотеза подкреплялась, в первую очередь, очевидным аналогом из маггловского мира. Гермиона знала об этом не так уж и много, но не знать о нём ничего было просто невозможно, если ты хоть сколько-нибудь интересовался маггловской историей.       Речь, конечно же, шла о Лучезарной дельте или Всевидящем оке, являвшемся знаком тайного общества масонов, вокруг которого ходило много легенд. Гермиона довольно поверхностно обрисовала основную концепцию Гарри и Рону, добавив, что никому достоверно неизвестно о подлинности существования масонов, однако многие магглы безоговорочно верят в древнее теневое правительство и способны привести массу доказательств в пользу того, что оно по сей день управляет миром, дёргая за миллиарды ниточек. Мальчики отнеслись к этой идее скептически, однако мысль о том, что в мире магии могло существовать нечто подобное, их заинтересовала, так как Волдеморт, вне всяких сомнений, намеревался прибрать весь мир к своим рукам и, вполне возможно, продвигался по уже протоптанной кем-то тропинке.       Эта же гипотеза подходила и для объяснения связи знака с именем Певерелла — возможно, Игнотус был членом тайного магического общества или даже являлся его создателем.       Второй и самой важной задачей были, конечно же, оставшиеся крестражи. После смерти Нагайны Гарри видел во сне, в какой ярости пребывал Волдеморт. Той ночью шрам просто разрывался от боли, и Гермионе вновь пришлось напоить Гарри зельем, на сей раз болеутоляющим, хотя оно практически не возымело эффекта. Всю ночь напролёт она провела рядом с Гарри, промакивая его лоб полотенцем, вымоченным в растаявшем снегу, чтобы хоть немного смягчить невыносимый спазм.       По предварительным подсчётам артефактов осталось не больше двух, и один из них почти наверняка находился в Хогвартсе. Гарри поднимал эту тему по несколько раз в день, предлагал всё новые и новые варианты возможных мест, где крестраж мог быть спрятан, и на Гермиону это оказывало невероятное давление. Она тщательно пыталась это скрыть за внезапным желанием отправиться за хворостом или уткнуться в какую-то из книг, которую уже давно прочла.       Всё потому, что в её памяти, словно назойливый яркий маячок, мельтешило воспоминание, к которому ей было слишком тяжело возвращаться. Воспоминание о последней ночи, проведённой в поместье Лестрейнджей.       «До меня недавно дошли слухи, что Тёмный Лорд поручил тебе некое особое задание незадолго до вторжения в Хогвартс. Это правда?»       Голос Родольфуса будто насмехался над Гермионой, повторяя снова и снова до тошноты загадочную фразу в её голове, приторно-слащаво растягивая гласные в своей излюбленной манере. И чем больше Гермиона «вслушивалась» в его слова, тем больше преисполнялась уверенности, что это как-то касалось крестражей. Разумеется, Волдеморт вполне мог поручить Беллатрисе другое особое задание, и, рассуждай Гермиона логически, она бы, скорее, придерживалась этой версии. Но она привыкла доверять своей интуиции, в особенности после всего, что произошло в Годриковой впадине.       Гермиона понимала, что ей необходимо рассказать об этой важнейшей зацепке Гарри и Рону, но то, что неизбежно последует за этим, останавливало её. Если Гермиона признается, что ей, возможно, известно о местонахождении одного из крестражей, это будет означать, что ей придётся погрузиться в воспоминания Беллатрисы.       Но она не могла. Гермиона просто не могла заставить себя выпить мёртвое Оборотное зелье снова, так как была уверена, что не выдержит этого. Оттого её вновь терзало чувство вины из-за необходимости скрывать новую тайну. Гермиона находила свой поступок безответственным и эгоистичным, лишь по её вине они теряли время. Самое худшее заключалось в том, что она понимала: рано или поздно ей придётся признаться. И чем дольше она будет оттягивать этот момент, тем выше будет вероятность того, что Гарри и Рон, мягко выражаясь, не проникнутся сочувствием и осудят столь глупое поведение. Гермиона понимала, что со стороны это выглядит до неприличия инфантильно, но она не обладала способностью заставить кого-то почувствовать, что на самом деле творилось у неё внутри.       В середине февраля, когда их поиски окончательно зашли в тупик, Гермиона не выдержала натиска собственной совести. После лёгкого ланча из остатков хлеба и тыквенного гуляша, во время короткой прогулки она собралась с духом и рассказала Гарри и Рону о том, что Родольфус однажды обмолвился о задании, которое Реддл тайно поручил Беллатрисе до захвата Хогвартса.       — Чего же ты молчала? — в недоумении воскликнул Рон. — Мы бы уже давно могли разработать план…       — Я не имею понятия, о чём он говорил, — осекла его Гермиона. — И не уверена, что смогу узнать.       Гарри и Рон остановились, воззрившись на неё непонимающим взглядом.              — Кроме этой информации, у меня нет ничего. Для того, чтобы это узнать, мне необходимо проникнуть в разум Беллатрисы.       Мальчики нерешительно переглянулись, по всей видимости, так и не уловив сути проблемы.       — Это опасно? — уточнил Гарри.       — Насколько сильно это опасно? — подхватил Рон.       Этого Гермиона боялась больше всего — их воодушевления и стремления поскорее перейти к делу. Но загвоздка состояла в том, что она не знала. Основная опасность заключалась лишь в страхе Гермионы из-за последствий, о которых ей было ничего неизвестно.       — Я давно не принимала зелья и не могу предвидеть, как перенесу превращение спустя столько времени, — тихо произнесла она, глядя на друзей исподлобья.       Гарри задумчиво нахмурился и провёл пальцами по волосам, слегка оттянув их у корней.       — Ясно. Есть какой-нибудь другой способ это узнать?       Гермиона ценила его тактичную попытку предложить несуществующую альтернативу, чтобы не выглядеть слишком навязчивым, но ответ был очевиден для всех.       — Не думаю, Гарри.       — Я бы мог попробовать вторгнуться в сознание Тома…       — Это абсолютно исключено.       — …или зелье может принять кто-то из нас.       — Потрясающая идея, — саркастично фыркнул Рон. — Очевидно же, что вариант всего один. Только Гермиона может сделать это, потому что знает, как.       — А если она не справится?       — Ты делала это десятки раз, верно? — обратился к ней Рон. — Что может пойти не так сейчас?       Гермиона чувствовала себя ужасно. Виноватой и одновременно загнанной в угол. К тому же, она не могла отделаться от ощущения, что в настойчивости Рона мелькает нотка раздражения, хотя, возможно, ей это всего лишь чудилось на почве волнения.       — Я… я лишь предполагаю, что в этот раз я могу испытать нечто схожее с самым первым опытом приёма мёртвого Оборотного зелья. Но тогда я была не одна. Мне помогали.       Упоминание Северуса казалось отнюдь неуместным в этот момент, хотя все и так прекрасно понимали, о ком шла речь. Гермиона представляла, какой диссонанс вызывала его личность, в особенности у тех, кто знал его как Пожирателя смерти и деспотичного директора Хогвартса, являющегося марионеткой Волдеморта. Та сторона, с которой его узнала Гермиона, к сожалению, так и останется тайной за семью печатями. Та вторая сторона Северуса Снейпа, который заботился о Гермионе, когда она была ранена, и приводил Драко в чувство после тяжёлого потрясения. Тот Северус Снейп, который накричал на них обоих из-за того, что переживал за их хрупкие жизни, но был слишком горд, чтобы признать это.       — Мы будем рядом, Гермиона, — заверил её Гарри. — Мы поможем…       — Ни в коем случае, — её тон был чрезмерно резок, но предложение Гарри было слишком безрассудным, чтобы даже просто теоретически вообразить себе этот чудовищный сценарий. — Я могу навредить вам. Вы не представляете, на что способна Беллатриса. И я не позволю вам узнать это. Если я приму решение, то буду действовать исключительно одна.       Гарри и Рон вновь переглянулись и спустя несколько секунд смиренно кивнули. Видимо, реакция Гермионы оказалась куда более убедительной, чем ей ощущалось.       Они продолжили путь по туманному лесу, под подошвами ботинок хлюпала слякоть, с мокрых чёрных ветвей стекали остатки растаявшего снега. Низкие плотные облака сопровождали каждый день февраля до самого марта, из-за чего складывалось ощущение, что день начинается и заканчивается хмурыми сумерками.       Гермиона приступила к своему новому заданию спустя неделю после признания — именно столько времени ей понадобилось для того, чтобы всё как следует продумать. Отойдя на достаточно далёкое расстояние от лагеря, она наколдовала вокруг себя невидимый звуконепроницаемый барьер, постелила на землю прихваченный из палатки плед и извлекла из сумочки злополучную флягу. Гермиона несколько минут рассматривала тёмный металл с вычурным узором, местами потёртым и отполированным в результате частого пользования, медленно наклоняла флягу из стороны в сторону, чтобы ощутить перемещение веса вязкого зелья, плещущегося внутри.       Её охватила тревога. С самой первой секунды, когда она вышла из палатки и направилась сюда. Гермиона медлила. Она пыталась в мельчайших деталях вспомнить своё первое превращение в кабинете Снейпа: ощущения в теле, в мыслях, какие эмоции обрушились на неё, когда зелье полностью вступило в силу. Она вспоминала, какие произошли изменения в дальнейшем, когда превращения стали регулярными, и пыталась сосредоточиться на этом давно забытом чувстве, чтобы обмануть свою психику и как можно скорее перенастроиться на более привычные ощущения. Хватит ли самообладания Гермионы превозмочь натиск личности Беллатрисы в этот раз?       «Пожалуй, это не тот случай, когда я могу выбирать».       Гермиона быстрым движением откупорила флягу, задержала дыхание, поднесла её к губам, крепко зажмурившись, и сделала большой глоток.       Первой реакцией организма был мгновенный рвотный рефлекс — с непривычки зелье будто застряло в горле и вызвало приступ удушья, но Гермиона зажала рот рукой и с усилием сглотнула. Как бы она до этого ни настраивала себя на дальнейшие метаморфозы, сердце бешено забилось, паника сдавила грудную клетку, из глаз хлынули слёзы. Разум затуманился, болезненные изменения в теле словно ломали, кромсали его на части. Сдавленные хрипы срывались с губ, и спустя бесконечно долгую минуту совершенно адских ощущений Беллатриса обнаружила себя лежащей посреди леса.       — Проклятье! — закричала она в пустоту, в ужасе озираясь по сторонам.       Последнее, что она помнила, был ужин с Родольфусом и Рабастаном, который закончился, как обычно, скандалом.       Беллатриса ухватилась за голову и сдавила её ладонями. Мысли безудержно путались, словно кто-то лишил её чувств и крепко поработал над её памятью. Она была в ярости. Неужели ссора с Рабастаном вышла из-под контроля? И почему, собственно, она так была на него зла?..       Беллатриса широко распахнула глаза и уставилась перед собой. Это всё было не по-настоящему. Или не являлось реальным то, что происходило сейчас? Навязчивое чувство, словно кто-то или что-то мешает ей думать и диктует свои собственные правила, но она продолжала бороться с этим незнакомым голосом.       — Иди прочь из моей головы! — взревела Беллатриса, но к её удивлению эхо не разнеслось по округе. Она медленно убрала руки и неуклюже поднялась на ноги. Почему она была одета в маггловское тряпьё?       «Назови своё имя», — где-то вдалеке прозвучал голос Северуса.       — Беллатриса, — пробормотала она, вглядываясь в мутный полупрозрачный барьер, протянув к нему руку, но, как только кончики пальцев ощутили сопротивление магии, в сознание вторглись знакомые и одновременно незнакомые воспоминания: палатка, походная горелка, меч Гриффиндора, кладбище, тёплые дружеские объятия, которых Беллатриса Лестрейндж никогда не знала…       Виски пронзила острая боль. Гермиона буквально чувствовала, как кирпичик за кирпичиком перестраивается сознание, как проносятся воспоминания сумбурным потоком — как проносились перед глазами две разные жизни. И ей предстояло ухватиться лишь за одну — настоящую. Гермионе была необходима константа, на которой она сможет заземлиться и применить окклюменцию правильно. Она должна была разграничить, распутать этот хаотичный клубок мыслеобразов. Чьи бы лица она ни представляла, они были знакомы обеим личностям, и каждая из них боролась за первенство.       Беллатриса зарычала, с силой ударив кулаком по влажному дереву, отчего грубая кора разодрала кожу до крови. Что-то шло не так. Самые важные и сокровенные воспоминания, служившие спасательной соломинкой, были надёжно спрятаны, и это было проблемой. Именно они должны были осветить ей путь.       Сквозь несмолкаемый гул голосов настойчиво пробивался один. Гермиона должна была прислушаться к нему, но отчаянно сопротивлялась. Она словно тянулась руками к поверхности воды, но продолжала идти ко дну под давлением стихии.              Серебряный клинок в окровавленных ладонях.       — Остановись, — сквозь зубы взмолилась она, сжав руки в кулаки.       «Грейнджер…»       Голос становился отчётливее. Он звал её так тихо, что можно было не заметить.       «Я знаю тебя настоящую».       Нет… Почему?! Почему именно это воспоминание? Такое душераздирающе болезненное.              «Я боюсь, что однажды тебя потеряю».       Узел в груди закручивался, лёгкие сжались до предела.       «Я видел твою душу. И вижу сейчас. Она всё ещё здесь и будет с тобой до последнего вздоха».       Слишком больно. Беспощадная жестокость подсознания убивала её.       «Мы отыщем этот свет снова, Грейнджер. Я клянусь тебе, мы найдём его, слышишь?»       — Хватит! — вскричала Гермиона, вонзившись ногтями в бледные щёки чужого лица, и упала на колени, содрогаясь всем телом.       Неужели этого и хотело пророчество? Неужели никогда не позволит ей забыть обо всём, через что ей довелось пройти? Неужели любовь будет выжигать сердце Гермионы каждый чёртов день её существования до самой смерти?       Вплоть до последней секунды действия зелья она пролежала на земле, почти не шевелясь. Слёзы непрерывно стекали по её лицу, проникали под воротник и срывались с кончика носа, падая на сырую землю.       Когда Гермиона вернулась в палатку, она едва ли смогла посмотреть в глаза Гарри и Рону, чьи испытующие взгляды вмиг обернулись встревоженными, но никто из них не проронил ни слова, когда Гермиона бросила на пол сумочку и забралась в койку прямо в грязной одежде.       Она отвернулась к стене и притворялась спящей до самого утра, за всю ночь так и не позволив себе упасть в объятия сна, чтобы не видеть кошмаров, в которых навсегда угасают любимые серо-голубые глаза.

***

      — Вы когда-нибудь задумывались о том, что пешка — единственная фигура в шахматах, которая не может ходить назад?       Неожиданный вопрос Рона во время сбора хвороста привлёк внимание Гарри и Гермионы, вынудив их застыть на месте и обернуться к нему.       — Непрерывное движение вперёд, — продолжил Рон, улыбнувшись уголком губ, — несмотря на все преграды и трудности. Стойкость и стремление к цели, никаких отступлений, даже если путь кажется непреодолимым.       — А ещё, — подхватил его мысль Гарри, — хотя пешка может показаться слабой и незначительной, совсем неожиданно она может достичь последней линии на доске и превратиться в любую другую фигуру.       — В ферзя! — закивал Рон. — Хоть это и довольно редкое явление.       — Не забывай про коллективный разум. Пешек больше всего, они объединяются вместе и защищают друг друга. Одна пешка может быть слабой, но целая группа, пусть и небольшая, способна изменить ход игры.       — Ты уловил ход моих мыслей, приятель, — Рональд довольно потряс в воздухе указательным пальцем. — Понимаете, к чему я клоню? Ну же, Гермиона, это, возможно, самое умное, до чего я когда-либо додумывался! Скажи, что гордишься мной.       Она усмехнулась и опустила взгляд на сухие кривые прутья, которые держала в руках. Гермиона и впрямь гордилась Роном, тем, как он вырос, как защищал и оберегал их с Гарри, продолжая преданно служить Ордену Феникса и не сдаваться. Ей несколько раз доводилось видеть, как он превращается в лиса, и всякий раз это зрелище поистине захватывало. За пару месяцев войны Рон в каком-то смысле достиг большего, чем за шесть лет обучения в Хогвартсе — просто потому, что жизнь оказалась ему лучшим учителем. Во время войны он нашёл своё призвание. Вероятно, когда всё закончится, он мог бы стать превосходным аврором.       — Пешка просто смиренно исполняет свою роль, — произнесла Гермиона и затем подняла взгляд на Рона. — Она первая жертвует собой во имя защиты более ценных фигур или изменения стратегии. И да. Ты абсолютно прав. Это единственная фигура, которая не может ходить назад. Таковы правила игры.       Улыбка Рона постепенно угасла, как только он уловил скрытый посыл Гермионы. Гарри настороженно поглядывал на них обоих, готовый в любой момент вмешаться и предотвратить назревающий конфликт, однако в этом не было никакой необходимости. Рон просто продолжил свой путь по топкой грязи и, удалившись на несколько шагов вперёд, едва заметно качнул головой.       Около двух недель у Гермионы ушло на то, чтобы привыкнуть к зелью. Поначалу перерывы между превращениями были около трёх дней, затем постепенно интервал сократился до ежедневного приёма. Она неизменно уходила от лагеря на несколько миль, мотивируя это тем, что хотела как можно надёжнее обезопасить Гарри и Рона, но на деле Гермиона была практически уверена, что не причинила бы им вред, окажись они в поле зрения. Истинная причина её страха крылась в том, что Гарри и Рон увидят её такой. Она не могла даже вообразить себе того ужаса и отвращения, что исказят их лица, когда они поймут, каким чудовищем она стала.       Перед лицом лишь одного близкого человека Гермиона позволила себе предстать в столь мерзком обличии. И лишь сейчас с щемящей горечью она осознала, насколько сильно ему доверяла. Без остатка. Она могла доверить Драко не только свою жизнь, но и самые тёмные, скверные её грани, которые так старательно прятала от друзей.       Драко был единственным, кто знал настоящую Гермиону Грейнджер. Красивую и безобразную, нежную и жестокую, счастливую и скорбящую — без масок, притворства и вежливых улыбок.              С момента возобновления ненавистного ритуала Малфой стал являться ей во снах намного чаще. Почти всегда он был ранен и недосягаем — Гермиона отчаянно тянулась к нему, к его окровавленным пальцам, тянущимся к ней в ответ, но как только момент соприкосновения наступал, она просыпалась. Сны были похожи друг на друга, и Гермиона ненавидела их. За то, что только так ей удавалось вспомнить любимое лицо, за то, что оно неизменно было изуродовано ссадинами и ожогами. За то, как бледные губы безмолвно произносили её имя перед каждым пробуждением.       Когда первые подснежники возвестили о начале весны, Гермиона почувствовала, что пришло время совершить следующий шаг. Приняв порцию зелья, она устроилась в позе по-турецки и закрыла глаза. Редкие лучи солнца просачивались сквозь серые облака, но почти не грели, пение птиц было практически неразличимо в шуме ветра. Раньше ей не доводилось отправляться на поиски воспоминаний — как же жаль, что рядом нет Северуса, который мог бы ей в этом помочь и направить.       Беллатриса сосредоточила своё внимание на последнем разговоре с Родольфусом и пыталась понять, что именно она почувствовала, когда он обмолвился о задании Тёмного Лорда. В тот миг у неё не было времени подумать об этом, но что, если цепочка воспоминаний была всё ещё цела?       «Тёмный Лорд поручил тебе некое особое задание незадолго до вторжения в Хогвартс. Это правда?»       Это правда?       Беллатриса крепко зажмурилась и попыталась найти в хитросплетении воображаемого ментального лабиринта ответ на этот вопрос. Родольфус мог и блефовать, не так ли? Или это могло быть всего лишь частью его обычной игры, приторный флирт, который он так обожал.       Поиск ответа оказался намного сложнее, чем она представляла. Не то чтобы Гермиона была преисполнена надежды изначально — она ведь сразу обозначила Гарри и Рону, что план довольно непрочный, можно сказать, не имеет под собой никакой основы, кроме одной случайно оброненной фразы.       Что было до вторжения в Хогвартс? Воспоминания этого периода были слишком размыты. Беллатриса помнила лишь обрывки, как ни странно, более давние воспоминания сохранились значительно чётче, но фактически не несли никакой пользы. Она перебрала их все, возвращалась к каждому из них снова и снова, пока они окончательно не перемешались в один сплошной гул, а голова не начала раскалываться от напряжения.              — Достаточно, — раздражённо прошипела Беллатриса и откинулась назад, оперевшись на ладони.       По окончании действия Оборотного зелья Гермиона едва держалась на ногах, чтобы добраться до палатки. Благо Рон уже к тому времени отправился на задание, и её ждал только Гарри, задумчиво закусивший источенный карандаш между зубов. «Слава богу», — пронеслось у неё в голове, и Гермиона тотчас устыдилась своей мысли. Рон её друг. Такой же близкий и родной человек, как и Гарри.       Он поднял на неё вопросительный взгляд, вынув карандаш изо рта. Гермиона покачала головой и, доковыляв до койки, рухнула на продавленный матрас.       — Это ведь всего лишь первая попытка, — старался подбодрить её Гарри. — Всё в порядке. Ты молодец.       Гермиона лениво повернула к нему голову и слабо улыбнулась.       — Хотелось бы мне довериться твоим словам. От меня никакого толку. Нигде.       — Эй, — он отставил в сторону пергамент с толкованиями символа, подошёл к её койке и присел рядом. — Это не так, слышишь? Нам буквально не с чем работать. Бьюсь об заклад, располагай мы чуть большим количеством информации, уже бы давно понимали, что к чему.       — Дамблдор посчитал, что мы знаем достаточно. Мне всё не даёт покоя книга сказок. Будто там и остался недостающий фрагмент мозаики.              — Я тоже так думаю. А ещё я никак не могу выбросить из головы мистера Лавгуда. Если бы мы всё-таки смогли навестить его…       — Ты слышал Рона, — сухо пробормотала Гермиона. — Он не видит смысла так рисковать. И я, если честно, тоже.       Гарри вяло кивнул и поджал губы. Он всегда так делал, когда принуждал себя замолчать.       — Послушай… — нерешительно произнёс он, немного погодя. — Тебе не стоит принимать так близко к сердцу всё, что он говорит.       — О чём ты?       — О ваших… взглядах. Они отличаются, и я понимаю, что это не очень удобно, но ведь мы все на одной стороне, правда?       Гермиона боялась, что Гарри всё же решится заговорить с ней об этом, потому что на деле не очень удобно больше всего было как раз-таки ему постоянно находиться меж двух огней и соблюдать нейтралитет. Рон с Гермионой не ссорились. Они ни разу не повышали голос друг на друга, и бóльшую часть времени их отношения были по-дружески тёплыми. Они много разговаривали, шутили, обсуждали последние новости и делились разными мыслями, но где-то на периферии, на тонком уровне всегда ощущалась некая тяжесть. С Гарри было иначе. Легче.       — Конечно, на одной. Просто… у меня слишком много переживаний, которые угнетают меня и отбирают все силы. Рон, вероятно, предпочёл бы обсудить это, но я не хочу. Не потому, что не доверяю ему. Мне кажется, что он просто не поймёт. Возможно, я ошибаюсь.       — Но не хочется проверять, — усмехнулся Гарри. — Понимаю. Рон сейчас человек дела, ему не до нытья. Я как-то пытался поделиться с ним тем, что скучаю по Джинни. Было такое настроение, знаешь… меланхолическое, что ли.       — И что он ответил? — в Гермионе проснулся паршивый дух сплетничества, который даже придал ей сил опереться на локоть.       — Ничего, — пожал плечами Гарри. — Я ожидал, что он скажет то же самое про Кэти, но Рон просто промолчал.       — Мне кажется, он всё держит в себе. Перенаправил всю энергию в работу. Ему тоже наверняка несладко.       — Сто процентов. И мне хреново от этого. Хочется как-то помочь ему, чтобы он не справлялся со всем в одиночку, но, чем дольше я тут сижу, тем больше у меня времени на сраное самоедство от безделия, и всё потому, что у меня связаны руки.       Гермиона согласно кивнула — уж ей-то было известно о его чувствах даже больше, чем хотелось бы.       — Поэтому ты так рвёшься к Ксенофилиусу?       — Это единственная доступная зацепка, которую мы ещё не проверили. Уже весна, Гермиона. Полномасштабная война длится девятый месяц. Рон делает очень много, но его миссия не способна остановить войну. Пока Реддл жив, это просто борьба на истощение.       В этом Гарри был абсолютно прав. Рон рисковал своей жизнью в точности как упомянутая им пешка, в случае потери которой игра будет спокойно продолжаться, пока чья-то из сторон не лишится всех фигур и ей объявят мат.       — Завтра я попробую снова, — твёрдо пообещала Гермиона. — И послезавтра, и столько раз, сколько потребуется. Давай сейчас займёмся символом.       — Уверена? — Гарри проводил её взглядом, когда она поднялась с койки и проследовала к столу. — Может, тебе всё же стоит отдохнуть?       — Не беспокойся обо мне, — улыбнулась Гермиона и сгребла в стопку разбросанные по столу исписанные вдоль и поперёк пергаменты. — Лягу сегодня пораньше. Присоединишься ко мне или, может, пока займёшься ужином?

***

      Рон вернулся измотанным, о чём красноречиво возвещали пролёгшие под его глазами тёмные круги и нехарактерная для него худоба. Его не было почти шесть дней, и за этот период он прислал всего два сообщения. Дела в Лондоне ухудшались, без того напряжённая обстановка становилась всё тяжелее. Пожиратели смерти уничтожали мосты, порты и аэропорты по всей территории Британских островов, из-за чего возникли огромные проблемы с логистикой, которые отразились не только на маггловском мире, но и на мире волшебников. Британский премьер-министр по настоятельной рекомендации Кингсли должен был продолжать поддерживать официальную версию о неуловимых террористах, желающих свергнуть действующую власть, чтобы прибрать всё к своим рукам и построить новую государственную структуру во главе с диктатором, чья личность до сих пор остаётся неизвестной. Версия в целом была правдивой, за исключением того, что террористами являлись не простые люди.       Рону удалось сорвать несколько запланированных операций по уничтожению логистических узлов, благодаря чему меньшая их часть всё ещё продолжала функционировать теперь уже под защитой специально нанятых авроров из Американского Министерства, которые согласились, не принимая прямого участия в боевых действиях, оказать помощь магической Британии.       — Как у вас продвигаются поиски? — выдохнул Рон в конце своего захватывающего рассказа.       Гарри с Гермионой переглянулись, после чего он решил взять удар на себя:       — На самом деле, есть кое-какие соображения. Мы думаем, что символ не является целостной иллюстрацией, а состоит из трёх отдельных частей: треугольника, круга и линии, которые символизируют определённые предметы или артефакты.       — Отлично, — оживился Рон. — И что же это?       Гарри вдохнул поглубже, часто заморгал и всё ещё с приклеенной к лицу улыбкой пробормотал:       — Мы не знаем.       Рон изогнул бровь и перевёл взгляд на Гермиону.       — Это только гипотеза, — пожала она плечами. — У нас нет никакой информации, на которую можно было бы опереться. Вполне возможно, что это сочетание нескольких наложенных друг на друга рун, которые образовали рисунок, но комбинаций слишком много. Я сейчас как раз этим занимаюсь. Мы рассматриваем сразу несколько вариантов.       Она увидела боковым зрением, как Гарри медленно повернул к ней голову, и изо всех сил старалась сделать вид, что не заметила этого. Потому что отчеканенный Гермионой ответ был чистой воды выдумкой, сочинённой на ходу. Будь рядом Драко, он бы рассмеялся — ему куда больше известно о рунах, чем Рону.       — Ясно, — протянул он, медленно кивнув. — А как обстоит дело с воспоминаниями Беллатрисы?       — Думаю, я достаточно близка, — невозмутимо проговорила Гермиона, улыбнувшись уголком рта. — Нужно ещё немного времени.       Лицо Рона немного расслабилось, однако взгляд оставался всё таким же уставшим.       — Что ж, здорово. Это радует, — он захватил с полки бутылку с шампунем и кусочек мыла. — Мне бы не помешало помыться. Возле палатки сумка с продуктами для ужина.       Как только Гарри и Гермиона остались вдвоём, они тяжело выдохнули и резко повернулись друг к другу.       — Какого чёрта ты творишь, Гермиона? — прошептал он, вперившись в неё изумлённым взглядом.       — Я не знаю, — чуть слышно пролепетала она.       — Это неправильно. Нельзя вот так бездумно лгать, почему ты даже не обсудила это со мной?       — Я запаниковала, ясно? — Гермиона растерянно развела руками и потянулась ладонью к шее, чтобы хоть немного остудить покрасневшую кожу. — Он выглядел таким измученным, кто знает, сколько всего он не рассказывает нам, чтобы не тревожить понапрасну?       — Так ты врёшь из заботы о нём? — ужаснулся Гарри. Вот теперь Гермиона ясно видела, как сильно он её осуждал, и это не было пустыми домыслами. У Гарри Поттера всегда всё написано на лице, как и у Рона.       — Мне кажется, что однажды у него просто лопнет терпение, — созналась она. — Просто представь, каково ему…       — А каково тебе? На твоей совести невинный убитый человек!       Гермиона вздрогнула и крепко стиснула зубы. Горло мгновенно сжалось от подступивших слёз.       — Большое спасибо, что напомнил.       Против воли задрав высоко подбородок, она смерила Гарри разочарованным взглядом и направилась к выходу из палатки, чтобы забрать продукты. Но, только успев отодвинуть лоскут полотна, она ощутила уверенную хватку на своём предплечье.       — Прости. Я не это имел в виду. Я не хотел, чтобы это так прозвучало.       Гермиона вздохнула, но не стала оборачиваться. Она не поняла слов Гарри превратно, но от этого слышать их было не менее больно.       — Всё в порядке. Ты прав, конечно же. Я поступила очень глупо.       Мягко высвободившись, Гермиона забрала с улицы сумку и переместила её на импровизированную кухонную поверхность для дальнейшего приготовления ужина, чтобы хоть чем-то занять руки, обдумать как следует всё, что произошло сейчас, и как этого не допустить в дальнейшем.       В этот раз Рон задержался дольше, что в обычное время безусловно могло только радовать, однако сейчас его присутствие лишь всё усложняло. Из-за своего опрометчивого вранья Гермиона была вынуждена постоянно сохранять бдительность, которая постепенно начинала граничить с паранойей: с каждым новым днём ей всё больше казалось, что Рон пристально наблюдает за ней и Гарри, прислушивается к их разговорам, когда они обсуждают знак Певерелла-Гриндевальда. Но самым очевидным признаком того, что атмосфера в палатке накалялась, были моменты, когда Гермиона, лишённая сил, возвращалась после своего чёртового задания.       Поначалу Рон ненавязчиво интересовался её успехами, но с каждым разом его настроение стремительно ухудшалось после отрицательного ответа. Тем временем март подходил к концу, луга у подножья горы, на которой располагался лагерь, зазеленели, а весна была той самой порой, когда ход времени ощущался многократно быстрее, чем мертвенный стазис безликих зимних холодов.       Следовало признать, что полтора месяца Гермиона провела впустую. Знакомое нервное напряжение не давало ей спать по ночам, замкнутое пространство, в котором невозможно было побыть наедине с собой, давило с неимоверной силой. Мелкие ссоры по пустякам стали привычным явлением, которое всё больше усугубляло и без того непростые условия совместной жизни троицы, и по итогу привело к тому, что они почти перестали разговаривать.       Последнюю неделю их общение состояло лишь из неразборчивых слов приветствия утром и нескольких стандартных вопросов в течение дня. Гермиона возвращалась в палатку, и никто больше не осведомлялся о её новостях. Она останавливалась на пороге под давлением хмурого взгляда Рона и настороженного — Гарри, опускала глаза и принималась за приготовление еды вне зависимости от времени суток, из-за чего горячая пища подолгу оставалась нетронутой, пока совсем не остынет.       Сегодня наступил день, когда Рон достиг своей точки кипения и решил нарушить долгое молчание. Когда Гермиона вошла в палатку, он поднялся со своего места и подошёл прямо к ней, чего Гарри, судя по всему, совсем не ожидал и резко вскочил со стула, но остановился, внимательно наблюдая за происходящим.       — Ты не даёшь никаких результатов, — холодно произнёс Рон. — Ты говорила, что уже близка к разгадке. Что происходит, Гермиона?       Её плечи непроизвольно поднялись, случайно установившийся зрительный контакт, который уже было слишком поздно нарушать, ощущался зудящим жаром в глазницах.       — Я же говорила, это непросто, — тихо ответила Гермиона. — Я делаю всё возможное, но мне нужно время…       — Сколько? М-м? Сколько ещё ты планируешь следовать плану, который ни черта не работает?       — Рон, — предупредительно окликнул его Гарри.       — Знаете, здорово, что вы уничтожили два крестража подряд. Но у меня складывается ощущение, что наш вклад неравноценен.       Его губы искривились в презрительной усмешке, которая не коснулась его ледяных голубых глаз.       — Что ты имеешь в виду? — напряжённо выдохнула Гермиона. Она валилась с ног от усталости, мышцы во всём теле болезненно ныли и молили об отдыхе.       — Я постоянно рискую своей жизнью, — с расстановкой проговорил Рон. — Стараюсь поддерживать вас обоих, продолжаю бороться! А ты так и не объяснила, почему полностью отказалась принимать участие в миссии Ордена!       — Это не так. Мы с Гарри много работаем над…       — Чушь. Хватит делать из меня идиота! Вы отдыхаете, пока остальные пашут.       С каждым словом его тон всё больше ожесточался, и Гермиона отступила на шаг назад. Что-то внутри неё неумолимо рвалось наружу, воспламенялось, мешало спокойно дышать.       — Я говорила, что устала от войны…       — Устала? — хриплый смешок. — А я не устал? Что вообще это значит?! Да что с тобой происходит, Гермиона, чёрт побери!..       — Мои родители мертвы! — выкрикнула она, сжав руки в кулаки.       Повисло гробовое молчание. Лишь частое свистящее дыхание, срывающееся с дрожащих губ, рассекало воздух, который с каждой секундой становился всё гуще. Рон отшатнулся, выражение его лица резко изменилось с надменного на растерянное и беззащитное.       — Что? — беззвучно выдохнул он. Гермиона чувствовала себя словно на раскалённых углях, которые взбирались всё выше по щиколоткам, коленям, бёдрам, рёбрам и выжигали кожу до мяса.       Она задыхалась и судорожно метала взгляд с Рона на смертельно бледного Гарри, чьё тело было напряжено до предела, а опущенные по швам руки мелко дрожали. Казалось, этот бесконечно долгий миг, застывший во времени, будет длиться вечно. Всё вокруг замерло и выглядело ненастоящим, каждый предмет и всё, что состояло из материи, было не более чем совокупностью случайных молекул, сложившихся в эту нелепую бутафорию, и достаточно было всего одного дуновения, чтобы эти фальшивые декорации обратились в пыль.       — Гермиона, — тихо обратился к ней Рон, приблизившись на шаг, но она попятилась и покачала головой, пряча за волосами покрасневшие от слёз глаза. — Как это произошло? Когда ты узнала?              Ей хотелось выложить всё. Рассказать обо всём, что непрестанно терзало её, выворачивало внутренности, и как тяжело было сдерживать эту боль каждую секунду своей жизни. Но непреодолимое удушье не давало сказать ни слова. Гермиона даже представить себе не могла, что её гнойная рана однажды всё-таки вскроется, и что произойдёт это именно так.       — В ночь… — сорвавшийся с губ всхлип лишил её голоса. — Когда ты нашёл меня…       Гермиона осеклась, прикрыла искажённое горем лицо тыльной стороной ладони и упала на колени, сотрясаясь в рыданиях. Где-то на краю сознания раздались поспешные шаги, и спустя мгновение она почувствовала, как две пары сильных рук заключили её в тесные объятия. Гермиона до сих пор была не в состоянии в полной мере осознать, что прямо сейчас оголила свою душу перед друзьями и впервые позволила себе оплакать погибших родителей, потому что наконец смогла посмотреть в глаза своей скорби и прожить её правильно.       Гермиона плакала и не могла остановиться, она плакала так сильно, что всё тело содрогалось в спазмах. Невыносимая горечь струилась по венам и наконец-то нашла выход. Гермиона скорбела об утраченной любви, о тепле родного дома, о боли Гарри и Рона, о Нарциссе и испытывала такую всепоглощающую вину за всё, на что никак не могла повлиять…       — Простите меня, — сбивчиво выдавила она, уткнувшись в плечо Гарри.       — Ты ни в чём не виновата, — взволнованно пробормотал он. — Это ты должна простить нас за то, что мы так долго были слепы и не понимали, насколько тебе плохо.       — Я не хотела, — сдавленно всхлипнула Гермиона, — чтобы вы видели это. Я хотела быть сильной… я… так хотела… я старалась…       — Тише, — прошептал Рон, рассеянно поглаживая её по спине. — Нам так жаль, Гермиона. Я не знал… не догадывался о том, что за кошмар происходит у тебя внутри. Я не должен был быть так жесток с тобой.       В этом и была вся проблема. Осудить всегда легко, когда чужая душа надёжно скрыта от глаз посторонних, а поступки выставлены напоказ. Теперь Гермиона безгранично сожалела о том, что не нашла в себе силы поведать Гарри и Рону обо всём с самого начала — даже это оказалось вне её контроля. Если бы только можно было повернуть время вспять, чтобы всё исправить, и ничто не посмело пошатнуть их крепкую дружбу в такое тяжёлое время.       Гермиона осторожно высвободилась из объятий мальчиков и обессиленно поникла, усевшись на пол и поджав колени к груди.       — Мама и папа искали меня, — горько пролепетала она. — Но Пожиратели их выследили. Я должна была… должна была изменить им память в тот день, когда мы увиделись в последний раз. Я не предусмотрела того, что они… ослушаются м-меня…       Она болезненно поморщилась и прижала внутренние стороны предплечий к уголкам глаз, чтобы вытереть слёзы рукавами.       — Ты знаешь, кто это сделал? — бесцветным голосом спросил Гарри. Его глаза тоже блестели от слёз.       Гермиона кивнула и с силой закусила губу.       — Рабастан Лестрейндж… и Паркинсон… Они вызвали Сами-Знаете-Кого в то место, где остановились мама и папа. Но самое ужасное крылось в том… что он был не один.       Она многозначительно посмотрела на Рона сквозь слёзы и сокрушённо покачала головой. Его взгляд мгновенно озарился пониманием.       — Так вот почему ты спрашивала меня о Малфое? — в ужасе прошептал он. — Ты думаешь, он?..       — Я не знаю. Я не знаю, Рон, и моё сердце разрывается от одной только мысли о том, что же произошло на самом деле. Каков был его выбор… Я часто вижу сны, в которых он умирает… прощается со мной…       Гермиона сложила на коленях руки и оперлась на них подбородком. Слёзы неукротимо струились по щекам, кожу начало жечь от соли. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что для Рона пазл сошёлся относительно обстоятельств их встречи, и следующие его слова стали тому подтверждением.       — Значит… поэтому ты хотела сделать это? И, если бы я не остановил тебя…       Он осёкся и сглотнул. Гарри непонимающе нахмурился и обратил взгляд на Рона, а затем на Гермиону.       — Сделать что? — с тревогой в голосе потребовал он.       Рон смотрел на Гермиону исподлобья, молча предоставив ей слово, если она пожелает открыться. Первой её мыслью было сообщить Гарри о том, что она просто хотела сбежать как можно дальше отсюда, чтобы забыть обо всём и никогда не возвращаться. Но затем Гермиона решила, что больше никогда не станет лгать своим друзьям. Они тоже заслуживали знать её настоящую.       — Рон нашёл меня на платформе вокзала Кингс-Кросс. Я… — она запнулась, увидев отразившийся во взгляде Гарри ужас от очевидной догадки. Он сидел, не шелохнувшись. — Я была не в себе. Я многого не помню…       — Господи, — он подался вперёд и обхватил ладонями лицо Гермионы. От этого потерянного измученного взгляда становилось физически больно. Гарри жадно всматривался в глаза Гермионы, словно пытался в них отыскать что-то, что всё это время от него ускользало.       — Мне так стыдно, — обессиленно вымолвила Гермиона. Гарри в неверии поджал губы, и по его щеке покатилась слеза. Как можно было так поступить? Как она посмела так эгоистично отобрать то немногое, что у него осталось?       — Я никогда не прощу тебе этого, Гермиона, — отчаянно проговорил он и прижался губами к её лбу. — Чёрт побери, никогда.       — Я знаю, — чуть слышно прошептала она.       Они ещё долго продолжали сидеть на земле, не проронив ни слова. Этот вечер был большим откровением не только для Гермионы, но и для каждого из них. И, если вначале ей хотелось, чтобы этот отвратительный день поскорее подошёл к концу, то теперь Гермиона желала лишь того, чтобы он никогда не заканчивался и навечно остался в её памяти напоминанием о том, каким бесценным сокровищем она обладала.

***

      На следующее утро Гермиона проснулась на редкость отдохнувшей, хоть и отметила тянущую боль в мышцах после вчерашнего нелёгкого испытания. Солнце только поднялось над горизонтом — мальчики ещё спали. Она тихо выбралась из своей скрипучей койки, оделась, взяла с собой купальные принадлежности и отправилась на прогулку.       На душе было непривычно спокойно. Окружив себя согревающими и другими всевозможными защитными чарами, Гермиона приняла душ и словно почувствовала, как со стекающей водой уходит тяжесть вчерашнего дня, а вместе с телом очищается и разум. Удовлетворение от вновь обретённых доверия и понимания друзей ощущалось небывалой лёгкостью. Гермионе не было радостно уже очень давно, и вряд ли это когда-то изменится. Но сегодня она ощущала себя значительно лучше впервые за четыре месяца, проведённых в бегах.       Когда Гермиона направилась обратно, солнце уже поднялось достаточно высоко. Она не знала, что её ждёт «дома» ввиду столь нестандартного завершения вечера. Будет ли им с Гарри и Роном вновь неловко, как в первое утро после долгожданного воссоединения? Но ведь в тот раз всё омрачала одна уродливая тайна, которую Гермиона тщательно пыталась защитить и запрятать в самый тёмный угол своего сознания. Сейчас же всё иначе. Больше никаких тайн.       Приблизившись к лагерю, Гермиона удивлённо нахмурилась, когда обнаружила, что палатка сложена, а Гарри и Рон взгромоздили на плечи свои рюкзаки.       — Что произошло? — крикнула она и подбежала к ним, нащупывая в кармане палочку.       — Доброе утро, Гермиона! — улыбнулся Гарри, и она подозрительно прищурилась: эта улыбка нетерпения на его лице была ей хорошо знакома. — Мы подумали, что будет лучше выдвинуться пораньше.       — Дорога предстоит нелёгкая, — так же бодро сообщил Рон. — До Оттери-Сэнт-Кэчпоула более восьмисот миль отсюда.       — Оттери-Сэнт-Кэчпоул? — в недоумении переспросила Гермиона. — И что же там?       Гарри и Рон коротко переглянулись, их взгляды были полны решимости.       — Мы подумали, что, кажется, пришло время навестить Ксенофилиуса Лавгуда.