The Curse of Slytherin/Проклятие Слизерина

      Мир.       Как много заложено в столь коротком и невзрачном слове, которому следовало бы придавать больше значения всякий раз, когда его произносят вслух. Будь то праздничные поздравления или случайное упоминание, пришедшееся кстати. Мир — уникальный феномен, постичь который невозможно в полной мере, пока он господствует на Земле. В нём нет ничего необычного или диковинного, что можно отметить вниманием, запомнить и ежедневно хранить в своём сердце как самую сокровенную ценность. Мир — это невидимая цепочка счастливых и дерьмовых дней, составляющих жизнь каждого человека, и обычно она никому не нравится. Всё потому, что мир невозможно почувствовать и оценить. И лишь когда ему наступает конец, когда всё вокруг тонет в пламенном хаосе войны, мир наконец обретает своё истинное значение.       Гермиона сидела на полу, поджав ноги к груди и прислонившись спиной к кровати. Глаза пекло от усталости, но она не смыкала век, лишь слегка прищурилась, сосредоточенно изучая останки уничтоженного крестража.       Сегодня на рассвете они на шаг приблизились к окончанию войны. Но почему-то на душе становилось только тяжелее. Сколько ещё должно быть совершено таких шагов? Где искать остальные крестражи? Какие препятствия возникнут во время поисков и как их преодолеть? Если вдруг так случится, что погибнут все, кто знал о крестражах, как и кому передать знание о них?       «Война чем-то напоминает квиддич, — сказал сегодня Гарри перед тем, как уснуть. — Две команды игроков зарабатывают и теряют очки до тех пор, пока ловец не поймает снитч. Игра может длиться часами, а иногда даже сутками. И никто не имеет права на передышку. Лишь когда снитч будет пойман, судья объявит конец».       Гермионе, на удивление, была близка эта метафора. Да и снитч, завещанный Дамблдором для Гарри, будто подразумевал некий схожий символизм. Крестражи будут уничтожены — будет выиграна война. Вот только война — не игра на спортивном поле, по окончании которой игроки смогут вернуться к обычной жизни. Последствия растянутся на годы, сломанные судьбы не подлежат восстановлению, мёртвых не воскресить. Война — инерция, благодаря которой каждый боец понимает, ради чего живёт. Но когда настанет мир, поселится ли он в искалеченных душах? Не утратится ли смысл жить, и появятся ли силы начать всё с чистого листа?       Гермиона прикрыла глаза и потёрла виски. С момента уничтожения медальона кое-что не давало ей покоя. Когда Гарри, околевший и промокший до нитки, замахнулся мечом, замерев в атакующей позиции, произнёс слова на незнакомом языке, которого никогда не изучал… Гермиона всмотрелась в его лицо, и её охватило жуткое чувство. Его взгляд был таким тёмным и жестоким, будто… это был не он. Не тот Гарри, которого она знала.              За время, проведённое на Тёмной стороне, Гермионе нечасто доводилось находиться рядом с Волдемортом, но она достаточно хорошо успела его изучить. Эта отвратительная человекоподобная сущность источала зловоние смерти, и когда Волдеморт говорил с Нагайной, казалось, парселтанг и был его истинным родным языком. Чрезвычайно редкий дар, которым владели единицы за всю историю магии. Язык, которому невозможно обучиться, так как никто и никогда не изобретал подобных книг.       «Я будто был змеёй», — так сказал Гарри два года назад, когда на мистера Уизли было совершено нападение в Отделе тайн. Безусловно, сны бывают весьма причудливы и абсурдны, но только не в случае Гарри. Его сны всегда были подсказкой, и эту Гермиона так и не смогла разгадать, но сейчас, после всего, что ей довелось узнать и пережить за последние месяцы, у неё начала вырисовываться догадка. Слишком смелая и чудовищная догадка, которая, как Гермиона надеялась, была не более чем неудачной, бредовой гипотезой.       Она сглотнула, качнула головой, и виски пронзило болью от усталости. Следовало сосредоточиться на вдохновляющей мысли о том, что в этой палатке больше не было тёмномагического артефакта, создавшего так много проблем. Одним поводом для беспокойства меньше.       «Нужно поспать. Надеюсь, в этот раз обойдётся без кошмаров».

***

      Когда Гарри и Гермиона проснулись, вершина горы Скоффел-Пайк уже погрузилась во тьму. Они переместились сюда после того, как Рон отправился в Лондон и сообщил с помощью зачарованного галлеона, что с ним всё в порядке. Гарри выглядел отдохнувшим и воодушевлённым на новые свершения — во время очистки моркови к ужину-завтраку он даже что-то напевал себе под нос. Гермионе было радостно видеть его таким. По правде говоря, она не могла вспомнить, когда Гарри Поттер в последний раз пребывал в столь приподнятом настроении.       — Мне нравится, — хмыкнула она, намазывая масло на хлеб.       — Что?       — То, что ты напеваешь.       — Я? Напеваю? Думаю, тебе послышалось.       Гермиона спрятала улыбку за волосами и взмахнула палочкой, нарезав салями на тонкие ломтики.       — Да брось, Гарри, тебе идёт быть весёлым. И повод имеется.       — Мы уничтожили грёбаный крестраж! — восторженно воскликнул он, махнув рукой с ножом, с которого морковная кожура отлетела в противоположный угол палатки, но он этого даже не заметил. — Эту омерзительную хреновину, которая в буквальном смысле сводила меня с ума! И у нас теперь есть, чем уничтожить остальные.       — Ты вполне имеешь право радоваться, — добродушно согласилась Гермиона. — Приятно, наверное, было разрубить медальон напополам?       — Я бы даже сказал, что такое необходимо испытать каждому, — с наигранной важностью проговорил Гарри, и Гермиона рассмеялась. — И следующий крестраж будет твой.       — Вижу, ты настроен решительно.       — Я просто надеюсь, что мы найдём что-нибудь в Годриковой впадине. Клянусь, Гермиона, я чувствую, там что-то есть.       Она тоже так думала, но, в отличие от Гарри, не была настроена столь же оптимистично. Промежуточный успех всегда опасен тем, что становится причиной преждевременной эйфории, которая может вскружить голову, и Гермиона знала об этом не понаслышке.       — Какой-то из них должен быть спрятан в Хогвартсе. Это логично.       — Я в этом уверен. Если бы можно было проникнуть туда незамеченными…       — Думаю, этот план лучше приберечь напоследок, — серьёзно произнесла Гермиона. — Я понимаю, что частые визиты Рона в Хогсмид делают эту идею привлекательной и доступной, но сейчас это слишком опрометчиво.       — Знаю, — мрачно пробормотал Гарри. — Весь замок кишит Пожирателями и дементорами. Чёрт, мне даже страшно представить, через что проходят Джинни и остальные каждый день.       Гермиона вздохнула, аккуратно поставила тарелку на стол и повернулась к Гарри. Она бы хотела успокоить его и сказать, что студентам Хогвартса ничего не угрожает, что это безопасное место, но она видела собственными глазами, на что способны Пожиратели смерти. На что способна она.       Гарри поймал взгляд Гермионы, но она так и не смогла произнести ни слова.       — Можно… спросить тебя кое о чём? — тихо проговорил он. — Ты не обязана отвечать, если не хочешь. Просто я много думал об этом. О тебе и… — Гарри замялся и опустил взгляд, слегка нахмурившись.       Гермиона кивнула, хоть и не была уверена, что готова услышать его вопрос. Но, как он и сказал, она могла не отвечать. Гарри неторопливо подошёл к ней и опустился на койку напротив. Он медлил, и это явно не могло означать ничего хорошего.       — Тебе… приходилось убивать?       Она непроизвольно сглотнула и стиснула зубы. Во взгляде Гарри не было осуждения, скорее, опаска и готовность выдержать любой ответ. Беспрекословное доверие вперемешку с тревогой — от этого взгляда хотелось расплакаться.       — Да, — едва слышно проронила Гермиона. Ей не терпелось разрушить зрительный контакт и отвернуться, чтобы не видеть его лица, не видеть душераздирающих перемен, вызванных её коротким ответом, но что-то внутри заставило Гермиону замереть в ожидании.       Гарри рассеянно кивнул, сведя брови ещё сильнее. Его взгляд почти не изменился. В нём не было ничего, кроме сожаления и сострадания, и Гермиона с трудом подавила внутренний порыв крепко обнять Гарри и прошептать слова благодарности.       — Я знаю этого человека?       Гермиона медленно покачала головой. Она хотела, чтобы Гарри верил ей. Чтобы не подумал, что она нарочно лукавит ради сохранности его любви. Она не могла рассказать ему о Теде — разумеется, Гермиона понимала, что и его смерть на её совести тоже. Малфой лишь ускорил наступление неизбежного и облегчил муки.       — Так было нужно. Он был рядом и ждал этого от меня. Я не могла поступить иначе.       Гарри опустил голову и крепко поджал губы, оперевшись локтями на колени. На душе и в сознании стало тише, несмотря на болезненность момента. Секреты убивали Гермиону, и она была рада, что смогла открыться именно Гарри. Рон заботился о ней, правда, очень сильно заботился, но она не могла знать наверняка, как бы он отреагировал на подобное откровение. Разумеется, он догадывался, понимал, что миссия Гермионы была невозможна без жертв, но, вероятно, будет лучше, если он никогда не услышит об этом из её уст.       — Как ты справилась с этим? — глухо пробормотал Гарри.       Гермиона пожала плечами и печально ухмыльнулась:       — Я не справилась. Никогда не справлюсь.       Он поднял голову и взглянул на неё исподлобья.       — Мне очень жаль.       Гарри словно испытывал вину за всё, через что прошла Гермиона. Она могла бы предположить, что ей показалось, но она слишком хорошо знала Гарри. Он винил себя во всём — всегда: в каждой смерти, в каждом разрушении, в каждой жертве. Одержимость Волдеморта не была его виной, но с самого начала этой многолетней войны пророчество обрекло Гарри на прямую причастность ко всей той скорби, которую претерпевал мир магии. Гермиона понимала его. И от этого становилось только хуже.       — Нам не повезло родиться в столь страшное время.       Он собирался что-то ответить, но внезапно его рука потянулась к карману, и Гермиона почувствовала знакомое жжение в бедре. Они одновременно извлекли из карманов монеты, на которых появилось сообщение:

      «Они что-то готовят. Должен задержаться. Поступайте так, как считаете нужным».

      Гарри и Гермиона обменялись встревоженными взглядами.       — Что это значит? — напряжённо произнёс он.       Гермиона судорожно перебирала варианты возможного развития событий, но даже приблизительно не была способна спрогнозировать, чем может обернуться для Рона эта вылазка.       — Не знаю, — честно ответила она. — И я знаю, о чём ты думаешь. Нет, мы не можем помочь, мы только помешаем, Гарри.       — И что же нам делать? Просто сидеть и ждать?       Гермиона сочувственно вздохнула и поймала себя на мысли, насколько же разительно отличался их с Гарри опыт. Он ещё не знал, как много значило на войне умение ждать. Снедающая неизвестность поначалу сводит с ума, а потом ты просто смиряешься с тем, что существуют вещи, на которые ты никак не способен повлиять. Для человека, привыкшего к постоянному контролю, ожидание мучительно. Когда всё, что тебе остаётся, — это пассивное бездействие.       — А если Рон попадёт в беду?       — С ним всё будет хорошо, — заверила его Гермиона. — Обещаю.       Если чему она и научилась за время, проведённое на Тёмной стороне, так это искусно лгать. На войне не может быть обещаний. Не может быть любви. Не может быть уверенности в том, что конец непременно будет счастливым.

***

      Холодно. Так невыносимо и пронизывающе холодно, что она не может пошевелиться. Кровь застыла в жилах, нервные окончания онемели, чувства притупились.       Ноги утопают в грязи. Вездесущая тьма обволакивает пустое поле битвы, но если внимательно всмотреться по сторонам, взгляд уловит лежащие повсюду бездыханные тела, укрытые бледноватой завесой тумана.       Гермиона не хочет находиться здесь. Она не помнит, как попала сюда. Была ли она ранена? Тело не даёт подсказок. Единственное ощущение, возобладавшее над остальными, — холод. Больше ничего.              Сквозь туманный мрак виднеется какое-то движение. Плавное и неторопливое, словно фигура плывёт по воздуху, но по мере приближения Гермиона различает шаги — неровные, совершающиеся из последних сил. Фигура направляется к ней, в этом нет никаких сомнений. Но по неизвестной причине она не источает угрозы — по крайней мере, Гермионе так кажется.       Чем ближе становится силуэт, тем медленнее он ступает, однако в каждом его шаге прослеживается уверенность. Настойчивость. Борьба.       Наконец, дымная поволока развеивается, и Гермиона задерживает дыхание, широко распахивая глаза.       Белоснежные волосы выпачканы в крови, серо-голубые глаза излучают нежность и печаль. Острые черты исхудавшего лица по-прежнему так душераздирающе красивы, что каждый удар сердца отдаётся болью в груди.       Драко смотрит на неё с немой мольбой. Его взгляд исполнен щемящего раскаяния, от которого боль в сердце становится нестерпимой. Так нельзя. Это неправильно.       Это так чертовски неправильно…       Он поднимает руки к груди и складывает ладони. Странное движение привлекает внимание Гермионы. Его дрожащие пальцы напрягаются, и она с ужасом осознаёт, что Драко медленно извлекает из своего тела вонзённый клинок.       — Стой! — пытается прокричать она, но голос её подводит. Она так отчаянно хочет сказать ему, что лезвие нельзя вынимать из раны, пока не появится возможность её исцелить, но уже слишком поздно.       Драко берёт окровавленный кинжал обеими ладонями и протягивает ей.       — Возьми его, — срывается с его губ хриплый шёпот. Гермиона отрицательно качает головой, не в силах оторвать взгляда от его лица, на котором появляется лёгкая, едва заметная улыбка. — Пообещай мне, что заберёшь его, Грейнджер.       Ей так хочется спросить его обо всём. Ей нужно узнать… она должна узнать…       Её глаза опускаются на его протянутые ладони, и, прежде чем её пальцы касаются серебряного клинка, Гермиона успевает заметить на чёрной рукояти тускло поблескивающий рубин…       Она жадно вдохнула воздух, наполняя лёгкие, и оперлась на локоть, крепко скомкав ткань свитера на груди. По щекам струились горячие слёзы, они обжигали холодную кожу, с каждым испускаемым выдохом изо рта вырывались облачка пара. Согревающие чары развеялись, но Гермиона едва ли осознавала это, задыхаясь от беззвучных рыданий.       Это был всего лишь грёбаный сон. Такой прекрасный и одновременно чудовищно жестокий.       Она не помнила Малфоя. Не могла вспомнить его, так как разум пытался защитить её от этой бездонной боли, но подсознание хранило в памяти каждую мелочь. Гермиона не знала, сможет ли вынести весть о том, что Драко больше нет. Как и не знала, сможет ли смириться с тем, что он не погиб. Она знала лишь то, что Волдеморт не принимает отказов. Он мог заставить его.       Он заставил его.       Гермиона прижала ладони ко рту и свернулась в позе эмбриона. Её тело била крупная дрожь, слёзы застилали глаза неконтролируемым потоком. Ей так хотелось выплеснуть наружу распирающую боль, заполонившую грудную клетку и горло, но вместо этого она сочилась по капле, покидала тело намного медленнее, чем разрасталась и копилась внутри.       Гермиона мучилась от проклятой неизвестности, но не могла определиться, хотела ли в действительности узнать страшную правду. Ведь пока она не открылась, любовь Гермионы оставалась неприкосновенной. Она всё ещё любила Драко всей своей душой. Она любила память о нём, о каждой их совместной минуте, о каждом нежном слове, каждом объятии, поцелуе. О том, кем они были рядом друг с другом. И она могла сохранить эту любовь, но неведение убивало. К тому же… Гермиона не знала, сможет ли вынести ненависть. Муки потери казались ей милосерднее.       Она попыталась сделать глубокий вдох, чтобы унять разбушевавшиеся эмоции, и крепко зажмурила глаза, промокнув слёзы рукавом. Всепоглощающая усталость отяжелила тело, каждое крошечное движение давалось ей с трудом.       Гермиона повернулась к койке, на которой спал Гарри. Его густые чёрные брови были слегка нахмурены, но дыхание было ровным и спокойным. Рядом на самодельной тумбочке лежали небрежно оставленные очки — одна дужка торчала в вертикальном положении, вторая была загнута внутрь. Гермионе нечасто доводилось видеть Гарри без очков. Так он выглядел значительно моложе и казался другим человеком, с которым она едва ли была знакома.       Гермиона колебалась. Впервые за время, проведённое здесь, её одолели сомнения. Вчерашний разговор с Роном плотно засел у неё в голове, и если на тот момент перспектива поделиться своими переживаниями казалась ей невозможной, то сейчас Гермиона ощутила внезапный порыв поговорить с Гарри о своём страхе. Рассказать, пусть и не всё, но хоть что-то. Она отчаянно нуждалась в поддержке.       «Если бы всё было так просто».       Гермиона провела рукой по волосам, глубоко вздохнула и позволила силе инерции опустить её обратно на подушку.       Позже. Она обязательно расскажет об этом позже, когда придёт время. Сновидение выбило её из колеи, пошатнуло и без того хлипкий барьер. По правде, Гермиона даже не была уверена, что смогла бы вымолвить хоть слово, разбуди она Гарри сейчас. Он бы лишь сильнее встревожился и не смог бы сомкнуть глаз до утра, проведя всю ночь у её постели. Это того не стоило.       Только не в канун Рождества.

***

      Весь следующий день они провели в бесконечной дискуссии. Вернее, это была не совсем дискуссия — Гарри и Гермиона обсуждали план путешествия в Годрикову впадину, и каждое предложение с обеих сторон поддавалось опротестованию. За шесть с половиной часов они больше девяти раз принимали решение отложить вылазку до возвращения Рона и столько же раз меняли план в пользу сегодняшнего вечера, как и было задумано с самого начала. Гермиона находила эту затею весьма неразумной, так как не видела смысла торопиться отправляться без дополнительной поддержки в потенциально опасную зону. Гарри же был непреклонен. С самого начала, когда Рон попросил их обоих повременить, пока он не закончит дела в Лондоне, Гарри принял его условие с неохотой. Теперь же, после неоднозначного сообщения, высеченного на монете, он почувствовал, что его руки развязаны. Гермиона пыталась ему объяснить, что, возможно, Рону не хотелось ставить им обоим ультиматум посредством зачарованного галлеона, и в итоге он избрал именно такую формулировку, чтобы у них не осталось лишних вопросов, которые они могли бы некстати задать и тем самым отвлечь его в засаде. Гарри же трактовал сообщение Рона буквально и вовсю пытался убедить Гермиону в том, что она ищет скрытые знаки там, где их нет.       — «Поступайте так, как считаете нужным» — разве не это он сказал? — настаивал Гарри, взмахнув руками.       — Да, — не сдавалась Гермиона. — И здесь не было сказано ни слова о том, что мы должны отправляться сегодня одни.       — Ну пожалуйста! — его требовательный взгляд выдавал в нём непокорного ребёнка, привыкшего добивать взрослых измором. — У меня есть предчувствие, что мы должны сегодня оказаться там.       — Это никакое не предчувствие, а обыкновенное упрямство.       — Куда запропастился твой дух авантюризма, Гермиона? Не бойся, нас не исключат за это из Хогвартса.       — Ха-ха. Очень смешно. До конца жизни будешь мне это припоминать?       — То, что исключение из школы хуже смерти? — усмехнулся Гарри. — Брось. Мы справимся, всё будет в порядке.       Уговаривать он, несомненно, умел. Когда дело пахло скверной идеей, у Гарри проявлялся некий особый дар убеждения. Гермиона пыталась скрыть это, но на самом деле ей было радостно оттого, что Гарри не утратил своего стремления к приключениям, что почти всегда заканчивались смертельной западнёй, из которой они чудом выбирались живыми. И хотя в детстве мальчики искренне полагали, что Гермионе с её характером баснословно повезло обрести друзей, на деле она понимала, что истинным везунчиком была вовсе не она. Далеко не каждый гриффиндорец был напрочь лишён инстинкта самосохранения и обладал нужной степенью безбашенности, чтобы стать другом Гарри Поттера.       В конечном итоге они сошлись на том, что подождут до наступления темноты, и, если к вечеру сочельника Рон вдруг не объявится и не пришлёт новой информации, Гермиона и Гарри отправятся в Годрикову впадину сами. Это был неважный компромисс, так как Гермиона прекрасно понимала, что он представлял собой обыкновенную формальность, а, значит, Гарри успешно добился своего. Но, по крайней мере, она хотя бы попыталась ему противостоять и призвать на сторону здравого смысла.       Предстояло всё тщательно продумать. Быть готовыми сражаться и быстро уходить в случае непредвиденной опасности. Перед ужином Гарри и Гермиона организовали небольшой поединок, чтобы освежить навыки борьбы и проверить быстроту реакций, что у Гарри за последние месяцы отшельничества заметно ухудшилось. Гермиона всякий раз награждала его хмурым я-же-говорила взглядом, когда Гарри не успевал отражать её атаку и оказывался на земле, давясь снегом, но он не собирался сдаваться. Как минимум, поэтому Гермиона считала неразумным выдвигаться сегодня — им было необходимо больше времени на подготовку, но Гарри, как обычно, схватывал всё на лету и довольно быстро восстанавливался. Талантливый засранец.       После ужина он остался на улице для отработки нескольких боевых заклинаний, которые удались ему хуже остальных, но Гермиона была этому только рада. Она неторопливо перемещалась по палатке, собирая необходимые вещи, и раздумывала о том, что могло поджидать их в Годриковой впадине. Гермиона не считала нужным делиться этими мыслями с Гарри, так как морально она была готова к тому, что ей придётся брать ситуацию в свои руки. Ей было известно намного больше о методах Пожирателей, и давать Гарри ещё больше поводов для переживаний было бессмысленно. Как бы они ни пытались поддерживать позитивный настрой до этого, было очевидно, что они оба очень сильно переживали.       Гермиона боялась. Теперь она могла себе в этом признаться, пока Гарри не было рядом. Она боялась, что Волдеморт мог послать в Годрикову впадину Родольфуса или Сивого, боялась, что окажется недостаточно внимательной и не сможет вовремя распознать угрозу. Она чувствовала свою ответственность за безопасность Гарри и не была уверена в своих силах. В своём теле.       Ей не доводилось оказываться в подобных ситуациях в своём облике. Разум и темперамент Беллатрисы были куда более надёжным оружием, чем её собственные. И это был один из множества секретов, которые она намеревалась держать при себе. Гарри не должен сомневаться в ней, а она не должна давать повода. Из-за чёртовой миссии она едва не потеряла себя. Что, если она окажется слишком слаба?       — Хватит. Спокойно, — прошептала Гермиона, остановившись посреди палатки, и сжала руки в кулаки настолько крепко, чтобы почувствовать в полной мере силу своего тела.       Ногти больно вонзались в ладони, но Гермиона не ослабляла давления. Она не подведёт Гарри. Пусть она не могла ему поклясться в этом, но хотя бы даст себе тайное обещание сделать всё, что от неё зависит.       

***

             Тихий хлопок аппарации разошёлся эхом по пустынному заснеженному кладбищу. Гарри и Гермиона встали спина к спине, держа палочки наизготовку, но никаких криков и снопов искр оглушающих заклятий не последовало.       — Гоменум ревелио, — прошептала Гермиона, и слабые блики огоньков воспарили над часовней, из которой слышалось тихое пение камерного хора.       Никого.       Гарри отшагнул в сторону и провёл палочкой вдоль своего лица, снимая чары маскировки. Гермиона в ужасе схватила его за руку, но он лишь покачал головой и мягко сжал её пальцы.       — Я хочу быть собой. Здесь мой дом.              Его голос дрогнул от волнения, хоть внешне Гарри и был спокоен. В этот особенный миг он выглядел старше, словно перенёс все тяготы этого мира. Гермиона могла лишь догадываться, как много для него значило оказаться здесь. В этой небольшой деревне могло пройти его детство. Он мог прожить здесь счастливую жизнь. Годрикова впадина была местом силы — тут обитали многие выдающиеся маги, включая семью Дамблдора. Если бы не чудовищная трагедия, произошедшая семнадцать лет назад, это была бы обычная деревенька, населённая волшебниками и магглами. Теперь же это место было навеки проклято, а в Хэллоуинскую ночь больше никто не радовался празднику всех святых.       Гермиона кивнула, и они направились медленным шагом по узкой тропинке, стелящейся между могилами. После недавних снегопадов большинство могильных плит были скрыты под сугробами, потому Гарри и Гермиона принялись терпеливо очищать каждую могилу от снега, пока не заметили немного поодаль словно светящееся в темноте надгробие, выполненное из белого мрамора, под которым лежал тонкий слой снега и проглядывала земля.       — Здесь кто-то был, — пробормотал Гарри, и хотя ни ему, ни Гермионе не было наверняка известно, кому принадлежало это надгробие, они оба понимали, что не ошиблись.       Гарри спрятал палочку за пазуху, выпустил руку Гермионы и устремился вперёд. Она поспешила следом, и когда они достигли могилы, Гарри сдавленно выдохнул. Гермиона обвила руками его локоть и опустила голову ему на плечо. Высеченная на белом мраморе надпись гласила:

Джеймс Поттер. 27 марта 1960 года — 31 октября 1981 года

Лили Поттер. 30 января 1960 года — 31 октября 1981 года

«Последний же враг истребится — смерть».

      Гарри протянул руку и провёл кончиками замёрзших пальцев по резным буквам. Гермиона почувствовала, как содрогнулось его тело, и с губ сорвался тихий всхлип. Она прижалась к нему сильнее, едва сдерживая подступившие слёзы, однако они всё равно покатились по щекам против её воли.              Это оказалось намного тяжелее, чем она представляла. Каждый раз, когда Гарри вспоминал родителей, он говорил о них со светлой грустью и никогда не выказывал своей боли. Он хранил её глубоко в сердце и позволял увидеть лишь тем, кто знал и любил его родителей так же горячо.       Гермиона не знала, сможет ли когда-то заговорить о своих. Она по-прежнему не впускала в своё сознание воспоминаний о них, но прямо сейчас, находясь рядом со скорбящим другом на месте погребения его семьи, внезапно испытала глубокую горечь. Отголоски недавних образов настойчиво пробивались сквозь барьер и словно кричали: «Не отворачивайся! Посмотри!», но Гермиона наконец усвоила урок своего учителя и уверовала в ложь. Вероятно, даже самый искусный легилимент не смог бы удовлетворить своего любопытства.       Каково было бы Рону оказаться здесь? Насколько мрачная вышла ирония: Гарри — единственный из них троих, кто не знал своих родителей, но, по крайней мере, мог прийти на их могилу. Гермиона вглядывалась в высеченные на камне имена и не могла понять, откуда взялась эта знакомая тоска. Ей казалось, будто она знала родителей Гарри всю свою жизнь, и, хотя их никогда не было рядом, незримое присутствие Лили и Джеймса всегда ощущалось уютным теплом, когда Гарри о них говорил.       Гермиона направила палочку на надгробие, описав в воздухе круг, и у основания мрамора расцвёл прекрасный венок из белых роз.       — Красиво, — прошептал Гарри сквозь слёзы. — У тебя всегда так здорово получается. Спасибо тебе, Гермиона.       — За что?              — За то, что ты рядом.       Он обнял её за талию и склонил голову к её макушке. Вероятно, сейчас Гарри вспоминал магию зеркала Еиналеж, в котором он в первый и последний раз увидел себя рядом с живыми родителями — так, как и должно было быть. Он мечтал о том, чем другие обладали по праву рождения. Жестокая несправедливость, о которой он не мог и помыслить, будучи невинным ребёнком.       Гермиона обвела взглядом кладбище, и её внимание привлекло похожее надгробие, которое находилось в нескольких ярдах от могилы Поттеров. Оно тоже было выполнено из белого мрамора, но выглядело более запущенным и древним. Гермиона направилась к нему и услышала позади себя хруст снега от шагов Гарри, последовавшего за ней. Она хотела дать ему время побыть с покойными родителями наедине, но, вероятно, продолжать оставаться там с каждой секундой становилось всё тяжелее.

Кендра Дамблдор и её дочь Ариана.

«Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».

      — Тебе не кажется…       — Да, — с горечью произнёс Гарри. — Это всё он. Дамблдор позаботился о моих родителях, как о своей родной семье.       Гермиона сглотнула подступивший к горлу ком и снова крепко сжала руку Гарри. Он вынул из внутреннего кармана палочку и неумело наколдовал слегка растрёпанный венок из цветов, напоминающих помесь ромашек с чертополохом. Оценив очевидную разницу между его творением и творением Гермионы, он повернулся к ней и скривил губы в подобии кислой улыбки.       — Превосходно, — сдержанно похвалила она и улыбнулась в ответ.       — Прости меня. За всё то, что наговорил тебе тогда… Ты поняла. Я не должен был…       — Всё в порядке, Гарри. Ты имел на это право.       — Нет, — категорично возразил он. — Нет, не имел. Я убедился в этом, когда оказался совсем один. Я понятия не имел, о чём говорил, потому что не осознавал, насколько трудно принимать верные решения, когда они столь неочевидны. И тогда, в пабе, когда вы с Роном спорили… Я хочу, чтобы ты знала: я понимаю тебя. Но кое в чём ты всё же ошибаешься.       Гермиона настороженно взглянула на него в ожидании продолжения его мысли.       — Ты сказала, что война не для всех. В этом ты, безусловно, права. Но это не про тебя, Гермиона. Ты никогда не сдашься.       Она набрала в лёгкие воздуха для того, чтобы оспорить мнение Гарри, но, столкнувшись с решимостью в его глазах, поняла, что проиграла. Он не был простым волшебником и, возможно, ему и правда было известно о ней самой намного больше. По неясной причине Гермиона ощутила прилив уверенности от его слов, хоть и сомневалась, что её вдохновения хватит надолго. Гарри же верил в неё, несмотря ни на что.       — Спасибо, — только и смогла вымолвить она и затем крепко его обняла.       — Пойдём отсюда. Здесь чертовски тоскливо.       Они неторопливо побрели вдоль рядов могил, рассматривая имена на надгробиях. На одной из каменных плит им встретилась фамилия Аббот — скорее всего, дальний родственник Ханны. От мимолётной вспышки воспоминания о несчастной девушке, замученной в мэноре, у Гермионы скрутило внутренности. Выжила ли она? Ей не хотелось знать ответа на этот вопрос. Чувства по отношению к Ханне и тому, что с ней произошло, были слишком противоречивы и вызывали тошноту.       На одном неказистом сером надгробии значилась надпись: «Д. Уильямс. Просто спит». Гермионе подумалось, что родственники этого человека, по-видимому, не обладали богатой фантазией, потому не стали ломать голову над эпитафией, и как раз в этот момент их с Гарри внимание привлекла одна могильная плита, которая была покрыта тонким слоем снега, в отличие от большинства других, что были укрыты высокими сугробами. Гарри наклонился и провёл ладонью по древней могильной плите, смахнув снег с высеченного имени, которое явно не могло принадлежать простому магглу.       — Игнотус Певерелл, — задумчиво пробормотала Гермиона, обойдя могилу вокруг.       — Тебе известно это имя?       Она и сама не могла вспомнить, почему это имя казалось ей столь знакомым. Гермиона начала перебирать в голове все прочитанные книги по истории магии, отдельные труды выдающихся волшебников, биографии, справочники, но затем остановилась и замерла, глядя прямо перед собой.       — Гермиона? — напряжённо окликнул её Гарри. — Здесь какой-то знак. Я уже встречал его раньше…       — Я знаю это имя, — резко выдохнула она и повернулась к Гарри. В памяти мгновенно ожила душераздирающая история, которую ей поведал Драко в морском коттедже. Как Волдеморт уничтожил Адским пламенем театр у него на глазах, как погибли тысячи невинных магглов. Как искусно он скрывался под чужой личиной — вероятно, мёртвого человека, которого уничтожил, прежде чем позаимствовать один единственный волос для Оборотного зелья. Чтобы усыпить бдительность Драко и сыграть на его доверии. — Мне известно не много. Но Сам-Знаешь-Кому известно куда больше.       Гарри удивлённо уставился на Гермиону, в его взгляде промелькнула тревога.       — А этот знак? О нём ты что-нибудь знаешь?       Она проследила за его указывающим жестом и прищурилась. Прямо над именем камень рассекала трещина, а под ней проглядывал некий символ, изображающий вертикальную линию, заключённую в круг, который в свою очередь был заключён в треугольник.       Гермиона нахмурилась и медленно покачала головой, а затем полезла в сумочку, извлекла небольшой блокнот, карандаш и внимательно начертила знак на бумаге.       — Я увидел этот символ дважды в день свадьбы Билла и Флёр, — пояснил Гарри. — Сначала — в той книге со сказками, которую принёс для тебя Скримджер по велению Дамблдора. Я лишь бегло пролистал её в надежде найти хоть какое-то послание, но книга оказалась совершенно обычной. А этот знак — я сразу обратил на него внимание, так как он единственный был нарисован от руки.       — Так, — сосредоточенно произнесла Гермиона. — Ты не помнишь, на какой странице? — Гарри отрицательно покачал головой. — Возле какого слова? Может, помнишь название сказки?       Он вновь покачал головой.       — Но затем я увидел его у Ксенофилиуса Лавгуда, — продолжил Гарри. — Он носил его на шее как украшение. Однако самое интересное произошло тогда, когда к нам подошёл Виктор.       — Крам? Виктор Крам был там?       — Да. И знаешь, он нашёл это возмутительным. Ну, то, что Лавгуд носит этот символ. Виктор сказал, что это знак Гриндевальда, который до сих пор высечен на одной из стен Дурмстранга…       — Гриндевальд учился в этой школе, — подхватила его мысль Гермиона. — Вероятно, он и заклеймил её стены этим символом. Вот только Игнотус Певерелл жил задолго до него.       — Интересно, знает ли об этом Лавгуд, — хмыкнул Гарри. — Носить символ Гриндевальда во время войны — всё равно, что нацепить себе на шею кулон в виде Чёрной метки.       — Потому Виктора это и возмутило. Ведь он на правой стороне, несмотря на то, что учился в Дурмстранге. Но я почти уверена, что Ксенофилиус не стал бы осознанно почитать память тёмного волшебника.       Гарри задумчиво посмотрел на Гермиону.       — Думаешь, ему может быть что-то известно про Певерелла?       Она пожала плечами.       — Я бы не удивилась. Похоже, известно не ему одному, — Гермиона указала на могильный камень, расчищенный от тонкого слоя снега.       — Ты сказала, Реддл упоминал его? Думаешь, это он был здесь?       — Я не знаю, Гарри, — честно призналась Гермиона, хотя в глубине души уже вырисовался точный ответ. — Возможно. Нельзя отрицать того, что совпадений слишком много. Особенно, если учесть, что Дамблдор хотел, чтобы мы увидели этот знак, и специально нарисовал его в книге.       — Значит, он как-то связан с В… Сама-Знаешь-Кем, — раздражённо фыркнул Гарри — проклятое Табу действовало ему на нервы. — Что это может быть? Какая-то руна?       — Не думаю. Этот знак больше напоминает рисунок, нежели руну.       — Но, может, он содержит в себе какую-то магическую силу? Лавгуд носит его на шее, возможно, это какой-то мощный защитный амулет? Оберег? Они с Луной такое любят.       — Я сомневаюсь, что Гриндевальд стал бы присваивать себе символ защиты. Скорее, я бы предположила, что в этом знаке заключён некий глубинный смысл. К примеру, ты слышал о фашистской свастике? Этот знак запрещён в современном маггловском мире, так как его использовал немецкий диктатор, развязавший Вторую мировую войну. Но изначально этот символ возник ещё примерно во времена неолита и означал счастье, добро, благо. И лишь во времена фашистской Германии он обрёл значение превосходства арийской расы над остальными.       — Ты имеешь в виду, — было заметно, что Гарри не имел особого представления о маггловской истории, — что сам символ может уходить корнями далеко в древность и не значить ничего зловещего, а Гриндевальд просто взял и испортил его многовековую репутацию?        — Вполне возможно. И это бы объяснило резкую реакцию Виктора, непосредственность отца Луны и желание Дамблдора, чтобы мы присмотрелись к этому знаку и извлекли из него подсказку.       Гарри сосредоточенно кивнул, новая зацепка по-настоящему его увлекла. Казалось, что он намеревался найти ответ прямо сейчас, словно тот лежал где-то на поверхности, однако им не хватало информации.       — Как думаешь… Ксенофилиус мог бы нам помочь?       В его взгляде было столько надежды, что Гермиона замешкалась. Она не знала, как в этот момент донести до Гарри, что связываться с малознакомыми людьми слишком опасно, даже несмотря на то, что мистер Лавгуд был простым безобидным чудаком.       — Мы обсудим это с Роном. В любом случае, торопиться с этим нам точно не следует. Я надеюсь, ты понимаешь…       — Да. Конечно. У нас появилась пища для размышлений, а это уже что-то.       Гермиона согласно кивнула и последовала за Гарри к выходу с кладбища. Она знала, куда он направляется. Всю дорогу её рука крепко сжимала палочку в кармане, а взгляд неусыпно сканировал местность на предмет нежеланных гостей, но Годрикова впадина была необычайно молчалива и пуста. С каждым шагом голоса церковного хора становились всё тише, на улицах деревеньки не было ни души. Людское присутствие выдавали лишь светящиеся окна миниатюрных домов, в которых наверняка царила атмосфера Рождества, витали ароматы имбирных пряников и хвои, а гостиные полнились задушевными разговорами.       Широкая дорога постепенно покрывалась пушистым ковром из мерно падающих снежинок, не потревоженных ветром, безмятежную тишину нарушал лишь глуховатый хруст под подошвами. Гермиона ни разу не представляла себе, как пройдёт её Рождество, и хотя этот вечер едва ли можно было назвать праздничным, душа радовалась временной передышке. Несмотря на военное непостоянство, традиция проводить любимый праздник с лучшим другом осталась неизменной.       Линия миниатюрных домишек постепенно начала редеть, и, чем ближе Гарри с Гермионой подходили к бесформенным тёмным руинам, тем ощутимее стыла кровь в жилах.       Дом Поттеров невозможно было спутать ни с чьим другим — настолько разительно он выделялся на фоне идеальных построек деревни, словно грязное нестираемое пятно. Всё осталось таким же, как и в ту кошмарную ночь. Безжизненное сооружение, некогда полнившееся семейным теплом и уютом, источало ауру смерти, даже воздух казался здесь гуще и холоднее.       Гарри и Гермиона неподвижно замерли плечом к плечу, не проронив ни слова. Зрелище одновременно завораживало и отталкивало, побуждало бежать прочь без оглядки или же наблюдать вечно, дабы проникнуться поистине мрачной историей, наложившей неизгладимый отпечаток на каждого ныне живущего волшебника. Знать об этом из чужих рассказов и лицезреть воочию было совершенно несопоставимо разным опытом. Даже в самой смелой фантазии Гермиона не могла вообразить себе, какой леденящий ужас наводило это место.       Она хотела повернуться к Гарри, проверить его реакцию, убедиться, что он в порядке, но внезапно её взгляд уловил какое-то движение в одном из разбитых окон. Всмотревшись в темноту, Гермиона вздрогнула, схватила Гарри за рукав, прижалась к нему сильнее и шёпотом прокричала:       — Гарри! Там, в окне!       Она не отводила глаз от высокой женской фигуры, чей силуэт прятался в тени чёрного оконного проёма. Фигура явно была живой, но почти не двигалась. Едва заметные колебания происходили словно в воздухе, будто бы она не касалась пола ногами.       Гарри почти не дышал, мышцы руки напряглись — значит, Гермионе не мерещилось. Они оба это видели.       — Думаешь, это призрак? — настороженно прошептал он.       — Не похоже. Материя плотная, никакого свечения.       Чем дольше Гермиона смотрела на фигуру, тем отчётливее замечала знакомые черты, которые, она была уверена, Гарри распознал с первого взгляда. Осанка, волосы, узкие плечи, наклон головы. Будто сама Лили Поттер наблюдала за ними и никогда не покидала этого места, так и оставшись навеки внутри.       — Я знаю, о чём ты думаешь, — с дрожью в голосе предупредила Гермиона. — Но это ловушка. Ты ведь понимаешь, что это может быть кто угодно!       — Кто бы это ни был, она хотела, чтобы я увидел её.       — Это точно не друг, — холод пробрался под кожу, и она покрылась неприятными мурашками. — Никто из Ордена или его приверженцев не стал бы ждать тебя здесь.       — И что ты предлагаешь? Мы не можем просто взять и уйти, Гермиона!       Как бы она ни была несогласна с ним, следовало признать, что в словах Гарри была правда. Возможно, это всего лишь был какой-то трюк наподобие фантома из пыли, который принимал обличие Дамблдора в доме на площади Гриммо. Там могла быть спрятана подсказка, и хотя вероятность этого была смехотворно мала, пренебрегать шансом продвинуться ещё на один крошечный шаг они не имели права.       — Это ужасная идея, — едва слышно прошептала Гермиона, и лишь тот, кто хорошо знал её, понимал, что таким способом она выражала своё согласие.       — Если это враг, значит, мы сразимся с ним. Если же он не один, мы сразу аппарируем, — пообещал Гарри.       Гермиона кивнула, и они вновь взялись за руки. Заржавевшая калитка протяжно скрипнула. С первых же шагов было очевидно, что на территорию дома не наложено никаких магических барьеров, что одновременно было и хорошим знаком, и плохим: внутри не находилось ничего ценного, требующего защиты, и, когда Гермиона с Гарри лично убедятся, насколько просчитались, быстро уйти им не составит никакого труда. Если, конечно, они смогут выбраться оттуда живыми.       Гермиона не сводила взгляда с фигуры в окне, чьё положение по мере их приближения почти не поменялось, лишь голова склонилась ниже, когда они остановились у входной двери. Гарри толкнул рассохшуюся древесину, едва державшуюся на петлях. Внутри стоял непроглядный мрак, пол замело тонким неравномерным слоем снега, пробравшегося сквозь широкие щели. Гермиона наколдовала Люмос и осветила помещение некогда бывшей кухни. Всюду, куда бы ни падал взгляд, были видны признаки давно ушедшей жизни: посуда на столе и в раковине, покрытая многолетней пылью и плесенью, увядший букет цветов в хрустальной вазе, которая, казалось, была здесь совсем не к месту, банка с печеньем, голубая чашка с засохшей кофейной гущей.       Гарри жадно всматривался в каждую деталь и прикасался к каждому заинтересовавшему его предмету, желая дотронуться до всего, что когда-то давно побывало в руках его родителей. Словно на этих грязных, изувеченных временем предметах всё ещё оставались невидимые частички Лили и Джеймса. Лишь на одном из них он задержал взгляд всего на мгновение — маленькая детская тарелочка с изображением совы, которая валялась на полу, треснувшая надвое. В этом доме была заключена целая история, а Гарри была отведена наименьшая её часть — жалкие несколько месяцев до момента, когда её бесцеремонно оборвали в одночасье.       На втором этаже послышался скрип половицы. Гермиона с Гарри направили волшебные палочки в сторону лестницы. Он приложил указательный палец к губам и медленно двинулся вверх по ступенькам, молча велев Гермионе следовать за ним. Как благородна была его готовность принять удар на себя, чтобы защитить её, будучи куда менее подготовленным. За всю свою жизнь Гарри доводилось участвовать всего в одной настоящей схватке больше года назад с мощной поддержкой в виде пятерых друзей и группы авроров, и, всё равно, несмотря на скудный опыт, он был намерен прикрыть Гермиону своей грудью от удара, который может не выдержать сам.       Гарри чувствовал свою вину. Именно по его инициативе они оказались здесь и подвергали себя смертельной опасности, но Гермиона так не считала. Они были заодно, и потому она даже ни разу не допускала мысли остаться в стороне. Что бы ни было там, наверху, она была готова отдать за Гарри свою жизнь.       Полуразрушенный второй этаж оказался намного светлее благодаря белизне снега и слабому свету уличных фонарей. Первой комнатой с распахнутой дверью оказалась детская, но Гермиона едва ли отметила это вниманием, так как её взгляд моментально сосредоточился на неподвижной женской фигуре, всё ещё продолжавшей смотреть в окно. Кто бы это ни был, вне всяких сомнений ему удалось добиться безукоризненной иллюзии присутствия человека, которого давно не было в живых. Фигура была достаточно высокой, тёмно-рыжие волосы рассыпались красивыми волнами по плечам. Подол чёрной мантии стелился по полу, руки были опущены по швам, скрытые длинными рукавами. Симулякр Лили Поттер не показывал лица, фигура стояла спиной к вошедшим, не совершая ни единого движения.        Гарри с нажимом опустил ладонь на плечо Гермионы, делая шаг вперёд, и бросил на неё короткий взгляд, повелевая оставаться на месте. Гермиона предостерегающе посмотрела на него в ответ, но не стала сопротивляться и лишь выше подняла палочку, крепко ухватившись за рукоять, пока Гарри осторожно приближался к незнакомке, притворяющейся его мёртвой матерью. Сердце колотилось с безумной скоростью, адреналин закипал в крови по мере того, как Гарри подходил всё ближе. Теперь Гермиона уже была окончательно убеждена в том, что они угодили в западню.       Гарри остановился в нескольких футах, как вдруг в комнате раздался неразборчивый шёпот. Гермиона склонила голову набок и прищурилась в попытке разобрать слова. Гарри выглядел взволнованным, однако ему удалось расслышать, так как его губы прошептали что-то в ответ. Гермиона осторожно подалась вперёд, прислушиваясь к разговору, но голоса были слишком тихими и терялись в дуновении сквозняков, свободно гуляющих по разрушенной комнате. Шаг за шагом она приближалась, ступая по снегу и деревянным щепкам, но, похоже, Гарри этого не заметил, как и его загадочный собеседник. Когда Гермиона практически оказалась за его спиной, её грудь сковало леденящим ужасом.       Этот язык не был человеческим.       В следующее мгновение фигура медленно развернулась. Гермиона схватила Гарри за локоть и рванула на себя, метнув в лживый фантом проявляющее заклинание. Комната содрогнулась, раздался оглушительный треск, чёрная мантия обернулась дымом и завихрилась вокруг фигуры, потерявшей свои очертания. Гарри с Гермионой повалились на пол — что-то сбило их с ног, дым сгустился, и прямо из его пучины вынырнула голова гигантской змеи.       — Ступефай! — выкрикнул Гарри, но заклятие отскочило, и в эту секунду змея совершила бросок. Её длинные клыки вонзились в прогнившие половицы и вырвали их вместе с ржавыми гвоздями. — Экспульсо! Бомбарда!       Заклинания разрывались в воздухе и врезались в стены — вокруг тела змеи словно был выстроен некий отталкивающий барьер. Яростное шипение Нагайны заполонило всё вокруг и, казалось, раздавалось прямо в голове Гермионы. Бросок, ещё один, и змее практически удалось добраться до Гарри, как вдруг ветхий пол пошатнулся, доски с хрустом надломились, и Гермиона едва не упала в образовавшуюся дыру, изо всех сил вцепившись пальцами в острые края сломанной древесины.       — Гарри! — отчаянно крикнула Гермиона в попытке выкарабкаться, но в пыли и снегу невозможно было ничего разобрать. Им нужно срочно убираться отсюда, пока ещё не стало слишком поздно. Гермиона надеялась, что ещё не слишком поздно. — Гарри!       Гулкий удар раздался прямо рядом с ней, и, если бы Гарри вовремя не схватил её за руку, потянув на себя, Нагайна впилась бы в неё своими клыками.       — Уходим! — крикнул Гарри ей на ухо. — Сейчас!       Едва они успели подняться на ноги, как новая атака вынудила их пригнуться и впечататься спиной в стену. Нагайна нависла над ними, готовясь к решающему броску, и внезапно, охваченная дьявольской яростью, Гермиона вскинула палочку и прокричала:       — Авада Кедавра!       Ослепительный ярко-зелёный луч вырвался из древка, не ведающего до этой минуты столь сильной и тёмной магии. Нагайна отпрянула, разинув омерзительную пасть с раздвоенным языком…       Но осталась абсолютно невредима.       Гермиона в ошеломлении наблюдала за тем, как змея готовится к новому броску, и снова метнула в неё проклятие, а затем ещё одно и ещё, но каждый раз зелёная вспышка неизменно отскакивала от чешуйчатого тела, будто растворяясь в воздухе.       — Невозможно… — в ужасе выдохнула Гермиона, приковав взгляд к змее, оцепенев, словно заворожённая, пока Гарри с силой тянул её за собой к лестнице.       — Быстрее, Гермиона, давай же! — подгонял он её, буквально волоча за собой. Торчащие доски разрывали одежду и протыкали кожу каждый раз, когда приходилось уворачиваться от атак Нагайны, где-то на периферии Гермиона осознавала, что Гарри стремился добраться до относительно безопасного места, в котором у них будет несколько секунд форы, чтобы аппарировать без риска расщепления. Однако какая-то настойчивая мысль судорожно пробивалась в её сознание, захватив всё её внимание. Гермиона пыталась сосредоточиться на ней, параллельно уворачиваться от бросков Нагайны и не сбавлять шагу. Что-то взывало к ней, словно голос пророчества когда-то. Где-то на поверхности лежал ответ, но она никак не могла собраться из-за захлёстывающего адреналина, находясь в состоянии аффекта.       Убивающее проклятие… Неотразимое ни одним щитовым заклинанием, моментальная смерть… не сработало. Это противоречило всем законам магии, ни одно живое существо не могло ему противостоять. Это не нормально.       Они спотыкались о ноги друг друга, перепрыгивая через несколько ступенек. Как бы усердно Гарри и Гермиона ни пытались оторваться от Нагайны, она неумолимо настигала их, вгрызалась в одежду, отрывала от неё лоскуты ткани.       — Депульсо! — метнул Гарри через плечо, Нагайна на долю секунды замешкалась из-за яркой вспышки, которая разорвалась прямо перед её хищными жёлтыми глазами. — Ещё немного…       Он всё бежал вперёд, но Гермиона не слышала его. Оставалось слишком мало времени, считанные мгновения, чтобы уцепиться за упорно ускользающий ответ, как вдруг она резко остановилась и обернулась.       «Возьми его. Пообещай, что заберёшь его, Грейнджер».       Образ Драко вспыхнул перед глазами. Его надломленный голос, — такой родной голос — от которого сердце во сне рассыпалось на мелкие осколки, прямо сейчас, в этот миг, словно яркий луч солнца, указал ей путь.       Рука Гермионы выскользнула из хватки Гарри и потянулась к сумочке. Леденящее душу шипение Нагайны раздавалось всё ближе, до её очередной атаки оставались считанные мгновения.       — Что ты делаешь?! — взревел Гарри, но Гермиона уже нашла искомое и приняла оборонительную позицию.       Три.       Нагайна стремительно приближалась фут за футом, грубая чешуя поблескивала в колеблющемся свете Люмоса.       Два.       Широкая пасть раскрылась, обнажив длинные клыки. Ближе… ещё ближе…       Один.       Гермиона крепко ухватилась за рубиновую рукоять меча Гриффиндора обеими руками, замахнулась и нанесла беспощадный сокрушающий удар.       Оглушительный вопль, раздирающий ушные перепонки, разнёсся по разрушенному дому, отражаясь от стен. Языки изумрудного пламени в виде искажённых криком лиц расползлись во все стороны и растворились в воздухе.       Гермиона застыла с мечом в руках, тяжело дыша, и не могла поверить в то, что именно сейчас произошло.       Нагайна исчезла.       Навсегда.       И это был четвёртый уничтоженный крестраж.       Дрожащие пальцы выронили меч. Гермиона пошатнулась, отступив на шаг назад. Она почувствовала на своих плечах крепкую хватку и в следующую секунду увидела перед собой обезумевший взгляд Гарри.       — Ты в порядке? — потрясённо пробормотал он, запинаясь от волнения. Гермиона коротко кивнула. — Как?! Как ты поняла?       Даже если бы она попыталась последовательно пересказать всё, что творилось в её голове за последние две минуты, у неё бы не вышло. Было ли это голосом пророчества или результатом выброса адреналина? Возможно, и то, и другое. Гермионе часто доводилось замечать, что в критических ситуациях её разум работал совсем иначе, все чувства обострялись, блоки спадали. Эта ночь наглядно показала ей, что, будучи в теле Беллатрисы и обладая её темпераментом, она могла бы стать непобедимой. Могла бы.       — Когда Убивающее проклятие не сработало, это стало очевидно, — ответ вышел весьма упрощённым, но его было достаточно.       — Ты могла погибнуть. Если бы ты не успела? Или промахнулась?              — Но этого не произошло. Я справилась. Всё кончено. И даже не думай на меня за это…       Гарри резко выдохнул и порывисто обнял Гермиону, крепко прижав к груди. Ей так хотелось сказать ему, что на самом деле всему виной любовь. Что именно она победила снова и всегда будет сильнее самого тёмного проклятия, известного человечеству. Гермионе хотелось сказать, что любовь была единственным отзвуком жизни в её мёртвой душе, хрупким, но несгибаемым ростком, который она предпочла бы вырвать с корнем, чтобы навеки освободиться, однако это было не в её власти. Но теперь, с этого момента, Гермиона была готова позволить ему остаться. Она не могла отказаться от своей силы.       — Убивающее проклятие слетело с твоих губ так просто, — с ужасом произнёс Гарри ей в макушку. — Я знаю, каково это, когда меч пронзает плоть твоего врага. Но убийство Непростительным… на это способен не каждый.       — Если однажды Авада будет единственным способом защитить тебя, Гарри, я сделаю это снова.       «Потому что мне больше нечего терять».       Они отстранились друг от друга, и Гермиона увидела тот самый разочарованный взгляд Гарри, когда кто-то выражал готовность принести себя в жертву ради него. Взгляд, говорящий «не нужно», однако в этот раз Гарри промолчал.       Гермиона повернулась к лестнице, сосредоточившись на просвете между первым и вторым этажом. В груди зародилось дурное предчувствие.       — Гарри… я думаю, наверху что-то есть, — он растерянно нахмурился, и от этого на душе Гермионы стало ещё больнее. — Я должна предупредить тебя… это может шокировать, но… тот фантом — не обычные чары.       — Я не понимаю…       — Мне бы хотелось, чтобы я ошибалась.       Гермиона звучно сглотнула и выдохнула облачко пара. Осознание того, что их испытания в этом проклятом месте ещё не закончились, ужасно давило и вызывало мерзкий привкус на корне языка. Победное ликование из-за уничтоженного крестража продлилось совсем недолго.       Когда они поднялись по лестнице в разрушенную детскую комнату, Гермиона первая подошла к окну и, обнаружив подтверждение своей ужасающей догадке, до боли прикусила губу и отвернулась. Она многое повидала за время войны, но даже для неё это было слишком чудовищно.       Сзади раздались торопливые шаги Гарри. Гермиона не могла найти в себе силы посмотреть на него, когда он резко остановился.       — Ч-что это? — глухо спросил он.              — Помнишь… там, на кладбище, ты сказал, что на могиле кто-то был? — голос Гермионы сорвался, и она снова сглотнула.       — Я… я не…       — Мне так жаль.       Рвущиеся из груди всхлипы превратили слова в неразборчивые обрывки. Гермиона опустилась на корточки, с леденящим ужасом рассматривая беспорядочную груду костей и валяющийся в стороне череп, рядом с которым лежал клок спутанных тёмно-рыжих волос. Отвратительное, тошнотворное зрелище никак не укладывалось в голове: неужели кто-то мог быть способен на такое изощрённое надругательство ради забавы? В своей попытке одолеть Гарри Волдеморт преследовал не только саму цель уничтожить его, но и беспощадно унизить, оскорбив память его мёртвых родителей. Именно матери. Грязнокровки.       Гермиона услышала, как Гарри привалился к стене, мучаясь от удушья. Она обернулась как раз в тот момент, когда он согнулся напополам, извергнув содержимое желудка на прогнившие доски, от которых остались одни щепки после нападения Нагайны. Гермиона быстро призвала из сумочки успокаивающую настойку и зелье против тошноты, подбежала к Гарри и, крепко удерживая его подбородок, влила ему в рот оба пузырька.       — Тише, тише, — приговаривала она сквозь слёзы. На языке так и вертелось непрошеное и бестолковое «всё хорошо», но это было ни черта не так. — Прости… прости… Мне так жаль…       Они осели на пол, и Гермиона прижала обеими ладонями его голову к своему плечу. Гарри трясло, с каждым тяжёлым выдохом из него вырывались хриплые стоны. Он был смертельно бледен, расфокусированный взгляд неподвижно застыл на одной точке. В последний раз Гермионе доводилось видеть его в таком состоянии на пятом курсе после того, как ему явилось видение о нападении на мистера Уизли. Если бы только всё это оказалось дурным сном…       Дыхание Гарри постепенно успокаивалось, к счастью, зелья действовали почти мгновенно. Он с усилием сглотнул и вытер лицо изорванным рукавом куртки, прежде чем отстраниться.       — Зачем? — обессиленно прохрипел Гарри, с отсутствующим видом уставившись на груду костей. — Это… слишком… Даже для него.       — Я не знаю, — покачала головой Гермиона. — И, если честно, я надеюсь, что нам никогда не удастся этого понять.       — Я ведь стоял на их могиле, — с дрожью в голосе прошептал он. — Я оплакивал их, думая о том, что они обрели вечный покой. А теперь… я чувствую, будто у меня отобрали и это.       Гермиона настолько хорошо понимала, о чём он говорил, что стало сложно дышать. Но её история осталась в прошлом. Сейчас она должна была быть сильной ради Гарри и оказать ему любую необходимую поддержку, чтобы помочь пережить непомерно тяжёлое потрясение.       — Мы не оставим её здесь. Я помогу тебе, и мы сделаем всё правильно, — Гермиона коснулась его руки и лишь сейчас обнаружила, что обе их ладони были в крови. Гарри опустил веки, медленно повернулся к Гермионе, открыл глаза и взглянул на неё. — Я буду рядом. Как и всегда. Мы справимся.        Гермиона поднялась на ноги и протянула Гарри руку, чтобы помочь ему встать. Он выглядел слабым и болезненным, казалось, он едва держался на ногах после испытанного стресса и принятых зелий. Морально Гермиона постепенно настраивалась на то, что основная часть работы будет лежать на ней, однако в тот момент, когда она подошла к потемневшим останкам Лили Поттер, Гарри уверенным движением остановил Гермиону:       — Я сам.       К своему ужасу она увидела, что Гарри не собирался использовать палочку. Он дотрагивался до костей, черепа и волос голыми руками, подбирал их по комнате и бережно складывал в центре. Когда оцепенение наконец сошло, Гермиона поспешно наколдовала широкое полотно, в которое Гарри поместил все собранные останки и затем, плотно завернув жуткую ношу, прижал её к груди.       Всю дорогу до кладбища они провели в молчании. Как и по пути сюда, им не встретилось ни одной живой души. Гермиону посетило странное чувство, будто Годрикова впадина на самом деле давно была необитаема, а все неоспоримые доказательства людского присутствия, такие, как церковное пение и льющийся из окон свет, — всего лишь призраки былой жизни, которые исчезают в утреннем тумане и вновь оживают с наступлением ночи.       Вряд ли Гарри намеревался вернуться к месту погребения своих родителей в столь короткий срок, не говоря уже о самой причине. Ощущение гнусного обмана настойчиво не покидало Гермиону и чувствовалось словно песок на зубах. Ведь они с Гарри оба искренне полагали, что кто-то проведывает Лили и Джеймса, ухаживает за могилой и следит за тем, чтобы её не заметало вьюгой. Пожалуй, стоило возблагодарить судьбу хотя бы за то, что Гарри и Гермиона не столкнулись ни с кем из Пожирателей или, что вероятнее, с самим Волдемортом — они разминулись всего на несколько часов, максимум, на день. Подобные совпадения навевали паранойю и вызывали ощущение, будто он повсюду и от него нигде не укрыться.       Они остановились у мраморного надгробия. Теперь это место воспринималось совсем иначе. Опороченное.       Гарри аккуратно опустил сложенное полотно на землю и достал палочку. Не проронив ни слова, они с Гермионой очертили прямоугольную область и принялись раскапывать замёрзший грунт. С помощью магии они управились довольно быстро, но худшее ожидало их на дне могилы. Из двух гробов лишь один остался нетронутым, крышка второго была расколота на несколько частей и валялась наискось, засыпанная землёй.       — Я спущусь первой и помогу тебе отлевитировать…       — Нет. Я сделаю это сам, Гермиона. Это меньшее, что я могу… Хоть так я отдам дань за ту жертву, на которую они пошли ради меня.       Гарри было трудно говорить, но непоколебимая решимость помогала ему держаться. Гермиона следила за каждым его движением: как он спускался под землю, как восстанавливал крышку гроба и дрожащей рукой левитировал останки своей матери, как без магии перекладывал их в гроб, вымазавшись в грязи. Смотреть на это и бездействовать было невыносимо, но и проявлять чрезмерную участливость, настаивать на своей помощи в данной ситуации Гермиона не могла. Она понимала, что ей не стоит вмешиваться. Гарри ценил её присутствие. Это всё, в чём он сейчас нуждался.       Когда дело было сделано, Гарри выбрался на поверхность, в последний раз окинул взглядом два лежащих рядом гроба и судорожно вздохнул.       — Ради какого-то паршивого лживого трюка сотворить такое, — прошипел он сквозь зубы. — Он не заслуживает лёгкой смерти. Он должен умирать долго. Корчиться в агонии, гнить заживо и чувствовать, как мучительно медленно жизнь покидает его холодную плоть.       Гермиона робко коснулась плеча Гарри, собираясь что-то сказать, но внезапно он резко повернулся и пристально посмотрел ей в глаза.       — Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что. Когда мы вернёмся.       — Конечно. Что угодно.       Гарри набрал в лёгкие побольше воздуха, в его взгляде промелькнули мольба и та самая детская уязвимость, которая так редко просачивалась сквозь налёт гриффиндорской храбрости.       — Я хочу навсегда забыть об этом, — слабый шёпот растворился в облаке пара.       Гермиона склонила голову набок, внимательно вглядываясь в лицо Гарри. Верно ли она поняла его просьбу?..       — Прости, я не совсем…       — Я хочу навсегда забыть обо всём, что произошло с момента убийства Нагайны, — надломленно произнёс он и поджал губы. — Я не жду твоего одобрения, Гермиона, но я просто… не хочу жить с этим грузом. Я хочу, чтобы память о моих родителях осталась такой же чистой и светлой. Я знаю, что прошу слишком многого, но просто… — его голос дрогнул и осёкся. — Пообещай мне.       Гермиона выдержала его выжидающий взгляд, которому не смогла сопротивляться. Она была готова на всё ради Гарри. И ему было хорошо об этом известно.       — Обещаю.

***

      Рон вернулся в последний день декабря. С первого же взгляда стало понятно, что он принёс недобрые вести. Он выглядел разбитым и измученным, поскольку и в его миссии настал тяжёлый момент, когда он почувствовал, что не всесилен.              Несмотря на его бдительность и осведомлённость о всех потенциальных точках, в которых ему неизменно удавалось разузнать некую важную информацию, от него ускользнуло кое-что критически важное. Пока Рон пытался выяснить, где проводится подготовка новых бойцов, привлечённых из магических сообществ других стран, какова их численность, уровень навыков и когда их планируют задействовать в военных операциях, группа Пожирателей смерти совершила нападение на Хогвартс-экспресс и похитила несколько студентов, когда те возвращались домой на зимние каникулы.       Разумеется, нельзя было утверждать наверняка, получилось бы у него предотвратить трагедию, окажись он в нужном месте в нужное время, ведь большинство составленных Пожирателями планов в итоге оставались нераскрытыми, а Рону удавалось узнать лишь крупицы, что по сути являлось огромной удачей. Однако он винил себя в том, что позволил себе зациклиться на менее значимой зацепке, из-за чего потерял бдительность и допустил непростительную ошибку, которая, как ему казалось, произошла прямо у него под носом.       После неутешительной новости Гарри всю ночь напролёт провёл за прослушиванием радио в ожидании новых выпусков «Поттеровского дозора», чтобы убедиться, что в списке пропавших студентов не прозвучит имя Джинни. И, хотя Рон убеждал его, что, вероятно, о пропаже сестры ему бы стало известно, Гарри всё равно прислушивался к зачитываемым именам с таким же вниманием, затаив дыхание.       Новость о спонтанном уничтожении очередного крестража немного скрасила удручающую обстановку. Гарри, словно заведённый, описывал в красках героический подвиг Гермионы, выхватывал из воображаемых ножен воображаемый меч и отсекал голову воображаемой Нагайне, которая была длиной не менее семнадцати метров с головой размером с квоффл. Рон восторженно усмехался Гермионе каждый раз, когда Гарри описывал захватывающую сцену с её участием и, вероятно, всё ожидал, когда же она поправит Гарри, сказав, что он уж слишком преувеличивает.       Но Гермиона лишь тихо наблюдала и улыбалась, вонзаясь ногтем большого пальца в фалангу указательного, оставляя на коже глубокие лиловые отметины-полумесяцы.       Она улыбалась и смотрела на Гарри с любовью, пока её мысли витали вокруг обглоданных червями костей и заклятия Забвения.       Она улыбалась и думала о том, что готова узнать правду, потому что теперь была точно уверена, что именно хотела услышать.       Гермиона улучила момент, когда Гарри заснул, а Рон продолжал сидеть у костра и затачивать охотничий нож. Тошнотворное волнение трепыхалось в грудной клетке вместе с учащённым сердцебиением, но уверенность и непоколебимость в грядущем поступке придавали ей сил довести дело до конца и после — двигаться дальше свободно.       Она не могла рассказать Гарри и Рону о том, что послужило ответом в Годриковой впадине. Но Гермиона была глубоко убеждена, что обязана не только своей интуиции или голосу пророчества.       — Рон?       Он обернулся и вопросительно взглянул на неё.       — Не спится? — Гермиона отрицательно покачала головой и опустилась рядом с ним на сложенный в несколько раз шерстяной плед. — Я собирался возвращаться в палатку. Мы можем…       — У меня есть вопрос, — Гермиона запнулась, обдумывая следующую фразу. — Я скажу сразу, что не готова к долгому разговору. Просто… ответь мне честно, хорошо?       Рон развернулся к ней и, нахмурившись, сосредоточенно кивнул. Гермионе казалось, что она смотрела в его ярко-голубые глаза целую вечность, собираясь с духом. Сердце колотилось так сильно, словно вот-вот проломит рёбра или застрянет где-нибудь в горле. Наконец, Гермиона заговорила, и голос её будто зазвучал издалека:       — Ты слышал что-нибудь о Малфое? Хоть какое-нибудь упоминание?       Взгляд Рона помрачнел, но Гермиона заметила, как нелегко ему далось сочувствие, которое, несмотря ни на что, он всё же смог в себе отыскать.       — Нет. Ничего.       Он вложил нож в кожаный чехол, поднялся и скрылся за потрёпанным полотном палатки. Гермиона облегчённо выдохнула в пустоту, прикрыла слезящиеся глаза и прошептала с горькой улыбкой:       — Хорошо. Это хорошо.