Снег и дикая слива

«Снег и дикая слива спорят, кто красивее в начале весны; никто не хочет признать поражение. Поэт отложил кисть, ему трудно написать строфу. Честно говоря, цветки сливы не такие белые, как снег. Однако у снега нет благоуханий сливы...»

      Предрассветная туманная дымка ещё не успела рассеяться и тихо плыла над седой и влажной от росы травой.        Сумерки, пронизываемые тусклыми золотыми лучами разгорающегося светила, разрыхлились, но не ослабели. Утро было непривычно тихим.       Будучи узником стен Холодного дворца, пристанища всех провинившихся, уже около семи ночей Сюнь Сюэмин, казалось бы, свыкся с тем, что его пробуждение больше не наполнено различными шепотками и шорохами. Нет суеты слуг, надоедливого щебета уважаемых дам. Даже звон любимого ветряного колокольчика более не касался слуха. Только безмолвие. Совершенный покой.       Впрочем, даже в этом вынужденном покое он мог в движении потоков воздуха уловить далёкие отзвуки прежней жизни: игру наложницы Хуа на пипе, пение соловья в покоях наложницы Мин, движение ветвей любимых кипарисов из сада Императрицы Лань.       Возможно, всё то было лишь слуховой фантазией покинутого всеми Сюнь Сюэмина, но даже это куда приятнее невыносимо глухой тишины. Подозрительного затишья. Словно вот-вот должно случиться что-то плохое.       Кап — на бумагу упала блестящая чёрная капля и растеклась причудливым лотосом.       Сюнь Сюэмин вышел из оцепенения и с грустью посмотрел на испорченное цы. Это была его последняя попытка оставить о себе память.       Тщетность собственного положения тяжким грузом легла на хрупкие, изнеженные чужой лаской и заботой плечи.       Усталый, полный внутреннего отчаяния вздох сорвался с плотно сжатых лепестков губ. Кто теперь вспомнит этого бедного наложника, когда даже эти стихи, несущие в себе звучание его бесславного имени, оказались запятнаны.       Сюнь Сюэмин хотел бы взять чистый шёлковый свиток, потребовать растереть новую тушь и начать работу вновь, да только, кто подсобит ему в этом. Ни один слуга более не мог без дозволения нового императора переступить порога покоев опального любовника. Лишь дважды в день к наложнику могли войти люди – послушные слуги с кухни, чтобы передать рисовую кашу на обед и рисовую похлёбку на ужин.       Великим счастьем было то, что Мин Жу, бывшая личная служанка Сюнь Сюэмина, однажды смогла тайком пронести и передать ему наспех собранный набор для каллиграфии. Было бы слишком непочтительно просить предков и Мин Жу смилостивиться и принести ещё что-то, поэтому оставалось довольствоваться тем что есть. — Каждая неудача делает человека умнее, — кратко изрёк Сюнь Сюэмин и одним росчерком превратил безыскусный чёрный лотос в полноценную живопись.        Затем он окунул кисть в остатки туши и, думая о том, как его будут судить, начал выводить прощальные строки вновь.        Надеяться на снисхождение новоявленного Правителя гор и рек и его Императрицы, а также Вдовствующей Императрицы, не приходилось. Издавна во дворце у Сюэмина не было союзников. Ему удавалось заключать только временные альянсы, поэтому заступиться за него было некому. Лишь клан мог бы защитить его, да увы, все из семьи Сюнь пали, став жертвами политических интриг. И только этому бедному наложнику пока дозволялось носить голову на плечах. И лишь покуда не кончен траур по безвременно ушедшему одиннадцатому императору династии Чунь – Фэй Лингу, посмертно обретшего имя «Усердный и Возлюбленный августейший император».       Вся большая императорская семья: братья, сёстры, дяди и тёти, племянники, дети и наложницы, а значит и Сюнь Сюэмин, должны были держать траур ровно год. Однако был ли у него этот год на самом деле. Сказать сложно.       Сначала казалось, что, наспех облачившись в халат жёлтого цвета, брат усопшего — нынешний Император Фэй Дуньлэй — будет придерживаться традиций и законов. Однако его скорая женитьба на вдове брата, вопреки всем запретам, а также последующая кровавая расправа над многими чиновниками, в том числе из ветви Сюнь, всё больше смущали и вгоняли в сомнения.        Ссылка в Холодный дворец — самое невинное наказание для представителя вражеской четы, однако это не означало, что оно являло собой великую милость и было окончательным.       Для человека подобного Сюнь Сюэмину скорая смерть вместе с родными через отрубание головы была куда более предпочтительнее, чем медленное увядание в забвении и одиночестве. «Мой милый Сюнь Сан, как же ты справишься без меня? А если бы я сегодня не пришёл, кто бы достал эти лепестки из твоих волос?» — голос призрака прошлого внезапно раздался у самого уха, едва плохо прикрытую воротом халата шею наложника обдало дыханием сквозняка.       Без того прямая, словно камыш на озере Сиху, спина Сюнь Сюэмина напряглась ещё сильнее и стала походить на тугую струну.       Он слегка встряхнул головой, отгоняя непрошенное наваждение. «Сюнь Сан, ты такой беспомощный, когда никого нет рядом!» — промелькнула перед глазами молодого человека лукавая улыбка того, кто уже покинул этот мир.       Твёрдая, гордая рука с кистью вновь дрогнула. Мрачная тень коснулась красивого лица. «А по чьей вине я так беспомощен!» — прозвучал мысленный укор, в попытке рассеять смешавшиеся с сегодняшним днём воспоминания о почившем.       Но мёртвый не ответил. Словно не желая признавать себя ответственным в чужой немощи.       Однако небо знало, что большая вина в тяготах наложника лежит именно на его высокочтимом любовнике. И ещё часть тяготит в загробном мире родителей Сюнь Сюэмина.       Ах, если бы только четырнадцать осеней назад, чиновник Сюнь Баньцзы, не желающий терпеть краткой разлуки с горячо любимым младшим сыном, не решился тайно привести в главный императорский дворец мальчика, недавно отпраздновавшего свой девятый Цюфэнь.       Ах, если бы шутница-судьба не разделила малыша с невнимательным родителем, а пылкий юнец — наследный принц Фэй Линг — не столкнулся с редкой красоты мальчишкой в саду под роняющим золотую листву клёном и не пленился дивным мгновением единения дитя и природы. Возможно, жизнь этого бедного наложника сложилась бы иначе.       Находясь по ту сторону от дворцовых стен, он и дальше бы жил и воспитывался в имении Сюнь, наравне со старшим братом изучая шесть искусств.       Мир растущего отрока не превратился бы в жизнь обычной наложницы, пусть и с некоторыми послаблениями, и не замкнулся кругом обширных владений Заднего Дворца, если бы в один дождливый день разом поседевший отец не вернулся из кабинета Императора с приказом о бессрочном занесении ребёнка с именем Сюэмин из рода Сюнь в списки кандидаток на отбор будущих наложниц наследного принца.        Если бы не безропотное согласие отца, запуганного Великим Хуанди. Если бы не злополучный трактат руки Бань Чжао, словно в насмешку, присланный ребёнку для обучения самой Матерью Империи, Сюнь Сюэмин и дальше бы рос как обычный мальчик. Почтительный сын. Младший наследник фамилии.       Но воля небес не знала снисхождения, а родная матушка Сюэмина, равно как и отец семейства Сюнь, не ведала способов противостояния сильным мира сего.       Расстроенная туманной участью младшего ребёнка, прежде сговорчивая и робкая женщина стала искать помощи у собственной семьи — прославленного военными делами рода Лянь.       Генеральская внучка, любимица и отрада героического военачальника Лянь Куна, на коленях молила родного дедушку о помощи в разрешении спора с императорским двором, но сердобольный старик, всегда слушавший и исполнявший прихоти внучки, в ту пору только отмахнулся. Он не хотел навлекать неприятности на клан Лянь. И пусть правнук был дорог его сердцу, однако тот принадлежал роду Сюнь, а соответственно дом Лянь имел не так много оснований для выступления против.       Мудрый старец рассудил, что не стоит рисковать честью и вассальной верностью сразу двух семей. И если уж глава клана Сюнь не осмелился ослушаться приказа правящей четы, то и старый генерал Лянь Кун не станет мутить воду. «Отдать дочь в императорский гарем – есть почёт для её семьи, ведь близкая к Золотому Дракону дева способна просить у могучего правителя много милостей для родных, — тогда задумчиво изрёк дедушка, пытаясь унять поток слёз безутешной матери, — для сына же почёт – служить своей стране и её правителю. Редко когда сын удостаивается заботы императора, а милость того есть награда за тяжёлый труд. Дочь при императоре сыта и любима, когда сын при императоре может испытать тяготы и лишения. Так не счастливая ли кость выпала нашему Сюнь Сану в этой игре?»       Женщина не могла понять мыслей старца, для неё сын, призванный в гарем по достижении брачного возраста на правах дочери, казался жертвой злобных козней. Мать хотела спасти ребёнка от позора, отгородить от пересуд и кривотолков, но почему-то родной человек не помогал ей в этой мисси, а, напротив, убеждал, что сие безобразие есть благо.       «Почёт дочери при талантах и способностях сына, — чеканил старик, всё больше веруя в истинность своих суждений, — воистину дар богов, ведь мальчику не нужно будет стараться, чтобы прославить род Сюнь, достаточно вырасти красивым и покорным. Мальчик не станет жертвой недруга, не падёт под мечом врага, не узнает голода или иной нужды. Война и смерть обойдут его стороной, внучка!»       Сюнь Сюэмин хорошо помнил тот деланно благочестивый тон престарелого родственника, ведь в момент разговора предка и матери, он неприкаянной душой бродил рядом с их беседкой, старательно изображая безразличного ко всему, окромя забав с младшими и старшими кузенами, ребёнка.       «Мудрый дедушка, неужели в этом доме одна лишь я вижу незавидное будущее младшенького?! — женщина практически билась в истерике. — Наследный принц такой же незрелый ребёнок, как и наш Сан-Сан, он не знает цену жизни и не понимает, что есть ответственность. Его желание обладать моим малышом – лишь сиюминутная прихоть избалованного дитя. Дурная прихоть, что вылилась в подобный абсурд. Все при дворе хотят угодить наследному принцу, потому что он будущее этой страны, он любовь и сердце своих величественных родителей, но кто будет любить моё дитя в той семье? Даже сам принц, получив нужную игрушку, остынет. И что тогда ждёт мою жемчужину на ладони? Ни выгнать, ни оставить не решатся. Позор при дворе, смешной слух за его пределами. В будущем ему не построить карьеры, отовсюду прогонят, как прокаженного, а решит податься в армию – осмеют, а может и того хуже!»       Тогда каждое слово матери в ушах Сюнь Сюэмина звучало едва ли не пророчески. Казалось, она не предполагала, а точно знала, что уготовано её сыну.       Однако прадедушка уже всё для себя решил и был глух к речам внучки. В его клане пели иволги и танцевали ласточки, а порывы ветра и удары дождя, что беспокоили семейство Сюнь, казались незначительными. «Лучший бой тот, которого не было, милая, — неуместная военная мудрость сорвалась с ссохшихся губ старца. — Прими то, что следует принять и не чини неприятностей нашей семье и семье своего мужа. Коль правнуку суждено стоять подле наследного принца в качестве младшей супруги, то так тому и быть». «Век наложницы недолог, дедушка. В саду тысячи цветов любоваться одним невозможно. Это сказки для юных мечтательных дев, что прекрасная наложница может пленить Императора так, что тот, когда придёт срок, возвысится с её именем на устах. А мужчина наложник – и вовсе небылица! История длиной в одну зажжённую палочку ладана, — в голосе смиренной матери впервые прозвучал вызов и упрёк. — Даже если принц искренен в своём намерении и пронесёт свою любовь к моему мальчику до самой коронации, кто убедит меня в том, что, заняв трон Дракона и получив ласку тысячи цветов, он будет и дальше верен Сюнь Сану! Ах, я сердцем чувствую, если мы не вмешаемся сейчас и позволим семенам прихоти венценосного ребёнка стать укоренившимся ростком желания, то тот плод, что позже проявит себя, станет гибельным для клана мужа и меня».       Матушка словно воочию видела, как в их сторону с гор надвигается ливень, даже маленький Сюнь Сюэмин тогда, казалось, поёжился, почувствовав ветер, пронизывающий их дом.       Дальнейшую словесную баталию взрослых Сюнь Сюэмин помнил смутно, однако в его памяти огненным клеймом запечатлелся последний совет прадедушки, данный ему аккурат перед тем, как клан Сюнь и Лянь разорвали дружеские отношения, а старец ушёл от мира и отправился к персиковому источнику: «Сан-Сан,– старый генерал в последний раз погладил макушку правнука и тихо зашептал, — забудь своё прошлое, отпусти настоящее и сосредоточься на будущем. Закрой сердце, глаза, уши и смирись с ролью отведённой тебе. Не вспоминай прежние уроки, отринь данное ранее воспитание и живи отныне согласно трём покорностям и четырём добродетелям. Возрасти в душе спокойствие и уничтожь стремления. Убей в себе честолюбивого мужчину, но оставь усердного юношу. Склони голову перед теми, кто выше и сильнее, но в унижении сохрани гордость».       Сюнь Сюэмин всегда был послушным и смышлёным ребенком. Он искренне верил, что почтительный сын – это тот, кто огорчает отца и мать разве что своей болезнью. А потому, даже отчасти понимая, что за тревоги и опасения терзают его родных, смиренно внял наставлению предка и с тех пор ни разу не отступился.       Императорский наложник с отрочества начал ограничивать себя согласно своей доле, лишь изредка задумываясь о том, в какую сторону потекла бы река его жизни, коли он, подобно всем капризным детям, показал нрав или заплакал.       Возможно, бытие юного Сюнь Сана вернулось бы в привычное русло, а то и вовсе не изменило течения, если бы он лил слёзы несколько дней и ночей, умоляя родных не отдавать его принцу.       Ах, если бы он лично стоял на коленях перед прадедушкой, выпрашивая его вмешательства. Ах, если бы он был так же смел и бескомпромиссен, как первенец семьи Сюнь Сюэшэн, возможно, однажды он ушёл или сбежал бы из отчего дома, нашёл своего несправедливо изгнанного за ненадобностью Цай-лаоши и вновь напросился к нему в ученики.       Безусловно, вместе с благородным и мудрым мастером Цай он изучил бы много важных наук, и так бы не познал низменной науки ублажения мужчины.       Имея знание «Пяти канонов» и «Четверокнижия» он бы смог пойти на государственный экзамен и, возможно, стал учёным или чиновником как отец, дядя или старший брат.       Он бы жил истинными чувствами, а не запрещал себе проявлять ревность или гнев.       Будь всё иначе, он бы не отбросил многое человеческое. Он бы не решился интриговать.       Не знал косых взглядов.       Он бы не доживал свои последние дни в унижении и опасениях, а достойно разделил смертельный рок с семьёй. Впрочем, как Сюнь Сюэмин мог знать, что такое смерть, когда не ведал, что такое жизнь.       Гадать о судьбе, не зная задуманного узора — это бессмысленное занятие. А было ли вообще то «если бы»? Кажется, что нет. Исход его короткого пути давно предрешён.        Рука опального наложника бездумно, заученно выводила строки стиха, когда неожиданно напускной покой прервал стук сапог императорской армии.       Совсем рядом раздалось громогласное:

«Дорогу Императору!»

      В следующее мгновение врата Холодного дворца распахнулись, впустив порыв утреннего ветра в и без того продуваемое помещение.       Императорские охранники стремительно ворвались в обитель Сюнь Сюэмина, обнажили свои мечи и расположились плотным кольцом вокруг наложника. Однако сомкнутым кольцо было не долго, едва в покои вошёл старый евнух Шень и заявил о прибытии повелителя, мечники сгруппировались в полукруг, позволяя пленнику предстать перед Императором. — Ваше Величество, этот наложник рад визиту, — стараясь ни чем не выдать внутренней дрожи, склонился в почтительном жесте он.       Человек с вышитым золотым драконом на мантии, облачённый в роскошный чёрный наряд, был окружён аурой величия и опасности. Густые волосы были собраны в пучке и закреплены на голове инкрустированной золотом и драгоценными камнями, короной-шпилькой. Он был словно небожитель. Вот только небожитель отнюдь не милосердный.       Взгляд Императора холодно полоснул по стройному смиренно напряжённому телу наложника и стал грозным. Губы сжались в узкую линию, будто этот человек оказался чем-то недоволен.       Сюнь Сюэмин сразу понял: это не недовольство, а брезгливость.       Императору был противен внешний вид этого наложника.       Оно и ясно, ведь, находясь без слуг и личных вещей, молодой человек не мог вести должного ухода за собой. — Этому наложнику стыдно за то, что он… — Сюнь Сюэмин, — беспощадно оборвал его Император, однако губы правителя неожиданно растянулись в нежной полуулыбке. — Мы наконец-то решили твою судьбу и нанесли личный визит, чтобы в последний раз порадовать взгляд.       Сердце Сюнь Сюэмина замерло. — Не стоит бояться, Мы решили проявить милосердие. В память о почившем брате мы не станем держать на Сюнь Сюэмина зла. Достаточно той дани, что выплатили остальные члены семьи Сюнь. Нам нет нужды и в твоей голове. — Этот наложник благодарит Императора за оказанную милость, — склонился Сюнь Сюэмин.       Ему хотелось лукавить и взращивать в душе ненависть, но внутри было пусто. Дарованное прощение невиновному не утешило и не рассердило. Только избавило от лишнего беспокойства. — Нам больно от того, что Мы оставили младшую супругу нашего Дагэ здесь, — тем временем продолжил Император, — однако вернуть дитя Сюнь во дворец Мы не можем. Это лишь доставит Нам тревог и забот. — Этот наложник понимает…       И вновь внутри пусто. — Мы хотели бы отпустить Сюнь Сюэмина домой, однако у него более нет дома и некуда возвращаться. Нам совестно от того, что Мы оставили гуйфэй царственного брата сиротой и без имущества. — Жизнь — есть величайшее имущество, — опустив взгляд, изрёк наложник. — Верно, — согласился Император. — Но что ещё Мы могли бы сделать, чтобы порадовать овдовевшую невестку и окружить заботой, которую Сами не можем дать? — Этот наложник не смеет советовать и просить чего-либо, ведь Ваше Величество уже одарило его милостью носить голову на плечах. — И всё же, Мы думаем, что в силах наградить этого наложника ещё чем-то. Со слов Императрицы и Вдовствующей Императрицы Мы узнали, что Гуйфэй Сюнь очень талантлив в искусствах. — Этот наложник верит, что Императрица и Вдовствующая Императрица судили о талантах здраво, но всё же считает себя скромным человеком со скромными способностями. — И всё же, их лестные слова помогли Нам принять ещё одно решение. — Это наложник верит, что любое решение Владыки – есть благо для него.       В привычной учтивой манере ответил молодой человек. Не меняя направления взгляда и бесстрастного выражения лица. — В таком случае, Мы хотели бы дать Сюнь Сюэмину кров под крышей одного известного весеннего дома, где его окружат любовью и заботой, а таланты принесут прибыль и славу. — Этот наложник прини…       Маска безмятежности дала трещину. Услышав слова императора, Сюнь Сюэмин не сразу уловил их суть, и собирался ответить, как велят манеры, но едва он понял на что его обрекли, давно утерянные эмоции нахлынули волной.       Как этот бессердечный человек мог так его унизить?! Как эти достопочтенные женщины могли предложить ему подобную жизнь?! Есть ли сердце хоть у кого-то, кто живёт в доме Золотого Дракона?! — Этот на-наложник...— сбивчиво продолжил Сюнь Сюэмин.       Хотя ему хотелось сбежать, однако охрана похоже была созвана для предотвращения подобного плана. —…наложник принимает с благодарностью очередную милость.        Из уголка глаза по лицу скатилась и пропала в спутанных прядях утренняя солёная роса.