Lover Death

«Часто серийный убийца стремится к смертной казни, которая ему грозит. Он продолжает совершать преступления, чтобы завершить саморазрушение». Джоэл Норрис «Серийные убийцы»

      Откровения отца Чимина сильно впечатлили Сокджина. За свою карьеру он многое успел повидать. Его пациенты, психопаты и преступники, насильники и детоубийцы, в большинстве случаев в прошлом были жертвами насилия. В глубоком детстве, где отец-тиран каждый день измывался над своим чадом, унижал и бил в целях вырастить настоящего мужчину, чтобы тот стал настоящей убийцей. Травмирующее событие из прошлого оставляло след на психике, вызвало спектр эмоций, возможно даже удовлетворение, которое теперь они пытаются ощутить вновь. Жертвы того общества, что в них воспитало монстров. Женоненавистник, поджигатель, религиозный фанатик, людоед или школьный стрелок — все они продукт общества, которое сделало из них жертву.       И теперь это общество отплачивает тем, что само становится жертвой перед ними. Но виновато ли оно в полной мере? Быть может, у него была возможность создать те условия для человека, в которых он бы не стал преступником. Утвердить законные права для детей, решить проблему с безработицей, предотвращение семейного насилия. Сделать что-нибудь, чтобы не допустить тех трагедий, в которых пострадали невинные люди из-за одного сумасшедшего.       А была ли такая возможность у этого сумасшедшего? У многих было несчастливое детство. И много кто, к сожалению, становился жертвой насилия. Но разве все они пошли мстить? Громить магазины, разжигать теракт в центре города, стрелять в прохожих, насиловать людей и убивать их?       Разумеется, они могли выбрать. И каждый из них сделал свой выбор.       Однако… что насчет Чимина. Мог ли он впоследствии своей травмы принять выбор, который перевернул его жизнь так, что теперь он виновен в смертях многих людей? Виновата во всем его травма или же его осознанный выбор? Вот, чего Сокджин добивается все это время. И после откровенного разговора с Ким Тэхёном он запутался. Впервые он не знает, что ему делать. Потому что Пак Чимин не похож на психопата, но абсолютно все в его биографии красным текстом кричит о признаках психопатии.       Лишь одно Сокджина зацепило в рассказе его отца: после того несчастного случая Чимин изменился. И в этом есть своя логика, ведь нет такого ощущения, что парень испытывает эмпатию. Чувства и эмоции людей ему чужда, чего стоит его отношение к Чонгуку, с которым они вроде как встречались. Однако по неизвестной причине он влюблен в того самого друга его отца. Психопаты действительно могут любить, но это чувство эгоцентричное, корыстное. Потому что психопаты не контролируют своих эмоций. Они сконцентрированы на себе, на своем «я», и вряд ли способны распознать истинные желания своих половинок. Вполне могут уживаться в обществе, но они лишь копируют модель поведения, что им прививается тем же обществом.       Психопаты не могут любить. Они не умеют сострадать, не умеют сопереживать и сочувствовать. Их существование держится только на поддержании собственных желаний, а люди — лишь инструменты в их руках.       И чем больше Сокджин сейчас смотрит на абсолютно спокойного, слегка утомленного Пак Чимина, тем больше видит в нем признаки психопатии. Вот только… Что-то в нем не так. Сидит в обоюдном молчании, не осталось ни следа с того хамского озорства, что было на слушании. Нервничает на публике? Защитная реакция? Нет, Сокджин думает, что логика его действий тогда скрывалась совершенно в другом. — Мы уже больше месяца с тобой знакомы, я многое узнал о тебе. Что ты думаешь на этот счет? — Сокджин аккуратно подбирается к тихому Чимину, который незаинтересованно вновь разглядывает свои руки в наручниках, будто на них есть все ответы на вопросы доктора. — Повезло, — отвечает он практически сразу, словно, был готов к такому вопросу. — С чем? — Сокджин, сузив глаза, непонимающе смотрит на парня. — Вам повезло, что я не раскроил вам череп в первый же день.       Чимин поднимает умиротворенный взгляд своих бездушных глаз, что словно лунки уставились на Сокджина. Он порою забывает, что общается с маньяком. Да, такую недвусмысленную угрозу слышит впервые от обычно «нормального» Чимина, что слегка вгоняет его в замешательство. Но не в первый раз за всю карьеру. — Что ж, приму это за комплимент, — нервно отпускает Сокджин и достает из своей сумки заранее распечатанные лист бумаги, чем-то напоминающий бланк. Но не дает Чимину взглянуть на него, лишь подкладывает на закинутую ногу на ногу свой блокнот и вооружается ручкой. — Я видел твое слушание. Ты вел себя… смело. — Приму за комплимент, — хмычет Пак.       Сокджину становится дурно от его взгляда. Кажется, что сейчас наручники, прикованные ко столу, вырвутся из-под сдерживающего металлического прута и Чимин нападет на него в ту же секунду, вонзив в глаз его же ручку. Это ли не депрофессионализация? — Твое заявление на слушании: это правда? — взяв себя в руки, спрашивает Сокджин. — Какое? — будто их было огромное множество. — Что твой адвокат сексуально домогался тебя. — Даже если я соврал, вряд ли вы поверите мне. — Твое дело — рассказать мне правду. А поверю я или нет — уже на моей совести, — Джин не теряется и отвечает сразу же.       Чимин молча обдумывает все возможные развития их диалога. Ответить честно или лукаво с маленькой лазейкой, которую не заметит даже доктор наук? Да, он смелый. — Я хочу поскорее покончить с этим, доктор Ким, — признается Чимин, уперев взгляд в стол. — С чем? — Вот этим: бесконечные допросы, таскание по судам, журналисты… Мне это настолько осточертело, — притворно объясняет Пак. — Я устал ходить с этой ношей. Находиться на виду у всех, быть сенсацией и обсуждением номер один. Это выматывает. — Тебе не нравится внимание со стороны общественности, — говорит за него Сокджин. — Да. — Но делаешь все так, чтобы внимания становилось больше, — Сокджин смотрит на Чимина исподлобья, пытаясь проследить его реакцию. — Это от меня уже не зависит. Я лишь делаю то, что мне кажется правильным. И на слушании я сделал так, чтобы ни один адвокат не захотел со мной работать после этого заявления. — Твоя цель была избавиться от адвоката и всех последующих? — Именно, — Чимин кивает. — И ты считаешь правильным оклеветать человека, что старался тебе помочь? — Сокджин практически не моргает, не сводит своего взгляда с предельно спокойного Пак Чимина. Уже думал, что этот вопрос застанет его врасплох, но этого не происходит. — Мне все равно никто не поверил. Так что же тут неправильного? — Ты правда не понимаешь? — Для меня цель оправдывает средства. И моя цель поскорее с этим закончить. — Хочешь оказаться в тюрьме? Это твоя цель? — Тюрьма, психушка, пожизненное или высшая мера наказания — мне без разницы, — Чимин так легко говорит об этом, будто на счету совсем не его жизнь. Будто все жизненные цели этого молодого, казалось бы, перспективного парня заключены только в окончании суда, причем не в свою сторону.       Признаки мазохизма? Глубокая депрессия или суицидальные наклонности, что не видит для себя никакого варианта, кроме как сгнить в тюрьме или умереть от инъекции? — И ты не рассматриваешь варианта оправдать себя перед судом? — Я во всем признался, доктор Ким.       Все убийцы цепляются за свою жизнь. А Чимину она… и не нужна вовсе, если учесть во внимание его позицию. — С момента приговора к смертной казни Тед Банди находился в тюрьме еще 10 лет, как наказание пришло к исполнению. И до самого конца он боролся за свою невиновность, подавал на апелляцию. Даже признался во всех убийствах за несколько дней до казни в надежде, что ее перенесут. Но мы знаем с тобой, что это все равно ему не помогло. А ты — без страха и сомнений готов к такому исходу? — Сокджин говорит неспеша, выстраивая эту цепочку прежде всего у себя в голове, искренне не понимая, почему Чимин так бесстрашен. — Да, — глядя в глаза, сухо отвечает Пак. — И тебе не страшно? Твой отец, друзья, планы на будущее — ты сможешь пожертвовать всей твоей жизнью? — Я уже многим пожертвовал, доктор Ким.       Его взгляд — бездушный, лишенный какой-либо человеческой теплоты. Он явно не тот, кем кажется. Сокджин старается все его слова делить на два, а лучше на тридцать два, но он всего-навсего не понимает, что руководит Чимином. Почему он начал убивать? Почему не отрицает этого, даже не пытается? Да и не похоже, чтобы он кичился своими убийствами. Может быть такое, что его грызет совесть, и так он пытается расплатиться за содеянное, загладить вину хотя бы перед общественностью.       И все же что-то не сходится. — Например, — Сокджин не сдается, надеясь, выцепить ценную информацию. Не об этом он хотел говорить с Чимином, но раз зашел разговор, то упускать такой шанс он не может. — Моя жизнь… Точнее, то существование, пока я не сдался властям, было обречено на провал. Если не с самого его начала, так со старшей школы определенно, — качая головой, произносит Пак и смотрит с неким разочарованием. То ли в жизни, то ли в самом себе — эту эмоцию, сравнимую с тоской, тяжело прочувствовать. — Что ты хочешь сказать? — В старшей школе я был никем. Обычный мальчик-азиат с последней парты, который увлекался ботаникой. А булимия из обычного ботана сделала меня хилого зубрилу. — Ты подвергался травле в школе? — спрашивает его Сокджин, вспоминая, что Чимин уже отвечал на его вопрос. — Так таковой травли не было. Я просто… — Чимин взглядом косится в сторону, оттягивая гласную. — Всегда был один, — он поднимает голову и смотрит на Сокджина, при этом ничего не выражая. Ни злость, ни грусть, ни хотя бы малейшую обиду — абсолютно ничего. — Насколько я запомнил, ты успел обзавестись друзьями на новом месте, — произносит Ким.       Парень стирает возникший пот на лице и вновь распрямляется в спине, удобно усевшись на стуле. Его эмоция уже не такая коварная и бездушная, как несколькими минутами ранее. Перед Сокджином теперь не убийца тридцати восьми человек, а обычный мальчик-подросток, запуганный и абсолютно беспомощный. — Я хорошо ладил с Чонгуком, даже слишком. — Но что-то пошло не так, — ухмыляется Сокджин, ощутив внезапную заминку в голосе Пака. — Да, он тянулся ко мне. Я думал, это потому что я его хён, но вскоре оказалось, что Чонгук сильно влюбился в меня. Однако между этими событиями было 3 года, когда мы не общались. — Почему? — Чонгук уехал обратно в Корею, что-то вроде семейных обстоятельств. Он старался писать мне на почту, но… — Чимин не может продолжить. Потому что это его родители запрещали Чонгуку общаться с Чимином. Однако даже временный переезд в родную страну не заставил Чонгука забыть о Чимине. И о том, что на самом деле случилось в тот роковой день, в доме учителя литературы. — Но? — ненавязчиво Джин возвращает парня из его размышлений. — Наверное, ему было не до этого. Чонгук не переставая занимался танцами, а они много времени занимают, — он бесстыдно врет. — А что насчет остальных друзей? Или ты дружил только с Чонгуком? — Чонгук был самым близким, — без всякого скрытого смысла сообщает Чимин. — Я общался с Хосоком на танцах, иногда пересекался с Джексоном, но он был на порядок старше меня. У него была своя компания, которая… не особо принимала меня. Меня вообще мало где принимали. — Как это выражалось? — Меня просто не замечали. У всех была своя своего рода компания, как у Джексона. И ни в одной из них я не чувствовал себя на своем месте. Будто и места своего в этой жизни у меня никогда не было… — говорит Чимин, все больше хмурясь. Нельзя сказать, что ему глубоко наплевать на свои чувства. Кажется, он до сих пор нуждается в том, чтобы его признали, поняли и приняли.       Тогда почему он при всех своих малейших проявлениях эмоций заявляет абсолютно противоречивую позицию? Его место все это время было за решеткой — вот, в чем его цель? — То есть, хочешь сказать, что нигде и никогда ты не чувствовал себя на своем месте. И даже в окружении отца и его друзей, с которыми тебе так комфортно? — переспрашивает Сокджин. — Вы не понимаете, доктор Ким. Одно дело чувствовать себя обожаемым членом семьи, пускай не совсем полноценной и традиционной, скажем так, и совершенно другое быть подростком в старшей школе, — кивает головой Чимин, пытаясь переубедить Сокджина. — Как бы сильно меня не любил отец, а некоторые вещи он не мог мне дать. Не мог он, например, заставить моих одноклассников общаться со мной. Или попросить старшеклассников не обижать меня. — Хорошо, я тебя понял, — говорит Джин, пытаясь продолжить, но Чимин ему этого не дает. — В этой системе отношений я занял самую низкую нишу, сам того не желая. Я стал для них жертвой, чтобы они просто отстали от меня. И поэтому когда вы говорите, что не жалко ли мне жертвовать своей жизнью ради пожизненного, мне абсолютно не жалко. Ведь жертвовать мне совершенно нечем, — Чимин загорается как спичка, выпускает всю эту тираду на духу, ни разу не моргнув. — Ради кого ты стал жертвой? — с опаской спрашивает Джин, приподняв брови от удивления. — Ты точно уверен, что тебя не травили в школе?       Пак молчит, смотря на свои руки. — Никто открыто не издевался надо мной. Вероятно боялись. В школе с расизмом все очень строго. Но был один день, когда это случилось, — Чимин сильнее сжимает руки, не сводя взгляда с побледневших кулаков.       Следя за ним, Сокджин все больше напрягался. — Единственное, о чем действительно я могу жалеть сейчас, так это то, что все они — живут, как ни в чем не бывало…       В комплексе потери веса и моего робкого характера я скоро стал объектом для насмешек. Надо мной подшучивали, либо и вовсе не замечали. Я был словно серой мышкой среди всех, тенью проходя мимо веселой школьной жизни. Было неприятно слышать эти шутки в свою сторону, что я странный и тихий, что у меня девчачье тело и что не похож на нормального парня. Многое тогда говорили про меня, но что я мог сделать. Я ведь не ябеда, чтобы ходить и наговаривать на других, верно? Единственное, что меня радовало в тот период, так это Джексон, который, несмотря на мнение других, общался со мной. Ему было не все равно на мое состояние, он искренне переживал за меня, когда я слег с булимией. Пусть мы были очень разные, мне было приятно, что он дружил со мной.       Однажды Джексон, в надежде подбодрить меня, пригласил на вечеринку одного своего знакомого. Я не хотел идти, так как видел насмешливые улыбки друзей за его спиной. Но он настаивал. Сказал, что расстроится, если меня не будет. — А твои друзья не будут против, что… я тоже буду с вами? — Ты что? Ты — мой друг, а значит, и их друг тоже! — ответил мне тогда с лучезарной улыбкой Джексон, потрепав мои волосы на макушке.       Видимо Джексон был слишком добрым и доверчивым человеком, раз уж считал своих друзей дружелюбными по определению. Но я знал, как они ко мне относятся. Видел их косые взгляды, когда Джексон приглашал меня на обед в столовой, за Их столик, или когда они тусовались у него во дворе, подначивали по-всякому. Они считали меня странным. Однако я не хотел расстраивать Джексона, и все равно пошел.       Тогда я не понимал, чем это закончится.       И Джексон не осознавал, что волей-неволей подписал мне приговор. Он много раз извинялся передо мной, но было поздно. После этого я старался не общаться с ним. Себя не подвергать таким унижениям, и чтобы ему не доставалось от парней из-за меня. Все же он не виноват, что верит в людей.       В первую очередь мне захотелось произвести хорошее впечатление на ребят. Как глупый мальчишка надеялся, что смогу подружиться с ними. В тайне от отца попросил Намджуна купить мне пива. Я сильно нервничал, минут двадцать боялся ему написать, все снова и снова переписывая одно сообщение по нескольку раз. И вместо того, чтобы все удалить и никуда не пойти, я случайно нажал отправить. Разумеется, я ему объяснил, что иду на вечеринку к старшеклассникам, и я не могу придти с простой газировкой, и что я заплачу за все. На удивление, Намджун милостиво согласился, хотя лучше бы этого не делал. Мне было так стыдно, забирать у него этот набор «крутого старшеклассника» из 6 банок пива, потому что Намджун улыбался мне с такой неподдельной теплотой. Даже от денег отказался, сказав, что не будет он брать с ребенка за пиво.       Он считал меня ребенком… Я надеялся на большее, но правда такова, что я навсегда останусь для него мальчишкой.       Как можно было догадаться, на вечеринку я пришел без всякого настроения. Я не любил алкоголь, но тогда мне больше всего хотелось взять все это пиво и провести это время с Намджуном, в приятной компании отца и Мин Юнги, который часто захаживал к нам в гости. А не все это: пьяные старшеклассники в незнакомом для меня доме, под громкую безвкусную музыку мерзко гогочат и просто сидят, развалившись в гостиной. Они обсуждали только секс и свои пьяные похождения, как кто-то наблевал или вытворял непристойные вещи. Обсуждали и своих сверстников, в нелестных шутках издеваясь над ними, когда рядом их не было. Впрочем, как это делали и со мной.       Я всячески пытался найти Джексона. Ходил по комнатам неуютного дома, стараясь не привлекать внимания остальных, не смотря никому в глаза, искал среди неприятных мне лиц моего друга. Я хотел только отдать ему это несчастное пиво и простой уйти, так как чувствовал себя совсем некомфортно в этом месте. Не говоря уже о том, что меня никто не встретил.       Мне не хотелось думать о том, что Джексон просто подшутил надо мной. Пригласил на вечеринку, а сам на нее не пришел. Тогда я поставил пакет с пивом на стол в кухне, уже направился покинуть злачное место, как ко мне подошел Дерек — высокий парень из школьной команды по американскому футболу и по совместительству друг Джексона. Неприятный тип, хоть и красивый черт. — Привет, Джимин! — радушно поприветствовал меня Дерек, который вечно неправильно произносил мое имя. — Привет. Но меня зовут Чимин, а не… — хотел я его поправить, как Дерек резко опустил свою руку на мои плечи, затягивая в крепкое объятие. — А ты не с пустыми руками. Что это? — он потянулся к пакету, заглядывая внутрь. — Пиво, — ответил робко, стараясь не смотреть тому в глаза. Мне было неловко это делать с человеком, который так самоуверенно выглядел. Будто он так и давил своей показушной уверенностью. — Неплохо, — вместо «спасибо» ответил Дерек, забрался в пакет и выудил одну банку пива, поднял руки над головой, обращаясь ко всем присутствующим: — Народ, тут Джимин угощает! Налетайте!       Все гортанно поулюлюкали, и их возгласы не показались мне насмешливыми. Я услышал в них благодарность, что несколько расслабило меня в незнакомом обществе старшеклассников. Дерек принялся пить принесенное мной пиво, и я не знал, как к нему обратиться. Настойчиво смотрел, протягивал руки, чтобы дотронуться, но так и не решался что-либо сделать. Тогда я подал свой тихий голос: — Дерек, я что хотел спросить… Ты не видел, случаем… Джексона? Джексон, он… тут? — я часто прерывался на паузы, уверенный, что парень меня не слышит. — Чего? — вопросительно он посмотрел на меня, оторвавшись от холодной банки. — Джексон. Где он? — спросил я снова, нервно дергая низ своей рубашки. — Да не знаю. Где-то тут, — Дерек даже не смотрел на меня, выискивая взглядом кого-то по округе, чтобы вежливо слинять от меня. Мне также не нравилась его компания, поэтому я был бы рад, чтобы он просто ушел.       Тогда я не стал мучить ни себя, ни его, и с большей застенчивостью заговорил: — Можешь… передать Джексону, что я ушел домой? Мне правда пора… — Тихо-тихо! — Дерек снова взял меня под руку, будто хотел удержать рядом с собой. Его глаза сделались такими яркими, зажженными невероятной идеей. — Ты ведь только пришел, а теперь уходишь. Это неуважительно к гостям, тебя разве не учили этому в Китае? — Я кореец, — поправил я его вновь, неприятно съежившись в его объятиях. — Да неважно. В Азии вас учат вежливости, уважению к старшим, я не прав? Так прояви толику уважения. Тем более, тебя все так заждались, — быстро стелил этот Дерек, воздействуя на мои пятнадцатилетние мозги. Так, что я действительно начал ему верить. — Джексон без тебя так соскучился, что вообще где-то потерялся, — добавил он. — Я лучше… пойду найду Джексона, если ты не… — Стейси! — пьяно и до омерзительного приторно пропел Дерек, останавливая проходящую мимо девушку. Я знал ее, видел на переменах в школе. — Чего тебе, Ди? — сложив руки на груди, недовольно уставилась на него Стейси. — Смотри, к нам заглянул Джимин. Не составишь ему компанию, пока я… — Дерек посмотрел на меня, а затем улыбнулся девушке. — Ищу Джексона. Это ведь он пригласил Джимина.       Девушка переместила свой взгляд ниже и, обнаружив всего лишь меня, выдавила короткую улыбку. Я же ответил ей ничем, чувствуя еще больший дискомфорт в окружении старшеклассников. — Я бы рада, но мне нужно… — вежливо пыталась она отказать, как Дерек отстранился от меня и подошел к Стейси вплотную. Он что-то шептал ей, но из-за громкой музыки я все равно ничего не слышал. Я пытался делать вид, что совсем ничего не замечаю. Думал, что это нормальное поведение. — Не скучай, — похлопал меня по плечу Дерек, как только перестал перешептываться со Стейси, и ушел в другую комнату.       Я остался наедине с привлекательной девушкой, с которой… Мне совсем не было интересно проводить время. Она это чувствовала, не могла не почувствовать, и вместо того, чтобы оставить меня в покое, предложила выпить. — Не хочешь чего-нибудь? — указывала она на грязный, заполненный чужими стаканчиками и наполовину опустошенными бутылками стол. — Нет, спасибо… — отказался я, нервно сжимая кулачки. — Ну тогда я выпью за тебя, — усмехнулась Стейси и без разбору намешала нечто ядреное в свой стакан. И пока она постигала навыкам бармена, задала мне вопрос: — Тебе лет-то сколько? — Пятнадцать, — скромно признался я. — И уже на тусы к старшакам ходишь? — ехидно изумилась девушка. — Я впервые в подобном… месте, — я пытался без обид охарактеризовать вечеринку с громким названием. По сути обычные посиделки подростков на побухать без присмотра родителей. — Честно сказать, меня Джексон позвал. — Джексон Вонг? Неплохой парень. Вы дружите? — оперевшись о столешницу, Стейси наклоняла стаканчик к своим губам и смотрела на меня с интересом. Я же старался вовсе не глазеть на нее. — Да, мы соседи. — Этот город полон азиатов. Неудивительно, здесь раньше был завод. Но это даже неплохо. — Почему? — Ну мне нравится к-поп, — произнесла Стейси так, будто это было секретом. — Я бы встречалась с корейцем, но в школе остался один Чон Хосок. А он… — Не любит тебя? — сказал я неуместную вещь, за что поплатился раздраженным взглядом от девушки. — Нет, причем здесь вообще это? — фыркнула Стейси, вновь делая несколько глотков своего сверх-напитка. — Просто он не в моем вкусе, — ответила она однобоко.       Между нами возникло неловкое молчание. Я не знал, что говорить в таком случае. В принципе я был совсем необщительным подростком, а Стейси меня вводила в замешательство тем, что также стояла возле меня и просто молчала.       В какой-то момент она залпом осушила содержимое своего стакана, вместе с этим с горла отпила у другой бутылки, после чего взяла меня за руку. — Что ты?.. — возник я с вопросом, как девушка настойчиво хотела повести меня за собой. — Здесь слишком громко, пойдем куда-нибудь. — Мне и здесь нормально. — Давай, чего ты как девчонка? — упрашивала меня девушка с порозовевшими от алкоголя щеками. — Л-ладно… — ответил я робко, повинуясь напору девушки.       Я не думал сопротивляться, ведь был уверен, что все под контролем, что ничего плохого просто не может произойти.       Так мы поднялись на второй этаж. Ведомый я прошел за Стейси в темную комнату, по большой кровати в которой, я определил ее как спальню. Причем родительскую, судя по выдержанному интерьеру. Дверь за нами закрылась, в кромешной темноте я едва ли мог различить эмоции на лице Стейси. Она повела меня к постели и усадила на нее, присаживаясь сверху на мои колени. — Что ты делаешь? — спросил я зажато и скомканно так, что мой вопрос вовсе проигнорировали.       В следующую секунду я почувствовал мягкость женских губ на своих устах. Рот Стейси раскрывался, подобно рыбе в воде, и обхватывал мои губы, сама она пыталась протолкнуть свой влажный и до боли противный мне язык. К слову, тогда меня впервые кто-то поцеловал, но я не был этому рад. Осознание того, что мой первый поцелуй достался не Намджуну, а какой-то девушке с тусовки старшеклассников, настолько отрезвил меня, что я резко и грубо оттолкнул от себя Стейси. Та повалилась на пол, видимо, алкоголь сломил ее с ног. — Блять, ты совсем охуел? — зашипела от боли Стейси. Казалось, что она симулировала, но кто знает — я уже ни в чем не был уверен. — Извини, я… — стоило мне подняться, как резко и неожиданно в комнате зажегся свет, и в дверь ввалилось человек десять с задорным улюлюканьем и телефонами в руках.       Надо мной хотели пошутить, но я все испортил. И теперь эти старшеклассники наблюдали за тем, как пьяная Стейси чуть ли не стонала от боли на полу, а затем перевели взгляд на спокойного меня, возвышающегося над хрупкой девушкой. От озорства не осталось ни следа. — Что у вас тут случилось? — спросил тот самый Дерек, который, собственно, и оставил меня на Стейси. Это его была идея. Во всем. — Это он! — Стейси выкрикнула истерично. — Швырнул меня! — она выкинула руку в мою сторону, выдвигая мне приговор прямо как на суде. — Что? — проговорил я дрожащими губами, принимая озноб по всему телу. На меня смотрело пар десять глаз, так и пожирали своей яростью и жаждой чего-то беспощадного.       К девушке прошел другой парень, его звали Майкл. Самый мерзкий и опасный тип, которого я когда-либо знал. А узнал я об этом только после той ночи. Он опустился к девушке, к которой, видимо, был неравнодушен, и помог ей подняться. — Скажи еще раз, что он сделал, — вкрадчиво и без злобы попросил Майкл, смотря в глаза девушки так глубоко, как будто был готов схватить ее за шею и начать душить. Но если у него и было такое желание, то только по отношению ко мне. — Он… — Стейси вновь указала на меня, не сводя взгляда с высокого и довольно спортивного Майкла, с дрожащими и как будто запуганными глазами говорила: — Ударил меня. Я хотела просто пошутить… С ребятами. Но он…       Казалось, даже музыка с первого этажа стала на порядок тише, а бешеный стук моего трусливого сердца слышали абсолютно все. Изрядно пьяные и злые глаза старшеклассников смотрели только на меня, поглощали и уже раздирали на мелкие кусочки. Мое лицо горело от стыда, от страха, что наводили эти хищные взгляды. — Н-нет, это не правда, — сказал я в свою защиту, но сделал только хуже. — То есть, ты хочешь сказать, что Стейси сейчас обманула меня? — Майкл крепко держал девушку за плечо и в то же время своим недружелюбным взглядом удерживал меня на месте. Вся моя спина покрылась липким потом под его алчными глазенками, выглядывающими из-под острых бровей. — Мы просто не поняли друг друга. Я случайно… — Что ты, блядь, забыл в комнате моих родителей? — грубо перебил меня Майкл.       Это был его дом, о чем я, разумеется, не знал. Мне хотелось уйти, просто убежать из этого места, скрыться от всех этих глаз. — Майкл, мы просто хотели разыграть Джимина, вот и попросили Стейси сюда его привести, ну, — Дерек старался разрядить обстановку. В отличие, от остальных он не казался злым. Складывалось ощущение, будто он был накурен, потому идея разыграть меня виделась ему веселой. — И ты думал, что мне будет смешно? — фыркнул Майкл, уже смотря на Дерек. — Подожди, это только начало розыгрыша, — Дерек оскалился в недоброй ухмылке и повернул голову ко мне, излучая только жажду дешевого веселья. — Джимин ведь так и не понял всей шутки, верно? — он смотрел прямо в мои трусливые глаза, улыбался все шире под смех и выкрики других старшеклассников.       Ноги мои подкашивались, сердце бешено стучало и обливалось кровью так, будто еще чуть-чуть и я точно упаду в обморок. Я было кинулся на выход, как Дерек и Майкл схватили меня, перегрождая своими телами путь к отступлению. — Закройте двери! — прокричал Дерек, и другой парень выполнил его просьбу.       В комнате остались беспомощный я, Дерек с Майклом, две девчонки, который все снимали, и еще несколько парней. А Стейси просто куда-то ушла. — Ей было стыдно за то, что она так подвела меня, — говорит Чимин с больной ностальгией, качая головой так, будто прощает ту девушку. — Избегала меня в школе. Однажды мне пришла СМС’ка, где было написано «прости меня». Возможно, это была Стейси. Я думаю, она продалась за траву. — Сколько тебе лет было на тот момент? — спрашивает Сокджин. — Пятнадцать. — И какие эмоции ты испытывал? — Страх. Потерянность. Одиночество и боль, — перечисляет Чимин, а затем растягивает широко уголки губ. — А потом ничего. — Ничего? — Да, абсолютно ничего. Как будто я смирился со всеми унижениями. — Тогда почему ты улыбаешься? — он хмурится, видя на лице молодого парня действительно странную и неуместную улыбку для его рассказа.       Жуткий смех пронесся по углам пустой комнаты, отчаянно раздаваясь механическим эхом на видеозаписи за стеною. Чимин успокаивается нескоро, налаживает дыхание, и с уже не такой радостной ухмылкой он теперь смотрит на Сокджина. В любую секунду он мог перейти со смеха на плач, дикий вопль, которые изрядно подавляет своим смехом. — Мне смешно. — Тебе смешно от воспоминаний, как над тобой издевались? — Сокджин сдерживается от слов сожаления. Он слишком проникся рассказами этого парнишки. — Нет. Мне смешно от того, насколько все глупым сейчас бы это выглядело. Ведь попадись мне они сейчас, мы бы поменялись местами, — заявляет полный уверенности Чимин. — Можешь рассказать, что они… Делали с тобой?       Сосредоточенное лицо Чимина вновь озаряет улыбка, и он выдает несколько нервозных смешков. — Да много чего.       Чимин пожимает плечами. И Сокджину становится дурно от того, с какой легкостью тот продолжает свой рассказ…       Все они были нетрезвые и, быть может, действительно обкуренные, ведь на весь дом стоял запах травы, который только после я распознал, что это была она. И Дерек всего лишь казался незлым. Ведь это он потехе ради предложил раздеть меня. И все они сдирали мою одежду, рвали прямо на мне и глумились с моего худощавого тела. В погруженной во мрак комнате часто мелькала вспышка с телефонов. Маркером они писали гадости на моем теле, которые я долго оттирал. Они не били меня, если редкие пощечины можно было назвать избиением как таковым. Все эти парни, что были выше и на порядок крупнее меня измывались надо мной морально. Под страхом того, что мои фотографии разлетятся по всей школе, они поставили меня на колени, заставили извиняться и говорить на видео несусветные глупости и оскорбления в свой адрес. Самое обидное, что я слышал про себя тогда, это «cunt eyed». Они сравнивали мою форму глаз с женскими гениталиями, и это оскорбление целый год преследовало меня. Они плевали в меня. Выливали оставшийся в стаканах алкоголь, сравнивая меня с урной. Кто-то даже потушил сигарету об мои волосы, и мне стало так больно, что я не сдержался от слез.       Им не нравились мои слезы, стоны боли или мольбы прекратить это. Тогда меня лупили по лицу и требовали извиняться, говорить, что я ничтожество и бесплатно живу за их налоги здесь. Все в той комнате оказались расистами, которые только и ждали поизмываться над кем-то вроде меня.       Они просто смеялись. Всем им было весело смотреть, как я, запуганный и совершенно беспомощный, повторяю за ними все оскорбления. Что у меня две пизды вместо глаз, что я съем чью-то собаку и что все они переспали с моей мамой. Последнее давалось с большей тяжестью, ведь любые мысли о маме вызывали во мне противоречивые эмоции. Это были тоска и необъяснимый страх, как будто я боялся ее потерять, хотя она давно бросила нас. Все это еще больше усиливало во мне душевную боль.       В один момент им стало совсем скучно. Как будто того, что было до этого, им не хватило. Майкл грубо взял меня за волосы и поволок за собой, что я только успевал перебирать руками и ногами по полу. Так он швырнул меня в ванную, за проемом в которую толпились остальные пьяные и нездоровые подростки, гортанно восклицая и подбадривая Майкла. Подросток набрал воды в раковину и жестко опускал меня головой в воду, топил и топил, смеясь всей компанией с моего красного лица. А я видел его каждый раз, когда он поднимал меня за волосы прямо перед зеркалом над раковиной. На моей груди пестрели унизительные ругательства и половые органы, оставленные маркером, на красном лице мешались сопли и слезы, которые я был не в состоянии больше сдерживать. Майкл с компанией продолжали громко смеяться с моего внешнего вида.       Им было весело, а я хотел умереть.       В один момент нечто странное вспыхнуло в моей голове, как будто я уже сталкивался с похожими ощущениями. Будто… однажды мне приходилось спасаться, когда меня пытались утопить. Спящий долгие годы рефлекс побудил меня к действиям. И когда Майкл вытащил меня из воды, я схватился за первый попавшийся предмет, которым оказался стакан для зубных щеток, и со всей дури вмазал его по голове своего мучителя. Тот схватился за лоб, с его рук начала капать прямо на пол кровь, и все резко притихли, смотря на меня менее возбужденным взглядом. Я же, в одном нижнем белье, изрисованный и замученный держал угрожающе осколок от вазы и орал, что есть мочи, пятясь к стене позади меня: — Мама! Мама! Мама!       Я не переставал кричать, и в этот момент все будто успокоились. Возможно, подумали, что довели меня до сумасшествия, поэтому я не переставая звал маму. Однако я говорил это с животным страхом, нежели с надеждой на помощь. — Чо за шум у вас здесь? — послышалось из коридора, и буквально через несколько секунд в дверях уже стоял Джексон, который слишком опоздал.       Он смотрел на меня, зажатого в угол, обнаженного в оскорбительных надписях и доведенного до ручки, и страшный ужас застилал его глаза. Со стороны я был похож на дикого мальчика, которого вырастили джунгли. Я держал осколок от вазы так крепко, будто от него зависела вся моя жизнь. А эти животные продолжали глумиться, как будто не видели во мне опасности. Они думали, что у меня кишка тонка всерьез напасть на них, несмотря на то, что Майкл с окровавленным лбом уже лежал без сознания у стенки. — Вы что устроили? — Джексон оглянул всех присутствующих таким взглядом, словно он увидел свою смерть.       Все они смотрели с осуждением то на Джексона, который прервал все веселье, то на меня, что посмел огреть Майкла до крови. Я же по-прежнему стоял с осколком и был настроен враждебно, с дрожью проглатывая слезы и не переставая звать свою маму, но уже тише, почти беззвучно. Я находился в уже пограничном состоянии. Вроде я был в ванной, в которой Джексон так ругался с Дереком, что от его криков я каждый раз вздрагивал, а с другой стороны находился где-то далеко-далеко, даже не в том дне, а намного раньше. В том времени, когда с нами была мама и я ее еще помнил.       «Где она сейчас?» — думал я не переставая.       Тогда Джексон аккуратно забрал у меня тот несчастный осколок, прижал к себе под любопытные взгляды и приказал вернуть мою одежду. Видели бы вы его глаза, когда к его ногам упали разорванная в клочья рубашка и влажные от чего-то джинсы. Сверху еще раз обматерив всех, Джексон взял широкое полотенце с крючка, подобрал то, что осталось от моей одежды, и вывел на улицу. — Он не переставал подбадривать меня. Говорил, что все хорошо, что все они суки и мрази, что так поступили со мной. Извинялся, одним словом, — говорит Чимин, давно потеряв свою улыбку. — Тебя утешали эти слова? — Честно, мне было все равно. — Ты не был обижен на Джексона? — Нет. Я же говорю, в тот момент мне было все равно. Я не испытывал буквально ничего, — заискивающе продолжает Пак. — Почему?       Сокджин ждет. Опустив глаза, он смотрит в сторону и долго не решается что-либо ответить. Думает, как лучше сказать? Или пытается соврать? — Когда Майкл топил меня, я вспомнил один сон. Каждый раз, как я уходил под воду, перед глазами возникали яркие образы из того кошмара, который преследует меня уже долгие годы, — рассказывает Чимин с сомнением, будто он не уверен в том, что с ним случилось. — Они были настолько живые, будто это и не сон был вовсе. — Что за кошмар? Ты не говорил о нем. — Я рассказывал, — усмехается Чимин, саркастично так, чтобы пристыдить доктора. — Мне постоянно сниться окровавленная ванная и то, как меня насильно топили в ней. Наверное, поэтому у меня с детства талассофобия. — Не любишь плавать? — интересуется Ким. — Никогда не пробовал, но, думаю, мне не понравится, — преспокойно отвечает Чимин, поджав губы. — Мы немного отошли от темы, — Сокджин кладет ладонь на исписанный лист бумаги. — Те старшеклассники жестоко обошлись с тобой, и ты, хочешь сказать, ничего не чувствовал? Ни обиду, ни злость, ни жажду мести? — Доктор Ким, это сейчас я осознаю свои желания и чувства. Это сейчас я бы с удовольствием каждого, кто был в той комнате, поставил на колени и заставлял унижаться передо мной, — со смаком описывает Чимин. — Но тогда я был запуган. Мой кошмар стал явью, и меня волновала моя мать куда больше, чем расплата.       Сокджин быстро вертит ручкой, неосознанно занервничав. Знает ли Чимин о судьбе собственной матери? Сокджин не может говорить об этом, так как последствия постравматического шока могут по-разному отразиться на Чимине, а он успел так открыться ему. — Извини, я потерялся, — мычит Джин. — Причем здесь твоя мама? Ты ведь говорил, что ничего о ней не помнишь. — Да, но… Когда меня топили, я вдруг вспомнил ее лицо. И был сто процентов уверен в том, что это лицо принадлежало моей матери. Именно она являлась мне в кошмарах. И она была той, кто пытался убить меня, утопив в ванной с водой, — хладнокровно говорит Чимин, при этом глаза его опущены, будто на поверхности стола изображено лицо его матери. — В том кошмаре? — переспрашивает Сокджин. — Нет, в детстве.       Не может психика ребенка такое придумать. Однако Чимин выглядит чересчур убедительным. Вопрос только в том, как он смог самостоятельно и без помощи терапии вспомнить тот день, что оставил на нем непоправимую травму на всю жизнь. — Ты вспомнил, как твоя мама пыталась утопить в ванне? — Я это вспоминаю каждый раз, стоит мне задержаться под водой дольше обычного, — подтверждает Чимин, и его взгляд становится тяжелым. Разговор становится слишком тяжелым. — И что тогда с тобой случилось? Ты это понял в тот же вечер? — продолжает обсыпать вопросами юношу Джин. — Да, это случилось в ту ночь. Меня пыталась убить собственная мать — и это единственное, что я запомнил о ней, — невесело произносит Пак. — Через некоторое время, когда я спросил папу, почему мама на самом деле ушла от нас, он рассказал мне свой секрет. — Какой, — терпеливо спрашивает Сокджин. — Папа изменял маме. Честно говоря, они оба друг другу изменяли. Однако папа ходил не только налево, но и направо. — Извини? — Джин приподнимает бровь, думая про себя, не ослушался ли он. — Мой папа, как оказалось, бисексуален. И мама не смогла простить ему то, что он может спать с мужчинами. Потому она не выдержала и ушла, — лицо Чимина мрачнеет, и сам он медленно, но верно погружается в апатию. — Я хотел узнать, почему мама хотела меня убить. Думал, что она ушла из-за угрызения совести, быть может, хотела обезопасить меня от какого-то своего психоза. Но все оказалось даже проще, чем я думал.       Допросная погружается в такую тишину, что Сокджин чувствует, как гудят его виски. Подробности Чимина не перестают шокировать, и Джину все меньше хватает времени на их сеансах, чтобы расспросить подробнее. Обычно Пак сам заканчивает их разговор, поднимаясь со стола, видимо, подавая знак полицейским, которые ответственны за безопасность доктора. Сокджин хочет узнать больше о той вечеринке, но не может позволить себе прервать Чимина. Не когда он так подавленно выглядит. — Поэтому, когда вы меня спрашиваете, не жалко ли мне своей жизни, то мне хочется рассмеяться вам прямо в лицо, — выплевывает слова Чимин. Он поддается вперед, сокращая расстояние между ним и Сокджином. И пусть ширина стола не позволила бы физически дотянуться парню до него, Джину дурно от того, насколько близко он видит лицо Чимина.       И взгляд парнишки настолько пронзительный, что Сокджин не сомневается. Это взгляд настоящего психопата. — Меня не пожалела собственная мать, чего говорить о себе, — тихо шепчет Пак, его голос змеиным шипением заставляет Джина покрыться мурашками. — С самого моего зарождения эта жизнь не принимала меня. И абсолютно все пытались меня в той или иной степени выжить из нее. — Даже твой отец? — Джин думает застать юношу врасплох, хочет узнать, сможет ли он заставить себя мыслить не по строгому канону «жертвы». На данный момент он выглядит именно таким: униженным жизнью и обиженным на весь мир.       Вот только… что плохого ему сделал этот мир?       Чимин кривится в очередной усмешке, возвращаясь в исходное положение и выпрямляясь в спине. — Вы правы, папа единственный, кто дорожит мной. И в моей ситуации я сожалею, что ему также приходится проходить через это, — Чимин резко встает и руками облокачивается о стол, смотрит на доктора, пока полицейские залетают в допросную. — Но пути назад уже нет, — он завершает свой монолог, позволяя людям в форме увести его.