Lover Death

«Внешне серийный убийца может выглядеть вполне обычным человеком — хорошим работником, общительным соседом, добропорядочным гражданином. Но мысли его безумны, фантазии кровавы». Хэролд Шехтер и Дэвид Эверит «Энциклопедия серийных убийц»

      Тюрьма ничем не отличается от обычного общества. Заядлые зеки, которые, кажется, с самой колонии тут сидят, а оранжевая форма прилипла к ним на пожизненно, разговорчивые мошенники, жалкие торгашики, насильники и прочие отбросы. К отбросам относились чаще те люди, кто оказывался здесь по беспределу. Редко их насиловали, по крайней мере, Чимин ни разу за два месяц не становился свидетелем оного. Тем более жертвой. Повсюду камеры, охранники — никто не рискнет, даже ради усмирения дымящейся шишки в штанах.       Чимин спокойно обедает в своей камере, невзначай подслушивая разговоры в соседних камерах. Пустой треп. В лишний раз не удивляется, когда его выводят из камеры и проводят по всему коридору, как заключенные откровенно пялятся на него, создают самые небывалые слухи, косятся злобно, притворно. Однако это меньший процент из общей массы, кто и вовсе старается на него смотреть. Это очевидно — боятся.       К нему пришел посетитель, и Чимину даже не нужно спрашивать, кто это. Отец по несколько раз за неделю приезжает к нему. Не находилась бы тюрьма в Спрингфилде, каждый день бы наведывался с визитом. Правда, их свидание всякий раз заканчивается скандалом, а точнее обидчивой речью отца. Он уверен, что Чимина осудили нечестно, что его сын не способен совершить такое. А злит его то, что Чимин отказывается от адвоката, решив самостоятельно представить себя в суде. Просит сказать ему правду, но Пак упрям и продолжает хранить молчание, заверяя отца, что с ним — все в порядке.       Отец верит в его невиновность. Хотелось поверить и Чимину в это…       Его заводят в знакомую комнату для свиданий, выстроенные в ряд стола с вкрученными к полу стульями, разделенные друг от друга окошки и телефонная трубка — все как положено. Однако какого его удивление, когда его усаживают на свободное место, а перед ним не родной отец, а Чон Чонгук. Глаза расширяются от удивления, но всего на мгновение. Чонгук держит телефон у уха, смотрит избито за стеклом и указывает на трубку справа от Чимина. Он берет ее, опустив взгляд, как слышит слегка искореженный телефонной связью голос младшего. — Привет, хён, — произносит Чонгук мягко, но не улыбаясь. — Привет, — здоровается сухо и Чимин, украдкой взглянув на парня. Чонгук возмужал за то время, что они не виделись. Плечи стали шире, черты лица огрубели, кажется, и голос изменился, стал куда серьезным. Или его интонация таковая, потому что они разговаривают при данных обстоятельствах. — Извини, что не навещал тебя… Мне было трудно поверить, что ты и есть… Тот самый, — Чонгук выглядит виноватым, подавленным. — Ангел-освободитель. — Дебильное название для уголовника, правда? — Ну в одном они были правы: ты действительно ангел, — усмехается Чонгук, и губ Чимина также касается легкая улыбка от смеха младшего, что остается неизменным даже спустя несколько лет. — Зачем ты пришел? — спрашивает в лоб Чимин. — Я хотел сказать, что поддержу тебя. Они ошиблись, это был не ты! — Чимин суживает глаза, давая понять, что Чонгуку лучше быть тише. Он двигается ближе к стеклу, со всей искренностью смотря на Чимина. — Когда тебя поймали, все в школе поверили, что это ты. Но я знал, что ты не мог этого сделать. Ты не можешь… — Откуда тебе знать?       Чонгук смиряется, его лицо становится до того грустным, что он пытается это скрыть, закрывшись руками. Он вновь смотрит на Чимина, глубоко ему в глаза, и нервно кусает губы. — Потому что я люблю тебя.       Сжимая пальцами переносицу, Чимин хмурится и тяжело вздыхает. — Любовь не оправдывает меня перед законом, Гук, — произносит Пак утомленно. Разговор с Чонгуком он считает бессмысленным. — Ты в курсе, что они хотят повесить на тебя исчезновение Робертса? — сдавшись, выпаливает Гук. Ожидаемо, но все же Чимин удивлен и притворно хмыкает. — Несложно было догадаться. — Но ты ничего не делал с ним. В двенадцать лет избавиться от человека без всякого следа — ты не способен на такое. — Может — неспособен, а может — и способен. Кто знает, что могут психопаты, — Чимин играется, ему нет никакого дела до Чонгука, до его откуда-то взявшейся жажды правосудия. Что ему мешало придти два месяца назад, когда Чимина посадили в СИЗО? Чем он был так занят, что не удосужился проведать своего парня, пусть они и разлучились не самым лучшим образом. — Я не знаю, что ты наплел про него федералам, но… Хён, ты ведь понимаешь, что только мы оба знаем, что на самом деле тогда произошло? — переходит на более твердый тон Чонгук. — Этот ублюдок поступил отвратительно, мне даже его не жаль, если его и правда завалили. И по заслугам, ведь он тебя… — Если ты хочешь обсуждать, что со мной делали, когда ты просто сидел и смотрел, то у меня такого желания нет, — перебив младшего, со скептическим выражением лица говорит Чимин и смотрит без всякого осуждения. И от этого безразличия Чонгуку становится не по себе. — Мне было одиннадцать. Я… Я не знал, что делать… — растерянно шепчет Чон. — А мне было двенадцать, — вновь перебивает он. — Если на тебе это как-то и сказалось, то на меня — нет. Я всегда был таким.       Они замолкают. Чонгук прячет глаза, не желая вспоминать произошедшее, а Чимин скучающе наблюдает за ним. — Спустя шесть лет ты хочешь наконец-то поговорить об этом? Когда тебе было одиннадцать, тебя все устраивало. — Я не понимал, что чувствую, что вообще происходит, — резко выдает Чонгук, напрягаясь в спине. — Он удерживал нас… Сказал, что позвонит копам, если мы… — Не поласкаем друг друга, — говорит за него Чимин, и лицо Чонгука становится пунцовым. — Робертс еще тот ублюдок, знаю. Но вкус твоего члена не был противен. Ты даже выглядел милым, пусть и до усрачки напуганным.       Это было их страшной тайной, хотя они не договаривались хранить молчание. Впрочем, обсуждать и рассказывать было нечего. Кроме того, как двинутый на детях учитель заставлял их трогать друг друга на камеру. Пугал, что разошлет это видео родителям, если они расскажут о его пристрастиях, и что сообщит полиции за незаконное проникновение в его дом. Чимин рассказал не всю правду отцу, когда их отпустили. В отличие от Чонгука, который не смог пережить случившееся. А когда полиция наведалась в дом учителя, от того уже и след простыл .       И Чимин не рассказал всю правду доктору только потому, что она бы коснулась и Чонгука. А тот точно не будет рад, что об их маленькой тайне еще кто-то узнает. — В какой-то степени, он даже помог мне разобраться. В том, кто я есть, — продолжает говорить Чимин. — А ты — так и не смог забыть меня. Даже переезд в 4 года не помог. Ты думаешь, что любишь меня, но на самом деле это не так. Детская травма, как обычно называют, заставила тебя полюбить меня. — Это не так, — Чонгука бросает в озноб, он дергает свои волосы, пытается избежать зрительного контакта, но все тщетно. Чимин бьет по главной его слабости. — Хорошо, если ты и правда меня любишь, — Пак отводит руку в сторону, — так какого черта ты являешься сюда с любовными признаниями только сейчас?       Они смотрят друг на друга, и Чонгук первым не выдерживает, хватаясь за лицо, трет сильно глаза, чтобы не заплакать. Но слезы начинают течь, скатываясь по его щекам, и теперь он похож на того самого беззащитного Чонгуки, которого Чимин впервые увидел. Чонгук сломлен, за столько лет его так и не отпустило. — Ты сбежал, — отвечает Чонгук, поджимая губы от злости, а глаза его красные, полные слез смотрятся совсем жалобно, будто его только что предали. — Исчез на два года. А потом появляешься во всех новостях на федеральном канале, где тебя обвиняют... в чудовищных вещах.       Чимин молчит, незаметно стуча пальцами под столом. — Поначалу мне казалось, что я ошибался в тебе. Все говорили, что ты всегда был социопатом, странным и тихим парнем. Но они не были правы, — с надрывом в голосе говорит Чонгук, а из покрасневших глаз стекают слезы. — Я знаю тебя, как никто другой. Я видел, как ты плакал над новостями, в которых просили помощь для приютов с бездомными собаками. Тебя может растрогать даже обычная грустная песня. А как мы проводили время вместе? Ты заботился обо мне, как никто другой этого не делал. И такого человека все считают жестоким? Бесчеловечным и бездушным?       Чонгук всхлипывает в трубку, смотрит так искренно, переставая вытирать слезы, и ставит руку на стекло. Хочет прикоснуться, дотянуться до своего хёна, которого он любит всем сердцем. — Ты не такой, — произносит он шепотом и кусает губы. — Тебе здесь не место, — Чонгук жалок, он разбит. И кажется, в нем говорит его глубокая обида за то, что случилось тогда, в том доме учителя литературы, когда их план вышел из-под контроля.       Он любит Чимина только потому, что его психика не оставила ему выбора — так думает сам Чимин. — Что ж, внешность обманчива, — Пак по-прежнему равнодушен. Слезы младшего сильно душат его, оставляя на душе только жалость и некое отвращение. — И это все? Все, что ты мне скажешь? — Чонгук убирает руку и выпрямляется в спине. Взгляд с мягкого и разбитого переходит на ошеломленный — не этого он ожидал услышать. — Я никогда тебя не любил. И сейчас — не люблю.       Чонгук сильнее сжимает трубку, по его глазам видно, как он хочет проломить стекло и раскромсать череп этому парню. Парню, которого он больше не узнает. Внешность та же, привлекательная, красивая, но за ней, оказывается, скрывается такая чернь. Чонгуку противно даже смотреть на него. — Значит, правильно говорят, что ты и не человек вовсе, — он в гневе отбрасывает трубку, смотрит на Чимина со злостью и говорит что-то с ярым желанием убить. Чимин по губам читает — «пидорас конченный».       Повернувшись к охраннику, Чимин встает и понуро уходит в сопровождении покорной свиты из полицейских. Вот только его отводят не в камеру, а сразу в допросную, где его ожидает Ким Сокджин. — Я тебя заждался, — довольно мурлычет доктор, будто с последнего дня их встречи только и ждал этого момента. — Я польщен, — отвечает Чимин и присаживается за стул, как за ним закрывается тяжелая дверь. — Мне сказали, тебя навещали, — Сокджин по привычке раскладывает свой блокнот, приготавливает ручку и сразу же делает пометку. Чимин видит написанное им имя Чонгука. — Да, старый знакомый, — Пак поднимает взгляд на доктора. — Хотите поговорить о нем? — Хочу. Вот только когда твой парень в одночасье стал знакомым? — интересуется Сокджин. — А как вы узнали, что у меня был парень? — Все-таки был, — Сокджин ликует, он проливает свет на еще одну интересную информацию о жизни полюбившегося ему пациента. — Так как? — настаивает на своем юноша. — Навел некоторые справки. Я все проверяю, что ты мне рассказываешь, чтобы понять — врешь ты или нет, — сообщает Сокджин, стуча ручкой по пустой странице, которая и сегодня заполнится новым рассказом Чимина. — Получается? — Вполне, — отвечает Ким и откидывается на спинку стула, забирая в руки блокнот. — Я предполагал о твоей ориентации, но до конца не был уверен в этом. Расскажи, Чонгук был первым, с кем у тебя начались отношения? — Да. До него я даже с девчонками не целовался, — уходит в подробности Пак. — Вот оно как… Когда начали встречаться? — Мне было 16, ему — 15. — Самый яркий возраст для любви, не так ли? — на губах доктора проскальзывает мечтательная улыбка. Его даже не смущает ориентация Чимина, будто в этом нет ничего необычного.       Однако от слова «любовь» Чимина корежит. — Я не любил его, — вздыхает он, произнося очередную правду за этот день. — Тогда почему встречаться начал? — вскинув бровь, задает резонный вопрос Сокджин. — Мне нужен был опыт… — признается Чимин, занервничав. Всякий раз, когда начинает говорить об этом, он перестает следить за своим поведением, за эмоциями, которые могут его выдать. А этого нельзя допустить. — Какой? — Сокджин напирает. Нет смысла и дальше молчать — в любом случае все его дерьмо вычерпает. — Сексуальный.       Их взгляды пересекаются, и Сокджину становится не по себе. Он ослабляет галстук и несколько раз прочищает горло, отмечая высокую температуру в комнате. Даже ноги под тканью брюк гудят от внезапной жары. — Зачем тебе понадобился сексуальный опыт в 16 лет? — Чтобы трахаться, не для этого разве? — Чимин бесстыден, равнодушен к окружающим. Изначально Сокджину казалось, что он такой из-за условий содержания в тюрьме, но теперь он видит другое — Чимину действительно нет дела до остальных. — Твой парень, Чонгук... Он говорил следователям, когда тебя еще не подозревали, а только искали, что ты просто ушел после школы домой. Вы даже не поссорились, ты просто исчез, — Ким перечисляет факты, наблюдая за эмоциями Чимина. — Ты пропал ровно в тот день, когда произошло убийство мистера Фишера. И ты признался. Как и в других убийствах первой степени.       Чимин молчит, безмолвно соглашаясь со всем выше сказанным. — Пару дней назад Чон Чонгук вызвался дать показания в суде в твою защиту. Он заявляет, что знает тебя, как никто другой, и ты не мог совершить столько преступлений. «Не способен», — договаривает Сокджин и долго смотрит на Пака, желает увидеть хоть каплю сожаления, хоть одну человеческую эмоцию, доказывающую непричастность ко всему этому. Сокджин вновь промахивается. — Он не знает меня. А если бы и знал, то давно бы догадался, что не любил я его, — измученно вздыхает Пак и тянет голову кверху, прикрывая уставшие веки. — И сейчас не люблю. — Значит, ты ему врал? — Просто я не говорил всей правды. Да, он мне нравился, но Чонгук… — Чимин отводит взгляд, поджимая губы, пока Джин терпеливо ждет его продолжения. — Чонгук не первый и не единственный парень на Земле, вот и все. — Извини? — не понимает доктор. — Задолго до него мое сердце покорил другой парень. И им был далеко не Чонгук, — ему не нравится, что приходится объяснять очевидные для него вещи, поэтому хмурится еще сильнее. — Тогда кто? — Это уже не важно, — Чимин уходит от ответа. Ему и впрямь нечего рассказывать. — Почему? — Сокджин давит. — У нас была большая разница в возрасте. Да и парни его не интересовали. Я просто… — он прерывается на полуслове, вновь кусает в губы в попытке не сболтнуть лишнего. — Когда мы с Чонгуком занимались сексом, я представлял Его. Таким образом, мне казалось, что, если я буду более опытен, он сможет дать мне шанс, — рассказывает Пак, рассматривая в безобразных заусенцах руки, скованные наручниками. — Но этого не случилось. — Расскажешь подробнее? — Сокджин перелистнул страницу с Чонгуком на новую, совсем чистую.       Ведь сегодняшний рассказ будет совсем ни о нем. — Эта история займет несколько встреч, — предупреждает Чимин. — Я готов, — Ким машет рукой и кладет обратно на блокнот. — Поэтому я здесь. — Хорошо, мне стоит начать в принципе с момента, когда я понял, что я гей. Это произошло внезапно, когда с возрастом и с гормонами каждое утро меня посещала эрекция. Знаний у меня не было, в этом мне помог в каком-то смысле отец, — поймав странный взгляд Сокджина, Чимин спешит исправиться. — Нет, он ничего не делал. Однажды он будил меня в школу, и заметил мою вставшую проблему. Он пытался со мной поговорить об этом, но я не хотел обсуждать мой стояк с ним. — Он хотел тебе рассказать про мастурбацию? — предполагает Джин. — Скорее всего, — не похоже, что Чимин смущен. — Я как бы понимал, что надо делать, но эякулировать не получалось. Поэтому, когда это происходило, я либо ждал… либо принимал холодный душ. — Умно, — высказывает Джин и делает первые пометки в блокноте, опустив взгляд. — Сначало это помогало. Но в один день все изменилось, — Чимин переводит дух, посмотрев на собеседника по несчастью. — Однажды отец оставил компьютер включенным, а сам ушел куда-то. Он запрещал мне долго сидеть за компьютером и всегда как бы следил за тем, что я смотрю. В те годы мне нравилось слушать Джастина Тимберлейка. И я наткнулся на его музыкальные видео. Тогда все и началось… — и прячет глаза, будто стыдится такого признания.       Именно Джастин Тимберлейк открыл мне дверь в радужный мир гейства, как бы прескверно это не звучало. Пока у всех текли слюни на Мадонну, я наслаждался тихо в комнате голосом Тимберлейка. Пока мальчики пялились на открытые наряды Леди Гаги, я усыхал с торса Маклемор. И пока все обсуждали Селену в отношениях с Бибером, я опять же — наблюдал только за вторым. У меня не было колебаний насчет моей ориентации, я будто все и так знал, просто в силу возраста не замечал этого.       Не замечал и того, как сильно влюбляюсь в друга отца.       Намджун был частым гостем нашего дома. Он мог приехать по просьбе папы помочь ему по дому на пару с Мин Юнги, приходил на праздники, смотрел футбол с другими друзьями отца, которых он периодически приглашал. Папа разрешал мне присутствовать на их «мужских посиделках», пусть это заставляло меня дико смущаться и нервничать. Я мог робко сидеть за общим столом, слушать их взрослые (но приличные для моего присутствия) разговоры, в гордом молчании поедать кальби, как Намджун, оглушая всех присутствующих, спрашивал меня о моих делах, какие успехи в школе и чем я занимаюсь. Он видел, что я чувствую себя обделенным в компании взрослых, и всячески пытался втянуть меня в беседу. Он мог внезапно сказать, что думает на этот счет подрастающее поколение, и посмотреть на меня, как все вновь замечали мое присутствие и хотели послушать меня. Мне было неловко, я сильно нервничал и, если честно, нес полнейший бред, но эти старания Намджуна сильно влияли на меня, за что я очень ему благодарен.       Я восторгался им. Всякий раз, когда дома что-то ломалось, папа звонил Намджуну, чтобы тот помог починить вышедшую из строя технику. Говорил, что у него «золотые руки». Всегда, когда он приходил к нам домой, я следил за ним. Это стало какой-то игрой для меня, ведь Намджун был совершенен по моим двенадцатилетним соображениям. Его руки были такими сильными, когда напрягались, мощными, а летом, в невыносимую жару, он снимал свою футболку, представляя свой обнаженный рельефный торс…       Впервые я увидел его без футболки, когда он вызвался помочь отцу постричь изгородь на участке. Папа упрямствовал этому долго, но Намджун сказал, что ему правда хочется помочь. Отец растил меня в одиночестве, целыми днями работал и писал свои книги, разумеется, Намджуну хотелось как-то облегчить его каждодневные обязанности. Было жарко, я сидел в комнате с открытым окном и смотрел за Намджуном как бы невзначай, чтобы быть ближе к воздуху и в тени слушал музыку. Как сейчас помню его голый торс, мускулистую спину, на которой блестел пот под палящим солнцем. Движения его рук были такими напористыми, он вкладывал всю свою силу, с которой он большими садовыми ножницами отстригал лишние, торчащие ветки на живой изгороди, что росли между домами, вдоль забора. Последней каплей стало то, как он, решив сделать перерыв, взял бутылку с водой и начал жадно пить, пропуская воду мимо рта, пока капли стекали по его подбородку прямо на грудь и дальше вниз. А затем и вовсе — остаток воды вылил на голову, растирая влагу по телу.       Меня манило его тело, завораживало. С какой непоколебимой уверенностью он отстригал эти кусты, всякий раз напрягаясь в руках и спине, когда разводил ножницы в стороны. Кроме этого, мог нагибаться, чтобы удостовериться в ровности изгороди, а его зад так и обтягивали эти черные шорты, повторяя каждый изгиб его ягодиц.       До сих пор не уверен, видел ли меня тогда Намджун, потому что в тот момент мне было четырнадцать и мое тело отреагировало на его. Я даже не задумывался о том, что я делаю, — рука сама полезла вниз, обхватывая возбужденный орган через штаны. Дверь в мою комнату была открыта, отец в любой момент мог зайти ко мне, а Намджун и вовсе — увидеть. Но мне было все равно. Летая в своих фантазиях, представляя его руки и горячую спину, за которую я мог бы хвататься в порыве страсти, я медленно ласкал себя, дурел под жаром палящего солнца, сходил с ума от спертого, нагретого воздуха. Также терял голову от тех мыслей, в которых был непосредственно Намджун. Ни одну ночь и ни одно утро они преследовали меня.       Так и зародилась моя слепая, односторонняя любовь.       Каждый его визит в наш дом, запланированный или же нет, мое сердце заходилось в безумном трепете. Мне было трудно дышать даже когда я просто думал о нем, уже не говоря о его присутствии поблизости. Он здоровался со мной, как ни в чем не бывало, улыбался, интересовался моей жизнью, а я мог долго молчать, смотреть на его божественное лицо, терять голову от его ласкового взгляда, что я представлял еще сегодня утром, бросить неловкое «хорошо» и быстро умчаться к себе в комнату, пока я совсем не упал в обморок. Только и слышал снизу «что это с ним?», а папа отвечал, что я типичный и непонятный подросток, в смысл поступков которых лучше не вдаваться. И я ему был за это благодарен, ведь чувствовал себя полнейшим идиотом. — Ты испытывал сильные чувства к парню, который старше тебя… — задумывается Сокджин и тянет гласную. — На десять лет, — кивает Чимин. — Но… Ты ведь понимал, что если он узнает от твоих чувствах… — Сокджин не договаривает, как Чимин резко обрывает его на полуслове. — Я и не думал об этом. Представить было страшно, как он отреагирует, если узнает о них, — вспыхивает он весьма эмоционально, что Сокджин даже вздрагивает. — Я хотел сказать, что… — Сокджин поджимает губы. — У вас большая разница в возрасте, а законодательство несколько иначе смотрит на такую любовь, — скептически подмечает Ким, раздосадованный тем, что его вновь перебивают. — Если вас интересует, была ли между нами связь, то мне придется вас огорчить — нет, не была, — разъясняет с меньшим энтузиазмом Пак, кажется, сожалея? Он и сейчас его любит, видно невооруженным взглядом. — Ты говорил, что Намджун для тебя просто хён. А теперь я узнаю, что ты был в него сильно влюблен, — Сокджин с презрением и явным недоверием косится на юношу. — Так где же правда? — Я не врал, когда говорил, что Намджун для меня просто хён, ведь… Меня он не считал каким-то особенным, а так — сыном своего друга, тем более младше его на 10 лет, — произносит Чимин последнее более тихим голосом, опускает взгляд на руки, разочарованно, с присущей для разбитого сердца печалью. — Как я и сказал, это была слепая, односторонняя любовь. Я хотел быть с ним, но в то же время и боялся находиться рядом, так как чувствовал себя мелким школьником. Я был, как любят выражаться японцы, яндере. У меня была сильная привязанность к нему, безусловное обожание и восхищение, но я не мог этого проявлять, так как сильно стеснялся себя. И никому не рассказывал, потому что опять боялся. Меня могли не так понять…       Какой-то четырнадцатилетний очкарик-ботаник панически влюблен в друга своего отца? В крутого автомеханика двадцати четырех лет? При всей моей привязанности я понимал, что это не есть нормально. К тому же мы были оба мужского пола — единственное, что нас как-то объединяло.       В один момент я понял, что мои чувства куда сильнее, чем мне кажется. Это произошло на одном из вечеров, когда отец вновь собрал свою компанию из Мин Юнги и Намджуна у себя дома. Папа перебрал и все пытался расспросить Намджуна о его личной жизни. Настаивал, клянчил, чтобы тот рассказал, с кем сейчас встречается. Он сказал одну фразу, которая надолго засела у меня в голове тогда. — Ну колись ты! Что? Подцепил афро-американочку, о которых ты грезил еще в школе, а? — папа был навеселе, он громко смеялся и шутил.       Я в тот момент относил грязную посуду в раковину, остановился у барной стойки и украдкой смотрел на Намджуна, что в момент засмущался. Ждал, что он ответит, и всем сердцем надеялся на лучшее. — Может быть, одну и подцепил. Тебе-то что? — раздраженно высказался Намджун и прислонился губами к холодной банке с пивом.       В одночасье я прозрел. Пока я вздыхаю по своему предмету обожания, тот мог спокойно вступать в отношения с другими людьми. С девушками, а главное, не со мной. Тогда я сказал, что хочу спать, и быстро ушел наверх, но на самом деле я всю ночь прорыдал в подушку, не желая воображать Намджуна с кем-то еще.       От этих мыслей сердце разрывалось, я долго не мог успокоить себя. У меня начались кошмары, где каждый раз меня бросал Намджун и уходил в обнимку с той горячей афро-американкой, которую так лестно упомянул мой папа.       Это была самая настоящая паранойя.       Когда Намджуну не удавалось придти на праздники или просто где-то задерживался, я сразу начинал представлять его в компании с другой. Вдавался в слезы и просто уходил к себе. Папа видел это, предлагал поговорить, но я отвечал, что все нормально. Он даже не подозревал, что его собственный сын втрескался в его друга детства. Я даже не мог сказать ему о том, что я гей. Мне было дико страшно. Позволял такую мысль, что папа примет меня, но страх был сильнее — мне не хотелось его огорчать.       Эти чувства вдохновляли меня. Я усерднее учился, развивался в танцах, даже начал изучать автомеханику, чтобы как-то приблизиться к нему. Быть достойным Его. Ощущал я себя как на дне Тихого океана, а он — возвышался ярким солнцем на небе, чьи лучики света даже не достигали меня. Настолько мы были далеко друг от друга. Мне хотелось стать лучшей версией себя, чтобы никто не смог его очаровать раньше, чем я вырасту. Однако эти чувства уничтожали меня. Я чувствовал себя никчемным, некрасивым, стремным и просто жалким.       На фоне Его я был именно таким.       Можно сказать, что из-за моей любви я преобразовывался, но на самом деле я пытался быть кем угодно, только не собой. В одночасье я сменил свой образ: перешел на линзы, перекрасил волосы в блонд, проколол уши и стал одеваться более спортивно, подражая Намджуну. Кроме того, мне стало казаться, что я толстый. Так у меня развилась булимия. Я за один день мог съесть одно яблоко, а потом изнурять себя жесткими тренировками и закидываться слабительными и мочегонными, чтобы вес уходил. Папа переживал за меня, видя резкие изменения, но поддерживал каждую мою перемену во внешности.       Однако долго скрывать свою булимию я не смог. При нем я ел, послушно впихивал в себя еду, противясь насыщенному вкусу пищи, накручивая примерное количество калорий, которое я съел, а потом дожидался момента, когда я мог уйти в туалет и очистить мой желудок целиком. Я рыгал кровью, но меня это не останавливало. Все мое тело ломило, цвет лица сменился на бледно-земельный, а кости клонило к земле, будто они выпадали из моего тела. Будто все мясо отделялось от кости. Я научился контролировать голод — пил много воды, чтобы как-то заполнить пустеющий желудок. Но тело не обманешь, рано или поздно оно не выдержит. И я упал в обморок прямо на уроке, скатившись с парты на пол. Меня госпитализировали, вызвали отца в больницу, где сообщили подозрение на анорексию. Если бы тогда я не отрубился, еще неделя и мой организм начал бы пожирать сам себя. Так мне сказал любезный врач с аккуратно стриженными усами.       Папа тогда от меня не отходил ни на минуту. Мне дали больничный на две недели, я лежал дома и папа кормил меня чуть ли не с ложечки. Он просил, плакал, умолял, чтобы я начал есть. Все дошло до скандала. Папа кричал, говорил, что он старается для меня, работает не покладая рук, зарабатывает на еду, чтобы потом я ее буквально спускал в унитаз. А когда он меня спросил, зачем я это делаю, я слезно ответил: «Я некрасивый». Папа у меня эмоциональный, плакал не преставая и все говорил, что я самый красивый мальчик на Земле. — Ты лучшее, что я когда-либо создал, — сказал он тогда.       Мне стало стыдно, по-настоящему стыдно. До этого момента я как будто не понимал, насколько сильно он меня любит. Не понимал, что все это он делает только во благо мне. Не нужна ему эта Америка, если уж честно говорить. Он хотел избавить меня от тех травм и неприятных воспоминаний в Пусане, чтобы начать жизнь с чистого листа. Как и надо было, еще когда я только родился. У него никогда не было своей семьи, настоящей. Только тетя с дядей, которых он называл своими родителями. И я был единственным, кто хоть как-то олицетворил ту идею семьи, к которой он всегда стремился.       Он боялся оставлять меня одного, как бы я снова не стал блевать, поэтому взял на себя график работы из дома. Он даже заставлял меня ходить в туалет с открытой дверью, чтобы я не смог его обмануть. Я не обижаюсь на него, он не хотел потерять меня. И в один вечер у него нарисовались планы, ему нужно было на них присутствовать, и я говорил, что он может пойти, что я честно съем свой ужин и не буду симулировать рвоту. Папа согласился. И нанял мне своего рода няньку, чтобы точно быть уверенным, что я не прибегу к сблевыванию пищи. — Разве это обязательно? — сетовал я, стоя в домашних вещах на входе в его спальню. — Ну пап. — Я не хочу переживать за тебя, ладно? — папа одевался, прихорашивался возле зеркала, осматривая свой подобранный образ к вечеру. На нем были легкая белая рубашка и капри милого голубого цвета. В плане одежды он всегда был изысканным. Иногда у меня складывалось ощущение, что мой папа вовсе не папа, а мать и отец в одном лице. Вот только я совсем не был на него похож. Он говорил, что я мамина копия, не его. — Ты просто не доверяешь мне, — обиженно произнес я, сложив руки на груди. — Сынок, я доверяю тебе, — сказал он, с обреченным вздохом посмотрев на меня. — Но не сейчас, — он прошел к выходу из комнаты, поцеловал меня в лоб и ушел в ванную. — Поэтому ты снял замки на моей комнате и спрятал аптечку и все ножи?       Тем временем папа копался в своих одеколонах, что были в шкафчике над раковиной, опустил голову и медленно повернулся ко мне. Я стоял и смотрел на него с явным вопросом. Одежда на мне так и висела, всякий раз, когда папа смотрел на меня такого, его глаза блестели от собирающихся слез, но вовремя успевал останавливать себя. — Я просто боюсь, Чимини, — он повернулся ко мне лицом, выражавшее боль и сопереживание. — Ты много плачешь, ничего не говоришь, а теперь это…       Папа хотел показать на меня, на мое истощенное, исхудавшее тело, но вовремя остановился, замотав головой. — Я правда не могу тебя полностью понять. В мое время не было анорексии, депрессии и прочих психотравм… — он подошел ко мне и положил руки на плечи, желая обнять. — У меня нет депрессии, — отнекивался я со вздохом. — Но что-то ведь с тобой происходит. Я вижу, я чувствую это, — он настойчиво поднял мою голову кверху за подбородок, посмотрев с родительской любовью. — Я не хочу придти домой и найти тебя мертвым. — Пап, ну хватит, — просил я его не начинать говорить об этом. — А что мне остается делать? Ты потерял сознание от истощения. Я правда волнуюсь за тебя, Чимини, — он сильно-пресильно обнял меня, прижимая к сердцу. — И я очень люблю тебя. — Я тоже тебя, пап, — сказал я, обнимая его в ответ.       Мы простояли так около минуты, пока папа не поцеловал меня и не потрепал по макушке. — Надо собираться, мне скоро выходить. — сказал он и помчался на первый этаж, а я за ним. — Понимаю, — вздохнул я. И только спустился вниз, чтобы проводить отца, как в дверь позвонили. — А вот и сиделка твоя, — радостно торжествуя, сказал отец и вылетел из кухни прямиком к двери. — Надеюсь, со мной не будет сидеть полицейский Юнги, — я присел на ступеньки лестницы. Последние дни усталость ощущалась очень сильно, пусть питание постепенно нормализовывалось. Мне было трудно даже долго стоять, настолько было все плохо. — У Юнги-щи смена, — ответил наскоро папа и открыл дверь. — Заходи! — А ты откуда… знаешь.       Дыхание остановилось, сердце замерло — на пороге стоял сам Намджун, который стал причиной моей анорексии. Он сразу же заметил меня, как только вошел. А я от неожиданности встал на ноги, только тогда осознал, почему его взгляд такой — жалостливый. Ведь я был по-прежнему в домашней одежде, в шортах, что приходилось завязывать на тугой узел, чтобы они не спадали, в растянутой футболке, из-под которой торчали тонкие и худые руки. — Привет, Джуни, дорогой! — встретил его радушно папа, обнимая на эмоциях. — Привет, хён, — поприветствовал моего отца также Намджун, но сам не переставал смотреть на меня, будто впервые увидел. Раз уж он здесь, вероятно понимал, что со мной происходит. Точнее знал, что у меня подозрение на анорексию. Его взгляд на меня был долгий, цепляющий и жалостливый. Не на это я рассчитывал, но даже такому вниманию я был несказанно рад. — Я в принципе все тебе сказал по телефону, так что вы тут без меня справитесь. Фильм посмотрите, еще чем-нибудь займитесь. Можешь заночевать в моей комнате, — объяснял папа, смотря то на Намджуна, то на меня. — Да, все будет хорошо, — Намджун поднял руку и ненавязчиво махнул мне, слегка неловко. — Привет, Чимин. Идешь на поправку? — Привет… Типа… — произнес я избито, припадая к стене. Он приехал, ко мне, на всю ночь, а я его встречаю в этом старом тряпье — какой кошмар!       Намджун и отец смирили меня особенно грустным взглядом, но папа вовремя собрался с духом и шутливо ударил друга по плечу. — Короче, не шалите тут без меня. А ты, — папа указал на меня пальцем, — без глупостей. Джуни за тебя в ответе. — Хорошо-хорошо, я ничего плохого не сделаю, — отмахивался я, широко раскрыв глаза. — Вот и отлично, — улыбнулся мне папа, подбежал ко мне и наскоро поцеловал, а потом, схватив сумку, полетел к двери. — Не скучайте!       Дверь захлопнулась, и мы остались наедине. Намджун неловко раскачивался на пятках взад-вперед, раскрывая рот в попытке что-либо сказать, но так ничего и не говорил. Я же старался на него не смотреть, ощущая себя полным идиотом в этой грязной, старой и потрепанной одежде. Ужасающее чувство. Лучше бы папа и правда нанял сиделку, чем попросил Намджуна присматривать за мной. Хотя… целая ночь, с Намджуном и без отца — надо было его поблагодарить за это. Но проблема была в том, что я раньше никогда не оставался наедине с ним, всегда поблизости был папа или другие их общие знакомые, тот же самый Юнги.       Я не понимал, как себя вести. Чтобы он не понял, как сильно он мне нравится, и в то же время увидел во мне нечто особенное, чего нет в других девушках. Да в целом в других людях. — Так… Чем займемся? — начал Намджун, не выдержав и десятисекундного молчания, за которое я успел себя накрутить до небывалых высот. — Мне… Надо… Переодеться! — сказал я наскоро и рванул к себе, стараясь не бежать изо всех сил. Я даже не успел увидеть, с каким лицом провожает меня Намджун, даже не дал ему возможности что-либо сказать. Я был глуп и влюблен по уши.       Я попытался надеть более мешковатую одежду, чтобы не было видно моей худобы. Спортивные штаны для танцев, черную футболку и сверху толстовку на молнии, не забыл и про носки, так как не хотелось светить моими стопами. Долго думал над тем, стоит ли мне использовать одеколон или нет. От меня как бы попахивало, но принимать душ долго, а запах одеколона будет чувствоваться, подумает еще, что я выряжаюсь тут перед ним. Остановившись на дезодоранте, я вскоре спустился вниз, застав Намджуна на кухне. Он разогревал мне еду, приготовленную отцом еще днем. — Я предлагаю поесть, а потом посмотреть что-нибудь. Ты не против? — сказал Намджун и повернулся ко мне спиной, держа в руках тарелку с рисом и овощами. — Нет, — я прошел к барной стойке и присел на стул. — Тогда сделаем так. Держи, — он поставил передо мной тарелку с едой, а сам вернулся к микроволновке и достал тарелку и для себя, после чего взял палочки с ложкой для нас двоих.       Намджун занял место с краю стола, предварительно переставив барный стул, схватился за палочки и принялся есть, а заметив, что я не приступаю к трапезе, посмотрел весьма снисходительно. — Надо поесть. Ты же не хочешь расстраивать Тэ? — и улыбнулся.       Я не ел не потому, что снова пытался схитрить, а потому что мне было дико неловко перед Намджуном. Он ведь и правда собрался следить за мной. Это напрягало. Но как бы то ни было, я взял ложку и начал медленно есть, стараясь смотреть только себе в тарелку. — Я не заставляю тебя все съесть, можешь половину осилить, — сказал Намджун и вновь притих, занятый едой.       Не знаю, сколько мы просидели в таком молчании. Казалось, мое лицо горело от стыда, а жевание звучало слишком громким, что я даже старался тихо передвигать челюстью, чтобы не было слышно этого. Настолько я себя накручивал, и почем зря. — Слушай, это не мое дело… — начал Джун, отложив в сторону палочки, и я поднял на него свои глаза. — Хочу узнать, почему ты перестал есть? У тебя сильный стресс?       Ком в горле, в голове пустота, а передо мной сидел самый прекрасный и обожаемый человек, которого я когда-либо любил. Даже Джастин Тимберлейк с ним не сравнится, настолько велика была моя любовь. — Или, ну… С девчонкой не заладилось, м? — Намджун смотрел на меня с искренностью, будто действительно ему был интересен именно я, а не как сын его лучшего друга. — Можешь доверять мне, я не скажу Тэ. — Это, эм… — опустив голову, я долго размышлял над тем, что сказать. Говорить правду был не вариант, ответ, который я дал папе, тоже не подошел бы — не хотелось выглядеть мелким школьником с низкой с самооценкой, пусть отчасти это и было так. — Я не настаиваю, если не хочешь говорить, так и скажи, — пожал плечами Намджун, возвращаясь к еде. И ведь он и правда не настаивал. Он спрашивал не потому, что бы как-то унять неловкое молчание, а потому что ему действительно было интересно узнать. Или мне так казалось… — Это несколько глупо, ведь… — я обреченно вздохнул. — Мне хотелось похудеть для танцев, — наглая ложь. — Танцев? — Да, ну чтобы… Было проще выполнять трюки, если дойдет до выступлений, чтобы… держать себя в форме, — запинаясь, все же рассказал я, даже сам поверил в правдивость своих слов. — Вот оно как, — задумчиво произнес хён, устремив взгляд кверху, что у него сексуально вытянулась шея, а кадык вздрагивал при глотании. Мне захотелось сорваться с места, отбросить эти тарелки на пол, наброситься на него и до синих засосов целовать его шею, такую притягательную и соблазняющую меня до чертиков. — На самом деле я это сделал из-за тебя. — Что?       Как по щелчку, я смахнул нашу еду в сторону, тарелки полетели вниз, со звоном разбиваясь об пол, но я уже успел взобраться на стол и властно взглянуть на Намджуна сверху-вниз. — Я хочу только тебя. Я хочу съесть тебя одного… — я вонзился жадным поцелуем в его губы, зарывался в его коротко стриженные волосы и скользил к сексуальной шее, царапая ноготками.       Тогда Намджун также сорвался со своего стула, дернул меня за ноги так, что я оказался зажатым между столом и его горячим телом. Прямо под ним. — Травоядное собирается съесть хищника? — он впился в мои губы, дерзко кусал и врывался в рот своим влажным языком, вытворяя самые грязные и пошлые фантазии, о которых я только мог мечтать. Забирался руками под мою одежду, сжимал талию, и целовал, целовал, как будто и впрямь намеревается съесть. — Чимин, ты слышишь меня? — сказал он вдруг серьезно. — Чего? — одурманенный его запахом, ответил я сбитый с толку. — Чимин?       Все в одночасье прекратилось, и я вновь сидел на стуле и глупо держал ложку риса во рту, во все глаза раздирая Намджуна своим поглощающим взглядом. Вновь нафантазировал себе с ничего, что даже не услышал, как Намджун обращается ко мне. Испуганно вздрогнув под пристальным взглядом Намджуна, который некоторое время ждет моего пришествия в себя, быстро убрал ложку, спокойно дожевал и громко проглотил комок пищи. — Извини, ты… Что-то говорил? — виновато выдавил из себя. — Рассказывал тебе, как я тренируюсь, чтобы держать себя в форме и не сидеть на диетах, — с улыбкой на лице Намджун оперся локтем на стол и приставил к щеке, наклонив голову. — А ты уставился на меня и ничего не отвечал. — Правда? Извини, я… Я задумался, просто… — снова начав заикаться, я нервно перекладывал ложку, поправлял волосы и хотел избежать его доброго взгляда, чтобы не провалиться под землю со стыда! — Ты милый, — произнес он ласково, хмыкнув. — Просто заботься о себе, ладно? Твой организм еще растет, тебе ни к чему такие эксперименты над своим телом. Ты и так неплохо выглядишь, а в танцах — у тебя все получится, я не сомневаюсь.       «Милый»…       Вышло все глупо, странно и неловко. Я чуть не трахнул его в своих фантазиях, а Намджун действительно считал меня милым. Это грело мое сердце, что я почти перестал нервничать и смог всецело расслабиться в его компании.       После ужина мы пошли в гостиную, как и предложил Намджун, что-нибудь посмотреть перед сном. Я присел на диван, уместившись с краю и поджав под себя ноги, чтобы Намджуну досталось больше места, хотя габариты дивана вполне позволяли вмещать в себя четыре человека. Он взял пульт и включил телевизор, как сразу же высветился новостной канал. Показывались съемки с ночной дороги, большинство кадров было заблюрено, а молодой корреспондент быстро вещал:       «Найден труп на шестом шоссе под Чикаго. Четырнадцать ножевых, пробит череп, предположительно, молотком и выколоты глаза. Следователи говорят, что жертва ранее обвинялась в…» — новости сменились, и экран засветился яркими красками очередной рекламы. — Ну и кошмар творится, — сказал томно Намджун, быстро переключая канал. Можно было понять его, ведь он не хотел грузить и так мое нестабильное состояние жестокими убийствами и прочими чернушными новостями. — Есть пожелания, что хочешь посмотреть? — обратился он ко мне, продолжая переключать каналы один за одним, но на них показывали либо странные программы, либо глупые развлекательные шоу, либо крутили один и тот же ситком целыми сутками. — У папы на диске есть много чего скаченного на корейском. — Включишь тогда на свое усмотрение? — Намджун отдал мне пульт. — Хорошо, — я аккуратно забрал его и подошел к телевизору, включая DVD и подрубая внешний жесткий диск. Тогда на экране предстали альбомы с разными жанрами фильмов и сериалов, что мы посматривали вместе, и я не знал, какой поставить. Хотелось угодить Намджуну, но я совсем не знал его предпочтений. — А ты… Что обычно смотришь? — Да много чего, — он задумчиво промычал. — Одни из любимых, это «Леон», «Полночь в Париже», «Один дома», «Вечное сияние чистого разума»… — начал перечислять хён. — Кажется, папа что-то говорил о нем, — я залез в недавно созданную папку отца и стал искать нужный фильм. — О каком? — «Вечное сияние чистого разума», — сказал я и действительно нашел его в списке фильмов. Будто заранее подготовился и скачал любимые фильмы Намджуна. Спасибо, папа. — Смотрел его? — Нет, — мне стало несколько жалко от того, что я совсем не знал Намджуна. — Это крутой фильм, тебе может понравиться. Если хочешь посмотреть, — сказал он менее настойчиво, а я уже его включил. — Я не против, — запустив фильм, я быстро умчался на диван, чтобы не закрывать своим стремным телом экран.       Фильм начался с крупного плана лица героя, что пробуждался ото сна. И я сильно удивился, признав в мужчине не безызвестного актера. — Это Джим Кэрри? — Ага, — подтвердил мои слова Намджун. — Вообще он известен по комедийным картинам, но здесь он сыграл очень чувственную роль.       Сюжет самый банальный для банальной мелодрамы: мужчина встречает странную, но очень веселую девушку, у них завязывается необычное общение, они друг друга привлекают. Однако все это повествование обрубается странными кадрами, когда крутят главные роли и режиссеров фильма, как этот мужчина едет в машине и плачет под душераздирающую музыку. Оказывается, сам фильм завязан на том, что они уже встречались раньше, но их отношения зашли в тупик, и они решили стереть воспоминания друг о друге. Но сердца их не забыли ту любовь между ними, поэтому, когда они случайно встречаются, вновь влюбляются.       Фильм я досмотрел позже (как и другие, которые Намджун перечислял), ведь тем вечером мне стало несколько плохо. Кадры, в которых главный герой бегал по своим воспоминаниям, когда их стирали из его памяти, я почувствовал резкую сонливость и не заметил, как провалился в сон. Он был странным, ведь я не сразу воспринял его за подачку моего подсознания.       Сон мало чем мне запомнился. Помню, что Намджуна рядом со мной не было. Это было странно — все, что происходило во сне. Я блуждал по дому и искал Намджуна, открывал двери в комнаты, где все было совсем по-другому, не как в моем доме. За дверями на задний двор, например, стоял огород, такой маленький, буквально пару грядок и старая тепличка. Но все находилось в запустении, на земле ничего не росло. На втором этаже, и пока я поднимался, по стенам не переставая струилась темная жидкость. Оставалось пару ступенек, как по ним потекла вода. Она шла из ванной, и я осторожно приоткрыл дверь, за которой шумела вода из крана. Мне предстала ужасающая картина — незнакомая женщина без лица лежала в полной воды ванне, в розовой воде, что окрашивалась от вспоротых ран на ее руках. Мне стало дурно, я тут же бросился к спальне отца, и только я ее открыл, на меня обрушился шквал из криков и ругани. Вновь незнакомая женщина и спина моего отца. Мгновение — и она ударила его по лицу, а после выбросилась в окно. Мой отец смотрел в пол и растворялся на месте, таял подобно свече, смешиваясь с розовой водой, что заполоняла весь этаж уже по щиколотку. Я хотел побежать к отцу, как дверь резко захлопнулась и закрылась изнутри.       В панике я пробирался через воду к своей комнате. Оттуда были слышны стоны, возгласы страсти и множество глухих вздохов. Было очевидно, что в моей комнате занимались сексом. Их секс был грязным, просто отвратительным для меня, а девушка своим грубым голосом выкрикивала в потоке страсти разного рода пошлости, просила не останавливаться.       Я уже стоял на взводе, трясся в истерике и рыдал, как последняя сука. Ноги не держали, мне пришлось осесть на пол, почти по шею потонуть в кроваво-красной воде, что с каждым притоком становилась чернее. Мне было противно от ее криков, от слов, что выпускал ее гнилой рот. И чтобы ее не слышать, я стал кричать вместе с ней. И чем громче я вопил от злости и обиды, что меня наполняли, тем яростнее становились и ее стоны, а звук невыносимых шлепков звонче.       Все прекратилось, когда я буквально вырвался из той воды, что меня окутывала. Только я проснулся, настойчиво меня тряс Намджун, смотрел большими, испуганными глазами. — Чимин! Чимин, проснись! — говорил он громко, нависая надо мной. — Все в порядке, это сон!       Я очутился в своей комнате. Под одеялом, в мокрой от пота одежде, что прилипла к моему телу, я приподнялся на подушках и оглядел все вокруг себя, пытаясь удостовериться в том, что все позади. — Вот, дыши, — поддерживал меня Намджун, не отпуская моих плеч, и осторожно сел с краю кровати. — Все закончилось. Ты здесь, дома, — он говорил так, будто знал, что я только что видел, будто сам и подстроил весь этот кошмар. — Подожди минутку, я принесу тебе воды с полотенцем, — сказал он и быстро выбежал из спальни, оставив меня одного.       Смотря в потолок комнаты, я громко дышал в попытке успокоиться, взялся за раскалывающуюся от боли голову, подмечая, насколько сильно у меня взмок лоб. В целом было странно то, что я лежал в своей кровати, а не на диване, где и уснул. Значит ли это, что… Намджун сам меня сюда принес?       От такого предположения мне стало куда дурнее. Сам Намджун нес меня на руках, спящего и беспомощного. Было стыдно, что я невольно заставил его себя тащить, но… Как же было приятно на душе. Я чуть было не завопил на месте от лютого счастья, брыкаясь ногами, как маленький ребенок. Сердце так быстро стучало от представлений, что Намджун меня нес на руках, положил на кровать и накрыл одеялом. И я ведь даже не очнулся!       Спустя пару минут Намджун возвратился, старался не бежать, чтобы не разлить стакан с водой, присел на кровать и тут же приложил свернутый в руло полотенце к моему лбу. — На, выпей, — протягивал он мне стакан и мягкими движениями прикладывал полотенце. Я забрал воду и взял полотенце сам, отстраняя его руки от себя. — Не надо, — смущенно сказал я. — Я сам… — вытерев влагу с лица и шеи, я убрал полотенце на прикроватный столик. — Тебе бы раздеться, — посоветовал Намджун, сильнее вгоняя в краску. Но я настолько был обескуражен приснившимся, что, кажется, он и не заметил покрасневшего лица. — Что? — я уставил на него негодующий взгляд. — Я просто не стал тебя раздевать, когда относил. Ты вспотел сильно, — исправился Намджун, не испытывая никакой неловкости, в отличие от меня.       Я окинул взглядом свою одежду — она действительно была слишком теплой для того, чтобы в ней спать. С чувством скованности я снял кофту, и Намджун благополучно забрал ее, откладывая в сторону. Когда же я дотронулся до взмокшей футболки, робко остановил свой взгляд на ней, не решаясь ее снять. — Ты стесняешься? — Его вопрос прозвучал так неожиданно, что я не мог и слова выдавить, даже посмотреть на него. Разумеется, стеснялся, иначе начнется шоу уродов, непосредственно, я в главной роли. — Из-за худобы? — он говорил так мягко, голос был совсем тихим, даже низким, не как обычно.       Мои глаза не видели его лица, и я просто кивнул, робко, без лишних слов. — Я не буду смотреть, — Намджун поднялся и прошел к выходу из комнаты, встав ко мне спиной прямо в дверях. — Скажи, как закончишь.       Почему он не уходил? Почему так переживал за меня? Я ведь ему никто, никогда не был кем-то особенным, а он был так заботлив ко мне. Мог ведь удостовериться, что со мной все в порядке, и уйти спать к себе. Но он ждал меня на выходе из комнаты, как и обещал, не смотрел, а только вслушивался в мои движения. Не став его долго мучить, я быстро переоделся, оставив мокрую одежду на полу шкафа, и вернулся обратно в кровать, чтобы он не видел моих ног в домашних старых шортах. — Я все, — подал я знак, и Намджун обернулся ко мне, подходя ближе к кровати. — У тебя все хорошо? Еще что-то нужно? — продолжал он проявлять заботу. — Все… нормально, — произнес я робко и отвел стыдливый взгляд. — А что случилось? — решился я поинтересоваться. Надо ведь понять, чего так Намджун беспокоился. — Ты закричал. Я испугался и прибежал к тебе, — объяснил Намджун, смотря на меня со всей теплотой, которую я никогда раньше не видел. Он был так добр ко мне. — Видимо, кошмар приснился. — Да, — ответил, опустив голову и накрыв ее руками. — Я тоже, бывает, неспокойно сплю. Как привидится что-то, сразу мысли дрянные, хоть на стены лезь, — усмехнулся он, присаживаясь рядом со мной. — Даже не верится, что все Это придумывает мой же мозг, — добавил хён.       Намджун не настаивал на том, чтобы я ему рассказал свой сон, хотя и чувствовалось в его словах, что ему бы хотелось узнать. Но я молчал — мне нечего было ответить. — Сейчас тебе лучше? — спросил он. — Да. — Глупо такое спрашивать, ведь ты уже взрослый… — Намджун неловко почесал затылок, и я чересчур резко поднял на него свои полные надежд глаза.       Он считает меня взрослым? Действительно? Мне это не снится? — Хочешь, я останусь с тобой? Чтобы тебе не было страшно, — предложил Намджун и вновь посмотрел на меня, но уже с некой аккуратностью, будто спрашивал, может ли он меня поцеловать.       И без всякого промедления я выдал: — Да! Хочу! — Меня настолько переполнили мои эмоции, что мои слова прозвучали слишком громко, и Намджун странно посмотрел на меня, вероятно, не ожидав такой реакции от обычно тихого меня. — Ладно, тогда… — он слез с постели. — Я выключу свет, — Намджун прошел к выключателям и потушил свет. Ну и загонял же я его.       Тем временем я отодвинулся на другой край кровати, закутался в одеяло по самый нос, скомкал его у сердца, бешено стучащего, и в темноте бесстыдно разглядывал Намджуна. Он был в обычной футболке и спортивных штанах, в которых и пришел, прилег возле меня, не так близко, как бы мне хотелось, но ощутимо, что матрас под его весом слегка прогнулся. — Сразу предупреждаю, я могу залезть на твою половину. Так что, если буду тебя стеснять, просто подвинь меня, хорошо? — говорил он и подминал удобно под себя подушку. Так близко, что я ощущал его запах, который наверняка впитается в мою подушку. Уже представлял себе, как буду ее нюхать, пока весь его аромат не выветрится. — Хорошо… — прошептал я, в наслаждении закрывая глаза. От одного его присутствия в моей кровати у меня поджимались пальчики на ногах, внизу живота скручивались органы волной возбуждения. Мне было и впрямь хорошо. — У тебя удобная кровать, не то что моя, — каждая его фраза звучала слишком двусмысленно для меня. — А что… не так с твоей? — переборов неуверенность, спросил я. Было дико некомфортно засыпать в молчании с ним. — Она старая, скрипит противно. Надо выбросить ее, но что-то руки не доходят.       Скрипит под ним, пока он с кем-то занимается сексом. С кем-то, но не со мной… А я был прямо здесь, на «удобной» кровати, и ничего не мог сделать. Ничего. — Да и вообще у тебя много чего, что у меня не было в детстве. Аж зависть берет, — Намджун посмеялся, легко так, по-доброму, что мне стало несколько стыдно, что в его присутствии я продолжаю фантазировать о своих грязных желаниях. — Тэ тебя очень любит. И переживает, — он повернул ко мне голову, смотрел на меня, а я даже не видел его лица из-за темноты. Даже линзы не помогали, которые мне было лень снимать, если честно. — Я знаю… — Тогда зачем перестал есть?       Намджун воспринимал эту беседу как дружескую, как беседа с мальчиком, что младше на 10 лет. Однако я воспринимал это иначе, куда интимнее, чем выглядело на самом деле. — Я не хотел расстроить его, так… вышло, — сказал я с большим чувством вины, закрыв глаза. — Я не настолько тебя старше, чтобы учить тебя уму разуму. Я просто твой хён, но… — Намджун замолчал так неожиданно, что я вновь раскрыл глаза и постарался разглядеть эмоции на его лице. — Каждое наше действие имеет последствие. Все мы друг с другом связаны, особенно семейные узы, как у тебя с Тэ. Косячишь ты — плохо ему, и наоборот. Даже поступки родителей отражаются на их детях, оно так работает, — слова были простыми, но для меня в них прозвучало много смысла. Будто Намджун сам знал, о чем говорит, не из умной книжки вычитал. — Понятно, — произнес я. — Так что подумай, прежде чем на что-то пойти. Тэ для меня очень дорогой друг. Когда с тобой что-то случается, он сам не свой. — А как вы познакомились? — прервал я его резко. — Он не рассказывал? — удивился Намджун, вновь повернувшись ко мне лицом. — Я и не спрашивал… — мой ответ заставил его рассмеяться. — Ты очень милый, — закончив смеяться, сказал хён. — Тэхён говорит, что ты совсем не похож на него, но, смотря на тебя, я будто вижу молодого Тэ. Такой же забавный и милый, — и вздохнул с некой ностальгией. Может, поэтому он был так добр ко мне? Я ему напоминал папу? — Расскажешь мне о вашем детстве?       И Намджун рассказал мне. Много чего я узнал о своем отце, чего он мне не говорил. Как они в детстве давили жуков, баловались и смеялись над девочками на детских площадках, жгли всякую всячину в мусорках и ходили толпой по дворам, гоняя бездомных кошек с голубями. Это было детство без телефонов и телевизоров, насыщенное обыкновенной жизнью и лишенное суетой. Отчасти я слышал в его словах старческие замашки, будто в его время все было не так, как сейчас.Это меня забавляло и успокаивало одновременно.       После долгих и забавных историй о моем отце мы пожелали друг другу спокойно ночи, но сон меня не брал. Присутствие Намджуна на моей кровати было сродни пытке. Он быстро заснул, и я слышал его размеренное, спокойное дыхание. На нем не было одеяла, он мирно лежал на спине, а его грудь вздымалась под белой футболкой. Такой манящий, совсем открытый. Я не удержался и дотронулся до его бицепса, пальчиками касаясь горячей кожи. Все внутри замирало от ощущения его тела под моими руками, даже в таком состоянии от него веяло силой, чем-то непостижимым для меня. Страх того, что он сейчас мог проснуться в любой момент, окутывал меня, заставлял мое сердце волнительно обливаться кровью, но вместе с этим и подстегивало.       И я пошел дальше. Рука легла ему на грудь, крепкую, большую такую. Пальцы на ней сами поджимались от удовольствия. Я настолько вошел в кураж, что возбудился. Одна моя рука лежала у него на груди, а вторая едва заметно трогала мой низ живота. Дразнил себя, с закрытыми глазами представляя, как вместо моих рук – Эти руки, Намджуна.       Таял и внутри умирал. Растекался лужицей и возрождался вновь и вновь, когда втягивал аромат его тела, так близко находящегося рядом со мной. — От моих прикосновений он проснулся, но ничего не понял. Спросил, что он залез на мою половину, и быстро подвинулся, хотя этого и не требовалось, — заканчивает Чимин, приподняв брови. — Эта маниакальность началась с того самого момента. Как наркотик — однажды попробуешь и не сможешь отказаться. Я коснулся его и хотел еще, — говорит он с большей жаждой в голосе, будто и сейчас хочет испытать те же эмоции. — Кровать перестала пахнуть им на следующий день, и мне было очень больно от осознания того, что больше такой ночи не повторится. — Значит, ты в принципе не строил надежды на отношения с Намджуном? — спрашивает Сокджин. — Смысл? Я понимал, кто я, пусть и сильно принижал себя. — Согласен, — кивает Ким, подтверждая его весьма низкую самооценку. — Он действительно относился ко мне, как к младшему брату. Меня это и радовало, и расстраивало одновременно. Потому что он даже не рассматривал меня в этом плане, — заключает Пак и расслабляется в спине с глубочайшим вздохом. — Знаешь, что меня беспокоит в твоем рассказе? — начинает Джин. — Твоя зацикленность на нем. Ты и на первых встречах, когда говорил о нем, выглядел куда иначе, чем во все другие разы. Неужели ты настолько сильно любишь его? — А в любви есть измерительные весы? — парирует юноша, нахмурившись. — Имею ввиду то, что ты не мог спутать любовь с сильной привязанностью? С восхищением, например… — Сокджин делает несколько пометок в блокноте, прежде чем поднять серьезный взгляд своих глаз на парня и задать вопрос почти стальным голосом: — С фанатизмом? — и смотрит проникновенно, почти в душу залезает.       Пака прошибают мурашки по спине, но вида не подает. В ответ смотрит также спокойно и медленно моргает. — Хотите обвинить меня в одержимости? — Я просто задаю вопрос, — доктор закрывает блокнот и кладет на стол, вновь пронизывая своим тяжелым взглядом. — Так ты можешь допустить мысль, что ты был одержим Намджуном.       В комнате повисает тишина, Чимин практически не двигается, подавляемый двумя зоркими и совсем недружелюбными глазами доктора. Он начинает копать слишком глубоко, проникает в самые потаенные уголки сознания Чимина, отчего тому становится совсем неуютно. — Могу, — звучит смело. — Но я не одержим. И никогда им не был.       Как по выученной схеме, Чимин поднимается со стула, и через мгновение охранники врываются в комнату и подхватывают его за плечи. — Я всегда отдаю отчет своим действиям, хоть они и могут показаться для кого-то аморальными.       Сокджин сидит на месте и долго не может придти в себя, хоть и следователь уже ждет его на выходе. Его посещают вопросы об этом Намджуне, и он решается повесить на себя следующую задачу: выяснить, кто же он такой на самом деле.