Ago.

Асахи не любил, когда Едам спрашивал его о личной жизни, об увлечениях, семье. На то было несколько причин, которые после всего произошедшего между ними не играли бы никакой роли, если бы Асахи продолжил делать вид, что неразговорчивость — это лишь черта характера. Он бы раскрылся со временем, и Едам прекратил бы чувствовать себя настолько обделённым. Ведь, в отличие от коллеги, его можно было бы сравнить с книгой, где сюжет прост и банален, где нет деталей и интересных примечаний. Асахи не хотел, чтобы Едам знал о нём, потому что правда ему бы не очень понравилась. Ему бы не понравились обстоятельства, люди, с которыми он связан, и их влияние на такого беззащитного и наивного Бан Едама. Асахи думал только о том, что его никогда не простят, если он действительно раскроется. — Он до сих пор дуется на тебя, ты же в курсе? — эта фраза прозвучала на японском. Наверное, потому что речь велась о человеке, который находился с ними в одной комнате. Грубоватый и низкий голос Харуто Ватанабэ, давнего друга Асахи, вырвал из глубоких размышлений. — Я в курсе. Не дёргайся, — Асахи набивал ему мелкую татуировку на шее, впиваясь сосредоточенным взглядом в плавные чернильные линии на коже. — И не пытайся делать вид, что он не понимает. Ты сам учил его японскому. — Хён прав. Харуто с вызовом посмотрел на юношу, что лежал в кресле, уставившись в телефон. Он разгрыз леденец, чувствуя раздражение, и выпрямился. Асахи игнорировал, но отчётливо слышал, как к нему приближаются с намерением начать очередной скандал. — Вы можете говорить на любом языке, который знаете, но это не убавит моего любопытства, — в его тоне была явная претензия. — Меня чуть не избили из-за тебя, хён. Ты действительно думаешь, что просто пройти мимо было лучшим решением? Ведь скандалы — это то, с чем у Асахи ассоциировался Ким Доён. Невыносимый, мстительный и заносчивый, но страстно желающий держать Харуто в поле зрения. Асахи терпел его у себя в студии только из-за друга, а Доён не прочь был поразвлечься с ним тут же в отсутствие хозяина, оправдываясь тем, что дома его всегда ждала Ли Йеон. Это определённо самая главная причина, почему Асахи никогда не стал бы говорить о себе, ведь Едам за последнее время стал человеком, которого будет очень нелегко отпустить. Возможно, когда-нибудь у него хватит духу, но пока что было слишком опасно. — Это не моё дело, — холодно ответил Асахи, не отвлекаясь. — Ты спишь с моим другом, но для меня ты никто. Доён мгновенно помрачнел и зло усмехнулся, складывая руки на груди, а Харуто чуть покраснел, прикусив губу. — Да, может, это правда. Вот только тот неудачник, ударивший меня… Вы же явно знакомы, нет? — Доён осознал, что надавил на больное, когда Асахи еле заметно нахмурился. Он тихо засмеялся, вновь заваливаясь в кресло и расслабляясь, явно довольный собой. — И что? Вы трахаетесь? — Да, — без тени сомнения тут же сказал Асахи, ненадолго отрываясь от рисунка и смотря на него исподлобья. Он чуть улыбнулся, когда заметил его смущение, и вновь принялся за работу. — Бан Едам очень хорош. — Хён… — Харуто попытался встрять, но Асахи вогнал иглу с чернилами глубже под кожу, от чего он вскрикнул и сразу замолчал. — Сказал же не дёргаться. Дай мне закончить. — Будь осторожнее, Хамада Асахи, — в тоне Доёна появилось что-то угрожающее и опасное. Ему было плевать на формальности и рамки приличия. — Едам однажды унизил меня, и если ты вдруг станешь на его защиту и попытаешься что-то сделать, то я не посмотрю, что ты друг Харуто… — Делай, что хочешь. Быть может, Асахи в ту субботнюю ночь звучал убедительно и крайне спокойно, однако в душе зародилось нечто нехорошее, чего давно не приходилось испытывать. Ведь он отлично знал, на что способен Доён, как далеко он мог зайти ради того, чтобы поставить человека на место и разрушить его жизнь. Вопрос был только один — как Бан Едам сумел вывести его из себя? Этот ничем не примечательный, совершенно открытый и честный парень, казалось, и мухи не обидит, разве что, если не удостоит должным вниманием. Асахи посчитал нужным спросить об этом, ведь их встреча в тот ноябрьский вечер так ничем и не закончилась. Он намерен был разобраться с этим, потому что находил Едама забавным, а его личность интересной и многогранной. В офисе он его больше не отлавливал, только доделал кое-какое дело, связанное с сонбэ, и, как только закончил, целиком и полностью погрузился в рутину. На обед он не уходил, чем вызывал неоднозначную реакцию у Едама. У него было плохое предчувствие, японец вёл себя необыкновенно тихо и неприметно, не приходил в их уголок отдыха и игнорировал, когда они сталкивались в уборной, или когда Едам продолжал порой поднимать голову, чтобы посмотреть на увлечённого правками отчётов Асахи. Всё это происходило до тех пор, пока ещё через два дня начальница не вызвала четырёх старших коллег Едама к себе в кабинет для какой-то беседы. Это напрягло и оставило с вопросами многих, в том числе и Едама, но затем он кинул привычный взгляд в сторону рабочего места Асахи. Его чёрные глаза горели, но лицо не выражало ни единой эмоции. Едама же одолело неясное волнение — он надеялся, что его догадки не верны. Он искренне верил, что Асахи был голословен. Его ведь это не касалось, верно? Через час из кабинета госпожи Чан вышли все четверо, и он трусливо и боязливо опустил взгляд, когда мужчины вернулись к своим обязанностям. Все они молчали, только один из них неловко кашлянул, прочистил горло. Подошедшая к нему начальница заставила вздрогнуть и напрячься до предела. — Идём, нам тоже стоит кое-что обсудить, — полушёпотом, с доброй улыбкой произнесла она, и Едам послушно последовал за ней. Когда в кабинете он сел в предложенное ей кресло, госпожа Чан поставила стакан с водой на столик рядом с ним. — Выпей. Ты выглядишь довольно напуганным. Но, уверяю тебя, бояться нечего. — Госпожа, что-то случилось? — Возможно, это я должна была спросить… Твои старшие, они когда-нибудь обижали тебя? — её тон стал чуть суровым. — Нет. Они всегда хорошо ко мне относились. Начальница с минуту изучала его лицо, затем кивнула и положила на столик телефон со включенной диктофонной записью. Она длилась около минуты, и, когда он услышал голоса сонбэ, то тут же сжал стакан в пальцах. «Шавка». Так его назвал Асахи несколько дней назад, пытаясь доказать что-то. «Наивный придурок и мямля». Это точно был его сонбэ. В его тоне была недобрая и совсем не дружественная насмешка. «Да чёрта с два он получит повышение. Этот слюнтяй? Он вообще может хоть что-то кроме того, как пялиться на новенького? Айщ, убить его, что ли…» Едам помнил, как этот сонбэ как раз и начал допытываться у Асахи насчёт девушки из второго отдела. Даже интонация была такой же гаденькой и неприятной. Госпожа Чан, как только увидев, что Едам всё больше становится мрачным, выключила запись и заблокировала телефон. Она ожидала, когда можно будет сказать слова поддержки и пообещать, что конфликт будет улажен, но у Едама звенело в ушах. — Это неприемлемо, — будто даря ему поддержку, сказала она. — Они не соблюли рабочую этику, но не волнуйся. Они уже получили своё наказание. Мне жаль, что это случилось… — Это Хамада Асахи вам отправил? — со звоном в голосе вдруг спросил Едам. — Он всё это сделал? — Да. Это сделал господин Хамада. Он тоже в каком-то роде поступил неправильно, но из-за твоих сонбэ не раз страдали стажёры и молодые сотрудники. На дисциплинарном слушании они получат предупреждение и обязаны будут выплатить штраф. — Нет, госпожа. Не нужно, всё в порядке… Начальница нахмурила брови, с недоверием покосившись на него. Кое-что в его словах её ужасно смущало, однако она промолчала и сказала идти работать, обещая разобраться в ситуации. Вряд ли бы госпожу Чан убедил страх того, что из-за всего этого в будущем жизнь Едама может превратиться в ад. Асахи вот об этом ни одной жалкой мысли не допустил и опять сделал всё так, как ему самому было угодно. Мерзкое предательство, нож в спину, но… Он что, не замечал Едама из-за коллег и всех грядущих последствий? Он знал, что его акт справедливости никто не одобрит, кроме начальницы, и потому решил трусливо отступить? Как удобно. Удобно настолько, что Едам теперь ощущал ещё большее отторжение. Возможно, он тоже вытащит его на разговор, и желательно, чтобы в этом месте не было камер и лишних ушей. Идти к нему сразу было плохим вариантом. Едам выждал, когда большинство коллег разойдутся на обед, а Асахи очень удобно останется, чтобы погрузиться в свои личные дела, в свой мирок, где никого не существует. Теперь этот мир будет принадлежать и Едаму тоже. — Почему ты делаешь это? — он подошёл к японцу слишком неожиданно, будто намереваясь напугать. Асахи отвлёкся и выпрямился. — Смотря, что имеешь в виду, — он явно смутился и вновь уткнулся в блокнот, где клубками хаотичных линий и штрихов были разбросаны мелкие карандашные рисунки. Едам пообещал себе, что попросит показать их позже, если только сумеет сдержаться и не испортить их и так натянутые, до жути странные отношения. — Зачем ты отправил запись начальнице Чан? Я же сказал, чтобы ты не лез в это. Асахи не понял отчаяния в его голосе, даже немного отдалился, чтобы окинуть его серьёзным взглядом, но Едам, сжав в пальцах спинку стула, придвинул его к себе почти вплотную. Так, что у Асахи возникло шальное желание податься вперёд и поцеловать, чтобы хоть как-то утихомирить и заставить забыть о произошедшем. Но Асахи не был таким уж неразборчивым, он хорошо осознавал, что сейчас не время. — Ты переживаешь за меня или злишься, потому что я ослушался? — чётко произнёс Асахи. Мягкость, что тонкой светлой вуалью легла на лицо ледяного принца, смутила, и Едам замер, его дыхание стало еле различимым. — Эти две вещи связаны между собой, — прошептал он. — Я злюсь, потому что переживаю. Он быстро нашёл на столе планшет с какими бумагами, посмотрел на мигающую лампочку камеры видеонаблюдения в углу их офиса, потом наклонился и, прикрывая их лица, прильнул к губам Асахи, медленно лаская его язык своим и жарко выдыхая. Асахи, прикрыв веки, слабо простонал и сжал его на удивление крепкое предплечье. Он попросил бы больше, если бы имел право. Но их игра велась только благодаря Бан Едаму и его умению впечатлить и привнести что-то новое. Асахи впервые в жизни разрешал себе столько делать ради кого-то. Впервые не шугался и сам без стеснений принимал то, что на его коже остаётся тепло чьих-то рук. На тех руках проступали ветви тонких и изящных венок, они чуть не свели с ума. Асахи сидел в гостиной у себя в квартире и всё никак не мог успокоиться, ведь до сих пор казалось, что ему дарят эти требовательные и страстные касания. Солнце поднималось на горизонте, оно было мутным, и его рассеянные лучи совершенно не грели. Его грели лишь призрачные объятия Бан Едама, которых с течением долгих дней стало категорически не хватать. Ему стоило огромных усилий отстраниться и спрятать лёгкое возбуждение во взгляде. Едам положил голову ему на плечо, потом всё же выпрямился, оставил планшет на столе. — Пожалуйста, приходи сегодня, — произнёс он низким голосом, когда направился в уборную, чтобы привести себя в порядок, но остановился посередине пути. Асахи охватил долгожданный трепет. — Я хотел бы… Отблагодарить тебя.