Те, кого я люблю — те, кого я буду есть

      — Как — это произошло? — выдыхает Икабод, облизывает пересохшие от вина губы: он чувствует себя неблагодарным. Здесь, у домашнего тепла камина, запуская руки в чужую душу.       С каждым вопросом глубже и глубже.       От собственной жадности кружилась голова — чёрное, шрамом ползущее пятно расплывалось, серея на коже доверительно протянутой руки.       — Моя глупость, — Вашингтон хмурится, но ладонь не отдёргивает, — Я должен был догадаться, — наоборот, склоняется, позволяя больше попробовать кончиками пальцев.       — Не верю, — совсем по-детски, Крейн утешительно улыбается, — Вы не могли навлечь на себя проклятие дурным поступком, — глотает слова, стараясь уместить десятки слов в простые предложения, — Вы не такой человек, — накрывает метку кистью; въевшийся холод отвечает укусом.       — Капитан, вы слишком хорошего обо мне мнения, — генерал качает головой.       — Вы хороший человек, — упорствует Икабод.       — Тогда, позволь мне рассказать историю полностью, — резко переступил границу Вашингтон, — В последний раз — я не буду повторять, — ставит точку прежде, чем новый вопрос прервал бы его.       — Я понимаю, — вы не услышите ни одного моего слова до тех пор, пока вы не закончите, — отпустив, заверяет Крейн, отклоняется упираясь спиной в плотную спинку кресла.       Едва не закрывает рот ладонью.       — Икабод, — от знакомого, порой щенячьего напора становится чуть легче, напряжённые плечи опускаются, а подступивший к горлу ком исчезает.       Благодарность.       — Прошу, — кивнув, Крейн неловко потянулся за бокалом.       В иное время, он бы не посмел приказывать — подходить так близко.       — В тот поздний вечер, — генерал начинает нескладно и без предупреждения, прошли годы прежде, чем он мог бы подумать о том, чтобы собрать всё произошедшее, слишком много для человеческого разума, — Мой спутник — Кристофер Гист, покинул стоянку, оставив меня одного…       Вырываясь из костей-ветвей крон деревьев ветер кружил над грубыми палатками, когтями хищной птицы прорываясь сквозь плотную ткань зимнего дорожного плаща, глубже к коже.       Джордж ёжится, кутается; громко дышит в ладони.       Отвратительно.       Даже французским дезертирам было теплее — они были не одни, здесь, среди индейцев племени минго, у длинного дома.       Беспокойство царапало разум, в его плену было невозможно оставаться на одном месте. Ожидание следующего дня превращалось в пытку.       Ему нужно было с кем-то поговорить, поделиться, накопившимися после разговора с Таначарисоном, опасениями и собственными мыслями.       Но Гист сгинул в снежной пелене, отмахнувшись важным делом.       Обещая вернуться к завтрашнему полдню.       А французам Вашингтон не доверял, лишний раз возвращаться к кругу вождя не хотел — ещё на твёрдой земле, он, как догму выучил простой наказ: «Ещё юнец, сиди на своём месте».       Всё, что оставалось — чеканя шаг, обходить редкие костры.       Прятать взгляд, смотря себе под ноги.       — Если вы не готовы продолжить, то я не буду настаивать, — поддавшись вперёд, Икабод ловит руку генерала ладонями, — Джордж, — он улавливает перемену, крошечную, но для глаз понимающего красноречивую.       — Всё в порядке — мы подошли к концу, — уголки губ Вашингтона горько дрогнули, а бокал наполнился.       Немного: для вида.       Кто-то, вдавливая длинные пальцы, больно сжал плечо — резко, как хищник сомкнувший челюсти на тонкой кости.       — Кристофер? — выпрямившись, Джордж обернулся. Не Гист: индеец — высокий ирокез.       Индеец не ответил, только протянул свободной рукой неровную миску.       — Не нужно, — отшагивает Вашингтон.       Край миски приближается к лицу: резной узор на кости расплывается, обращая знаки в бегущий силуэт.       Туман запаха коры, трав — охоты.       — Я сказал — не нужно, — щетинится Джордж.       Выдох, и индеец сдувает горячее облако в лицо Вашингтона.       — Мне не нужно, — ком сворачивается в горле.       Миска отдаляется, но индеец движением головы указывает на длинный дом.       «Так будет легче» — невольно читает Джордж, сухо сглатывает.       Голова идёт кругом.       — Нет, — хныканье; ноги вязнут, липнут к земле.       Состоящий из выведенных линий волк скалится, его морда напоминает вытянутый череп.       — Прочь, — кашляющий рык; Вашингтон слепнет.       Тьма из пустых глазниц поглощает мир. Доводит до точки, пятна костра за долговязой фигурой.       Холодно: греет лишь дно лежащей в дрожащих ладонях миски.       — Ты, — забывший о своей клятве Крейн о границах больше не думает.       — Верно, — генерал поводит плечами, отпивает из — сейчас бокала, — Полагаю, они надеялись на то, что я съем Сен-Пьера, — находит время и для шутки, — Вот и всё, — подводит итог.       — Человек, — поднимается Икабод, — Человек же, — подходит мелкими шагами, качающаяся кошачья поступь.       — Капитан, — Вашингтон догадывается, не отстраняется.       Не слушает тихий голос совести, рассудка.       — Я сделаю всё, чтобы разрушить проклятье, — склонившись, Крейн влажно целует генерала в нос, — Всё — всё, что в моих силах, — утешающе рокочет, щекоча бледную кожу щетиной.       Ласкается волком.       — Стоит думать о Катрине, — слабый протест.       — Обещаю, — не сдаётся Икабод, по-солдатски знакомо упрямый.       В этот раз, он целует ниже.