Оттепель в сердцах в 20 градусов мороза

Петруша мирно спал в тёплых объятиях Ставрогина, который уже постепенно просыпался. Находка в виде Верховенского под боком не могла не порадовать Николая, так что его утро можно было считать удавшимся. По крайней мере, пока что… — Коооль, — послышался чуточку охрипший с утра голосок Петра, — у тебя аспиринчику не найдётся? — Найдётся, обязательно найдётся, — Ставрогин несколько раз поцеловал друга в скулу, тем самым вызвав у того приступ смущения. — Блин, Коля, отстань! — возмутился Пьер, но ни в коем случае не стал противиться дальнейшим ласкам со стороны черноволосого. «Надо ему признаться», — твёрдо решил для себя Коля, но вдруг ход его мыслей прервал строгий тон Верховенского, после которого ждать ничего хорошего не следовало. — Это чё такое? — младший взял с тумбочки открытый тюбик смазки. Моментально всё стало на свои места: и прекрасное настроение Коли, и надетая на Петрушу футболка задом наперёд, и спазмы там, где их явно быть не должно. У Ставрогина аж сердце ухнуло куда-то вниз. — Так, Петь, я всё объясню. Это всё не то… — он не смог договорить: его взгляд встретился с серо-зелёными глазами друга, блестевшими от подступивших слёз. — Ты мной воспользовался, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Пьер. — Нет, это не так, Петь, солнце… — Никакое я тебе не солнце! — воскликнул третьекурсник и вскочил с дивана. — Да как ты вообще посмел сделать такое?! Коля поспешно встал вслед за другом, который судорожно собирал свои вещи. — Петенька, милый, подожди, ну пожалуйста, — умолял его Ставрогин, но за это получил только увесистую пощёчину. — Какая же ты мразь. Я-то думал, я для тебя особенный, а на самом деле я просто очередная игрушка, которую можно выебать, и ничем себя не обременять: ни чувствами, ни отношениями, ни ответсвенностью. Голос Петра дрожал, как бы уверенно он ни старался говорить. По щекам лились слёзы, руки одолел тремор, в глазах больше не читалась та искорка нежности и любви, как раньше; её теперь заменила боль и страх. Неужели он так быстро охладел к Ставрогину? — Это всё неправда! — Коля взял парня за руки. — Петя, Петенька, я же люблю тебя, люблю, больше всех на свете, слышишь? Но третьекурсник резко вырвал кисти из хватки черноволосого и, накинув сумку на плечо подошёл к двери. — Когда любят, так не поступают. Ты знал о моей травме, знал и всё равно сделал, — уже намного тише проговорил Верховенский и ушёл прочь. — Ты что сделал?! — воскликнул Чацкий, выслушав рассказ Ставрогина (ему совсем не к кому было идти, а Саша всегда мог помочь дельным советом). — Ты же знал, мы все знали Петрушину историю. Ну почему, почему некоторые пьяные люди ведут себя осознанней, чем ты — трезвый? Коля нахмурился. Его злило то, что говорил Чацкий, ужасно бесило, от самого себя становилось противно, а всё потому, что это была правда, чистейшая правда. — Ну сделал, я уже понял, что нельзя было. Что мне теперь делать, Саш? Он меня ненавидит, а я люблю его. Ужасно люблю, Саш… Коля закрыл лицо руками и сидел так несколько секунд молча, пока ему на плечо не легла рука второкурсника. — Он тоже тебя любит, нежно, по-настоящему. Ты давно заменил ему воздух, солнечное тепло. Ты нужен ему, Николь. Но ты облажался, это отрицать нельзя. Попробуй выйти с ним на живой диалог. Пусть он плачет, ругается, не запрещай ему, так станет легче. Пригрей его, расскажи о том, как любишь, чего хотел на самом деле, а не то, что вышло. Ставрогин шумно выдохнул и крепко обнял Сашу. — Хорошо, спасибо, Саш, спасибо тебе большое… Чацкий только усмехнулся и потрепал Николая по волосам. — Не за что. — А что у тебя с Молчалиным? — вдруг задал вопрос Ставрогин. Саша вспыхнул. — Н-ну, мы гуляли вместе недавно. Случайно встретились, он предложил пройтись, поболтать. Лёша такой прекрасный! Мы так здорово общаемся. Вдруг я ему тоже нравлюсь? — Всё может быть, Алексаш… *** Алексей Степанович сидел в своей аудитории, попивал чай с брусникой и дописывал отчёт, когда в дверь постучали и на пороге оказался Чацкий. Мужчина расплылся в улыбке, завидев нежданного, но приятного гостя. — Здравствуй, Саш, проходи, — он привстал, дабы обнять студента. — Чаёк будешь? — Н-нет, спасибо. Я по делу вообще… — Чацкий старался не смотреть в глаза препода. — Поговорить с Вами надо. Молчалин чутка насторожился, но внимательно выслушивался в слова Саши. Сначала тот просто говорил о том, как ему уютно с Молчалиным, какой он тёплый и заботливый. Вроде, Лёше не впервой такое слышать, но от Чацкого это было особенно приятно и смущающе одновременно. Саша припомнил их множественные долговременные прогулки, когда оба посреди беседы переходили на «ты», их распитие кофе, робкие касания, которые заставляли юношеское сердце стучать быстрее. Тут уже мужчина понял, к чему клонил Чацкий. Ах, как же он боялся этого диалога!.. — И так вышло, совершенно случайно, что я… Я Вас люблю, Алексей С-… — студент не договорил: Молчалин довольно резко встал с места, чем заставил Чацкого отпрянуть назад и восемь раз пожалеть, что всё же признался. В голове уже сложилась картина, где Лёша кричит на него, гонит прочь и больше никогда не улыбается ему, не обнимает, не говорит и не пьёт с ним кофе. Однако преподаватель подошёл чуточку ближе к Саше и с нежной улыбкой заговорил: — Я знал, что этот разговор произойдёт, не по твоей, так по моей инициативе. Я давно стал замечать в наших отношениях необычное тепло, такое, что греет не просто кожу и мышцы, но и душу, забираясь в самое сердце. Это ни в коем случае не плохо, даже наоборот, я очень рад происходящему. Только понимаешь, есть в нашем университете устав, и он, мягко говоря, не одобрит такую любовь, Саш… Чацкий расплакался. В другом случае ему было бы стыдно за такую слабость и откровение, но не с ним. Молчалин не видел ничего стыдного в эмоциях, наоборот, он был за проявление их, сосуществование с ними и кооперацию, а не борьбу. — Саш, — прошептал преподаватель и взял личико студента руками, — я не сказал «нет». Просто нам нужно придумать что-нибудь. Пожалуйста, дай мне немного времени. Мы справимся, моё чудо. Мужчина наклонился к лицу Чацкого и стал покрывать его мягкими трепетными поцелуями. Он сцеловывал слёзы со щёк и ресниц парня, пока тот тихо всхлипывал и таял от нежный прикосновений. — Я тоже тебя люблю, моё золото. — Правда? — второкурсник шмыгнул носом и обнял Молчалина за шею. — Не оставляй меня, Лёш, прошу тебя. — Не оставлю. Хочешь, проведём ночь у меня? — преподаватель вытирал мокрые щёки возлюбленного и целовал их, а потом ненадолго задержал губы на губах собеседника. — Идём, чудик. *** На улице жутко холодно, минус 20, как-никак. Город уже возвращается домой, кипит и спешит, а Гриша и Эдик словно где-то в другом мире: их греют кружки какао и тёплые улыбки, окутанные желтоватым светом ламп кофейни. — Тут и правда здорово, — почти шёпотом протянул Грушка и отпил немного из кружки. — Григорий Александрович Печорин не умеет обманывать, — улыбнулся в ответ Гриша и, взяв свободную ручку Грушницкого, мягко поцеловал её несколько раз. — А ещё он невероятно скромный, правда? — Грушка усмехнулся. Их взгляды снова встретились. Честное слово, голливудское кино! Грушницкий глядел в прекрасные серо-голубые глаза Печорина и впервые заметил в левом более тёмное пятнышко на радужке. Гриша же удивлялся, насколько у его собеседника длинные ресницы, которые были тёмными, в отличие от его блондинистых кудрей. — Гриша, — тихонько позвал Эдик друга, — у тебя всегда такие горячие руки? Печорин усмехнулся. — Нет, только для тебя. А твои такие холодные, — он взял теперь две ладони Грушки и стал покрывать их поцелуями, словно старался согреть так. Эдик хотел забрать руки обратно из-за смущения, но ему это слишком нравилось, а руки действительно становились теплее. — Гриш, а если кто-то посмотрит? — Ну и что тогда? Обзавидуется? — старший широко улыбнулся и всё же отпустил Грушницкого. — Поздно уже, давай расходиться? Только могу я провести тебя домой? Темно, что угодно случиться может. Грушка оживлённо кивнул. Они говорили много,обо всём да ни о чём. Под такие разговоры был нестрашен мороз, парни вообще забывали о его существовании в обществе друг друга, а в сердцах пела капель и наступала оттепель. — Мы пришли, — с ноткой сожаления произнёс Эдик. — Спасибо за вечер, Гриш. Пока? Печорин улыбнулся и заключил Грушницкого в объятия. — И тебе спасибо, Грушик, — он взял друга за подборок и коснулся его губ своими. Словно испугавшись самого себя, Печорин хотел было отстраниться, но вдруг Грушка уложил руки на чужую незакрытую шарфом шею, тем самым вызвав волну мурашек у третьекурсника, и продолжил нежно отвечать на сие любовное действие. — Какао на губах всё ещё чувствуется, — прошептал Гриша и легко чмокнул младшего в губы. — Люблю его чуть меньше, чем тебя, — Грушницкий усмехнулся и чмокнул парня в щёчку. — Ну я пойду. До завтра, Гриш. — До завтра, — Печорин вновь и вновь целовал Эдика, которому ещё минут 15 назад нужно было уйти домой…