Гром средь ясного неба

В квартире стоит тишина, будто бы без своего хозяина дом берет паузу и замирает до его возвращения. Ваня сидит на кухне, методично наполняет и без того грязную пепельницу окурками и то и дело поглядывает на часы. Ожидание тягучее, уже почти утомительное, он вообще не привык вот так застывать в моменте, оказываясь наедине с собой и своими мыслями, и тупо маяться от безделья. В Москве ритм жизни бешеный - кофе вместо завтрака, сигарета по пути к парковке, и вперед, навстречу новому дню, который снова закончится глубоко заполночь. И так - день за днем, ни минуты покоя. Бесконечные дела, перетекающие одна в другую репетиции, каждую неделю - спектакли, и снова по кругу. Показаться в родительском доме, встретиться с Лизой где-нибудь в городе, чтобы пропустить пару бокальчиков и поделиться однообразными новостями, и изредка - как глоток свежего воздуха - тишины звонки, иногда ночью, уже лежа в кровати, по фейстайму, но чаще - на бегу или в машине на громкой связи. Они оба этой осенью заняты по самое не хочу, аж тошно, какие востребованные и деловые дядьки, и времени друг на друга почти не остается. Ваня ужасно устал от этого, а еще - ужасно соскучился, а потому, как только выпадает случай, срывается в Питер даже не задумываясь особо. Просто ставит Тишу перед фактом - я приеду послезавтра, Тиш, встречать не надо, лучше возвращайся домой пораньше, там и увидимся, - и страшно радуется, когда Тиша довольно улыбается с небольшого экрана айфона. Да, Ваня ужасно, просто до тоскливого воя соскучился, а еще его буквально трясет от мысли, что совсем скоро он не только увидит нового, изменившегося за последние месяцы Тишу воочию, но и беспрепятственно его ощупает, чтобы убедиться, что все так, как он себе и представлял по многочисленным фоткам и редким видеосозвонам. Когда в замочной скважине наконец ворочается ключ, Ваня тут же тушит сигарету и, бросив на кухонный стол телефон, вылетает в коридор. Дождался. Тиша скидывает с себя обувь и пристраивает влажную от вечного питерского дождя ветровку на вешалку, а затем оборачивается и застывает на мгновение, растерянно ловя жадный и изучающий ванин взгляд. Нужно бы шагнуть навстречу, сгрести его в охапку и целовать, пока губы не начнет саднить, но Ваня тоже замирает, останавливается напротив, в каком-то жалком полуметре, и практически пожирает Тишу глазами, не в силах даже пошевелиться. Тиша худой, как палка, и с его ростом выглядит почти болезненно, притащившись наконец домой после смены, уставший и выжатый точно лимон. Заострившиеся скулы, синяки от вечного недосыпа и сжатые в тонкую линию губы, которые все же трогает едва заметная улыбка, когда Ваня, дав себе мысленного подзатыльника, наконец отмирает и, шагнув навстречу, обнимает его, вжавшись лицом в плечо. - Как же я, блядь, скучал, - глухо выдыхает Ваня, чувствуя ответное объятие. Привычно крепкое, но все равно какое-то не такое, как раньше. - И как же ты скучал? - Тиша негромко смеется, словно бы расслабляясь, и тычется носом в ванин висок, как большой пес, требующий ласки и внимания. Ваня тоже смеется, запрокидывает голову и, ловя вопросительный взгляд, неловко признается: - Очень сильно, Тиш, - и, потянувшись вверх, наконец его целует. Прижимается к тонким прохладным после улицы губам осторожно, почти целомудренно, не позволяя себе пока большего - в противном случае крышу сорвет прямо здесь, в захламленном узком коридоре, а это было бы глупо. У них вся ночь впереди. Несколько ночей, если уж на то пошло. Ужинают какими-то жутко полезными салатами из контейнеров за легкими и пустыми разговорами, о всем важном и срочном говорили уже столько раз по телефону, что сейчас серьезных тем почти не остается. Просто заполняют эфир, обсуждая тишины съемки и обмениваясь ленивыми сплетнями об общих знакомых. Просто слушают голоса друг друга, не искаженные расстоянием между столицами и микрофонами телефонов. Просто сталкиваются под столом коленями и касаются друг друга кончиками пальцев, одновременно потянувшись за солонкой. Приятное разнообразие и непозволительная роскошь для тех, кто видится лишь урывками. Ваня смотрит на него, постепенно оттаивающего после сложного дня и почти двухмесячной разлуки, и не может наглядеться. Тиша тонкий и звонкий, с узкими запястьями и выступающими под загорелой кожей ключицами, и любой нормальный человек бы пожалел его такого. Утешил бы, что съемки когда-нибудь обязательно закончатся, нужно только потерпеть, и тогда можно будет с чистой совестью забить и на зал с сушкой и даже на ненавистную кроличью жратву, снова стать самим собой, широким, мягоньким и счастливым, но Ваня не любой. Ваня - больной ублюдок, потому что его до звезд в глазах заводит такой Тиша - почти незнакомый, темноволосый и коротко остриженный, с бесконечно длинными ногами, узкими бедрами и острыми коленками, сплошные углы да каменные мышцы, ни одной плавной линии. Тиша кажется совсем чужим, будто с головой ухнул в своего Грома, утонул в нем, как в трясине, и вроде должно бы быть странно, но Ваня иррационально тащится от того, насколько ему нравится такой Тиша. Должно бы быть стыдно по-хорошему, но Ване откровенно похуй, потому что у него есть всего четыре дня, чтобы ухватить эту чертову магическую поебень перевоплощения, на которую он столько вечеров беззастенчиво дрочил по фейстайму в Москве. Тиша, вымотанный и мокрый после душа, кажется, до сих пор ничего не замечает, подкатывается под бок, укладывая свою длинную ногу на ванино бедро, вздыхает расслабленно и утыкается носом куда-то в шею. Дышит размеренно, почти сонно, и нужно, конечно, быть садистом, чтобы тревожить его такого своими низменными порывами, но Ваня-то не святой, он конченый на всю голову, а еще он сегодня целых полдня сгорал от нетерпения, пока коротал время после прибытия сапсана в Питер. Несколько часов бездумно слонялся по городу, скидывая Тише дурашливые селфи, сделанные то у какого-то жутко исторического моста, то посреди шумного и людного Невского, то на фоне туристически попсового, но такого красивого Зимнего дворца, пока ноги сами не принесли его в давно знакомый двор-колодец на Рубинштейна. Нырнуть в арку, от нее - направо, кодом подъезд открыть, а собственным комплектом ключей, оставшимся еще со времен павильонных съемок в Ленобласти - квартиру на пятом. Быстро ополоснулся с дороги, чтобы переодеться в домашние шмотки, а потом мерил шагами кухню, курил одну за другой, пил кофе и листал историю сообщений в телеге, бессовестно залипая на тишиных фотках, присланных с площадки в последние недели. И чем он только думал, когда брал билет на обеденный, а не вечерний поезд? Ясно ведь было, как день, что придется маяться в тягучем ожидании, пока Тиша не вернется домой, и изводить себя от безделья. Тиша тихонько ворчит, щекоча короткими колкими усами тонкую кожу на шее, и Ваня вздрагивает, выныривая из своих мыслей. Завис и совсем почти позабыл, что в руках вот оно - то самое, за чем он примчал в Питер, когда в театре выдалось несколько свободных дней. Летел на всех парах, а теперь лежит в койке со своим мужиком, и вместо того, чтобы натрахаться на месяц-другой вперед, обнимает его, словно нежная невинная школьница. Ваня усмехается и сжимает руку на тишином узком плече чуть крепче, отчего тот довольно мычит и притирается ближе. Сил у него, конечно, никаких, сегодня снимали какой-то экшн, и Тиша задолбался по самое не балуйся, но они ему и не нужны, потому что Ваня и сам все может сделать, расстараться по высшему разряду. Ему бы только понять, стоит ли сегодня вообще лезть, или секс будет скорее напоминать надругательство над трупом, нежели долгожданное воссоединение после почти двух месяцев плотных графиков у обоих. Тишу хочется не просто трогать, его хочется откровенно лапать, ощупывать выступающие ребра и острые лопатки, пересчитывать пальцами позвонки и стискивать ладонями подтянутые упругие ягодицы. Так, чтобы стонал и извивался от каждого прикосновения. А лучше, конечно, вылизать. С ног до головы, чтобы было слишком много, слишком жарко и слишком пиздато для того, чтобы даже стонать. От этих мыслей мягкие свободные спортивки как-то резко становятся тесноваты в паху, и Ваня осторожно ведет раскрытой ладонью от кончиков тишиных пальцев, устроившихся у него на груди, к запястью и выше, чувствуя, как волоски на предплечье от этой простой ласки встают дыбом. Тиша что-то невнятно мычит, кажется его имя, а потом мокро целует Ваню в шею, медленно проходясь языком по коже. Значит, надругательство над трупом случится с полного его на то согласия, что не может не радовать. Руки сами ползут с широких плеч на преступно узкую спину, скользят ниже, оглаживают худые бока, и Ваня дуреет от того, каким изящным и хрупким кажется Тиша в его руках. Только сожми чуть крепче - и пополам переломится в талии, словно ножка хрустального фужера. Ладонью провести по прогибу поясницы - и еще ниже, под влажное полотенце. - Какой же ты… - шепчет Ваня сорванно, с трудом сглатывая вязкую слюну, и добавляет хрипло: - Пиздец, Тиш, просто пиздец. Тиша смеется едва слышно, вздрагивает всем телом, позволяя ладони сжать упругую ягодицу, и уперевшись локтем в подушку, подтягивается чуть выше, целуя наконец так правильно и так хорошо - в губы. Забирается в рот языком, скользит им внутрь, дразнится, вылизывает мокро, жадно и со вкусом, будто сто лет не целовался. Впрочем, Ваня искренне надеется, что пару месяцев уж точно, аккурат с их последней встречи в Москве. Теперь даже не нужно тянуться, тишина задница, такая твердая и совершенно крышесносная, сама идет в руки, ложится под пальцы абсолютно идеально, и Ваня с удовольствием сжимает ее, уже наперед зная, что наутро на ней расцветут живописные отметины. Но сдерживаться нет никакого желания, да и Тиша от этой почти грубой ласки плавится, точно брусок сливочного масла, неосторожно позабытый на столе в июльский полуденный зной. Дышит сорванно, жмется ближе и растекается по Ване безвозвратно, только и успевай слизывать эту живительную влагу - терпкий соленый пот с виска да пропитавшуюся намертво никотиновой горечью слюну с собственных пересохших губ. Ваню ведет страшно, просто до жгучих ярких всполохов под веками, потому что такой Тиша - одновременно родной до последнего выдоха и совсем незнакомый в этом своем новом охуенном теле, - контраст почище многих. Тиша до боли знакомо сдавленно ахает, стоит прикусить его за плечо, но вместе с тем под зубами - литые каменные мышцы, и Ваня приглушенно чертыхается, агрессивно зализывая укус. Ему нужно больше, ему нужно вообще все, иначе его попросту разорвет от этого бешеного ебанутого желания. Тишины длинные сильные пальцы в волосах спокойствия не добавляют, только распаляют еще больше, доводят до точки кипения, и, окончательно выпутав его из полотенца, Ваня жестко ведет ребром ладони меж ягодиц, потирает медленно, почти тягуче, проходясь раз за разом по сжатой узкой дырке, срывая с тишиных губ громкие несдержанные стоны. Тиша хочет его, охуеть просто, как хочет, подается назад, к руке, прогибаясь в пояснице, и мажет влажной головкой своего твердого члена по ваниному животу, прямо под задравшейся футболкой. Хочется содрать с себя всю одежду, а потом уткнуть Тишу лицом в подушку и с оттягом ебать примерно сто часов, пока хер не сотрется, но жалкие остатки здравого смысла подсказывают, что это было бы весьма неосмотрительно, учитывая то, сколько времени они не трахались. Тиша просто убьет его утром, когда не сможет подняться с кровати, поэтому Ваня делает глубокий вдох и, быстро облизав свои пальцы, возвращает руку обратно к тишиной божественной жопе и подушечкой осторожно, почти нежно проходится по тугим мышцам, оглаживая вход. Внутрь он толкаться не спешит, слишком мало слюны, слишком пересохло во рту от всего этого бешеного возбуждения, поэтому Ваня только дразнится, заставляя Тишу прогибаться снова и снова, тереться об себя и истекать смазкой. Тиша дышит раскрытым ртом, взгляд у него совершенно поплывший, какой-то темный и незнакомый. Наверное, волосы оттеняют, мелькает в голове совсем некстати, глаза у Тиши сейчас - цвета грозового неба, того и гляди, грянет буря и разверзнутся хляби небесные. Собственный стояк невыносимый, почти болезненный, и Ваня хрипло вскрикивает, когда тишина ладонь накрывает его сквозь ткань домашних спортивок. Сжимает, гладит и снова сжимает, так что хочется натурально орать в голос от острого, накрывающего девятым валом удовольствия. Оба они сейчас - как самая лучшая из марин Айвазовского, бушуют, сплетаются бурунами, пенятся гребнями и разбиваются о прибрежные скалы. Грозовое небо и пугающие темные волны, взметающиеся тучей брызг ввысь. Мыслей в голове почти не остается, Ваня толкается в руку, цепляясь за Тишу с отчаянием тонущего, и как тонущий же получает в свою трясущуюся ладонь тюбик со смазкой, словно спасательный круг во всем этом бешеном водовороте ощущений. Очень кстати, потому что сил терпеть уже никаких, и Ваня щедро выдавливает прохладный гель прямо меж тишиных ягодиц, а затем, отбросив тюбик на кровать, тянет одну из них в сторону, а второй рукой торопливо размазывает смазку по сжатой узкой дырке пальцами и толкается одним внутрь, выбивая из Тиши несдержанный громкий стон. Тиша расслабляется почти сразу, не зажимается вовсе, сам насаживается на палец, легко пропуская до конца, и Ваня, судорожно выдохнув, добавляет еще один, который входит так же легко, как и первый. Мысль о том, что Тиша, пока он был в Москве, трахал себя пальцами или одним из тех резиновых членов, что со смехом показывал Ване по фейстайму, здорово бьет по мозгам. Простреливает по всему позвоночнику и отдается в поджавшихся яйцах. Тиша, значит, готовился к его приезду, со всем тщанием и прилежностью, чтоб его черти драли. Ваня задыхается, проталкивая в него третий палец, резко двигает рукой, растягивая дырку, проворачивает запястье и снова пропихивает все три пальца внутрь по самые костяшки, отчего Тиша почти скулит и подтягивает колено повыше, обхватив его ладонью. Раскрывается и принимает в себя жадно, дышит сорванно и демонстрирует такие чудеса растяжки, что Ваня восхищенно выдыхает и прикусывает его нижнюю губу. Тиша совершенно невероятный в этой своей новой и незнакомой ипостаси, непохожий на себя прежнего совсем, такой блядски гибкий и тонкий, что его хочется согнуть до предела, проверить - сколько и как долго выдержит. Сжатая напряженная пружина, вот какой он сейчас, и Ване окончательно рвет крышу. Пара быстрых глубоких движений - Тиша снова сладко и громко стонет, - и Ваня, освободив руку, спихивает с себя тяжелое и размякшее тишино тело. Лежа на спине и лениво проводя ладонью по своему члену, Тиша наблюдает, как Ваня остервенело стягивает с себя футболку, едва не удавившись воротом, и выпутывается из штанов, а затем, нырнув второй рукой под подушку, довольно демонстрирует упаковку с резинкой. Значит, все-таки планировал закончить вечер именно так, а не сонными обнимашками. Как бы Тиша не затрахался на своей съемочной площадке, потрахаться нормально и с Ваней он собирался сегодня вне всяких сомнений. И если смазку под подушкой еще можно было бы списать на одинокие унылые вечера, то гондон в эту картину мира не вписывался совершенно точно. Значит, тоже хотел до одури. Готовился, блядь, и ждал. Избавившись от спортивок, Ваня легко скользит обратно на кровать и, разведя тишины ноги шире, снова толкается в мокрую дырку пальцами, сразу тремя, как Тише нравится, а затем, склонившись ниже, обхватывает губами головку члена. Хер у Тиши огромный, красивый и ровный, перевитый венами, солоно ложится на язык и течет смазкой, отчего рот сам собой слюной наполняется. Ваня обожает ему сосать, Тиша в такие моменты совсем плывет, мелко дрожа бедрами и еле сдерживаясь, чтобы не толкнуться глубже. Все время - до сих пор, блядь, - боится сделать что-то не так, боится больно сделать или неприятно, но Ване по кайфу, ему нравится эта тишина беспомощность, нравится, как он глухо стонет, когда крупная головка упирается в сжимающееся горло, а затем, после осторожного ваниного вдоха носом, медленно скользит глубже. Ваня откровенно наслаждается, размеренно трахая себя в глотку тишиным членом и чувствуя, как того буквально трясет от ощущений. И все это определенно стоило того, чтобы почти полгода назад, в самом начале их отношений, тайком учить свой рвотный рефлекс не выебываться при неоценимой помощи здорового резинового дилдака. Да, совершенно точно стоило, с самодовольством думает Ваня, чуть сжимая горло, а затем с совершенно порнографичным хлюпаньем выпуская тишин член изо рта. Подбородок весь в слюне и смазке, но Тише на это откровенно похуй, он вцепляется пальцами в ванин загривок, тянет его на себя, практически роняя сверху, вылизывает его рот, смакуя собственный вкус, и выглядит таким обдолбанным и размазанным, будто не в койке лежит распластанный, а где-то на Думской местные сорта туристических деликатесов дегустирует. Ваня целует его в ответ также жадно, голодно, продолжая трахать пальцами, а потом чуть отстраняется, усаживается на пятки и, двинув рукой в последний раз, выскальзывает из растянутой текущей дырки. Смазка растаяла от жара, стекает по тишиным широко разведенным бедрам, впитывается в простыни мокрым пятном, от которого потом будет знатно холодить задницу, когда остынет, но на это похуй как-то. Ваня непослушными пальцами надрывает фольгу и раскатывает резинку по члену, чувствуя, что напряжение становится каким-то уж совсем нереальным. Как электричество, блядь, его коротит от Тиши по-страшному, от его острых скул, от непривычно темных и коротких волос, без кудряшек совсем жестких и колючих, от почти черных длинных ресниц, укладывающих бесконечные тени на загорелое худое лицо. Не Тиша перед ним, вовсе нет. Похож, но не более. У Тиши никогда не было таких тонких и ломких запястий, при взгляде на которые ни единой связной мысли в голове не остается, только схватить и сжать. Стиснуть друг с другом пальцами одной руки в больном и собственническом жесте, чтоб не вырваться и не выкрутиться. Чтобы даже дернуться не мог. Ваня смотрит на него долгим жадным взглядом, а затем закидывает тишину изящную узкую лодыжку себе на плечо, целует ее мягко, трется щекой и одним слитным движением проталкивает свой член в растянутую и горячую тишину задницу. Стонут они вместе, почти в унисон, Ваня продолжая пожирать Тишу взглядом, а тот - прикрыв глаза и запрокинув голову. Ваня склоняется ниже, сгибая его почти пополам, осторожно сжимает зубы на тишином горле, вырывая из него сдавленный хрип, и двигает бедрами медленно, почти нежно, чувствуя, как Тиша подрагивает всем собой. Мышцы его натянуты практически до предела, и Ваня уверен - это добавляет остроты, потому что лодыжка на собственном плече чуть ли не ходуном ходит. Ваня снова целует ее, вылизывает выступающую косточку, слегка прикусывает, отчего Тиша ахает негромко и удивленно, а затем свободной рукой обхватывает тишино запястье и вжимает его в подушку у того над головой. Тишу дугой выгибает от этих контрастов - неспешные движения внутри и собственнические, почти агрессивные ванины замашки в остальном. Он распахивает глаза, смотрит внимательно, а потом, несмело улыбнувшись, сам укладывает вторую руку к первой, прижатой к постели. Пиздец, думает Ваня, он же читает его, как книгу раскрытую, как тонкий и незамысловатый буклетик для даунов, ясный и понятный каждому, кто имеет хоть немного мозгов. Но на это, откровенно говоря, поебать, Ваня поспешно обхватывает и второе тишино запястье, притистикивая их друг к другу ближе некуда, и со стоном рвано толкается бедрами, когда собственные пальцы идеально смыкаются в завершенное кольцо. Значит, не показалось, и Тиша реально исхудал по самое не балуйся, еще немного - и ветром сдувать начнет. Так охуенно Ване, наверное, не было еще никогда, если, конечно, оставить за скобками их самый первый и самый бешено-ублюдский секс, когда дорвались друг до друга с жадностью пубертатных подростков. Тиша тогда ему синяков по всей жопе и спине наставил, сжимая в своей медвежьей хватке, а собственные красочные засосы потом в зеркале разглядывал недели две, не меньше, стыдливо пряча глаза от гримеров. Но это было тогда, в самый первый раз, потом они уже осторожничали, нежничали даже, переживая в своем роде конфетно-букетный, только в койке. Нет, секс у них определенно никогда не был пресным, но так, с огоньком, они с Тишей не ебались давненько. Вытянувшийся по кровати, распятый и совершенно ничего не соображающий Тиша вызывал такую бурю эмоций, что впору было звать пожарных. Ваня горел, горел словно бензиновый яркий факел, полыхал, точно маяк за пеленой шторма и не было никакого желания это пламя гасить. На особо глубоких толчках Тиша выстанывал что-то невразумительное и вяло дергал руками, в жалкой попытке то ли высвободиться, то ли просто повыебываться, но это распаляло еще больше - Ваня чувствовал, как натягиваются сухожилия на запястьях под тонкой кожей и сжимал еще крепче. Тиша убьет его за эти синяки, просто закопает на месте с самого утра, когда поймет, чем именно ему аукнулись ночные развлечения, но это будет завтра. А сегодня и сейчас Ваня чувствует, как голову туманит от такого Тиши - беспомощного и совершенно потерявшегося в своем удовольствии. Тиша гнется в пояснице, подается навстречу бессознательно, будто в каком-то трансе, облизывает пересохшие губы и жадно дышит приоткрытым ртом, отчего скулы его проступают еще отчетливее, чем прежде. Он совсем на грани, прикрывает глаза и заламывает свои идеальные брови, сжимаясь на члене и кончая, так к себе и не прикоснувшись. Не свои, мелькает у Вани в голове неожиданно, они темнее и даже выщипаны как-то по-другому сейчас, не тот изгиб, что у Тиши. Гримеры на славу постарались. И на ванину беду, разумеется. - Бля, Игорь, - сипло выдыхает Ваня в мокрое от пота плечо и, тут же прикусив язык, лезет слюняво целоваться, пока Тиша, на его счастье вымотанный и затраханный, не просек, что случилась некоторая непонятная и, чего уж скрывать, пугающая срань. Ему хватает пары глубоких и резких толчков в узкую и тесную задницу, чтобы кончить следом. А еще - мысли о том, что трахнул он сейчас не своего любимого мужика, а майора Грома, грозу питерской шантрапы и собственную мокрую мечту. Пиздец. Тиша охотно подставляется под поцелуи, расслабленно водит кончиками пальцев по ваниной вздрагивающей спине и выглядит настолько родным и знакомым в этом своем посткоитальном расслабоне, что на мгновение Ване становится стыдно до горящих щек. Ну и что это было такое, а? Какой, блядь, к хуям собачим, Игорь? - Ну ты, Ванько, даешь, - наконец тихо замечает Тиша, внимательно разглядывая свои покрасневшие запястья, а потом со смешком добавляет: - Ебырь-террорист. Я что завтра гримерам скажу? Ваня виновато пожимает плечами и, потянув на себя его руки, осторожно касается губами сначала одного запястья, а потом другого. У него нет внятного ответа на этот вопрос, а невнятный Тише вряд ли понравится. Потому что, ну в самом деле, кто в здравом уме будет радоваться таким больным кинкам своего визави? - В душ пойдешь или полотенчик принести? - решив сменить скользкую тему, интересуется у него Ваня почти спокойно. Почти - потому что несмотря на недавний оргазм, тишины тонкие запястья с покрасневшей кожей вызывают в нем совершенно определенные мысли, и все они совсем не о том, чтобы привести себя в порядок и уснуть. А Тиша устал, глаза у него почти слипаются сейчас, и лишь усилием воли тот все еще остается в сознании, а не дрыхнет без задних ног, счастливо пуская слюни. - Полотенчик, - бубнит Тиша невнятно, раскидываясь по постели морской звездой и совершенно затраханно вздыхая. - Я сейчас не то что в душ не дойду, я, блядь, с этой кровати не поднимусь. Ваня понятливо кивает, соскребает себя с постели и отправляется в ванную на поиски полотенца, по дороге прицельно закинув использованную резинку в мусорное ведро на кухне. Когда он, быстро ополоснувшись, возвращается, Тиша уже сопит, лежа на животе и обняв подушку, и Ваня со вздохом присаживается рядом. Будить смысла нет, Тиша всегда спит так, что пушками не поднять, поэтому он осторожно разводит тишины бесконечные ноги пошире и старательно обтирает его влажным полотенцем сам. Скользит теплой махровой тканью по внутренней стороне бедер, ведет меж ягодиц и нежно проходится по скользкой и блестящей от смазки дырке, растянутой и покрасневшей. Тиша едва слышно стонет сквозь сон, чуть прогибаясь и совершенно бессовестно выставляя себя напоказ, и Ваня все же не удерживается. Склоняется ниже и мажет языком по расслабленным мышцам, кончиком неглубоко ныряя внутрь. Толкается раз, потом другой, мягко разводит ягодицы в стороны своими теплыми ладонями, вылизывая жадно и всерьез подумывая добавить еще и пальцы. но все же сдерживается. Ваня, конечно, тот еще больной ублюдок, но до того, чтобы ебать бесчувственное тишино тело, он все-таки еще не докатился, хотя сейчас и близок к этому, как никогда. В последний раз пройдясь языком по кругу, Ваня не без сожаления отрывается от своего дьявольского занятия и, с трудом просунув руку с полотенцем под Тишу, торопливо обтирает его живот, где удается дотянуться, а потом снова уходит в ванную, потому что пытаться уснуть с зарождающимся вновь стояком - так себе затея. Кончая со стоном в собственную руку под прохладными струями воды, Ваня со смесью ужаса и стыда понимает, что прикрыв сейчас глаза, представлял он вовсе не привычного светлого и солнечного Тишу, а вот этого нового, совсем не Тишу, а Игоря Грома, и что с этим делать дальше - он не имеет ни малейшего понятия. Следующим вечером они выбираются в город. Тиша освобождается гораздо раньше, чем накануне, говорит, что смена была короткой, но по глазам его хитрым Ваня видит - пиздит безбожно. Наверняка сам выклянчил почти выходной, и черт его знает, что он там наплел режиссеру, Ване откровенно похуй, на самом деле, главное, что сегодня Тиша выглядит куда свежее и бодрее. Тиша вызванивает его и назначает место встречи - небольшая, но уютная кальянная на Лиговском, - и когда Ваня заходит внутрь часам к девяти, он так и светит своей рожей из дальнего угла, широко улыбаясь и махая рукой. Народу в зале немного, будний день, в конце концов, но Ваня все равно устраивается напротив, а не рядом, чтобы не привлекать лишнего ненужного внимания, растекается по мягкому диванчику и делает первую глубокую затяжку из протянутого гладкого кальянного мундштука. Местечко явно нишевое, но очень милое и с изюминкой - в чашке, судя по всему, какой-то приятный авторский микс, а колба бурлит красной с переливами жижей, в тон шахте. Кто-то тут явно заморочился на деталях, такое редко встретишь, и Тиша, заметив, как он оглядывается, довольно тянет лыбу, преображая свои тонкие черты практически до неузнаваемости. Знакомая улыбка на незнакомом лице, и Ваня снова чувствует, как внутри все сжимается от непрошенного и неуместного сейчас возбуждения. Порой ему кажется, что если так и дальше пойдет, то он рехнется от когнитивного диссонанса раньше, чем закончатся тишины съемки. Гораздо, гораздо раньше. - Как день? - интересуется Тиша, подаваясь вперед и устраивая руки на деревянной столешнице. Рукава его толстовки поддернуты вверх почти до самых локтей, и Ваня с легким чувством вины замечает, что на левом запястье даже сквозь остатки грима отчетливо проступает пара налившихся темным синяков. Не слишком больших, но весьма однозначных, чтобы не оставить простора для фантазии. Он действительно вчера перегнул палку, даже странно, что Тиша не говнит по этому поводу. - Шатался по Эрмитажу, прикинь? - отзывается Ваня, глубоко затягиваясь, и, выпустив плотный сизый дым носом, добавляет, чувствуя, как конденсат нелепо щекочет ноздри: - Со школьных лет не был там, все никак не получалось, а тут часов пять по всем залам бродил, аж ноги гудят. В подтверждение своих слов он с удовлетворенным вздохом вытягивает ноги под столом, совсем не случайно задевая тишину лодыжку, и мягко улыбается, когда тот, легонько толкнув Ваню острым коленом, замечает: - И бессовестно завис на голландцах, да? - Ты слишком хорошо меня знаешь, - тихо смеется Ваня, снова затягиваясь. Кальян вкусный, какой-то фруктовый, но с неуловимым холодком, и Ваня с нежностью думает, что Тиша, его заказавший, видимо хорошо запомнил ванины вкусы, когда они, вернувшись из Карелии после натурных съемок, шарахались по московским барам в конце августа и гудели в каждом из них, как в последний раз. Запомнил, чтобы при случае удивить своей внимательностью. Тишина забота теплая, как пуховое одеяло, и если в самом начале, еще на съемках “Огня” Ваня откровенно не верил, что у них получится что-то серьезное с их-то жизнью, графиками и географией, то сейчас он отчетливо понимает, каким дураком тогда был. Все у них получилось, вернее, получается - день за днем, минута за минутой в этом бесконечном круговороте киношных смен и спектаклей, потому что с самого начала для них обоих все это было не только про секс, но и про то, чтобы быть друг для друга чем-то большим, чем контакт в телеге и ненапряжная летняя интрижка на съемочной площадке. Они с Тишей тянулись друг к другу, изучали привычки и учились слышать и видеть то, что скрыто глубоко внутри. На том и выехали. Воровато оглядевшись, Тиша хитро улыбается, ныряет рукой под стол и, быстро огладив своей здоровой горячей лапищей ванину коленку, принимается разливать по маленьким стеклянным чашечкам крепкий, почти сравнявшийся по цвету с нефтью чай. Тот еще горячий, аж пар валит, но Тишу это не смущает вообще, он ставит заварник обратно на подставку и смело берется за свою чашку, благо двойные стенки не позволят обжечься. Дует осторожно, а потом слегка пригубливает и блаженно прикрывает глаза. - Пуэр? - усмехается Ваня тихонько. Тиша, как и почти все питерцы, слегка повернут на чайной культуре, и это одновременно веселит и внушает уважение. Помнится, он даже в Карелию припер с собой круг прессованного землянистого чая, а потом с крайне сосредоточенным видом заваривал его в котелке на костре, вещая что-то про традиции и раскрывающийся лишь истинному ценителю вкус. Околесицу нес, в общем, но именно тогда Ваня и понял, что совсем пропал, окончательно и бесповоротно. Они с Тишей тогда уже неловко выплясывали друг вокруг друга, нарезая концентрические, постепенно сужающиеся круги, перебрасывались многозначительными взглядами, изредка делили одну на двоих сигарету ночью у ваниного трейлера, так и не решаясь ни на что большее, но именно в тот вечер Ваня понял, что если не попытается, то никогда себе этого не простит. Именно в тот вечер, когда Тиша потянулся к его выкуренной наполовину сигарете, Ваня глубоко затянулся и, привстав на носки кед, выдохнул дым прямо в удивленно приоткрытые тишины губы, легко прижимаясь к ним своими. Именно тогда Тиша, помолчав, аккуратно вытащил из подрагивающих от ужаса и возбуждения ваниных пальцев эту самую сигарету, не глядя затушил ее о стенку трейлера и, ухватив Ваню за ворот толстовки, чтобы притянуть к себе и поцеловать наконец по-серьезному, так, как им обоим хотелось. За трейлер им, кстати, прилетело знатных пиздов, потому что портить казенное имущество - зашквар и вообще недостойно, но это не особо расстроило, поскольку определенность, наконец наступившая в их отношениях, совершенно точно стоила всех пиздов мира. - Ты слишком хорошо меня знаешь, - иронично прищурившись, возвращает Ване его же слова Тиша, делая уже глоток побольше. Видимо, ветер под носом сделал свое дело, потому что он даже не морщится. Ваня улыбается, кивает и тоже тянется к чашке, передавая кальянный шланг через стол в протянутую тишину руку. Воспоминания делают свое дело, и теперь Тиша уже кажется чуть менее незнакомым и непривычным. Ну и что, что солнечные легкие кудряшки теперь в прошлом, ну и что, что лицо его скуластое выглядит не таким, как раньше, улыбка у него все равно такая же, а еще - глаза наконец снова сияют знакомым шалым блеском, как и тогда, летом. Сидеть в кальянной почти в центре города с Тишей до одури хорошо, им обоим с их профессией и неразрывно связанной с ней публичностью очевидно не хватает вот таких вот простых и приятных, как у обычных людей, совместных вылазок в свет, но Ваня соврал бы, если бы сказал, что не хочет сейчас вызвать такси и свалить домой. Закрыть за собой и Тишей дверь квартиры, отгородившись от всего остального мира, и провести время только вдвоем, не опасаясь лишних заинтересованных взглядов. Касаться друг друга, не боясь быть пойманными с поличным любопытными поклонниками или, чего доброго, каким-нибудь случайным досужим журналюгой. Ваню в Питере редко кто узнает, не ожидают тут увидеть, а Тишу сейчас и подавно не признают с этой его исхудавшей физиономией и крашеной шевелюрой, но все равно, привлекать к себе лишнее внимание не стоит, может аукнуться - будь здоров, если карта плохо ляжет. В конце концов, будь ты даже самым распоследним ноунеймом, все равно все будут пялиться, если в общественном месте тискаться с мужиком, даже в более или менее толерантном в этом плане Питере. Когда кальян становится совсем слабым, а чай в заварнике черной мазутной жижей плещется уже на самом дне, Тиша вскидывает на него неуверенный взгляд, осторожно вклиниваясь в пространную и пылкую ванину лекцию о натюрморте с крабом: - Ванько, не хочу тебя прерывать, но, может, повторить? Ваня осекается на полуслове, хлопает глазами растерянно, а потом, очнувшись и бросив взгляд на экран айфона, качает головой. - Давай счет - и домой, - говорит он мягко. Время близится к одиннадцати, и в общем-то, рано еще, но внезапно пошевелившаяся тишина нога рядом с собственным бедром, приводит к мысли, что прямо сейчас в рот он ебал всех малых голландских гениев живописи с Клас Хедой во главе, и единственное, чего по-настоящему хочется вот прямо сию секунду - это прыгнуть в такси и уже минут через пятнадцать торопливо тискать Тишу в темном узком коридоре его квартиры. Не пиздеть же он в Питер приехал, в самом-то деле. Вернее, не только пиздеть. Своему рту всегда можно найти гораздо лучшее применение, когда рядом Тиша. Расплачиваются и одеваются быстро, почти поспешно, будто с места преступления сбегают, но такси все равно оказывается проворнее - ждет прямо у небольшой лестницы, прижавшись к тротуару на аварийке. Водила их, к счастью, не узнает, в салоне темно и тихо бубнит радио, а Ваня, сгорая от внезапно накатившего возбуждения, едва ощутимо касается тишиных теплых пальцев, лежащих на сидении прямо рядом с его рукой. Так остро, так щемяще нежно, что голова кружится и отключается совсем, и Ваня, плюнув на все, крепко обхватывает тишину руку, сжимая ее ладонью. По навигатору остается каких-то жалких минут пять, не больше, и он думает, что если в эти самые пять минут водила не уложится, то будет сам виноват в том, что увидит. Ваня бросает на Тишу косой взгляд и понимает, что поцелует его прямо здесь, откровенно насрав на всю их тщательную конспирацию. Водила, будто что-то почувствовав, прибавляет скорости, и такси мчит их по ярко освещенным улицам, смазывая мимо пролетающие витрины и цветные вывески в одно сплошное пятно. Ваню ведет от того, как Тиша осторожно гладит его большим пальцем по тыльной стороне ладони. Наверняка ведь думает, что успокаивает, а на деле - вовсе не помогает и распаляет еще больше. Впрочем, в этом весь Тиша - ему достаточно оказаться рядом, достаточно Вани коснуться, чтобы мозги отшибло напрочь. Целоваться они начинают еще в парадной, обтирая спинами грязные и исписанные маргинальной наскальной живописью стены. На каждом пролете, сдавленно смеясь и дурачась, догоняя друг друга по ступенькам, как легкомысленные школьники. С Тишей всегда так - забываешь, сколько тебе и словно бы превращаешься в глупого влюбленного подростка, у которого целая большая и полная приключений жизнь впереди. И как Ваня только мог об этом забыть? Он вжимает Тишу в стену у подоконника, ладонью накрывая банальное “Светка - шлюха”, старательно выведенное маркером какого-то местного питекантропа, целует жадно, вылизывая рот и прикусывая нижнюю губу. В тусклом свете уличного фонаря на тишином лице играют причудливые острые и ломкие тени, расчерчивая его точными и уверенными штрихами. Тиша больше не улыбается, толкается бедрами навстречу, притираясь к Ване своим стояком, и все веселье, еще секунду назад бурлившее в воздухе, сдувается, как воздушный шар. Тонкие жесткие губы раскрываются под ваниными, а потемневший разом тишин взгляд заставляет судорожно выдохнуть носом. Вот же блядство, он же почти забыл о вчерашнем, а теперь на лестничной клетке загаженной питерской парадной между четвертым и пятым напротив Вани снова стоит, опираясь на стену, не Тиша, а Игорь-ебаный-Гром. Сраное, сука, совершенство, о котором Ваня мечтал долгими осенними ночами, разглядывая тишины фотки. Это пиздец как нездорово, но разбираться со своей отчаянно свистящей флягой прямо сейчас Ваня совершенно не намерен, не с каменным стояком в штанах. В данный момент ему кристально похуй, насколько сильно Тиша бы ему въебал, вздумай Ваня признаться, что именно ощущает, видя его таким. А еще - похуй на то, что завтра опять будет мучительно стыдно вспоминать о собственных таких неправильных и неуместных мыслях. Ваня шумно выдыхает сквозь сжатые зубы и, совершенно больше ни о чем не заботясь, ныряет рукой в тишины мягкие спортивки, к которым тот с приходом холодов, как-то незаметно пристрастился. Пробирается ладонью под трусы и, снова выдохнув, сжимает ею твердый, сочащийся смазкой член. - Ванько, ну не здесь же, - Тиша почти хрипит и, вопреки собственным же словам, толкается в руку, а потом сдавленно шипит, отчаянно и обреченно матерясь. Мажет его точно так же, как и Ваню, растаскивает совершенно, когда Ваня, застонав, быстро проводит пару раз по всей длине, размазывая выступившую на головке смазку. Да, пожалуй, такой ублюдочной херни он еще никогда не творил, да и Тиша, кажется, тоже, потому что лицо у него настолько беспомощное, что Ваня не удерживается и сжимает пальцы прямо под головкой. Сильно, правильно, так, что Тиша откидывает голову назад и от души прикладывается затылком о стену. Выпутав руку из его штанов, Ваня цепко ухватывает Тишу за подбородок ею же, чуть влажной от смазки и пахнущей терпко, почти одуряюще, а потом, заглянув в глаза, серьезно говорит: - Я даю тебе фору в полминуты, а после - где догоню, там и выебу, - и, усилием воли, отступив в сторону, добавляет хрипло: - Время пошло. Тиша срывается с места так стремительно, будто всерьез собирается поставить новый рекорд в коротком забеге, громко матерится, пытаясь донести в простой и понятной форме, где он вертел эти ванины идиотские заебы, но Ваня не обращает на это ровным счетом никакого внимания. Если бы Тиша был против, он так бы и сказал. Сказал бы, что он ебанулся и может идти нахуй с такими приколами, но тот лишь перемахивает оставшиеся ступеньки в несколько огромных прыжков, звенит ключами и, кажется, не с первого раза попадает в замочную скважину трясущимися от возбуждения руками. Вполне возможно, отстраненно думает Ваня, медленно считая до тридцати, Тише все это нравится даже больше, чем ему самому. В конце концов, они оба безумно скучали друг по другу, так почему бы и не натворить какой-то ебанутой хуйни, раз все так занимательно складывается. Когда Тиша скрывается в квартире, оставив дверь нараспашку, Ваня быстро взбегает по ступеням, не досчитав трех секунд до конца. Нетерпение такое жгучее, такое азартное, что хочется поскорее добраться до Тиши и воплотить свою угрозу в жизнь. Захлопнув дверь, Ваня понимает, что света Тиша не зажигал, лишь второпях сбросил на пороге кроссы и куртку, о которые Ваня и запинается, с грохотом разметав обувь по коридору. Торопливо скинув кеды, Ваня устремляется следом и, нагнав Тишу уже в проходной гостиной, обнимает его всем собой со спины, жарко выдыхая куда-то в плечо: - Попался. - Попался, - наигранно обреченно соглашается Тиша, а затем, развернувшись в кольце рук, лезет целоваться. Слюняво и жадно, вцепляясь в волосы на ванином затылке и разом из добычи превращаясь в хищника. Жилистого, поджарого и высоченного, нависающего над Ваней и лапающего его с преогромным удовольствием за зад. Просто идеально. Ваня хрипло выдыхает, стягивая с себя куртку и отбрасывая ее куда-то на пол не глядя. В этой квартире и так вечно царствует бардак, хуже уже не станет. Руки сами скользят под мягкую теплую толстовку, Ваня с благоговением гладит впалый тишин живот, поджимающийся под прохладными ладонями, ведет выше, забираясь под футболку и сжимает между пальцев твердый небольшой сосок. Тиша коротко и глухо стонет ему в рот, а затем шагает вперед, вынуждая Ваню попятиться, и легко толкнув его в грудь, валит на удачно подвернувшийся диван. Долгую секунду стоит прямо напротив, внимательно наблюдая за тем, как Ваня, подавшись вперед, медленно тянет его штаны вниз вместе с бельем, а потом одним слитным движением стягивает толстовку через голову и решительно усаживается сверху, оседлав ванины бедра и вжав его всем собой в спинку дивана. Просто охуенно, идеально во всех смыслах, Ваня тут же сжимает ладонями его голый зад и толкается навстречу, проезжаясь своим стояком по тишиному члену. От трения о грубую джинсу Тиша вскидывается, шипит глухо и, протиснув между ними руку, принимается расстегивать болт, ловко и торопливо. Тянет собачку молнии вниз, чуть приподнимается, уперевшись коленями в диван, и решительно стаскивает ванины джинсы с трусами на бедра, высвобождая болезненно ноющий и твердый член. Лижет широко свою ладонь - демонстративно, с наслаждением, протягивая ниточку слюны до губ, а после - крепко обхватывает оба члена разом и резко двигает рукой. До звезд в глазах, Ваня стонет от того, как правильно Тиша сжимает пальцы, какой ровный и быстрый темп берет, и притискивает его к себе вплотную, резко притянув за бедра. И если еще пару минут назад мелькала мысль Тишу остановить, чтобы донести простую истину - в кровати все-таки удобнее, да и резинок здесь под рукой нет, то сейчас Ваня задвигает ее подальше и откровенно кайфует, толкаясь навстречу в широкую влажную ладонь. До кровати они добраться всегда успеют, сбросят искрящееся внутри напряжение, выдохнут, возможно перекурят, а там - можно и на второй заход пойти, уже медленно и обстоятельно, изматывая друг друга до предела нежностью. Сейчас же хочется быстро, бешено и ебануто - все еще как подростки, которых вот-вот могут застукать вернувшиеся некстати родители. Ваня прикрывает глаза, дышит хрипло, а затем, чувствуя, как окончательно сносит крышу, отрывается от тишиных припухших от поцелуев губ и сует в рот два пальца. Обхватывает их губами, старательно облизывает, скользя языком между и чувствуя внимательный, потемневший от возбуждения тишин взгляд. Рот наполняется слюной, ее много и это не может не радовать, Ваня опасался, что от поверхностного быстрого дыхания во рту пересохнет, как от тяжелого похмельного сушняка. Пройдясь кончиками пальцев по нижней губе и сплюнув на на подушечки напоследок, он устраивает свободную ладонь у Тиши на пояснице, прогибая и прижимая ближе, а затем, мазнув мокрыми пальцами меж ягодиц, решительно толкается внутрь сразу двумя. Мучительно медленно, осторожно, ловя тишин поплывший взгляд. Тот сбивается с ритма, рвано двигает рукой, сжимая головки, стонет негромко и сам подается на пальцы, насаживаясь на них глубоко, по самые костяшки. Узкий, но не слишком, по лицу его Ваня видит - никакой боли, чистый и незамутненный кайф, Тиша закатывает глаза и запрокидывает голову, когда Ваня неспешно и аккуратно начинает двигаться в нем, чуть разводя пальцы внутри. Мышцы обхватывают туго, но не судорожно, а мягко, Тиша не зажимается, прогибается еще сильнее, свободной рукой оттягивает в сторону ягодицу и двигается сам, подаваясь то на пальцы, то в собственную влажную от слюны и смазки ладонь, каждый раз проезжаясь головкой по ваниному члену. Охуенно, настолько правильно и горячо, что Ваня теряется в своих ощущениях. Добавить бы сейчас третий, но по слюне точно будет неприятно, поэтому Ваня лишь растягивает края дырки кончиками пальцев в стороны и мягко оглаживает изнутри, прежде чем снова протолкнуть их так глубоко, насколько получится. Тиша горячий, как дьявол, он практически раскаленный, и пот течет по его виску, заставляя темные короткие волосы липнуть к мокрой коже. Ваня тянется вверх, слизывает соленую каплю, ведет языком ниже, к линии челюсти и, не удержавшись, сжимает зубы прямо на тишином горле. Несильно, чтобы не оставлять недвусмысленных следов, но достаточно ощутимо, чтобы Тиша хрипло выдохнул и сжался на его пальцах. Шея у него длинная, красивая с натянутыми от напряжения жилами, тоже соленая от пота, и Ваня дуреет от него такого. Высоченный и обычно занимающий собой все пространство Тиша сейчас кажется невесомым и почти миниатюрным в его руках, весь такой тонкий и натянутый, как струна. Непривычно угловатый, сухой и подтянутый, практически изящный, что с трудом укладывается в голове, когда речь идет о почти двухметровом мужике. Ваня ведет носом от шеи вверх, прижимается губами к пряной и одуряюще пахнущей коже под челюстью, затем скользит еще выше, прикусывает мочку уха, взгляд мажет по тишиной брови, и вдруг Ваня понимает, что натурально задыхается. Видимо, Тиша так торопился съебаться с площадки, что даже грим толком не смыл, потому что над кончиком темной изогнутой брови отчетливо проступает шрам. Чуть смазанный и потекший от пота, но узнаваемый на все сто процентов - чертова ебаная молния, и Ваня стонет в голос, толкаясь в тишину ладонь. Тишенька здоровый и уютный медведь, светлый и улыбчивый, настоящее солнце, вот только на коленях у него сейчас - течет как последняя блядь и с силой насаживается на пальцы, - вовсе не Тиша, а его опасное и пустившее корни глубже некуда альтер эго. Майор Игорь Гром, худой и жилистый, с узкими бедрами, идеальным прессом и темным совершенно пустым, как бескрайний холодный космос, взглядом. Он сжимает в себе ванины пальцы и с хриплым гортанным стоном кончает, продолжая быстро и отрывисто двигать рукой. Почти судорожно стискивает ладонью члены, легко скользя ею по горячей и липкой сперме, доводит Ваню до исступления. Его трясет, перемалывает ярким и внезапным оргазмом так сильно, что Ваня всем собой чувствует эту удушающую волну наслаждения и резко вытаскивает пальцы из узкой задницы, мелко, уже без проникновения, массируя вход подушечкой. Срывается следом, выпадая из реальности и теряя над собой контроль окончательно. - Блядь, какой же ты сейчас Игорь, - хрипло тянет Ваня, крупно вздрагивая от накатившего удовольствия и громко выстанывая чужое имя в тишины губы. Тот дергается, как от пощечины, замирает на мгновение, а потом чуть отстраняется и совершенно охуевше заглядывая Ване в глаза, спокойно уточняет: - Не понял? - и, прищурившись, интересуется почти с угрозой: - Ты что сейчас сказал, Иван Филиппыч? А ну-ка повтори, блядь. От расслабленности не остается ни следа, Тиша почти брезгливо обтирает ладонь о ванино колено, обтянутое джинсой, смотрит выжидающе, так недобро, что у Вани все внутри сжимается от предчувствия тотального пиздеца, который вот-вот грянет со всей дури. - Тиш, я… - пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, растерянно и замирая от ужаса начинает было Ваня, но Тиша резко мотает головой и холодно спрашивает: - Или все-таки Игорь? А вот и пиздец. Кто бы, блядь, сомневался. От тишиного тяжелого взгляда хочется спрятаться, забиться в угол и больше никогда не показываться на свет, но нужно что-то сказать, нужно попытаться объяснить словами через рот, что именно сейчас произошло. Судя по всему, Тиша просто в бешенстве, и не Ване его за это осуждать, он действительно еблан, каких поискать. Надо же было так обосраться, господи. - Тиш, ты не так все понял, - снова подает голос Ваня, хватаясь руками за тишины бедра и удерживая на месте, когда тот дергается, пытаясь встать. Получается неожиданно легко, собственные ладони тяжестью ложатся на тишины худые ноги, легко пригвождая его к месту, и Ваня вздрагивает от неуместной и ублюдочной мысли о том, насколько же это, даже в такой ситуации его заводит. Он трясет головой, отмахиваясь от неуместных фантазий и тихо жалобно просит: - Тиш, ну посмотри на меня, я просто… Нет, нихуя ничего не просто, но я… Договорить не удается, потому что Тиша хмурится и обрывает его на полуслове. - Да нет, блядь, все реально охуенно просто. Ты мудило гороховое, - он решительно и крайне раздраженно скидывает с себя ванины руки и, все же поднявшись на ноги, нетвердо отступает назад. - Я думал, мне показалось вчера, но нет, нихуя подобного. Спать будешь здесь, подушка с одеялом в шкафу. Не спокойной тебе ночи, Иван Филиппыч. Диван, кстати, говно, я давно собирался поменять, но все времени не было. И с гордым видом оскорбленной невинности, натянув штаны повыше, направляется в спальню, от души грохнув дверью, закрывая ее за собой. - Тиш, ну Тишенька, ну дай хотя бы объяснить-то, а? - Ваня подрывается следом, едва не запутавшись в собственных приспущенных джинсах, кое-как добирается до спальни, но дверь открыть не решается, скребется в нее, словно нашкодивший щенок, уже сейчас отчетливо понимая, что прокосячился так, что замаливать будет свои грехи неизвестно сколько. Если вообще замолит, конечно, потому что Иваном Филиппычем Тиша его зовет редко, почти никогда, на самом деле, обычно в крайней степени всепоглощающей ярости, как например тогда, когда Ваня сдуру чуть не переломал себе ноги, не проверив перед прыжком с вышки парашют. Благо маты смягчили падение и отделался он тогда подвернутой лодыжкой да гневной отповедью сначала от режиссера, а потом и от Тиши, назвавшего его придурком законченным, а затем долго прикладывающего лед к ноющей ноге. Сегодня никто его жалеть не станет, никто не приложит лед к ноющей совести, Тиша глухо и с особым садизмом взбивает подушку, видимо воображая вместо нее ванину пустую голову, а потом меланхолично и отрывисто бросает из-за закрытой двери: - Пошел нахуй, - и, затихнув, больше не издает ни звука. - Ну блядь, - почти с отчаянием тянет Ваня, от души пиная дверь, и, зашипев от резкой боли в пальцах на ноге, уже тише добавляет: - Сука, блядь, еблан конченый. Войти внутрь и нарушить тишины границы личного пространства, обозначенные на сегодняшнюю ночь предельно ясно, он так и не решается и, обреченно топая к шкафу, лишь надеется, что Тиша не услышал последней его реплики и не воспринял ее на свой счет. Вот это было бы вообще некстати с учетом всего случившегося. Ваня проебался, и как спасать положение, он не имел ни малейшего понятия. До сапсана, который увезет его обратно в Москву, оставалось всего два дня.