Гром средь ясного неба

Наутро Тиша сваливает еще до того, как Ваня просыпается. Тихо, как ниндзя, собирается и, судя по запаху в квартире, даже не выкуривает первую, самую по его собственному же мнению вкусную сигарету под чашку кофе. Смывается из дома, малодушно избегая разговоров и трусливо поджав хвост. В любой другой ситуации Ваня бы злился, но сейчас он Тишу хорошо понимает. Слишком хорошо на самом деле, потому что эта внезапно вылезшая срань даже самому Ване кажется больной насквозь, а уж Тиша-то тем более не обязан воспринимать ее, как норму. Это Тиша вправе злиться на него с силой тысячи солнц, пылая праведным гневом и затаивая обиду, а Ваня такого права совершенно однозначно не имеет. Он наворотил такой херни, что впору выдавать Тише авансом индульгенцию вообще на любое говно, до которого тот только сумеет когда-либо додуматься. Мысленно Ваня клянется себе, что так и будет; если Тиша его выслушает и милостиво перестанет после этого посылать ко всем хуям, он сам никогда в жизни не посмеет в чем-либо Тишу обвинить или рассердиться на него. Тиша-то, если быть откровенным, по сравнению с самим Ваней практически идеальный мужик, без заебов и дерьма в голове, и вывалить на него вот эти свои нездоровые фантазии с ваниной стороны форменное свинство, за которое извиняться придется долго и со вкусом, надеясь на снисхождение к идиотам. Уезжать из Питера на такой уебищной ноте совсем не хочется, поэтому вечером Ваня намеревается поймать Тишу прямо на пороге, подпереть собой входную дверь, чтоб не сбежал, чего доброго, а потом серьезно и откровенно поговорить. Признать, так сказать, проблему, иронично состоящую в том, что Ваня - законченный мудак и умудрился вкрашнуться не только в самого Тишу, но и в его сраного майора, чтоб ему пусто было. Ситуация идиотская и дикая, но, наливая себе кофе, Ваня впервые совершенно отчетливо и ясно понимает: в его калеченой голове образ Игоря Грома не только не смог заменить и вытеснить тишин собственный, но даже на одну с ним ступеньку подняться не сумел. Он просто слился с самим Тишей, причудливо сплелся и пустил крепкие вековые корни, такие, что отделять одного от другого стало почти невыполнимой задачей. Но, тем не менее, Ваня уверен абсолютно - стоит только Тише закончить со съемками и отрастить обратно свою буйную вьющуюся шевелюру, все вернется на круги своя. Ваня любит его, по-настоящему любит привычного и родного Тишу, светлого и солнечного, мягкого и веселого, такого непохожего на своего ебучего Грома с каменным суровым ебалом, и сделает все возможное, чтобы донести эту простую мысль и до Тиши, чтобы тот себе глупостей не придумывал. Вымыв чашку, Ваня, стараясь не думать о вчерашнем, собирает раскиданные накануне по полу вещи, вешает куртку на вешалку и, поразмыслив, идет в ванную. Вчера он так и не сумел себя заставить сполоснуться, лишь наскоро обтерся мокрым полотенцем, стянул джинсы и, закутавшись в одеяло, словно в кокон, завалился на диван. Тот, как Тиша и пообещал, был совершенно всратым, неудобным до ужаса, слишком мягким, чтобы можно было нормально на нем устроиться и провалиться в беспамятство. Ваня провертелся полночи с боку на бок и лишь под утро забылся тяжелым неприятным сном. Только это, пожалуй, и позволило Тише ускользнуть незамеченным и не пойманным в удушливые объятия вселенского раскаяния. После душа становится чуть легче, однако спину все равно неприятно тянет при каждом неловком движении, будто бы его кто по почкам отпиздил. Ваня морщится, лезет в шкафчик над раковиной, где Тиша хранит аптечку, и с облегченным вздохом, извернувшись в совершенно немыслимой позе натирает поясницу вольтареном. Должно помочь, всегда помогает, когда на съемочной площадке обо что-нибудь неловко пизданешься, а значит, и от последствий ночи на неудобном диване, скорее всего, избавит. Сидеть дома и нервно заламывать руки в тягостном ожидании не самого приятного разговора нет никакого желания, поэтому Ваня, подумав, гуглит, когда отходит ближайшая метеора до Петергофа. Ему нужно проветрить голову, уходиться до гудящих ног и кристальной ясности мыслей, чтобы вечером предельно спокойно объяснить Тише, в чем был неправ, так что Ваня торопливо собирается и выходит из дома, направляясь к Адмиралтейской пристани. Остановившись на ступенях прямо рядом с одним из суровых львов, Ваня закуривает, прикрывая зажигалку от порывистого холодного ветра и, натянув капюшон, почти с восхищением смотрит на неспокойную темную Неву. Вот ведь странность: он так любит этот город, его величественный и степенный, но все же местами очень всратый шик, и так редко приезжает сюда просто так, без повода. Чтобы мерять шагами бесконечные проспекты и набережные каналов, чтобы с благоговейным трепетом крутить башкой, бессовестно залипая на строгие и местами облупившиеся фасады домов в самом сердце Петербурга, чтобы просто дышать этим влажным, пропитанным морем и дождем воздухом. Нужно исправлять, Тиша будет рад, если, конечно, не пошлет его ко всем хуям после вчерашнего. Бросив окурок в урну, Ваня поспешно спускается на причал, проходит турникет и ступает на палубу свеженькой метеоры, едва заметно покачивающейся на волнах. В носовом салоне совсем пусто, и он с удовольствием устраивается в кресле прямо у окна. На выходе в залив, Ваня откровенно залипает на открывающийся вид. Темные воды Финки и нависающее над ними свинцовое небо заставляют что-то трепетно сжаться внутри, прямо за ребрами. Красиво до одури, аж дыхание перехватывает от этого мрачного простора. Ваня думает о том, что весной нужно будет обязательно уломать Тишу прокатить его на своем катере здесь в солнечный и погожий день, наверняка так будет еще пижже. У пристани в Петергофе Ваня почти не задумываясь берет билет в нижний парк. Часов на пять развлечений хватит, не меньше. Фонтаны уже законсервировали, и аллея выглядит как-то непривычно без бьющих всюду искрящихся струй, но это ничего, и без них Ваня найдет, чем заняться. Он бесцельно бродит по парку, углубляясь все дальше и дальше, пока с удивлением не обнаруживает себя у ворот Александрии, смутно припоминая, что был здесь когда-то давно еще со школьной экскурсией кучу лет назад. Неспешно доходит до Готического колодца, а после сворачивает в сторону коттеджа, припомнив рассказы экскурсовода. Внутри разливается неожиданное удовлетворение - не зря, все-таки сюда приехал. Хорошо тут, тихо и пусто, ровно так, как ему и нужно сейчас. Когда время уже близится к шести, Ваня возвращается обратно к пристани, чтобы успеть на последнюю метеору, и всю обратную дорогу до города задумчиво смотрит на легкие волны, расходящиеся по воде в стороны. На удивление, ему легко и спокойно, и кажется, что все будет хорошо. Тиша надулся, конечно, но он отходчивый, а еще - тоже Ваню любит, хоть и не говорит этого. Ему и не надо, Ваня все видит и так, по глазам его и по улыбкам ласковым. Пусть он и накосячил, но Тиша ведь умный мужик, сумеет понять, что иногда бессознательное берет верх над разумом, и то, что Ване вообще-то безумно стыдно за этот выверт своего больного воображения. Может, посмеется даже, тогда совсем хорошо будет. Поужинав в небольшом и ужасно уютном баре на углу Гороховой и набережной канала Грибоедова, Ваня направляется домой, надеясь, что Тиша либо уже вернулся, либо вот-вот появится на пороге, и можно будет наконец со всем разобраться. Усвистел тот рано, а значит, вряд ли смена будет до самой ночи. Ну, по крайней мере, Ваня на это очень надеется. Когда он ныряет в арку и поднимает взгляд вверх, замечает, что света в окнах нет. Поднимаясь по лестнице, Ваня торопливо набирает сообщение в телеге: “Я дома. Когда тебя ждать?” Но Тиша не отвечает, ни сразу, ни через полчаса, ни даже через два. Сообщение болтается непрочитанным, и Ваня начинает откровенно нервничать, разом теряя весь свой накопленный за день оптимизм. Тиша никогда его так демонстративно не игнорировал, никогда так Ваню не морозил, совершенно по-скотски и бесчеловечно. Впрочем, Ваня тоже никогда раньше такой хуйни не воротил, так что накручивать себя бессмысленно и вообще лишнее. Начинать разговор с претензий - вообще не лучшая стратегия на пути к успеху. Тиша притаскивается домой ближе к полуночи, когда Ваня всерьез уже было собирается доебаться до Любы и попытаться вызнать у нее, закончился ли съемочный день, и если да, не в курсе ли она, где Тиша. Это было бы чертовски опрометчиво, с Любой они знакомы целую вечность, и та сразу бы просекла, что дело нечисто. Люба вообще, откровенно говоря, не должна была бы знать, что он в Питере, а тем более - не должна была бы догадаться, что приехал Ваня вовсе не просто так, а к Тише. Они с Любой не друзья, так, хорошие знакомые, и совершить перед ней или вообще кем бы то ни было блистательный камин-аут без тишиного ведома означало бы, что Ваня совсем законченный идиот. А он им не был. Подливать масла в огонь, когда там и так уже канистра бензина - тупость неимоверная, и Ваня решает воздержаться от нее, по крайней мере пока, твердо решив, что если Тиша не появится в ближайшие полчаса, он просто сам ему позвонит и будет доебывать до тех пор, пока Тиша не сдастся и не возьмет трубку. Тиша не смотрит на Ваню, нерешительно застывшего в какой-то паре шагов, и, присев на корточки, долго и со всем тщанием расшнуровывает свои кроссы, храня гробовое молчание. Вместе с ним в квартиру вплывают запах непрекращающегося питерского дождя, красного мальборо и какой-то полувыветрившейся сивухи, из чего Ваня делает логичный вывод, что Тиша не придумал ничего лучше, чем после очередной тяжелой смены нажрать репу в каком-то удачно подвернувшемся на пути баре, не горя желанием возвращаться домой. Возможно, именно в том, что сам Ваня сегодня приметил парой домов ближе к Невскому, но все же прошел мимо, сдержав низменный порыв пропустить пару бокалов лагера. А может, и в каком-нибудь другом, их тут вокруг хоть жопой жуй, весь Рубильник - сплошные декорации для хорошей такой пьяной мили, до зеленых чертей можно накидаться, если выпить в каждом хотя бы по шоту. А Тиша с его нынешней комплекцией теперь совсем легкая добыча для зеленого змия; Ваня уверен, что сейчас вопреки обычному раскладу он сам Тишу бы легко перепил, даже не захмелев особо. Да, он мелкий, но тренированный многочисленными безбашенными собутыльниками, а вот Тиша, привыкший бухать в три горла, окосел бы быстро, даже глазом бы не успел моргнуть. А он и окосел, с ужасом думает Ваня, когда Тиша в попытке подняться на ноги чуть не падает навзничь, прямо на обувную полку. Его ведет в сторону, и Ваня, наплевав вообще на все, делает быстрый шаг вперед и подхватывает Тишу подмышки, вздергивая его на ноги, а затем поудобнее перехватывает за пояс и решительно тянет из коридора вглубь квартиры. - Руки убрал, - вскидывается Тиша, впрочем, не вырываясь слишком уж старательно. Видимо, даже в таком состоянии понимает, что вертикаль для него сейчас недостижимо далекая и призрачная мечта, а до кровати добраться как-то все равно нужно. Пусть даже и с ваниной помощью. - Карман шире держи, пьянь безобразная, - огрызается Ваня, но не рассерженно, нет. Наоборот, почти ласково, обнимает Тишу одной рукой и медленно ведет его по полутемной квартире. Свет горит лишь на кухне, где Ваня нервно и методично наполнял пепельницу окурками, так что теперь приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы ни обо что не запнуться. Подвернувшийся Тише стул падает с оглушительным грохотом, и Ваня, жалобно вздохнув, интересуется: - Ты какого хера так убрался, душа моя? - и, аккуратно отодвинув с пути стул ногой, упрямо тащит Тишу дальше, ворча себе под нос: - Завтра же вымрешь нахуй. Пьяный Тиша - это, конечно, не тот собеседник, с которым бы стоило обсуждать серьезные вопросы, но пусть лучше пьяный, зато целый и невредимый, а не ввязавшийся в неприятности, нашедший на свою жопу приключения или застрявший на всю ночь в каком-нибудь обезьяннике Тиша. Искать его с собаками по почти незнакомому городу было бы тем еще квестом, так что Ваня просто тихо радуется, что обошлось без этого вот говна. - А тебя ебет? - мрачно уточняет Тиша, едва не вписавшись в дверной косяк, когда Ваня на мгновение теряет бдительность и ослабляет хватку. Перехватив Тишу покрепче, Ваня затаскивает его в спальню, быстро стягивает с узких плеч промокшую насквозь ветровку и, закатив глаза, терпеливо кивает: - Еще как ебет, - а потом снова вздыхает и, набрав в грудь побольше воздуха, спокойно поясняет: - Ты не поверишь, Тишенька, насколько сильно меня ебет вообще все, что с тобой связано. - А Игорь тебя тоже ебет? - с пьяненьким, но невероятно едким сарказмом интересуется Тиша, снова попытавшись высвободиться из ваниных рук. Не очень убедительно, но крайне демонстративно. - И он, - Ваня даже спорить не собирается, снова кивает и, сгружая Тишу на кровать, честно признается: - Я с пятнадцати, наверное, столько не дрочил, сколько этой осенью. Тиша смотрит на него страшными глазами, невозможно темными и красивыми сейчас просто до одури, а потом раздраженно бросает: - Ну охуеть теперь, - и нечеловеческим усилием воли кое-как усевшись на кровати, обманчиво спокойно уточняет: - И ты так спокойно это мне сейчас говоришь? Ты совсем, что ли, уже ебнулся, Иван Филиппыч? Ваня знает этот его тон, и ничего хорошего он, разумеется, не обещает. Тиша сейчас просто в тихом бешенстве, судя по тому, как раздуваются его ноздри, и Ваня, решившись, выпаливает практически на одном дыхании: - А что, мне, блядь, нужно картинно заламывать руки и рыдать? Ты вообще себя видел в зеркале, нет? - и, переведя дух, продолжает уже тише: - Я реально ебнутый, ты не подумай, что я отрицаю. Я все понимаю, Тиш, умом понимаю, а вот когда ум отключается, в голове только одна мысль - это ведь тоже ты. Не кто-то другой, не какой-то левый мужик, сечешь? Это все еще ты, просто другой; и от того, насколько ты, сука, не похож на себя обычного, у меня крыша едет. Ты же знаешь, мне никто больше не нужен, кроме тебя, я же тебя… И все, воздух в легких кончается. Ваня судорожно хватает его раскрытым ртом и растерянно замолкает. На эту территорию они еще не заступали, и, пожалуй, не стоило бы делать этого прямо сейчас. Не так, не оправдываясь за говно в своей голове перед пьяным и не очень ясно соображающим Тишей. Хотелось как-то по-особенному, а не в порыве первого серьезного между ними срача, но Тиша вскидывает на него совершенно нечитаемый взгляд и почти приказывает: - Договаривай, - твердо и бескомпромиссно, будто решил совсем Ваню наизнанку вывернуть. Уцепился за самое главное, кажется, совершенно пропустив мимо ушей все остальное, что Ваня на него вывалил. - Я же люблю тебя, - послушно заканчивает Ваня, присаживаясь рядом на край кровати. Тиша молчит, переваривая, смотрит цепко, и Ваня решается: - Тебя люблю и Игоря твоего тоже. Вы же блядь одно целое, неделимое, сука. Такая хрень, знаешь, ну… Как с калькой, смотришь, вроде бы, на один слой, а видишь сразу оба, замечаешь, как они проступают друг сквозь друга. Вот ты смеешься - и все привычно, а потом свет по-другому падает - и мне кажется, будто я не тебя вижу, - на мгновение Ваня замолкает, пристально вглядываясь в тишины смягчившиеся немного черты лица, а затем продолжает уже с легкой насмешкой, осознав, что пронесло, по всей видимости: - И вообще, я бы на твоем месте вместо того, чтобы выебываться, принял все за комплимент чистой воды. Ты понимаешь, что это перевоплощение такого левела, что ты смог наебать даже меня? Меня, блядь, Тиш, а не камеру. Ты в своего Громозеку провалился, как в болото, и фонишь так, что сдохнуть можно, а виноват я, - он осекается, заметив, как Тиша начинает легко хмуриться, и торопливо машет рукой, добавляя ласково, почти нежно: - Ладно, я реально виноват. Надо было сразу тебе сказать, как приехал, а не надеяться, что пронесет, блядь. Помолчав немного, Тиша едва заметно расслабляется, укладывается обратно на подушку своей наверняка гудящей уже головой и наконец коротко бросает: - Я тоже. - На хуйло похоже, - совершенно машинально кивает Ваня, а потом, спохватившись, уточняет, затаив дыхание: - Что ты - тоже? - Люблю тебя тоже, долбоеб, - закатив глаза, сообщает Тиша абсолютно будничным тоном, а потом, как-то разом побледнев, слабо просит: - Бля, Ванько, не оставь в беде, притащи тазик, а? А то я прям чувствую, как меня изнутри распирает от всей этой сопливой поебени. И Ваня, поднимаясь с кровати и поспешно топая в сторону ванной, громко заливисто ржет, потому что это - официально лучшее, блядь, объяснение в искренних и глубочайших чувствах из всех, что случались в его жизни. Обошло с отрывом даже ту нелепую хуйню курсе на втором театрального, когда он, проснувшись наутро с незнакомым чуваком после какой-то пьянки, принялся вдохновенно читать сонеты Шекспира и признаваться в роковой любви с первого взгляда, пока тот в ужасе от Вани не съебался. Впрочем, в том и была великая цель, да и история получилась отменная, как раз в аккурат из тех, которые "а знаете, как-то раз я" и которую рассказывают лишь близким друзьям, да и то в крайней степени подпития. С Тишей все как-то постоянно выходило через жопу, но главное, что все еще по-прежнему выходило, и лишь только в благодарность за это Ваня готов был нести ему и тазик, и водичку, и даже придержать за плечо, чтобы с кровати не свалился, пока Тиша отчаянно постанывая и проклиная все на свете, с чувством выполненного долга блюет в подставленный веселенький оранжевый таз. Наутро Ваня просыпается от тычка острым локтем в бок и, с трудом разлепив глаза, моргает ими в жалкой попытке сфокусировать взгляд. И ей-богу, лучше бы не, лучше бы и дальше ничего не видел, потому что Тиша, нависнув над ним с поистине зверской рожей, грозно интересуется: - Ну и какого лешего ты в моей кровати снова забыл, Иван Филиппыч? Ваня тяжко вздыхает. Вполне ожидаемо, конечно, Тиша накануне нарезался, как черт болотный, до логичных, как оказалось, провалов в памяти, но от этого не легче. Наверное, все-таки не стоило вчера даже начинать этот разговор, чтобы сегодня не было так обидно за просранное попусту красноречие. Ваня снова вздыхает и, широко зевнув, интересуется, страдальчески прикрыв глаза: - Совсем чистый лист, да? - а после, так и не дождавшись внятного ответа, жалобно продолжает: - Тиш, ну ебаный же в рот, я прям сейчас не вывезу тебе эту свою ночную телегу по второму кругу толкнуть. Можно, я просто скажу, что мы совсем разобрались вчера, потом ты полчаса блевал и клялся, что вообще больше пить не станешь, а после сгреб меня в охапку и отрубился. Чтобы открыть глаза и перекатиться на бок, приходится сделать над собой волевое усилие - тело все еще ватное после сна в одежде и неудобной позе, - но Ваня справляется. Он пристально смотрит на Тишу, задумчиво покусывающего губу, и молчит выжидательно, отчаянно надеясь, что у того хватит мозгов не начать сраться прямо сейчас. - Можно, - наконец коротко кивает Тиша, осторожно поворачивая голову на подушке и впериваясь в Ваню каким-то непонятным взглядом, а потом неожиданно солнечно улыбается и, потираясь носом о ванину щеку, добавляет весело: - А еще, ты можешь повторить конец своей пламенной речи, где ты признавался в любви мне и моему великому актерскому таланту, который довел тебя до шизы. И выглядит он при этом таким довольным своей выходкой, что втащить ему хочется незамедлительно. - Вот ты паскуда, - выдыхает Ваня почти обреченно, понимая, что Тиша в очередной раз умудрился его наебать, а затем, обняв его за шею, легко касается тишиных губ своими. Тот выворачивается смущенно, ноет что-то про нечищенные зубы и кофе, но Ваня его не слушает. Совсем, вообще, ни капельки. Белый шум, Тишенька, завали ебало и давай целоваться уже. И Тиша покорно заваливает ебало, с удовольствием раскрывая свои теплые губы навстречу ваниному языку. Отвечает болезненно нежно, так ласково, что у Вани пальцы дрожат, когда он ведет по тишиной чуть колючей щеке и, скользнув ладонью дальше, почти с отчаянием вцепляется в коротко стриженые темные волосы на затылке. Тиша на это лишь выдыхает негромко и подается ближе, углубляя поцелуй. Такой сонный, разморенный, совершенно домашний, с помятым похмельным ебалом и следом от подушки на острой скуле. Насосавшись вдоволь, почти до легкого головокружения, они лежат рядом, соприкасаясь предплечьями, и Ваня, подумав, обхватывает тишину ладонь своей, переплетая пальцы. Молчание затягивается, но теперь оно уютное и спокойное, Тиша довольно вздыхает, мостясь на подушке, и Ваня, бросив на него быстрый взгляд, решается. Нужно прояснить все до конца, даже если и сейчас все выглядит так, будто буря миновала. Вчера Тиша так ничего и не сказал по поводу его откровений, а Ване, чего уж скрывать, интересно до ужаса, что же все-таки вертится в его дурной голове в свете открывшихся обстоятельств. - Ты правда так разозлился из-за Грома своего? - мягко спрашивает он, на что Тиша лишь плечами пожимает, а Ваня, весело хмыкнув, добавляет: - Это же лучший комплимент твоему таланту, балда. Можем считать, что я - твоя самая преданная и ебанутая фанатка. - Ебанутая - это точно, - фыркает Тиша, расслабляясь окончательно и, высвободив свою ладонь из ваниных цепких пальцев, просовывает руку ему под шею. Тянет ближе, практически укладывая на себя, и обнимает так тепло и так правильно. Хорошо обнимает, почти как раньше, если бы не острая выпирающая ключица, в которую Ваня тут же утыкается носом и глубоко вдыхает. Она выбивается из привычной картины мира, снова и снова возвращая к мысли о том, какой же Тиша теперь худой и костлявый почти. От него пахнет потом и перегаром, а еще сигаретами и практически выветрившимся вчерашним парфюмом, но это, как ни странно, для Вани чуть ли не лучший запах на земле. - И преданная, я настаиваю, - шутливо бубнит он, касаясь теплой кожи губами, а потом, решив, что если доебываться, так уж по полной, интересуется ласково: - Неужто реально обидно? Мне казалось, ты всегда хотел надрочиться вот так с головой погружаться в персонажа, нет? Считай, у тебя мастерски это получилось. - Да причем тут Гром? - неожиданно нервно отмахивается Тиша, а потом, смущенно отведя взгляд, неожиданно тихо признается: - Я решил, что у тебя кто-то появился. Начал уже мысленно в своей голове всех знакомых Игорей перебирать и прикидывать, кому из них стоит переломать ноги. - Ты дурак? - почти с жалостью уточняет Ваня, потираясь носом о тишино теплое со сна плечо. Хотя от одной только мысли, что Тиша на серьезных щщах был готов кому-то за него въебать от всей души и не поморщиться, что-то неожиданно остро отзывается внизу живота тягучей волной возбуждения. Приятно, черт возьми, хоть и идиотский был бы поступок, чего уж скрывать. С Тиши реально бы сталось навалять какому-нибудь ничего не подозревающему бедолаге в приступе праведного гнева и жгучей ревности, а вот Ване пришлось бы это как-то изящно разруливать, старательно не высовывая носа из шкафа. - А что я должен был подумать, Ванько? - с нескрываемым сарказмом интересуется Тиша, тем не менее, все еще несколько смущенный тем фактом, что напридумывал себе какую-то дичь. Он легко, почти невесомо прижимается губами к ваниному виску, а затем продолжает негромко: - Ты приезжаешь весь такой внезапный, как снег на голову сваливаешься, предупредив всего за пару дней и будто нарочно тогда, когда у меня смены самые уебищные и почти до ночи. Словно вообще рассчитывал, что мы видеться почти не будем. Ведешь себя странно, бросаешься на меня, как бешеный. Ебешь, как в последний раз, будто тебе есть, какие грешки замаливать, а потом, блядь, Игорем называешь, - он замолкает на мгновение, беря красивую МХАТовскую паузу, а после, неуверенно фыркнув, заканчивает совсем уж ехидно: - Логика прослеживается или нужна пояснительная бригада? Ваня пристыженно вздыхает. А ведь и правда, если на все посмотреть с тишиной стороны, то куда ни плюнь, всюду какой-то пиздец получается. Сам бы он как вообще на такую хуйню реагировал? Спокойно принялся бы расспрашивать, в чем прикол, или же, как и Тиша, психанул бы на портянку, отправив того спать на диван? Сложный, очень сложный вопрос с весьма однозначным ответом. Он бы и сам разозлился будь здоров, если бы Тиша его чужим именем в койке назвал, без вариантов. - То есть, из-за Грома ты не злишься? - на всякий случай все же уточняет Ваня, устраивая ладонь у Тиши на груди и чувствуя, как под нею ровно и размеренно бьется сердце. - Из-за Грома я охуеваю, - покачав головой, вздыхает Тиша, а потом неожиданно тихо смеется и добавляет, хитро сощурившись: - Но с ним мы тебя как-нибудь поделим по-братски. Ваня с облегчением прикрывает глаза и тоже усмехается. Какое все-таки счастье, что Тиша такой же ебанутый, как и он сам. Невероятная, просто сказочная удача. Время неумолимо близится к полудню, и в голову приходит совершенно непрошенная мысль, доселе от Вани как-то ускользавшая с завидным упорством. - Ты проспал, да? - виновато спрашивает он, бездумно водя кончиками пальцев по тишиной груди. Тиша довольно сопит, мягко проходится ладонью по ваниному плечу и качает головой: - Мне ко второй. - Гнилая отмаза, - Ваня закатывает глаза, уже прикидывая, каких пиздюлей Тиша за этот свой загул выхватит у режиссера, но Тиша совершенно спокойно парирует: - Никакая не отмаза, мне и правда ко второй, - после чего делает эффектную паузу и, довольно рассмеявшись, поясняет: - Ко второй половине дня, снимать на улице будем, сумерки нужны. Не тупи, Ванько. Он тянет руку к ваниной голове и ласково взъерошивает волосы на макушке, с наслаждением пропуская легкие пряди сквозь пальцы. Тиша всегда питал какую-то нездоровую любовь к его патлам и теперь, дорвавшись, жамкал их с совершенно счастливым видом человека, получившего в свое распоряжение лучший из подарков. Ваня улыбается ему и, ластясь к руке, тихонько интересуется: - Поздно вернешься? - Постараюсь как можно раньше, - заверяет его Тиша, осторожно потянув пряди на затылке и вынуждая запрокинуть голову. Целует мягко, многообещающе, и Ваня удовлетворенно вздыхает. Он знает, Тиша упрямый, как баран, и действительно смоется с площадки при первой же подвернувшейся возможности. До ваниного отъезда остается одна ночь, и, кажется, Тиша не намерен упустить из нее ни минуты. Когда ближе к вечеру, уставший, но довольный Ваня возвращается домой, квартира встречает его тишиной и полным отсутствием признаков жизни. Это странно, потому что с полчаса назад Тиша написал ему, что выдвигается и скоро будет, после чего Ваня поспешно вышел из бара, в котором после прогулки решил пропустить бокал пива, и взял такси. И вот он тут, а Тиша, подлец, где-то проебался по дороге. Ваня успевает не только переодеться и заварить чаю, но и неспешно выкурить сигарету, прежде чем в дверь стучатся. Громко, требовательно, отчего сердце пропускает удар. У Тиши свои ключи, да и не стал бы он скрестись в собственную квартиру, но ведь и некому вроде больше. Разве что случились что-то, но эту нехорошую мысль Ваня от себя решительно гонит прочь и спешит в коридор. Глазка нет, поэтому Ваня, не задумываясь, отпирает замок и решительно приоткрывает входную дверь, осторожно выглядывая в полутемную парадную. Света отчаянно не хватает, чтобы толком что-нибудь разглядеть, зато напротив лица тут же возникает раскрытая ксива, и густой, бархатный низкий голос из темноты чуть насмешливо заявляет: - Майор Гром, полиция Санкт-Петербурга. Разрешите войти? Охуев до предела, Ваня уже широко распахивает дверь, чтобы выпустить в парадную чуть больше света и натурально теряет дар речи. На пороге квартиры, возвышаясь над Ваней на добрую голову, стоит самый настоящий майор Игорь Гром, все еще держа в вытянутой руке удостоверение и глядя на него тяжелым взглядом, сверкающим из-под низко надвинутой на глаза кепки. Коричневая, потасканная жизнью кожанка, футболка какая-то растянутая, мешковатые потертые джинсы и массивные ботинки со сбитыми носками. Не обращая на ванину растерянность никакого внимания, он захлопывает ксиву, запихивает ее в карман и, решительно перешагнув порог, продолжает тем же тоном: - Соседи на шум жалуются, уважаемый. А ведь в старом фонде еще постараться нужно, чтобы до них докричаться. Вы хозяин квартиры? - Тиш, ты чего? - наконец отмирает Ваня, чуть сторонясь и закрывая за ним дверь. Во рту моментально пересыхает не то от изумления, не то от жгучего, мгновенно разливающегося по всему телу колкого возбуждения. Ну нихуя ж себе, Тиша все еще умеет его удивлять, даже после этой всратой истории с дурацкой и ничем неоправданной ревностью. - Вы путаете меня с кем-то, - медленно качает головой Тиша и, потянувшись рукой, осторожно сдвигает свою кепку чуть выше. Взгляд его обжигает Ваню, прошивает насквозь. Темный и незнакомый, почти равнодушный, брови чуть нахмурены, отчего лоб расчерчивают глубокие складки, а губы сжаты в тонкую линию. Пиздец, думает Ваня, ну каков же пиздец, а Тиша тем временем делает небольшой шаг вперед и тихо, почти с угрозой, бросает: - Документики предъявите, разбираться будем, что у вас тут за вертеп. - А может, сразу к личному досмотру перейдем? - Ваня нервно хмыкает, теребя край футболки, а потом, не выдержав, тянет ехидно: - Как вам такой расклад, майор? По тишиному - нет, нихуя, конечно, не тишиному, - взгляду Ваня отчетливо понимает, что играет с огнем. Замечает, как тот сжимает кулаки и напрягается всем телом, но Ване уже плевать. Ему башню рвет от этого поистине дьявольского представления, потому что посреди коридора стоит вовсе не знакомый до последней ужимки Тиша, а припизднутый на всю голову и имеющий явные проблемы с самоконтролем Игорь Гром, который разглядывает его с вызовом, выдвинув вперед челюсть и плотно сжав губы в линию. Ваня чувствует, как к члену стремительно и неотвратимо приливает кровь от этого тяжелого мрачного взгляда и, окончательно потеряв жалкие остатки самообладания, делает широкий и решительный шаг вперед. Одним неуловимым движением сбивает с головы нелепый кепарь и, обхватив ладонью тишин загривок, с силой тянет его вниз, прижимаясь к этим губам приоткрытым ртом. Ваня ждет чего угодно, на самом деле, но не того, что происходит в следующее мгновение. В солнечное сплетение ощутимо прилетает кулак, а тяжело дышащий и раздувающий ноздри Тиша, чуть отступив назад, мрачно интересуется: - Мне расценивать это как нападение на сотрудника полиции при исполнении или же, как сексуальные домогательства? Опешив, Ваня замирает, трет горящее лицо, а потом, опомнившись и снова сокращая расстояние, выдыхает сипло: - Да как хочешь, расценивай, майор, только ебало завали, - и, толкнув Тишу руками в грудь, прижимает его своим телом к удачно подвернувшейся стене. Тот растерянно хлопает глазами, на секунду, не больше выпадая из образа, а потом снова хмурится, когда Ваня забирается ладонями под полы распахнутой кожанки и с нажимом ведет ими по худым бокам, продолжая свою мысль: - Расслабься и получай удовольствие. Чай не каждый вызов так заканчивается. И, не размениваясь больше на болтовню, плавно стекает к тишиным ногам, опускаясь на колени. Пальцы дрожат, когда Ваня торопливо выбивает болт из петли и расстегивает молнию на тишиных джинсах. Тянет их вниз решительно, до самых колен, лишая возможности сбежать, и, обхватив ладонями бедра, с тихим довольным стоном насаживается на твердый уже член. Берет сразу и до конца, сжимая горло вокруг головки, а потом вскидывает поплывший взгляд вверх и стонет снова, потому что вид открывается просто отменный. Тиша скребет ногтями по стене почти с отчаянием и смотрит вниз, прямо на Ваню, на то, как его губы скользят по члену, блестящему от слюны. В глазах у него бескрайний и пугающий космос, темный и опасный, а в следующее мгновение тишина рука оказывается в ваниных волосах, с силой сжимает пряди в кулаке, и он толкается бедрами вперед, а потом снова и снова, откровенно и грубо натягивая Ваню на себя ртом. Охуенно правильно, крышесносно и совершенно не заботясь о том, насколько глубоко крупная головка оказывается в горле. Двигается размашисто, быстро, сжимая губы в тонкую линию, цепко и сосредоточенно вглядываясь в ванино лицо. И кто из них двоих теперь еще больной ублюдок? Впрочем, Ваня бы соврал, если бы сказал, что ему не нравится, он давно мечтал, чтобы Тиша вот так себя отпустил и тупо трахнул его в глотку вопреки обыкновенной своей осторожности. Отчего-то Тиша всегда считал, что хер у него слишком большой для таких вот фокусов, но нет, ничего подобного, в самый раз. Ване ужасно нравится. По подбородку течет слюна, горло начинает саднить, но остановить его сейчас такого - это обломать себе весь кайф, поэтому Ваня покорно подставляется, одной рукой почти с отчаянием цепляясь за тишино бедро, а другой - крепко сжимая собственный стояк сквозь слой ткани. Взгляд соскальзывает в сторону, и Ваня громко стонет, цепляя периферийным зрением их отражение в огромном ростовом зеркале, висящем на стене сбоку. Вид открывается совершенно блядский, такой, что яйца поджимаются. Тишина рука в его волосах, влажный член, выскальзывающий из распухших губ, чтобы снова толкнуться обратно, узкие бледные бедра, двигающиеся четко и не сбиваясь с ритма, и грубо трущаяся о голую тишину кожу коричневая куртка. Ваню ведет окончательно и бесповоротно, и он, зажмурившись, с громким гортанным стоном вжимается носом в курчавые светлые волосы на тишином лобке. Тиша дергается, сжимает пальцы на затылке еще крепче и резким, почти болезненным рывком снимает Ваню со своего члена с пошлым хлюпаньем, а потом так же грубо за шкирку вздергивает на ноги и, поймав под поясницу, втискивает в себя, тут же принимаясь жадно вылизывать ванин рот. Минеты всегда были тишиной слабостью, а такой - кажется, натурально вышиб из головы последние мозги, превращая спокойного и ласкового Тишу в ненасытное, фонящее первобытным животным желанием чудовище. Превращая его в возбужденного и почти ничего не соображающего Игоря Грома, который на нежности не разменивается и действует на голых инстинктах, отчего у Вани колени предательски слабеют. - Выеби меня, сейчас, - шепчет прямо в губы, тянет с бедер спортивки вместе с трусами и обхватывает своей широкой ладонью истекающий смазкой ванин член. Пару раз двигает рукой, от чего Ваня крупно вздрагивает и вцепляется в его плечи, а затем негромко, но весьма убедительно добавляет: - А не то арестую за неповиновение властям. У меня и наручники с собой есть… От одной только мысли о браслетах, хоть и бутафорских, в горле разом пересыхает. - В спальню пойдем, майор, - сипит Ваня сорванно, отстраненно прикидывая, что завтра вообще, наверное, говорить не сможет, но Тиша поспешно мотает головой и отрывисто бросает: - Нахуй ее, - склоняется ниже, сжимая зубы на ванином плече сквозь ткань домашней футболки, и добавляет хрипло: - В правом кармане куртки. А потом решительно скидывает ванины руки со своих плеч и разворачивается к стене лицом, упираясь в нее ладонями и прогибаясь в пояснице. Широко, насколько позволяют спущенные до колен джинсы, расставляет ноги, ища устойчивое положение и бесстыдно выставляя себя напоказ. У Вани сердце чуть не останавливается, слишком сильно бьет по нервам такой Тиша, совершенно ебанутый и не похожий на себя. Тиша, трахающий его в глотку, как распоследнюю шлюху; Тиша, забивший на комфорт и предлагающий поебаться прямо посреди коридора; Тиша, так и не снявший свою блядскую кожанку Грома, спижженую из реквизитной. Все это так непохоже на солнечного и уютного Тишу, и от мысли, что затеял он эти странные и конченые ролевые игры только лишь ради Вани, что-то внутри сжимается отчаянно и с неведомой доселе силой. Ваня любит его ужасно, всегда и любым, на самом деле, но сейчас - особенно сильно, просто до звезд перед глазами. Обнаружившийся в кармане кожаной куртки тюбик со смазкой еще не вскрытый - видимо, купил по дороге, замыслив авантюру, - и Ваня, отвернув крышку, зубами срывает с небольшого отверстия фольгу. Выдавливает на пальцы вязкий прохладный гель и снова опускается на колени, прижимаясь губами меж ягодиц. Лижет, толкается языком, выбивая из Тиши сдавленные хриплые стоны, потом пальцами, сразу двумя, скользкими и хорошенько смазанными и слышит, как Тиша шипит от этих контрастов. Тише хорошо просто до одури, потому что он подается назад и сам насаживается, выстанывая что-то невнятное, когда Ваня обводит языком гладкие, растянутые на пальцах мышцы. Толкается кончиком, добавляя к смазке слюну, захлебывается собственным стоном, когда Тиша сжимается и вскрикивает, прогибаясь еще сильнее в пояснице от резкого движения рукой. Такой раскрытый, такой возбужденный, Ваня тянется ладонью к его члену и чувствует, что Тиша позорно течет, подавшись в нее головкой. - Бля, Тиш, какой же ты, сука, охуенный, я сейчас сдохну просто, - шепчет Ваня восхищенно, пару раз проходясь рукой по всей длине и возвращая ее на ягодицу. От задницы тишиной не оторваться, такая упругая, напряженная, и Ваня с удовольствием мнет ее ладонью, оттягивая в сторону. - Меня зовут Игорь, - хрипло и низко бросает Тиша и, обернувшись через плечо, смотрит на него долгим, совершенно отсутствующим взглядом. - А у тебя абсолютно уебская привычка называть мужиков чужими именами во время ебли. - А я гляжу, ты втянулся и начал получать удовольствие, - замечает Ваня, проталкивая в растраханную дырку третий палец, и, резко двинув рукой, добавляет ласково, почти елейно: - Не правда ли, майор? На последнем слове Ваня делает акцент, перекатывает его на языке звонко и с наслаждением, слегка грассируя и чувствуя, как Тишу трясет от его голоса и от пальцев, скользящих наружу, а потом снова глубоко внутрь до самых костяшек. Ваня чуть меняет угол, срывая с тишиных губ грудной и глубокий стон, громкий и бесстыдный, и думает, что попасться на своих нездоровых желаниях стоило только лишь затем, чтобы увидеть наконец Тишу таким. Открытым и ничего не соображающим, искрящим, как ебаная неисправная проводка. Тиша многое себе в койке позволял, но так он себя еще никогда не отпускал, и Ване безумно нравится видеть его настолько честным в языке своего тела, настолько оголенным и вывернутым наизнанку. Ему хорошо, просто невъебенно даже от пальцев в заднице, но Ване этого мало. Ване хочется уткнуть его лицом в стенку и трахнуть до звезд перед глазами, сжимая в кулаке чертову блядскую кожанку до скрипа. До хриплых криков ебать, пока пощады не запросит. Гром пробуждает в Тише что-то темное и неизведанное, но и Ваню совсем не оставляет равнодушным, вытаскивая из подсознания самые смелые и самые неуместные желания, в которых привычному Тише он бы в жизни не признался даже под угрозой расстрела. Ваня поднимается на ноги и, чуть пошатнувшись, снова лезет в правый карман куртки, из которого извлекает на свет коробку с резинками. Вскрывает ее зубами, раздраженно отплевывая кусок картонного клапана и, подцепив один из фольгированных квадратов, отрывает его от остальной ленты, после чего не глядя отбрасывает коробку в сторону. Потом, все потом, не сейчас. Сейчас он одной рукой продолжает быстро и глубоко трахать Тишу пальцами, а второй, помогая себе зубами, вскрывает упаковку по краю и, избавившись от нее, раскатывает резинку по собственному члену. Пальцы достает резко и, крепко ухватившись за бледную задницу, толкается головкой. От ощущений хочется орать в голос, но Ваня прикусывает губу, глухо стонет и медленно натягивает Тишу на себя, чутко прислушиваясь к его хриплому сорванному дыханию. - Еще, - отрывисто командует тот, сам подаваясь назад, и, резко выдохнув, бросает севшим голосом: - Чего застыл? Пошевеливайся, а то я заскучаю. - Ебать ты нетерпеливый, - тихо смеется Ваня, резко двигая бедрами, а потом, совершенно одурев от вседозволенности, прижимается к тишиной узкой спине, обтянутой кожанкой, и добавляет почти с нежностью: - Игорек любит жестко, да? - Игорек любит, когда его ебут, а не ведут с ним светские беседы. Я в этом не силен, - отзывается Тиша язвительно и вздрагивает всем телом, когда Ваня, дотянувшись, с силой прикусывает его за загривок и въезжает до конца. От этих его выебонов тормоза срывает окончательно, Ваня чувствует, как легко скользит член по смазке, ее много, даже, может, чересчур, она вытекает из тишиной задницы, пачкая все, что можно и нельзя. Ваня собирает ее пальцами, чтобы не добралась до джинсов, и впивается ими в худое жилистое бедро. Двигается рвано, беспорядочно, толкаясь глубоко, до пошлых шлепков кожи о кожу, до хриплых тишиных матов. Обнимает его всем собой, вжимаясь лицом в куртку прямо между лопаток и вдыхая запах сигаретного дыма, перемешанного с чем-то неуловимо терпким. Запахом Игоря Грома, наверное. А потом связных мыслей не остается вообще, Ваня только и может, что резко толкаться в растягивающуюся на его члене гладкую дырку, да быстро, почти грубо Тише дрочить. Тот громко стонет, мечется, как в бреду, и обессиленно утыкается лбом в скрещенные на стене руки. Кончает быстро, с каким-то растерянным скулежом, сжимается, дрожит и пачкает ванину руку горячим и липким. Совершенно размазанный и обмякший, разморенный и затраханный, он выглядит, как мокрая мечта, и Ваня, не задумывась, выскальзывает из него, стягивает резинку и обхватывает собственный член. Водит рукой резко, с силой сжимая пальцы под головкой, чтобы через несколько мучительных движений кончить Тише на спину, прямо на чертову кожанку. Белесые потеки ложатся один на другой, смешиваются друг с другом, а у Вани в голове такая блаженная пустота, что сил хватает лишь на то, чтобы повернуть к себе тишину голову и прижаться к его искусанным покрасневшим губам своими. Отдышавшись, Тиша отлипает от стены, осторожно стягивает кожанку с плеч и, придирчиво осмотрев ее, почти обреченно констатирует: - Трофим меня завтра покалечит и будет прав, - однако в голосе его глубочайшего раскаяния Ваня не улавливает. Еще бы, трудно раскаиваться в чем бы то ни было, когда едва ноги можешь свести вместе после такого охуенного секса. - Ой, да брось, - отмахивается Ваня почти весело и, заговорщически подмигнув, с улыбкой заверяет Тишу: - Сейчас влажной губочкой пройдемся, и никто ничего даже не узнает. - Я буду знать, Ванько, - вздыхает тот, а после, картинно закатив глаза, с легким ехидством продолжает: - Буду знать, что каждый день на площадке надеваю куртку, которую ты бессовестно обкончал. - Ты не можешь меня осуждать, ты сам все это затеял, - с непроницаемым лицом парирует Ваня и легко прижимается губами к тишиной горячей и влажной шее. Улыбается, чуть отвернувшись, и предательски молчит о том, что с футболкой дела обстоят гораздо, гораздо хуже. Та вся сырая насквозь, по спине и подмышками расползаются мокрые пятна пота, и на мгновение мелькает шальная мысль спиздить ее, пока Тиша спит. Бережно завернуть в пакет, затолкать в сумку на самое дно, чтобы не спалиться раньше времени, а потом в Москве утыкаться носом в нее и дышать терпким и крепким тишиным запахом. Только в последние дни Ваня, наверное, по-настоящему ясно и отчетливо осознает, как ему всего вот этого не хватает, когда Тиши нет рядом: запахов, звуков и прикосновений. Он не ценил этого так сильно летом и в начале осени, когда они практически не отлипали друг от друга, засыпали в одной кровати и по утрам первым делом самозабвенно целовались, тискаясь в сбитых, влажных от духоты простынях. А теперь вот, как пыльным мешком по голове догнало - все не так без Тиши, пусто совсем, когда его рядом нет, и как с этим дальше жить - совершенно непонятно. Как укладываться в холодную пустую постель по возвращении в Москву, как засыпать, не слушая мерное дыхание и посапывание, как просыпаться, не уткнувшись в вонючую кудрявую подмышку. Как-то они, конечно, справлялись все эти два месяца, созванивались постоянно, светя в камеру телефона абсолютно заебанными работой лицами, радовались долгожданной встрече, а теперь Ваня совершенно растерян и подавлен тем, что завтра уезжать, а он к этому не готов вообще. - Понравилось? - негромко, но явно самодовольно интересуется Тиша, обнимая его за плечи и невесомо целуя во вспотевший мокрый висок. Ваня вздыхает, гладит тишины бока и вместо ответа доверительно сообщает ему, легонько пожав плечами: - Ты больной на всю голову. - А ты нет? - парирует Тиша совершенно спокойно, и Ваня кожей чувствует, как он улыбается. - А я тоже, - заверяет он со вздохом и, чуть отодвинувшись, чтобы видеть тишино лицо, гладит его по коротко остриженным темным волосам на затылке. - Понравилось, конечно, но в следующий раз я хочу трепать твои светлые кудряхи и не чувствовать себя законченным извращенцем. И Тиша расплывается в совсем уж широкой и совершенно счастливой улыбке, от которой внутри разом становится тепло и спокойно. - А вот этого не обещаю, - мотает он головой, подаваясь к руке и глядя на Ваню хитро, с прищуром. Будто бы замыслил какую-то дурость очередную, и Ваня, закатив глаза, уточняет заинтригованно: - В смысле? - Да в прямом, - говорит довольно и светится весь, как начищенный пятак. Ваня аж залипает от того, как сквозь новые его черты в это мгновение проступает привычный и солнечный Тиша, у которого вечно в загашнике тысяча и одна идиотская идея. Тиша же, не обращая внимания на ванино задумчивое лицо, сообщает почти с восторгом: - Я недели через три в Москву приеду, вот буквально сегодня узнал. В павильонах что-то снимать будем, а Грома с кудряхами мне гримеры не простят снова. Они и без того заебались меня красить какой-то херотой каждый раз по два часа, когда спектакли шли, поэтому - пока так. - Да ты издеваешься, - обреченно скулит Ваня, утыкаясь носом в его шею, но от мысли, что совсем скоро они с Тишей снова увидятся, становится хорошо до неприличия. Хер с ними, с буйными тишиными кудрями, Ваня переживет. Главное, что можно будет снова слушать его тупые байки, обнимать, тискать и с завидной регулярностью заваливать в койку, наверстывая упущенное. - Я могу в гостинице остановиться, - предлагает Тиша, негромко рассмеявшись и ероша ванины волосы на затылке. Разом вскинувшись и чуть не заехав ему лбом по челюсти, Ваня почти с угрозой бросает: - Только посмей, - и чувствует, как Тиша уже всем телом трясется от ничем не сдерживаемого громкого хохота, с удовольствием осознав, что легкая подъебка нашла свою цель. Они молчат какое-то время, а потом Тиша, с тяжелым вздохом выразительно оглядев себя в зеркале, разувается и поспешно скрывается в ванной, чтобы освежиться. Ваня заходит следом, прихватив оставленную в коридоре кожанку и, любовно оттирая влажной тряпочкой собственную, уже подсыхающую сперму с громовой куртки над раковиной, с удивлением осознает, что несмотря на недавнюю разрядку, все еще хочет Тишу прямо сейчас, только уже не так. Хочет мучительно медленно и обстоятельно, лицом к лицу, глядя в широко распахнутые светлые глаза и начисто игнорируя все остальное. Нежно, ласково, как они оба привыкли, шепча всякие всратые глупости и без всякого ебучего Грома в их койке. Приключение, конечно, вышло занятное, но Ваня, признаться честно, ужасно соскучился по своему, такому родному и мягкому Тише, а теперь вот вспомнил наконец, зачем на самом деле приехал. И пусть Тиша сейчас выглядит совсем не таким, каким Ваня запомнил его в их последнюю встречу, это все еще он, а Ваня - идиот распоследний. Работа у них такая, время от времени становиться другими людьми, но ведь это не повод переставать видеть друг в друге самую суть. Этим Ваня и планирует заняться совсем скоро, как только Тиша вдоволь наплещется в душе. На вокзал Тиша его не провожает - сегодня снимают какие-то жутко важные сцены, ради которых перекрывают Миллионную, и слинять даже на часик возможности нет никакой. Ваня знает, что Тиша с упорством, достойным лучшего применения, пробовал договориться и урвать себе перерыв, но потерпел фиаско, потому что Олег был суров и непреклонен, а еще зол за проебанную громовскую футболку. Ваня запирает дверь своим ключом и, перехватив поудобнее сумку, сбегает по лестнице. Внизу уже ждет такси, которое быстро домчит его до Московского вокзала в аккурат к нужному времени. Когда-нибудь, возможно, все изменится, и они с Тишей перестанут ныкаться по углам, тщательно следя за тем, чтобы не попасться кому-нибудь из общих знакомых или журналистов на глаза. Возможно, когда-нибудь выберут один город на двоих, а не будут мотаться друг к другу, едва выдаются свободные деньки. Быть может, чем черт не шутит, даже когда-нибудь плюнут на все и съедутся не просто в одной точке географии, но и в одной квартире, окончательно осмелев и с большой колокольни насрав на мнение окружающих. Ваня не исключает ни один из вариантов, равно как и тот, что через год, два или пять лет их обоих заебет этот пыльный и тесный шкаф и они просто разбегутся в разные стороны. Благо это нетрудно, когда между - семьсот с лишним километров и повсеместная гомофобия головного мозга из каждого утюга. Ваня не загадывает наперед, нахуй это все. Он просто уезжает сегодня обратно в Москву с легким сердцем, зная точно, что Тиша любит его так же сильно, как и он сам Тишу. Тиша готов творить с ним - и ради него тоже, чего уж скрывать, - любую дичь, и это - лучшее тому доказательство. Тиша готов приревновать совершенно по-дурацки, готов бухущим в слюни и с подступающей к горлу тошнотой признаваться ему в своих искренних и светлых чувствах, а еще - готов спиздить из реквизита коричневую кожанку Грома и в таком виде притащиться домой, чтобы с поистине дьявольской рожей наблюдать, как Ваню от него такого разматывает наглухо. Тиша дурной, как и он сам, но все равно - самый идеальный мужик из всех возможных, и Ваня по-настоящему счастлив, что когда-то им обоим попался сценарий “Огня”, который и свел их на съемочной площадке. Ваня счастлив, что Тиша загорелся там, в лесах Карелии, так же сильно, как и он сам, что Тиша не зассал и не стал играть в махрового натурала, чтобы не потерять лицо. Ваня счастлив, что у него есть Тиша, и это - самое главное. А остальное как-нибудь обязательно приложится, Ваня в этом абсолютно уверен, нужно только набраться терпения. Нет смысла гадать, как все будет, пустое это и никому не всралось, на самом-то деле. Моментом надо жить, беря от жизни все, что удастся ухватить, и наслаждаться по полной. Совсем скоро, уже через три недели, Тиша будет в Москве, и Ваня постарается освободить для него немного времени в своем плотном графике. Постарается сделать все, чтобы Тиша почувствовал и прочувствовал: на этот раз Ваня ждал встречи не с хмурым майором Громом, а только лишь с ним самим.