Свобода взаперти

Лирико наверняка бы польстило то, что их неожиданный поворот в разговоре ввёл в ступор и самого анатома, который и хотел бы об этом не думать, но всё равно думал. Происшествие в столовой с Эриком взвинтило его несколько больше, чем Гудсир все рассчитывал: вот уже который раз он мерил шагами комнату, не обретая душевного равновесия. Тот самый случай, когда открываешь в себе нехилую способность причинить боль другому человеку, но делать этого нельзя, ведь существуют нормы морали. И всё же: до чего отвратительный тип. Гудсир был уверен в том, что мисс Лирико вляпалась в такого человека исключительно по неосторожности, а не намеренно. И словами не передать, какие отвратительные нравы. При этом натурфилософ заметил, что всеми правдами и неправдами отбеливает свою подругу и усиленно клянёт проклятого инженера. Личная жизнь есть личная жизнь, но не обязательно полоскать грязное бельё на людях, вот Лирико бы наверняка таким не похвасталась, скорее, деликатно промолчала. Ох, она и её страсти... Как можно слушаться, повиноваться этому? Нет, конечно, Гудсир привык ко всевозможным пошлым шуткам и рассказам на корабле, всё же там, где собирается достаточное количество заскучавших без женщин мужчин, такому просто суждено случаться, но тут... Если всё так просто, почему население такое маленькое? И они не болеют... Наверное, медицина очень уж хороша. – Мистер Гудсир, позвольте провести ещё один тест для уточнения Вашего состояния. Не готовый к появлению другого голоса, анатом чуть ли не взвился на полметра над землёй: – А! Оберон. Ты напугал меня. Да, конечно. Снова карточки? – Нет, Вы его уже проходили, – подождав, пока вверенный ему подопечный сядет на кровать, замысловатая машинка прошествовала поближе, и её корпус раскрылся, являя всевозможные проводки и манипуляторы, – Сделаю замеры, это не больно, потом тест. Ладно? – Конечно, – Гудсир покорно замер, пока механизм осматривал его и так, и эдак, отмечая свои действия едва заметным перезвоном, – Слушай, Оберон... Я не спросил, но можно ли мне завести питомца? – Питомца? Синтета? – уточнил робот, скатывая проводки обратно в корпус. – Конечно, мисс Лирико сказала, что можно, но вдруг это нарушение правил. – Нет, синтеты разрешены , – утешил его диагностический робот, – Если Вы при этом осознаёте всю ответственность, которую требуется проявлять настоящему хозяину. – А, мы это обсудили. – Ещё его понадобится познакомить со мной, а то некоторые питомцы любят гонять роботов по всему помещению, – показалось, или Оберон издал нервный смешок, более присущий человеку, которому уже доставалось в этой жизни? Гудсир не мог и предположить, где заканчивается программа и начинается импровизация, так что лишь улыбнулся в ответ: – Не волнуйся, всё сделаем как надо. – Тогда тест, и я оставлю Вас в покое, – робот снова спрыгнул на пол, поджав под себя лапки. – А что насчёт моего состояния? – Артериальное давление немного повышено, и гормоны скачут. – В каком смысле? – Вам требуется трактовка? – Да, если можно. – Я в этом не силён, моя задача сбор и анализ данных, но... – Оберон помялся, – Я бы сказал, что у Вас то, что называется сердечным переживанием. Поймите меня правильно, я могу ошибаться. Это может быть и последствием хроношока, и в принципе впечатлениями от сегодняшнего дня. – Если честно, я никак не отойду от вольностей вашего современного… менталитета. – А... – поняв, что пока человек не успокоится, никаких тестов ему не видать, Оберон сосредоточился, что-то припоминая, а затем продекламировал: «Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального, истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок. Что помешало тебе достичь полноты вожделенной? Стыд? Совсем и не стыд – разве что серость твоя». – Какая нечеловеческая жестокость, – против воли даже присвистнул Гудсир, – Никак, Овидий? И вообще: к чему это ты меня подталкиваешь, бесстыжая ты железяка. – Если позволите, это всё же не моя тема, – заметив, что собеседник приободрился, снова подогнул лапки под себя Оберон, – Так что, приступим к тесту? На этот раз испытание действительно сменилось: глазам Гудсира предстали пятна, похожие на те, которые получаются, если расплескать чернила на одну сторону листа, а затем сложить его пополам, получив симметричный отпечаток. Требовалось рассказать, что на них, без конкретного ответа, и Оберон, внимательно записав, что сказал анатом, благополучно погасил экран: – Большое спасибо, на этом я Вас покидаю. Всё ещё думая об Овидии, Гудсир уже собирался отойти ко сну, как вдруг увидел, что на тумбочке возле входа лежит серая папка на кольцах. Видимо, это материалы по абсентии, которые пообещал Этора. И надо бы ложиться спать, но мысли и без того покоя не дают, да и как оставить эту папку без внимания? – Ты прямо как Пандора, ей-Богу, – негодующе покачав головой, анатом сделал несколько шагов и всё же взял материалы в руки. Заметки были распечатаны на бумаге, виднелись даже всякие диаграммы и графики, а также снимки. Было заметно, что в “Хроносе” уже поднаторели по части создания пособий: это наверняка собиралось не для него одного, а для всех специалистов из прошлого. Написано было очень чётко, и притом понятно, да и иллюстративного материала хватало. Сев за стол и разложив всё это богатство перед собой, Гудсир крепко призадумался, подперев рукой гудящую от информации голову. Незашоренный взгляд, значит. На ум пришёл Ив. Такого величайшего ума человек – а так и не решил, в чём дело. Что он, Гудсир, вообще может? Вот видит он эти слова, но кроме некоторых терминов это практически пустой звук. Только у себя на корабле догадался, что дело может быть в консервах, но обосновать не смог, не знал о свинце в банках. Должно быть, надлежит попроситься в библиотеку, в этом мире чудес хватает материалов по чему угодно. А сейчас... Наверное, бесполезно возиться. Взглянув на стоящие возле стола часы, анатом там к своему ужасу понял, что время как-то незаметно перевалило за полночь. Вот так посидел! Не выспится – вообще перестанет соображать! Только бы ещё дневник заполнить, но это быстро, минут десять или пятнадцать. Уговорив себя, что расправится с этой задачей в максимально короткий срок, натурфилософ выдвинул подушку к изголовью кровати, и, устроившись поудобнее, принялся за заметки, отметив удобство подаренного Лирико карандаша. Захотелось сделать несколько зарисовок, например, автомат с той игрой, в которую он играл, а также музей, а ещё... Он и сам не заметил, как его рука принялась выводить аккуратный профиль с острыми скулами, короткую летящую причёску и пронзительные глаза. Перед ним штрих за штрихом появлялась Лирико, в её наиболее мирной ипостаси, вот-вот готовая пошутить, да так, что у него язык отнимется от возмущения. Поневоле анатом улыбнулся, перестав сопротивляться, и вскоре уже глядел на это проказливое, словно у эльфа, лицо. Если бы кто из его времени познакомился с Лирико, он бы сказал, что эта женщина ведёт наиболее аморальный образ жизни, но для Гудсира она казалась чем-то невероятным, совсем как девушки из коренных американских племён, совсем как... Он вспомнил леди Безмолвие, и даже губы пересохли. Разве же они похожи? Одна откровенная и яркая, другая холодная и неприступная, словно снега Арктики. Что у них общего? Тот, далёкий образ потускнел, сменившись лицом Лирико. Одно наваждение уходило, грозя смениться другим, и Гудсир не мог отдать себе отчёт в том, нравится ему такой расклад или нет. Он снова взглянул на портрет, подписав рисунок внизу. На время можно было уже и не смотреть: как бы не застать рассвет. – Доброй ночи, мисс Лирико, – негромко пробормотал анатом, и, смутившись невесть от чего, закрылся одеялом с головой, будто боясь, что странные, ещё не до конца оформившееся мечты могут найти его здесь, в безопасных объятьях кровати.