Холод Арктики

Дрим просыпается один. В комнате по-прежнему темно, сквозь щели между досками, закрывающими окна, не проникает свет. Свежий, холодный воздух дует сквозь заплесневелые отверстия в дереве, и он натягивает одеяло на голову, дрожит и обнимает себя. Под одеялом тепло, но он не может удержаться от дрожи. Чего-то не хватает — и когда он ворочается под тяжелым одеялом, он практически чувствует призрачное прикосновение руки, обвивающей его талию. Когда он достаточно плотно закрывает глаза, он чувствует, как кончики пальцев очерчивают круги на его животе, теплая грудь прижимается к его спине, мягкое, регулярное дыхание щекочет ухо. Майка Уилбура зажата между его пальцами, белая ткань смята, длинные ногти почти прорезают ее. Он держит ее близко к сердцу, так близко, что она не могла бы выскользнуть, даже если бы ее силой вырывали из его хватки. Он медленно погружается в сон без сновидений. Но громкий звук ударяющейся о стену двери пугает его. Он прыгает, моментально проснувшись. На улице еще темно, и только ветер резонирует в давящей тишине дома. Он вздрагивает и закутывается в одеяло. В ушах гремит кровь, сердце бешено колотится в грудной клетке — кажется, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Дверная ручка тоже слишком громкая, как будто ее давно не смазывали как следует — и дверь открывается, она скрипит, и скрипит давяще громко… Теперь в доме кто-то есть. В тишине слышны рваные выдохи. Дрим лежит неподвижно, пальцы сжимают рубашку Уилбура так сильно, что он чувствует, как она рвется. Он различает очертания мебели — дивана, тупые края стола, темный камин. «Этого не может быть. Дверь закрыта», думает он. Он чувствует потоки ветра, кружащиеся вокруг его голых лодыжек, и чувствует, как снежинки скользят по его щекам, мягкие, но такие, такие холодные. «Дверь точно закрыта» Что-то теплое дышит рядом с его ухом. Что-то касается его талии, дергая за потрепанную рубашку, удерживаемую мертвой хваткой. Его щека покалывает, и он чувствует что-то ужасное, приближающееся так близко к его лицу, и слышит выдох… В комнате словно раздался гром — прежде чем он осознает это, он снова съеживается под одеялом, звук захлопывающейся двери спальни звенит в ушах. Широко раскрытые глаза смотрят в никуда. На талии, на лодыжках, на лице чувствуется покалывание. Что-то как будто касается его уха, и он трет его, пока не оно не заболит. Он зажмуривает глаза и крепко-крепко прижимает к себе рубашку Уилбура. Снова тишина. — Белый свет просачивается сквозь отверстия в досках, когда он просыпается. Ему кажется, что сейчас полдень — ветер уже не такой громкий, хотя все еще морозный, ласкающий его кожу под одеялами. Он подтягивает одеяло поближе и наматывает его на плечо, предварительно потянув за рубашку Уилбура — она достаточно большая и свободная, чтобы вместить его, его ключицы опять выглядывают из-под выреза. Запах Уилбура прилипает к нему, и он делает вид, что это не успокаивает его так сильно, как на самом деле. Тусклый оттенок снега освещает комнату голубым призраком. Углы голые, в шкафу никто не прячется (он проверял два раза), а на второй половине кровати по-прежнему пусто, знакомый отпечаток другого тела на простынях давно исчез. В гостиной тоже никого — дверь по-прежнему плотно заперта, окна заколочены, защищая от всего. Он разжигает пламя в камине, освещая комнату нежным оранжевым светом. Почти слышно стук тарелок в раковине — он чувствует запах подгоревших тостов, и когда он оборачивается, он почти уверен, что Уилбур там, стоит у раковины, болтает о жертвах, оленях, сугробах, в общем о обо всем и не о чем. С кем-то, кто не отвечает. Он бы ответил сейчас. Он чувствует себя одиноким.таким одиноким — все тихо, слишком тихо. Он заблудился где-то в Арктике, но все еще чувствует себя запертым в раскаленной коробке. По крайней мере, собой Уилбур убрал клаустрофобию и одиночество. Он скучает по нему. Он скучает по Уилбуру. Словно очнувшись от оцепенения, он резко встает. И качает головой — он не скучает по Уилбуру, не скучает по своему похитителю. Во всяком случае, он рад, что ушел — рад, что у него наконец-то есть место, наконец-то есть место для разработки плана побега. Он хочет сбежать. Почти как робот, он идет на кухню и достает ломтики хлеба, набивая их ветчиной и простым салатом. Он не скучает ни по Уилбуру, ни по его переваренному рагу, ни по его наполовину подгоревшим тостам. Он Не Скучает — Дверь огромная. Она стоит угрожающе, не преступно Воздух проникает через замочную скважину, и когда он садится на колени и смотрит через нее, то видит лес, снег, покрывающий деревья. Он сидит перед ней — в руке у него булавка. Он нашел ее в одном из сундуков Уилбура, одинокая булавка торчала на дне ящика — он думает, что ему повезло, что он нашел ее. Вот только удача бесполезна, потому что он не может открыть дверь. Его пальцы дрожат, покраснели от укуса холода, полумесяцев на кончиках от того, как сильно он сжимает булавку. Он цокает меняя руки, пытается вспомнить, как он раньше так легко, так просто отпирал дверь — но все до тюрьмы размыто. Все, что он знает кажется лишь далекими воспоминаниями. Он чувствует, как слезы подступают к его глазам, и ком подступает к горлу. Он роняет булавку и так сильно прижимает ладони к глазам, что видны пятна даже если глаза закрыты. Его грудь вздымается, и он сглатывает — он отказывается рыдать, отказывается проиграть двери, единственной преграде на пути к его бегству. Он чувствует себя таким глупым из-за того, что позволил так легко сломать себя, из-за того, что соленая вода залила его щеки. Он не эмоциональный человек. Не был раньше. Такое ощущение, что тюрьма подменила его, и он ненавидит это — ненавидит свою слабость, то, что не может открыть дверь, не разбившись на осколки. Он снова вслепую тянется к булавке, его глаза затуманены слезами, и он всем весом наваливается на дверь, и он крутится и крутится, и вдруг она за что-то цепляется, и он отстраняется… При нажатии на ручку дверь открывается. Свет врывается в комнату потоком, не щадя ни одного угла — отражение снега проникает повсюду, освещая темные половицы блестящей холодной пылью. Заплаканные глаза смотрят в белую бесконечность. На улице мороз, и он крепче вжимается в себя, плотно натянув куртку Л’манбурга. Рубашка Уилбура свисает с его плеча, и он дрожит. Небо голубое. Выйдя на улицу, его носки моментально промокли. Солнце стоит высоко, капая золотом на белое одеяло. Он снаружи, по щиколотку в снегу. Ничего, кроме полной тишины и случайного порыва ветра, проносящегося мимо него, чтобы приоткрыть открытую дверь. Он застегивает куртку Л’манбурга, рукава у заканчиваются на кончиках его пальцев. Холод начинает пробираться вверх по его ногам, и он сжимает бедра вместе, пытаясь создать больше тепла. Он не знает, как долго он остается там, глядя на лес, прикрывая глаза от солнца. Он остается, греясь на солнышке, на морозе, пока… Не трескает ветка. Это сильно пугает его, и он подпрыгивает, крутит головой, осматривая деревья, промежутки между стволами. Еще одна ветка трескается, и он делает шаг назад — ледяной страх растекается по его венам, холод и холод сталкиваются под кожей. Мурашки поднимают волосы на шее, на руках. Там, между деревьями, лицо. Это лицо Уилбура, белое, как полотно, с выражением, искривленным в маниакальной ухмылке. Оно без глаз, вместо них две черные дыры смотрят прямо на него. На его подбородке, на лбу брызги крови. Нет ничего, кроме головы, парящей над землей. Он не может видеть остальную часть тела Уилбура в густых лесах и кустах, хотя смотрит, кажется, целую вечность, ноги отмерзают в земле. Когда он моргает, лицо Уилбура исчезает. Небо темнеет, ветер воет все громче, но это никак не успокаивает его горящую кожу и холодный пот, выступающий на спине и лбу. У него под мышками образуются два мокрых темных пятна. Неведомый, жестокий ужас сжимает его горло — кажется, что его сердце вот-вот выскочит из тела. Он парализован, его взгляд прикован к тому месту, где должна быть голова Уилбура. Она там должна быть и нет. Ветер воет. Снег начинает идти дождем, робкие снежинки пропитывают его куртку. Он чувствует, что за ним наблюдают. Ему кажется, что он вот-вот выпрыгнет из собственной кожи. Тишина громкая, тяжесть давит на его плечи. Он делает шаг назад, толкая дверь, его нога в носке намочила деревянный пол дома. Он повернулся, и лицо там. На этот раз он спотыкается и падает на задницу, тут же вставая на колени, чтобы захлопнуть дверь. Дрим вскакивает на ноги, прерывисто дыша, прижимая куртку к себе. Ветер становится все громче и громче, и… Сквозь тонкие старые стены он слышит голос ., приглушенный, тихий и далекий, но ему нужна только секунда что бы узнать его. Воспоминания о заточенных лезвиях и кровавых днях вспыхивают в его мозгу, воспоминания о синяках, звуке плетей, хлещущих по его спине, вызывают у него почти рвоту. Это Квакити. Квакити здесь, так близко, слишком близко, а Уилбура здесь нет. Уилбура там нет, никогда не было… Дрим просто сумасшедший, достаточно сумасшедший, чтобы галлюцинировать, что его похититель наблюдает за каждым его движением, достаточно сумасшедший, чтобы скучать по нему так сильно, что он его видит. Уилбура там нет, а Квакити есть. И он все ближе — и не он один. Голос такой низкий, что мурашки побежали по его спине. Они близко. Дрим делает шаг назад — и он их слышит их, но кровь в ушах стучит, и все так запредельно… Он разворачивается и прыгает в спальню, закрывая за собой дверь и вздрагивая, когда она слишком сильно хлопает. Голоса рядом, так близко, что он слышит их возле окон. В промежутках между досками клубятся усики медовых слов, и он может различить легкий смешок, вероятно исходящий от Квакити. Он смеется, разговаривая со Стражем, а Дрим находится в нескольких метров от них, затаив дыхание, ожидая их следующего шага. Он не чувствует себя собой. Он не чувствует себя человеком. Он чувствует себя добычей. Он похож на дрожащую овцу, когда Квакити навис над ним, широко ухмыляясь, обнажая золотой зуб. Он жертва, и хищник находится за пределами, и они едва разделены слишком тонкими стенками, которые могут быть легко сбиты прямо сейчас точным ударом топора. И дверь не заперта. Его кровь стынет в жилах при осознании этого. Квакити и Страж отходят от окон, и он слышит хруст снега под их сапогами, когда они все ближе и ближе подходят к двери. Он ныряет под кровать, сердце поднимается в горло. Он натягивает куртку до невозможности близко, ложится, подтягивая колени под подбородок, и ждет, дрожа, молясь, чтобы они не вошли, чтобы они оставили его в покое… Дверь скрипит, когда открывается.