Холод Арктики

Когда Дрим смотрит в зеркало то не узнает себя. Он заперся в ванной, сказав, что ему нужно принять душ. Он отказался, когда Уилбур настойчиво предложил присоединиться к нему, чтобы помочь. После в воздухе витала неловкость. И теперь он стоит один в тесной комнате, свет мерцает над его головой, иногда оставляя его в полной темноте на несколько минут. Плитка грязная, в щелках скопилась грязь, и он слышит, как капли падают из лейки душа. Тряпка, растянутая на полу, изодранная и скомканная, знала лучшие дни. Но Дрим смотрит не на все это — он смотрит на себя, в треснувшее зеркало над раковиной. Под глазами темные мешки, пурпурные от недосыпания. Его щеки впали, скулы выступают из мертвенно-бледной кожи, подчеркивая пустоту в его мрачных зеленых глазах. Веснушки, разбросанные по его лицу, слишком темные, слишком заметные. Он трет их до тех пор, пока его кожа не станет огрубевшей, пока на его щеке не появится яркое красное пятно. Шрам на переносице выглядит почти нелепо по сравнению со всеми остальными, «украшающими» его тело. Один шрам рассекает его потрескавшиеся губы, другой — чистый разрез на горле. Остальные бледные, незначительные, мягкие. Они останутся на его коже, пока он не умрет, пока его последняя жизнь не сгорит. Его тело усеяно синяками, фиолетовыми, желтыми и синими. Его запястья натёрты из-за тугих веревок, которыми его удерживал Уилбур. Он голый, и когда оборачивается, то видит обрубок того, что раньше было его коротким хвостом, безвольно свисающий над его задом. На его спине есть следы от хлыста, и он морщится, когда прикасается к ним кончиком пальцев. Его рога давно отрезаны. У него грязные и обвисшие уши, ярко-оранжевая бирка насмехается над ним, торчит, как будто насмехается. Его волосы растрепаны, спутаны и слишком длинные. Пряди касаются его шеи сзади, неприятно щекоча. Когда он прикасается к бедрам, он понимает, что легко может просунуть палец между костями. Он может посчитать свои ребра, может видеть сеть синих жилок под кожей. Наряду с желтовато-розовым шрамом на его шее, есть «ожерелье» из отпечатков рук, украшающих ключицы. Синяки поблекли, но все еще остались, напоминание о том, как много раз его душили. Он наклоняется ближе к зеркалу, что бы рассмотреть свое лицо вблизи. Разглядывая морщины на лбу до кривого носа и поцарапанный подбородок он улыбается, и у него нет зуба, и он улыбается шире, рассматривая кровавые дёсны и пожелтевшие зубы. Он перестает улыбаться, когда у него начинает болеть челюсть. Свет мерцает, и на долю секунды ванна погружается во тьму. Моргая смотрит на отсутствие занавески в душе. Вода в душе ледяная, но он этого не чувствует. Он понимает, что плачет, когда чувствует, как его щеки нагреваются. Он давит на них руками, сильно давит, пока его ногти не вонзаются в мягкую кожу. Теплые слезы смешиваются с холодной водой, и, когда он отводит руки назад, он видит, как капли стекают по его предплечьям, лаская пересекающиеся белые линии на своем пути, падающие по пурпурным ожогам веревки. Он трет себя мылом, пока его кожа не станет розовой, зубы кусают нижнюю губу каждый раз, когда его пальцы касаются едва заживших ран. Его гладкие пальцы не могут распутать узелки в волосах, склееные жиром, грязью и пеплом. Он дергает и тянет, глаза размыты слезами, и он дергает сильнее, но узел не распутать, и он тянет — Он поскользнулся и сильно упал на копчик с долгим, болезненным стоном, извиваясь на мокрой плитке, пока не оказывается на коленях, вытянув шею назад, и видит, как на верхней части бедра быстро формируется синяк, добавляющий к коллекции пурпурных и желтых оттенков. Он шипит сквозь стиснутые зубы, ноги дрожат, когда он поднимается, стеклянная стена душа поддерживает его вес. Свет снова мерцает, и он почти теряет равновесие. Вода все еще пропитывает его дрожащую фигуру, когда он выходит, отталкивая грязную тряпку пальцем ноги и предпочитая ощущать неумолимый холод мокрого пола в ванной. Он голый и мокрый, стоит перед зеркалом и все ещё чувствует себя некрасивым. Он чувствует себя животным, прирученным и избитым, помеченным и использованным. Ему кажется, что он все то, от чего он когда-либо пытался убежать — он слаб и покорен, он совсем не похож на гордого человека, которого затащили в хранилище Пандоры несколько месяцев назад. Он чувствует себя чудовищем — он знает, что это так, знает это потому, как оскорбления вонзали ему столько раз. Квакити смотрел на него сверху вниз с мерцающим светом топора в руке. Он чувствует себя на грани срыва — его ноги трясутся, и он не может понять, от холода в комнате или от паники, медленно просачивающейся в его вены, муравьев бегающим под кожей. С раковины свисает сухое полотенце. И он вытирает себя досуха, тупые ногти царапают его кожу сквозь мягкую ткань, оставляя за собой красные следы. Он делает глубокий вдох, затем еще один, затем еще раз, желая избавиться от внезапного сдавления в горле. Это занимает некоторое время, но он, наконец, успокаивается, все еще голый, сжимая руками край разбитой раковины. Свет пару раз мерцает и он в темноте. Когда он надевает новую, более мягкую одежду, он чувствует себя так, как будто наложил повязку на глубокую рану — они успокаивают его синяки, и даже если он морщится, когда натягивает мешковатые спортивные штаны на бедра, это все равно приятно. Свитер свисает с его плеч, обнажая ключицы и «ожерелье» из пурпурных отпечатков пальцев на шее. Он желтый и мягкий. Куртка Л’манбурга резко контрастирует с мягким цветом, но он при этом плотнее его стягивает. Он старается не смотреть в зеркало. - Уилбур не говорит про красные глаза Дрим. Он читает на диване, когда Дрим выходит из ванной, шатаясь и неуверенно шагая. Он смотрит на него один раз, проходит взглядом снизу вверх, а затем снова смотрит на свою книгу. Прошло два дня с тех пор, как Дрим захлопнул дверь спальни у него под носом и устроился под одеялом, свернувшись в защитный клубок. Прошло два дня с тех пор, как он долго ворочался, так как Уилбур не накинул свою руку на его живот, так как он не заснул на теплой груди. Прошло два дня с тех пор, как Уилбур отстранился. Безмолвные завтраки, безмолвные обеды, безмолвные ужины. Уилбур даже не смотрит ему в глаза, чрезвычайно сосредоточенный на подгоревшем тосте, недоваренном супе или пережаренном бифштексе. Он говорит с ним только о самом необходимом — это даже нельзя квалифицировать как светскую беседу, потому что Уилбура как будто там даже нет. Он отстранен, и Дрим думает, что он чувствует себя виноватым… он чувствует себя виноватым и эгоистичным, потому что он скучает по прикосновениям Уилбура, ему не хватает нежного тона, который спрашивает его, хочет он морковный или куриный суп, независимо от того, насколько это ложно. Он ненавидит себя за такие мысли — за то, что он так голоден, за то, что жаждет теплой руки Уилбура на своей щеке, за призрачное прикосновение к его пояснице, за легкую хватку, которую он держит на его запястье. Он ненавидит себя, потому что Уилбур — маньяк, который одержим им, и он знает, что должен уйти оттуда и побыстрее — но все же он все еще жаждет этого комфорта. А теперь он сидит рядом с ним, и Уилбур даже не смотрит на него. Он читает тот же дрянной любовный роман, который читал Дрим перед попыткой сбежать, и он так сосредоточен на этом, хотя Дрим знает, что это не так уж интересно. — Почему ты меня игнорируешь? Он говорит мягко, тихо прорезая в мертвую тишину комнаты, и все же кажется, что гром вдвое разрубил подавляющее напряжение. Уилбур не смотрит на него, но он перестал читать. Дрим возится с потрепанными рукавами свитера, отказываясь смотреть на Уилбура. Он смотрит на свои колени и начинает сожалеть о том, что сказал вслух, неуверенность начинает накапливаться в его сердце. — Я хотел дать тебе больше места. Взгляд Дрима поднимается вверх, и он поворачивается, пока не оказывается перед Уилбуром, который тоже смотрит прямо на него. На лице мужчины легкая извиняющаяся улыбка, а кожа в уголках глаз морщится. Книгу бросают на кушетку, а он сидит, скрестив ноги, положив руки на бедра. Он расслаблен, выглядит комфортно, и это как будто он уговаривает Дрима сделать то же самое- расслабиться. Дрима, который напряжён и обнимает себя руками. Дрима, который все еще смотрит на него, как загнанное в угол животное, страх все еще проявляется в его грустных зеленых глазах. Радостная искра в них давно исчезла. Уилбур двигает одной рукой, как будто хочет прикоснуться к Дриму, но тот вздрагивает, его руки сжимаются в кулаки, а ногти впиваются в ладони и опускаются. — Я знаю, что напугал тебя тогда, и мне очень жаль. Я никогда не хотел этого делать, я не знал, что ты испугаешься — он неопределенно смотрит на бирку, висящую на ухе Дрима, и ничего не говорит, когда ее прячут за длинные светлые волосы. — Этого. Я бы никогда не сделал этого, если бы знал. В его голосе есть искренняя нотка. Дрим почти верит в это. — Мне очень жаль. Я не хотел тебя напугать. И…– Пауза тяжелая, долгая и тихая. Уилбур все еще смотрит на него, и его улыбка не дрогнула. Кажется, Дрим начинает ненавидеть ямочки на щеках Уилбура. — Мне очень жаль, что я тебя игнорирую. Я остановлюсь, хорошо? Уилбур теперь ближе. Он не касается Дрима, но его колено почти касается его бедра. — Ты знаешь, я люблю тебя. Я бы не стал делать того, чего ты не хочешь. Слова отрепетированы и осторожны. Дрим знает, что он слышал их раньше, но он не может задерживаться на этом слишком долго, потому что Уилбур снова говорит, и это мягкий, мягкий вопрос. — Теперь мне можно тебя трогать? Дрим кивает. И появляется рука его щеке, на подбородке, поглаживает его по нижней губе, а большой палец проводит по кругам под глазами. Уилбур смотрит на него, он наклоняется вперед, и на какой-то ужасный момент Дрим думает, что его собираются его поцеловать. Но он этого не делает, и вместо этого у него на лбу мимолетное прикосновение теплых губ, а затем Уилбур отстраняется. — Я тебя люблю. Он искренний и мягкий. Это заставляет Дрима внутреннее беспокоиться, и все же он не отстраняется, когда рука Уилбура захватывает его собственную. — Я так сильно тебя люблю. - На следующий день Дрим рассеянно жует недоваренный бифштекс (по крайней мере, не подгоревший) и играет с неаппетитной морковкой, едва разбросанной по тарелке. Уилбур моет посуду. Теперь еда стала более яркой, и Уилбур снова разговаривает, и кажется, что в каком-то смысле все снова в порядке. Ночью он ложится на него ложкой, и Дрим наслаждается теплом всего этого, он наслаждается легким прикосновением пальцев, проводящих по шрамам на его руках, плечах, спине и груди. И это снова кажется нормальным –Мне нужно уехать на несколько дней. Уилбур, кажется, чувствует на себе растерянный взгляд, потому что он отвечает на вопрос, который у Дрима на кончике языка. — Мне нужно позаботиться о нескольких важных вещах на материке. Я уверен, что ты сможешь побыть в одиночестве пару дней, верно? Уилбур поворачивается и опирается на раковину, бездумно вытирая чашку. Он смотрит на Дрима с ободряющей улыбкой на губах — и Дрим действительно, очень ненавидит эту улыбку, и он даже не знает почему. — Я заполнил все сундуки едой. Ты ведь можешь готовить для себя, верно? Тебе не нужно выходить на улицу. Дрим заметно напрягается при последних словах, оглядывается на мясо, и кажется он больше не голоден. Ему приходится слабо кивнуть. –Отлично! Я ухожу сразу после того, как закончу мыть посуду. Прошу прощения, если это внезапно, но это действительно важно, и мне пора идти. Уилбур моет руки, вытирает их грязной тряпкой, небрежно брошенной на духовку. Он надевает ботинки, большое пальто, перчатки, рюкзак и достает компас, спрятанный глубоко в одном из карманов. Он проверяет содержимое своей сумки, делает паузу, а затем, кажется, что-то припоминает, потому что направляется в спальню. — Я надеюсь, ты не будешь скучать по мне слишком сильно, но если ты вдруг… Дрим моргает, и перед ним стоит Уилбур со старой, уже изношенной футболкой в ​​руках — наверное, его. Он роняет его на колени Дрима. — Это одна из моих маек. Ты можешь одолжить ее и представить, что это я. Дрим смотрит на него с таким недоумением в глазах, что веселость Уилбура на секунду колеблется, прежде чем он снова встает на ноги. — Ну ладно. В любом случае я не уйду слишком долго, но пока, возьми это, хорошо? Он открывает дверь, и он уходит. Дрим по-прежнему сидит перед своей полной тарелкой. Его вилка все еще висит в воздухе, и похоже, что все произошло слишком быстро, чтобы его мозг мог уследить за этим. Он встает, позволяя вилке стучать по фарфору. И с издевкой бросает рубашку Уилбура на диван. Он не собирается скучать по Уилбуру, и он не такой уж жалкий — ему не нужна одна из его вещей, чтобы чувствовать себя комфортно. Ему не нужен Уилбур. Снаружи воет ветер. Пламя в камине дрожит. Он смотрит на дверь. Она заперта — он это знает, потому что услышал, как ключ повернулся в замочной скважине. Он все еще думает, что было бы легко, так легко подойти к нему, сломать его стулом, повозиться с замком, бежать, снова бежать, если бы Уилбур не гнался за ним… Без Уилбура, который мог бы его спасти. Воспоминания о замороженных конечностях, стуке зубов, днях рвоты и кашле в постели вторгаются в его голову. Он морщится, крепче обнимает себя. Куртка Л’манбурга теплая. Свет снова мерцает, ветер кричит громче, деревянные половицы скрипят, и Дрим смотрит в сторону от двери. Той ночью Дрим засыпает с рубашкой Уилбура, плотно прижатой к его груди.