La maladie d'amour

      День после судьбоносной прогулки протекал довольно приятно, даже немного тягуче, словно вкусный, сладкий мёд. Тем не менее, эта неторопливость давала Накахаре почву для неприятных мыслей о родителях, слова которых он никак не мог не то чтобы выкинуть из головы, а так, хотя бы на время забыть о них. Мысли эти омрачали всю долгожданную радость о том, что с Осаму все, наконец, стало видимо лучше за такое крохотное время. Шатен на ужине шутил и подкалывал Чую пуще прежнего, с наигранной обидой рассказывал о том, что злился на него, когда рыжий намеренно садился за другие столики, дабы «не видеть это прекрасное лицо». Конечно же, Дазай, как обычно, приукрашивал это разделение друг от друга в столовой с невыносимой силой. Странно, но это уже даже не раздражало юношу с голубыми глазами, а напротив – вызывало непрошенную улыбку, пусть и в голове его творился настоящий хаос.       Правильно ли то, что он общается с человеком, связь с которым определенно греховна? Уместно ли хотеть погубить в себе это треклятое верование в Бога ради собственных желаний, ради собственной потребности в любви? Однако, уйти от той части себя, которую взращали родители практически с младенчества, не так-то просто, мягко говоря. Недавние думы о том, что стоит дать волю своим чувствам, поселились в рыжеволосом после того, как собственная родня открестилась от него, кинув на произвол судьбы. Словно он – худшее творение Божье, предатель, подобный Иуде. Отказался от сына, если быть точнее, только лишь Дайске. В матушке Накахара души не чаял, считая ее жертвой обстоятельств. Обстоятельство – муж, что терроризует над ней столько, сколько Чуя себя помнит и паразитирует на ее нездоровой привязанности к «полноценной» семье, как к чему-то, что стоит выше собственной жизни.       Каори Накахара, воспитанная в строгой семье фермеров, была приучена к тому, что иметь семью – первостепенное для нее, как и для другой любой женщины. Родить ребенка и прислуживать мужу – главное ее обязательство, прерогатива быть главным в созданной семье достается именно мужчине, который является добытчиком. Так сказать, классическая патриархальная картина, подкрепленная вдобавок верой в Бога: не той, что дает надежду и успокаивает души, а той, которая карает и запрещает в фанатичном ключе. Избиения матери Каори, бабушки Чуи, ее мужем воспринималось как должное, как то, без чего уже сложно было представить жизнь. Каково это – приходить домой, не слыша криков и грохота посуды, спокойно проходя в свою комнату, а после заниматься своими делами? Каори этого не знала, да и комнаты у нее своей не было. Все ее увлечения всегда откланялись, ведь заниматься девочка должна была хозяйством, уборкой и другой любой помощью матери. «Никакой дури в голове твоей быть не должно», — так говорил отец тогда еще молодой, красивой девушке с прекрасными рыжими волосами.       А потом появился он – великолепный, умный и симпатичной наружности городской парень, приехавший в деревню по рабочим делам. Такой же помешанный на религии, чем сразу понравился родителям Каори. Все закрутилось и завертелось прямо как самых смелых мечтах девушки, а вскоре она переехала жить к своему первому и единственному мужчине. Они поженились, все было прекрасно первые года совместной жизни, но потом Дайске пристрастился к алкоголю, через время родился Чуя... И все пошло вниз по наклонной.       Постоянное насилие в семье, в том числе в свою сторону, Каори, естественно, в будущем будет считать нормой. Из-за этого семейные драмы в уже ее семье также будут чем-то обыденным. Разъяренный Дайске часто превращался в животное, особенно тогда, когда был в стельку пьян, но ведь это, как думалось рыжей женщине – нормально, ибо ее отец был таким же. Она иногда читала зарубежные романы, но не верила в их правдоподобность ни капли. Глядя на счастливые пары в парке недалеко от нынешнего дома, она порой задумывалась, что все далеко не в порядках нормы. А главное – страдает ее любимый лучик солнышка – родной сынишка. Когда ситуация накалилась до предела, Каори все же нашла в себе силы прогнать нерадивого мужа, но после все равно простила, когда тот пришел с цветами на порог и слезными обещаниями о том, что он изменится и все будет хорошо. Не хотелось оставаться одной, она боялась, что никогда больше не встретит мужчину, который полюбит ее, да и что-то необъяснимое внутри не давало ей уйти от Дайске. Наверное, это было неодобрение со стороны родителей, а может, навязанные взгляды о том, что женщина должна благосклонно терпеть отвратительное отношение к себе. «Если Бог послал тебе в качестве партнера именно этого мужчину, так тому и быть. Кому ты будешь нужна, будучи порочной, да еще и с ребенком?», — опять же, слова дедушки Чуи.       Чуя же искренне хотел помочь своей матери, но не знал, как правильно это сделать. Он пытался уговорить ее уйти от Дайске, объяснял, что она найдет мужчину гораздо лучше, но все бестолку. На его речи она согласно кивала головой, соглашаясь, а вечером снова мирилась с жестокостью мужа, ничего не предпринимая. Каори винит себя в том, что к ней так плохо относится муж и это факт. Мол, недостаточно хороша, красива и умна, хотя это было совершенно не так. «Ей не помешал бы психотерапевт», – неожиданно для себя подумал Чуя, снова разделяя свое сознание на «Божье» и другое, новое, отстраненное от веры. «Скорее бы уже выйти отсюда и надавать этому уроду по щщам...», - размышлял рыжий настолько погрузившись в себя, что даже не заметил щелчков пальцев перед своими глазами.       — Мелкий, ты в порядке? — шатен, пусть и догадывается о причине, по которой его возлюбленный выглядит таким замкнутым и отрешенным, но решает спросить. — О чем же ты так сильно задумался? Обо мне, надеюсь? — Осаму в тысячный раз мысленно дает себе по лбу, ведь не шутить он, кажется, не умеет. Особенно в стрессовых ситуациях.       — А? — словно выйдя из транса, Накахара хлопает своими глазищами, фокусируя взгляд на другом человеке. — Извини, что ты сказал?       — Ничего, ничего такого, — врет кареглазый юноша, ведь он сам отвлекся и минуты три просто разговаривал с пустотой. А говорил он о важном. — Говорю, все хорошо? Ты к еде почти не притронулся, а ужин скоро закончится.       — Я не голоден, — аналогично привирает Чуя. — Просто задумался, не бери в голову.       Коллективным решением парни удаляются по своим палатам. Дазай, как обычно, в самый последний момент заявляет, что будет через минут так двадцать у Чуи, да еще и не просто так – говорит, что хочет попрактиковаться в рисовании. Вот смеху будет, когда вскроется то, что рисовать он не умеет совершенно.

***

      В помещении пахнет хлоркой и медикаментами, но выглядит комната гораздо чище и, пожалуй, дороже. Светлые стены и ровный пол, застеленный синей дорогой плиткой с небольшими узорами. Слышны постоянные постукивания каплей дождя по окну, которые абсолютно не успокаивают в этом случае. Небольшие книжные полки с медицинскими учебниками и прочими знаниями – единственные свидетели разговора трех мужчин. Двух с половиной, скорее, ведь один из них практически все время молчит, уже попривыкнув, что его партнер до жути разговорчив, когда волнуется.       — Мори-сан, а что, если у нас ничего не получится? — в своей невинной манере спрашивает Ацуши, теребя несчастный край рукава медицинского халата. — Если честно, я не слишком понял, как мы это провернем...       Ацуши, пусть и считал себя довольно смелым юношей, но перед своими подвигами он вечно изводил себя до состояния трясучки. Ситуация складывается крайне пугающая, а последствия провала можно будет расхлебывать до конца жизни. Светловолосый парень переводит взгляд на того, кто сегодня молчаливее прежнего, ища одобрения, но не находит его. Видимо, Рюноске тоже страшно, но он, естественно, никогда не признает этого вслух даже своему парню под угрозой расправы.       — Я расскажу вам полный план действий чуть позже, — говорит статный темноволосый мужчина, крутящий скальпель в руках. Улыбка трогает его уста, но едва заметно, на секунду. — Кстати, как там Дазай?       — В порядке, кажется, — отвечает Накаджима, который все еще не может оставить в покое свой поношенный халат. Новый он не покупает, пусть у него и есть свои денежные накопления. Не привык тратить деньги, вот и все. — Я передал ему записку.       — Отлично. Акутагава,— меняет тему Огай, складывая руки в замок и подпирая ими голову, отложив излюбленный острый инструмент. — Жду тебя завтра на утренней операции, не опаздывай, — последнее сказано скорее для галочки, ведь его подчиненный никогда не опаздывает. — Можете идти, только отвези Ацуши обратно в больницу. Я не смогу отпросить его в необходимую дату, если он не явится на работу.       — Да, Мори-сенсей, — уважительно произносит Рюноске, кланяясь. — До свидания.       Когда дверь аккуратно захлопывается, Мори тяжело вздыхает и устало трет себе глаза. Кто же такой этот Чуя Накахара? Чем он так зацепил Осаму, что тот радостно хвалил его весь телефонный разговор, чуть ли не обожествляя?       В любом случае, такой легкости и искреннего веселья Огай не слышал от своего сына со смерти своей жены. Маленький Дазай был славным малым, даже немного шкодным. Фамилию ему при рождении дали матери, ибо на тот момент Мори занимался не совсем легальной врачебной работой. Мало ли что могло произойти, вот и родители решили подстраховать сынишку. Вспоминая о прошлом, мужчина чуть не забывает про то, что ему пора на очередную операцию. Быть востребованным хирургом ой как не просто, ведь качества от тебя ждут соответствующего. Правда, Мори настолько умело владел скальпелем и прочим рабочим инструментарием, словно они были его вторыми конечностями, поэтому все операции проходили гладко за исключением тех случаев, когда за жизнь человека приходилось бороться потом и кровью. Буквально. Было несколько случаев за весь его огромный опыт, когда пациентов все же не удавалось вырвать из рук карги-смерти. Винили, конечно, исключительно врачей, совершенно несмотря на то, что человек мог быть откровенно при смерти. А какие скандалы были... Благодарили же, кстати, исключительно Бога в таких случаях, но Огай к этому уже привык и не обижался.

***

      У Аято Саито сдают нервы. Он и без того крайне тревожен на постоянной основе из-за своего расстройства, а тут еще и приходится слушать эти дурацкие крики. Чуя ему нравился как человек – спокойный, понимающий и тихий. Таким он был до знакомства с этим бинтованным ходячим бедствием, пусть и порой казался малость агрессивным. Сейчас же Накахара не стесняется ругаться на своего друга, крича о том, что тот портит ему тетрадные листы просто так, а их и без того маловато. Саито с радостью бы вышел куда-нибудь прогуляться, но после ужина его уже никуда не пустят – ни на улицу, ни в комнату отдыха. Друзей у него здесь нет, чтобы посидеть вместе с кем-то в другой палате. Приходится терпеть, отвернувшись к стенке. Вдох-выдох, нужно просто посчитать до десяти... Раз, два, три, четыре...       — Ты, идиотина! — кричит Чуя, пытаясь вырвать свою излюбленную тетрадь из худых рук своего возлюбленного. Из рук самого дьявола, скорее. — Хватит марать мне листы!       — Заканчивай уже кричать, мелочь! — тоже на повышенных тонах произносит Осаму, поднимаясь с койки, дабы не отдавать вещь. — А ну-ка, достанешь? — ехидно говорит он, поднимая несчастную тетрадку выше своей головы.       — Ты... — угрожающе шепчет Накахара, скалясь.       Угрозы были не пустыми. Рыжий быстро забрался на койку с ногами и в прыжке выхватил свое, знаете ли, имущество. Аято вскрикнул, поворачиваясь к парням с шокированным взглядом. «Что ж, видимо, перегнул», — подумал про себя Дазай, совершенно не сожалея о содеянном. Чуя вон весь светится, довольный, словно ребенок, получивший любимую конфетку. Значит, все хорошо.       — Вы не могли бы быть потише? — жалобно протянул Саито, закрывая лицо руками. Ему становилось плохо.       — Ой, черт... — произнес Чуя, явно забывши, что они в палате, вообще-то, не одни. Нельзя ему погружаться в азартность, так и до изолятора недалеко. Будут сидеть там вместе с Осаму, пиля друг другу мозги. И врагу не пожелаешь. — Извини, Аято, что-то я увлекся.       — Ладно, да, извини, Аято, — весело лепечет Дазай, всего на секунду переводя взгляд на несчастного, после чего снова во все глаза таращится на Накахару. — Можно я нарисую тебя?       — Меня? — удивленно произносит рыжий, мысленно прикидывая, что это будет тотальный кошмар. — Нет, спасибо, я не хочу быть какой-нибудь каракатицей.       — Вот, смотри, — тихо говорит Осаму, вырывая карандаш из рук своего предмета воздыхания, не обращая ни на что внимание. — Это, значит, овал лица... — пока он рисует, Чуя мысленно чертыхается, ведь опять не сумел ничего сделать, сдавшись. Так происходит всегда, когда дело касается Дазая. — А это - глаза. Жалко, что у нас нет цветных карандашей, хотя твой цвет глаз будет тяжело передать. — с умным видом проговорил он то, что загнало Накахару в недоумение.       — Почему это? — спросил Чуя, наблюдая за тем, как его любимый, пока что, друг, яростно рисует чересчур огромные, кривоватые глазища.       — Разумеется, это потому что твои глаза часто выглядят по-разному. Когда ты злишься, они темнеют и становятся такими глубокими, немного синеватыми, а когда улыбаешься, они похожи на чистое безоблачное небо, — как само собой разумеющееся объясняет шатен, делая вид, что не замечает, как Чуя становится похожим по цвету на спелый помидор. — Они у тебя, знаешь ли, необычные, но всегда выглядят классно. — парень хотел было сказать «красиво» или же «превосходно» и тому подобное, но понимал, что может отхватить. Когда Накахара смущен, он может и ударить, не зная, что предпринять и как избавиться от нахлынувших чувств.       Рыжеволосый не знает, что ему сказать на этот комплимент. Ответить взаимностью, похвалив глаза Дазая, сказав, что они по цвету напоминают кофе с коньяком? О, он когда-то пробовал этот странный напиток. Ему не понравилось, хотя Ширасэ оценил вкус. Опьянел он тогда тоже нехило, как и отхватил от родителей позже за краденный алкогольный напиток. Хотя, глаза Осаму ему нравятся очень сильно. Ширасэ...       Чуя понимает, что практически не вспоминает о человеке, который сделал ему больно, сломав и без того нелегкую жизнь. Вся злость, обида и разочарование отошли на задний план, оставив законное место долгожданной пустоте, безразличию и новым переживаниям. Да, вспоминать о произошедшем было неприятно, порой становилось грустновато, но скорее из-за ситуации, а не из-за самого Ширасэ. Осознание того, что дышать теперь стало гораздо легче, очень сильно воодушевляет Чую. Из-за таблеток ли это или же благодаря поддержке Дазая, а может, времени прошло достаточно, но ему стало лучше.       — Вот это - твой нос, — продолжает шатен. Он никогда не расскажет Чуе то, что заметил его задумчивость и даже немного обиделся. Однако, Накахара думал явно о чем-то хорошем. А Осаму хорошо тогда, когда хорошо его возлюбленному. Идиллия. — Так, надо нарисовать веснушки... — тихо шепчет он для самого себя. Бесится, когда они рисуются слишком большими. Теперь все выглядит так, словно у Чуи десять носов.       — Веснушки? Их же почти не видно... — в сотый раз удивляется парень. Как только Дазай замечает все эти мелкие детали?       «Он крайне наблюдателен», — произносит про себя Чуя, не понимая, что так внимателен Осаму только с ним и ни с кем больше. Принять свои чувства порой даже легче, чем принять то, что они взаимны.       — Видно, особенно на солнце, — возражает Дазай, хмурясь. — Сейчас я пририсую тебе рожки, как у черта...       — Ты не посмеешь! — вновь повышает голос Накахара, стараясь вырвать свой карандаш из лап шатена.       Осаму посмел, но рисунок все равно получился... Милым. Кривым, но искренним. А главное – какие слова были сказаны при его создании.       Аято Саито даже завидно из-за того, что он никогда не был так близок с кем-то. Может, стоит подружиться здесь с кем-нибудь тоже?

***

Целуй меня, пока лучи не целятся в нас, Пока еще мы что-то чувствуем, Пока мы еще здесь. Целуй меня, Я ненавижу когда ты мне так нужен, Потом ведь все намного может быть хуже… Ты выдыхаешь: у нас есть час...

      Сегодня ночь особенно прекрасна. Звезды заполонили небо, легкий ветерок покачивает ветви деревьев, а отсутствие любого шума за окном теперь кажется до жути успокаивающим. Даже бабушка с альцгеймером сегодня, видимо, сладко сопит в подушку, а не кричит, как это обычно бывает. Видимо, ей вкололи неплохую дозу снотворного вещества, ибо перед приемом таблеток ей стало плохо – она ругалась, плакала и звала на помощь своего покойного сына. Внуки оставили ее в стенах психбольницы, не в силах справляться с ее болезнью, да и дела у них были, видимо, поважнее. Но даже это сегодня не омрачает хорошее настроение рыжего парня.       Чуя уже спокойно выходит из своей палаты на цыпочках и направляется в другую, более приятную сердцу. Он не знает, чего ему ожидать от этой ночной посиделки, но кажется, что все пройдет хорошо. Хотелось испробовать вина, что принес Дазай. Хотелось испробовать вкус губ Осаму еще раз, не испугавшись, если тот позволит это сделать. Пока все пациенты укладывались по своим койкам, голубоглазый, отвернувшись к стене, в деталях представлял предстоящую ночную встречу. Производить видимость глубокого сна получалось слабовато, ведь дыхание и мечтательные вздохи то и дело выдавали его. В последний раз он так представлял поцелуи с Ширасэ, но теперь все виделось более чувственным, а уж тем более реальным. От этого пальцы на ногах поджимались, а сердце совершало кульбиты. Еще тогда, притворявшись спящим, хотелось встать с постели и побежать к Осаму. Накахара не понимает, почему так сильно окрылен, но подозревает, что дело в том, что ему с вероятностью в девяноста процентов не откажут. Открывать свои чувства полностью он не хотел бы, но решил действовать по ситуации.       Дазай сидел на койке по-турецки, ожидания появления долгожданного гостя. Вообще-то, в палату должны были заселить новых прибывших пациентов, но шатен взял отсрочку на один день у Мацумото-сана. Да, связи – это превосходно. Кто-то скажет, что пользоваться ими несправедливо по отношению к другим, мол, не мучает ли совесть, но до встречи с Чуей парень с карими глазами вообще не задумывался о подобном. Сейчас ему тоже плевать на то, что о нем думают другие, а вот то, что думает о нем Чуя... Ну, это другое дело. Когда Накахара зашел в палату, Дазай подозвал его к себе, доставая из-под немного скомканной белой подушки бутылку вина и штопор. Рыжий лишь усмехнулся, уже ни капли не удивляясь фокусам своего возлюбленного-друга. Ладно, совсем чуть-чуть все же удивляясь, но по сравнению с прошлым он уже спокойно ко всему относится. Даже к такому непредсказуемому человеку, как Осаму, можно немного привыкнуть.       — Какие люди, — прошептал Дазай. — Соизволите украсить этот прекрасный остаток дня своим присутствием? — подмигнул он, приглашая сесть на кровать, которая, к слову, находилась чуть дальше остальных. Обзор на парней там падал меньше, чем с других углов комнаты. Шатен что, передвинул кровати? И даже заправил ту, на которой они будут сидеть? Любовь творит с людьми удивительные вещи.       — Соизволю, мсье, — улыбнулся Чуя, присаживаясь на кровать. Он сидел не слишком близко и не слишком далеко от своего ночного собеседника. Нейтральное расстояние, пока что. — Какое вино мы сегодня изопьем?       — Красное сухое, как вы любите, — хохотнул кареглазый, смотря в глаза напротив. — Любите же?       — Люблю, — он протянул руки к бутылке, всматриваясь к этикетке. — Недурно. Как долго упрашивал Мацумото-сана? Или ты выпросил ее у той медсестры, которая строит тебе глазки? — беззлобно произнес Накахара.       — Кто знает, кто знает, — выйдя из роли пролепетал Осаму. — Как ты вообще? Я слышал про родителей, поэтому... Ты в порядке? — серьезно сказал он, понимая, что если не спросит это в самом начале, то после уже будет не до этого.       — А, да, все нормально, — все-таки удивился Чуя. Приятно, когда о тебе, кажется, заботятся. — Пока я сделать ничего не могу, но постараюсь помочь матери, когда выйду отсюда. Пока не придумал как, но этому ублюдку я больше не позволю терроризировать маму.       — Отцу? — получив кивок, шатен нахмурился, обдумывая то, что можно сказать в такой ситуации. — Я постараюсь помочь тебе с этим, если ты позволишь, придумаем что-нибудь вместе. — признаться, Дазай и сам от себя не ожидал таких громких слов, но ему действительно небезразлична жизнь своего любимого человека.       — Спасибо, Осаму, мне очень приятно, — вновь улыбнулся Накахара, чувствуя, как его сердце наполняется теплом. Он не один, он, черт возьми, не один. — Чего это ты? — редко можно заметить то, как искренне удивляется человек, которого, кажется, невозможно ничем ошарашить, ибо тот продумывает все наперед.       — Ты первый раз назвал меня по имени, — придя в себя, произнес кареглазый. — Это что-то новенькое. — посмеялся он, начиная открывать бутылку вина.       Смех был бархатным и нежным, очень приятным для слуха. Чуя хотел бы слышать его чаще.       — А что такого? — немного смутившись, сказал Чуя. — И вообще, долго ты еще будешь возиться с этой бутылкой? Эй, открывай осторожнее!       Вместе с винной пробкой на белоснежные простыни все же упало несколько капель дорогого напитка, известного своей древней историей. Дазай рассмеялся в голос, получив неодобрительный подзатыльник, уверяя своего возлюбленного, что ничего страшного не случилось и не случится. Шатен после признался, что не успел украсть из столовой стаканы, поэтому придется пить из горла. Он выглядел, как обиженный и грустный ребенок, поэтому Чуя его пожалел, сказав, что все в порядке, да и не впервой ему пить благородный напиток не совсем благородно.       — Ну и гадость, — фыркнул Осаму, сделав пару глотков первым. — Все-таки это не мое, я предпочитаю более крепкие напитки.       — Неудивительно, — произнес рыжий, аналогично пригубя красную жидкость, смакуя ее на устах. — Я бы не поверил в то, что ты любишь подобное, — наигранно закатив глаза, Чуя сделал еще один глоток. — Вкусно, но на мой вкус слишком терпко.       — Рад, что ты оценил, — кивнул Дазай, улыбнувшись. — Я действительно не разбираюсь в винах и не люблю их, да и выбора особо здесь не было, так пьем то, что принесли.       Дальше парни разговаривали обо всем на свете, узнавая друг о друге новые вещи. От любимого цвета до глупых моментов из прошлого. Все шло плавно и, как и думал Чуя, хорошо. Осаму от чего-то колебался поцеловать своего любимого, то ли боясь спугнуть, то ли нервничая из-за того, что...       — Хватит уже думать так много, это не для тебя, идиот. — сказал Накахара, беря инициативу на себя, целуя потрескавшиеся губы. Наконец-то.       Шатен ответил на поцелуй как-то робко для своего темперамента, чем вызвал у Чуи приступ сомнений на счет правильности своего поступка. Неужели он ошибся?       Видя замешательство на прекрасном покрасневшем лице рыжего парня, Дазай пришел в себя и поцеловал своего возлюбленного крайне нежно, но напористо, так, каким хотят видеть в мечтах свой первый опыт с поцелуями влюбленные подростки. Плевать на все, пока он может показать свои истинные намерения, плевать на все, особенно тогда, когда алкоголь малость развязывает разум из оков всевозможных переживаний. Осаму схватил Чую за шею, поглаживая ее, а после повалил на постель, нависая сверху. Накахара против этих манипуляций был совершенно не против, запуская подрагивающие пальцы в густые шатенистые волосы, перебирая кудри с явным упоением и желанием сделать приятно.       Со временем поцелуй становился более развязным и грубым, Дазай понимает, что еще чуть-чуть и у него сорвет крышу. Он опускается к тонкой белесой шее, водя по ней языком, посасывая и покусывая кожу, стараясь изо всех сил сдерживать себя, дабы не оставить багровые засосы. Когда рыжий парень невольно коротко простонал, Осаму с надрывом вернулся терзать губы Накахары, сплетаясь с ним языком, пару раз даже стукнувшись зубами. Было очень, очень жарко и мокро, до дрожи приятно. Каждый из юношей никогда не испытывал такого невероятного желания завладеть другим человеком, не желая делиться им ни с кем другим. Хотелось остаться в этом моменте навсегда. Когда возбуждение дошло до предела, Дазай решил отстраниться, ибо еще чуть-чуть они займутся, черт возьми, сексом. Да, он был бы великолепным, сам Чуя бы прекрасно смотрелся обнаженным, это факт, как кажется кареглазому, ведь даже сквозь больничную одежду чувствовалась прекрасная фигура Накахары. Его тонкая талия и небольшое, но четкое очертание пресса были восхитительными. Сам рыжий поражался тому, насколько крепок и, оказывается, силен парень, что целует его. Обхватывая широкие плечи, он даже не заметил то, как начинает откровенно ерзать, желая слиться со своим партнером воедино, полностью.       — Дазай, если ты хочешь, я... — тихо прошептал Чуя прямо в губы напротив, опуская руку на пах Осаму. — Я могу...       — В другой раз, солнце, в другой раз, — нехотя отстранился Дазай, внутренне ненавидя себя за это, но так будет правильно, да и заниматься сексом в психиатрической больнице даже для него звучит слишком экстремально. Чуя заслуживает большего комфорта, даже если дело идет о петтинге. — Нам нужно остановиться, ладно? — сказал он, возвращаясь в сидячее положение. Ногой он случайно задел полупустую бутылку вина, которая неприятно звякнула об пол. — Иди сюда.       — Почему? — тяжело дыша произнес единственное слово Накахара. — Что-то не так?       — Да, я... — прочистив горло, ответил шатен. — Я должен тебе сказать кое-что, выслушай меня внимательно и не делай поспешных выводов, хорошо? — явно подбирая слова, сказал он.       — Хорошо, что ты хочешь мне сказать? — сказал Чуя, молясь о том, чтобы все было в порядке.       — Я влюблен в тебя, ужасно влюблен, влюблен так, как не любил никогда, — медленно проговорил Осаму, наблюдая, как рыжий садится обратно на кровать, смотря на него во все глаза, не моргая. — Ты можешь мне не верить, но то, что ты чувствуешь – никакая не болезнь, это простые человеческие чувства. И я отвечаю на них взаимностью, ожидая ее от тебя тоже, пусть ты еще и не сказал мне ничего прямо, — вздохнув, он продолжил. — Ты делаешь меня счастливым, я никогда еще так сильно не хотел жить. И я никогда тебя не оставлю, совсем скоро я вернусь за тобой.       — Я... Что ты хочешь этим сказать? — спросил Накахара, нервно улыбнувшись одним уголком зацелованных губ. Безусловно, все было и так понятно, но услышать плохую новость хотелось не только в своих мыслях.       — Меня выписывают, ты правильно понял, но я не оставлю тебя здесь, слышишь? — пытаясь прочитать эмоции любимого человека, Осаму впервые ничего не понимал.

У Чуи все как будто оборвалось. Он начал задыхаться, стараясь прийти в себя, но ничего не получалось. Видя обеспокоенный взгляд человека, который только что признался ему в любви, становилось еще хуже.