La maladie d'amour

      Как и пообещал Дазай, парням за их выходку ничерта не было. Лишь Нобуко-сан как-то уж слишком уничтожительно посмотрела на них, когда улыбчивый шатен помахал ей рукой, а рыжий взволнованно отвернулся, скрывая свою нервозность. Прибиться к другим пациентам не составляло особого труда, казалось, что никто даже не заметил их временного отсутствия.       «Вот же изворотливый гад», — подумал про себя Чуя на обратной дороге в психиатрическую больницу, нехотя признавая, что он благодарен своему другу за столь неожиданную, вопиющую для их ситуации выходку. Расскажешь кому – не поверят. Что он выкинет еще – страшно представить. Устроит пожар? Слишком скучно. Переспит с санитаркой? Ах, да, он ведь уже… Все эти размышления были очень увлекательными, из-за чего Накахара и сам начинал выдумывать, чего б такого можно было натворить вместе с Осаму. Рыжеволосый знает, что Дазай согласился бы практически на все забавы ради, вне зависимости от сложности предложенного или же факторов риска.

***

      Чуя лежал на своей скрипучей пружинистой койке и размышлял над словами Дазая, что поставил его в тупик несколькими днями ранее на ужине. Снова. Ему никак не давала покоя эта легкость, воздушность слов Осаму, когда он сказал, что тоже грешен. Накахаре своя грешность представлялась огромнейшей обузой, словно цепь, что будет волочиться за ним всю оставшуюся жизнь, от которой можно избавиться лишь посредством перерождения. Чуе было более чем известно о Божьем суде, о котором ему говорили родители несколько раз, когда он расстраивал их особенно сильно какой-либо своей выходкой. А что если он уже в аду, что если его душа пребывает в своем вечном наказании? А если взять к примеру реинкарнацию, рыжий, задумавшись и о ней, ужасно испугался от возможности того, что его бессмертная сущность имеет черту гомосексуализма как истинную, не изменяющуюся после реинкарнации, вечную и неоспоримую. А может, эта черта его личности послужила наказанием за деяния прошлых жизней? Кто знает. Почему же Дазай так бессовестно спокойно говорит о столь вопиющих, грустных вещах? Всего лишь делает вид, что ему нет никакого дела до его возможного недуга? А что если Чуя изначально недопонял его, что если Осаму имел вовсе не гомосексуализм в контексте грешности, что если он всего лишь пошутил? Отвратительная и жестокая шутка, как полагает рыжий. Такая же, как и все его существование.       В сих раздумьях Чуя и не заметил, как его карандаш начал вырисовывать очертания лица своего столь странного друга. Плюнув на то, что его накажут за такие рисунки, рыжеволосый продолжил аккуратно выводить контур лица, шеи, широких плеч. Представляя шатена, в голове сразу же представляются картинки лукавой улыбки, чуть прищуренных глаз шоколадного оттенка, прямого, красивого носа и полноватых губ. Только сейчас Накахара всерьез задумался над тем, как же красив этот чертов Дазай и почему-то это заставило его немного смутиться. Чем он вообще занимается? Противоречиво. Вроде бы и хочет выздороветь, но с другой стороны лежит и аккуратно рисует своего друга. Отбросив от себя тетрадь, Накахара грустно усмехнулся сам себе. Пролежав так еще минуты три без всяких мыслей, словно с пустотой в голове, после встал, взял тетрадь и вырвал из нее злосчастный лист с наброском. Но выкидывать почему-то рука не поднялась. Они ведь временные друзья, если можно так выразиться. Осаму выйдет из этого заведения для эмоциональных калек, вернется к нормальной жизни, а для Чуи он останется лишь приятным воспоминанием. Рыжеволосый уверен, что так оно и будет. И черт с ним.

***

      На улице сегодня типичная осенняя картина. С одной стороны – грязь, слякоть, сырость, а с другой – красивые осенние листья везде, воздух пока еще приятно прохладен и чист вдали от города. В зависимости от мировосприятия и настроения каждый человек по-разному будет трактовать увиденное. Для кого-то осень отвратительная и серая, а для кого-то ярко-желтая, прекрасная. Дазаю по нраву что-то среднее, что-то между «господи, ну и убогий вид» и противоположными описаниями. Шатен считает себя реалистом, хоть и рассуждает порой довольно депрессивно по меркам общества. Но есть одно «но» – на общество Осаму класть хотел.       Заприметив на скамейке знакомую рыжую макушку, Дазай быстрым шагом дошел до Чуи.       — Привет, мелочь, давненько не виделись! — воскликнул шатен, помахав рукой. — Чего это ты тут один сидишь? — кареглазый присел рядом с Накахарой, довольно улыбаясь.       — Мы не виделись буквально с обеда, Дазай, — горестно вздохнул Чуя. — Прошло около часа от силы.       — Это целая вечность! Чуя... — серьезным донельзя тоном произнес Осаму.       — Что случилось? — у рыжего перехватило в горле, ведь находясь в таком месте, услышать что-то хорошее после такого тона практически невозможно. — Дазай?       Казалось, даже небо стало более серым, чем оно есть на самом деле. Время словно остановилось, пока кареглазый молчал. Все-таки застать серьезный взгляд человека, с чьего лица не сходит яркая улыбка, очень странно и даже пугающе. Особенно если это Дазай. Кто знает, что в голове у шатена? Сотню раз перекрестившись мысленно, Чуя с вызовом уставился на Осаму. Вдруг в карих глазах появились озорные огоньки, кои были похожи на взрывы фейерверка посреди беспросветной, всепоглощающей тьмы в неизвестности.       — Сыграем в картишки? — с хохотом произнес шатен, доставая из кармана помятую пачку игральных карт. — На желание, конечно же.       — Совсем одурел, мумия ты ходячая!? — у Чуи хоть и отлегло с души, но все-таки Осаму знатно его напугал. Чтобы он еще раз повелся...       — Так не любишь карты? — невинные глазки не подводили шатена никогда. Но с рыжеволосым тут, по всей видимости, жуткое недоразумение.       — Ты понял, о чем я! — парню с голубыми глазами хотелось поднять эту чертову лавку и стукнуть ею своему собеседнику по голове. — Хорошо. Если я выиграю, то ты перестанешь вытворять всякие глупости в моем присутствии и с моим участием, — совершенно не верилось в то, что Дазай когда-нибудь даже в теории перестанет играть в клоунаду, но попробовать стоило.       — Как же ты быстро согласился, однако, — Дазай стал увлеченно раскладывать карты, что-то бормоча под нос. Кажется, он произносил названия карт. — Испугался поди чего и принимаешь необдуманные решения?       — Завались, — гневно произнес Накахара, закатив глаза. — Погоди, во-первых, во что мы играем-то? Дурак? Во-вторых, каким тогда будет твое желание? — спросил он, забирая свои шесть карт.       — Именно в дурака мы и будем играть, — хитро улыбнулся Осаму. — Желание узнаешь потом, я его пока не придумал. Поехали?       Игра затянулась на все прогулочное время. Пусть Чуя и злился, что ему попадались плохие карты, из-за чего первый проигрыш был за ним, проводить время с Дазаем в относительно спокойной обстановке оказалось действительно приятно. Ему нравилось то, что рядом с ним забываются все проблемы и страхи, кажется, словно они вместе смогут свернуть целый мир, если захотят. Рыжий уверен в том, что если бы он играл в паре со своим больничным другом против любых соперников, они с Осаму бы выиграли и глазом не моргнув.

***

      В последние дни замечать на себе странные взгляды приходилось обоим парням как со стороны персонала, так и со стороны пациентов. Чуя занервничал сразу же после первого недоброжелательного взора со стороны какой-то пациентки в возрасте, которая приложила свою руку к лицу и медленно покачала головой, когда они с Осаму проходили мимо нее по коридору.       Лежа на своей отвратительной койке, голубоглазый не знал, что ему делать. С одной стороны рыжий понимал, что проживи он все свое оставшееся время в больнице совершенно без какого-либо дружеского общения, он бы перерезал себе глотку в том же чертовом туалете. Упал бы на холодную плитку и мысли бы его покинули раз и навсегда. Можно было бы выбрать в друзья какую-нибудь девушку, дабы не привлекать к себе лишнее внимание, да Накахара и планировал подружиться с, например, Кристи, но этот чертов Осаму Дазай влетел в жизнь с ноги, сломя голову ввергся в чужое личное пространство и теперь осел в голове очень прочно. Сначала голубоглазый искренне недоумевал и даже злился, а теперь... А теперь пусть все будет так, как будет. Благодаря шатену в тусклом и гнилом психиатрическом мире Чуя словно руками прикоснулся к лучам солнца, что нежно и трепетно греют его, веселят, вносят яркость в рутину.       Чуе все-таки кажется, что Дазай всего лишь необдуманно ляпнул что-то про собственную грешность, на деле же он точно никогда не посмотрел бы на него или на любого другого представителя мужского пола с романтической точки зрения. Рыжеволосый в этом уверен, поэтому опасаться ведь нечего, так? Бояться можно лишь самого себя. По лечебнице для душевнобольных уже ходят недобрые слухи, что два парня тут по одинаковой причине, что их просто в разное время доставили в больницу, а на деле они уже давно вместе. Чуе кажется все это полнейшим бредом, абсолютно идиотические мысли посещают тех людей, что совмещают совершенно невероятные вещи. Ведь такое никогда не было бы возможным хотя бы из-за того, что Осаму гетеросексуален, да и стали бы помещать двух влюбленных парней надолго в одно и то же место пребывания? Хотя, если подумать... Какие еще мысли могут посещать людей в столь нездоровом помещении? Накахара не хотел бы знать.       Развернувшись к потрескавшейся стенке, Чуя постарался уснуть.       Мысли с невероятной тревогой и страхом танцевали вальс в его голове. Если бы каждую мысль можно было представить человеком, на скромном балу было бы эдак триста-четыреста калек. Все кривые, изогнутые, непонятные, местами даже нелепые. А ведь на каждом балу присутствуют определенные постоянные гости. Совсем неясно, зачем эти буквообразные люди приходят в его голову каждый день. Например, тревожность – светская львица, что вечно вгоняет Чую в неподдельный страх перед любой мелочью, а еще есть Бог – смотритель за пиршеством мыслей, угрожающий за любой проступок сварить его в огненном котле. Существуют разные боги, но этот словно Бог разрушения личности, Бог, которого ему навязывали родители, Бог, который не пощадит и убьет тебя из-за того, что ты неправильно написал какое-либо слово в тетрадке в полоску. Всенепрощающий. Тревожность часто стоит с ним в одном углу. На кой черт ему эти человекоподобные, что намертво въелись в мозг – неизвестно. Гости-то нежеланные, навязанные, смертоносные. А вальс-то все еще танцуют, музыка играет... Раз-два-три, раз-два-три...

***

      А на ужин у нас сегодня гречка с мясом. Дазай безусловно не глуп, так что понять причину отстраненного поведения Накахары не составляет труда. Голубоглазый в последние дни начал как-то скованно себя вести, явно опасаясь слухов, взглядов, шептаний за спиной. Осаму не знал, что и делать в этой ситуации. Им определенно нужно, жизненно необходимо поговорить. Осаму делает глоток чая и горестно вздыхает, при этом все равно улыбаясь.       Стоит сказать, что шатен никоем образом в своей отчаянной, грустной душе не хочет играть роль паяца, но защитный механизм работает на «ура» с самого детства. Неестественная улыбка, некая уродливая гримаса словно намертво прилипла к симпатичному лицу. Именно Дазай бы назвал эту гримасу уродливой, но неразборчивые люди принимают ее за искреннюю, живую, милую. Вся его жизнь состоит сплошь из позора. А что такое эти «человеческие страдания»? Это те самые адские муки из ада, а может, эти самые страдания приносит лишь невкусная гречка из столовой? Даже при самых ужасающих ситуациях люди болтают о политике, разговаривают о симпатичных медсестрах, они борются за жизнь, спасаясь кто как может. Выходит, им не так уж и плохо? Кто знает. И все-таки, видя то, как Чуя показывает грусть, ярость, любые другие яркие, как вспышки салюта, эмоции... Становится совсем немножко завидно, но это качество искренности, живости вкупе с невероятной внешностью определенно очаровывает. Какой же он интересный, этот Накахара Чуя.       К слову, рыжего на ужине сегодня не наблюдается.       Осаму оживляется в стократ больше, когда думает о том, что можно как-нибудь будет пошутить над голубоглазым, когда они увидятся на приеме таблеток, может, натворить чего-нибудь, что его рассмешит? А ведь смех у него с небольшой хрипотцой, такой приятный слуху, мелодичный. Шатен садится теперь только лишь в тот самый угол для изгоев в уголке столовой, а когда его нет сегодня, становится слишком пусто и тоскливо. Дазай сжимает вилку в руках непомерно сильно, когда слышит то, как имя его дражайшего друга упоминается компанией Ивасаки. Старается прислушаться. Слышит отрывками, ибо те говорят тихо, что заставляет насторожиться. Какая странная картина – видеть то, как одни из самых шумных больных переговариваются так необычно для них. Что они задумали? Нужно как можно быстрее выяснить, ведь предчувствие у Осаму крайне нехорошее.

***

      Видеть сегодня вечером кого-либо Чуе совершенно не хотелось. Он знает, что Дазай не пропадет и сядет, скорее всего, за свое прежнее место за стол к другим больным. Рыжеволосый попросил у медперсонала выпить таблетки чуть раньше, так как он якобы хочет лечь спать пораньше, потому что плохо себя чувствует. К удивлению, прокатило. Осаму небось потом вынесет весь мозг, но что поделать. Настроения совершенно не было.       После ужина все где-то на полчаса разошлись по комнатам, а это значит, что можно спокойно пройти по коридору. Зайдя в медсестринскую, Чуя почувствовал сильный запах антисептика и невольно скривился.       — Чуя, ты чего такое лицо состроил, — сказала санитарка. — Так сильно плохо себя чувствуешь? Подойди-ка, вот... — она вручила ему три округлых таблетки, зачем-то положив четвертую. — Там от тошноты, выпей, лучше станет.       — Спасибо, — рыжий залпом выпил таблетки, опустошив пластиковый стакан воды. — Я могу идти?       — Стой, — женщина остановила Накахару, улыбнувшись. — Завтра приемный день, я слышала, что должны приехать твои родители! — радостно воскликнула она. — Ну не здорово ли? А то их ни слуху, ни духу.       — Здорово, — натянул такую же неестественную улыбку Чуя. Кажется, сейчас ему действительно поплохело. Видеть отца и мать он не желал, планируя после выписки забрать все необходимые вещи из дома и отправиться жить куда-то в другое место, потратив все сбережения. — Это все?       — Да, это все, можешь идти.       — Еще раз спасибо, — уважительно произнес голубоглазый и вышел обратно в коридор.       Зайдя в палату, Накахара спешно сел на кровать, стараясь абстрагироваться от шума соседей по палате. Приедут родители? На кой черт им приезжать? Они еще ни разу не навестили его, не желая видеть. Смотреть в их глаза не хотелось ни капли. Немного подумав об этом, рыжий все-таки лег на койку и решил вздремнуть.       Проснувшись он понял, что вот-вот закончится прием таблеток, судя по тому, что его сокамерники уже вернулись в палату. Собираясь заснуть и дальше, он уже прикрыл глаза, как вдруг кто-то неожиданно навис над ним и робко дотронулся до плеча. Оказалось, это был какой-то юноша со странными волосами пепельного оттенка. Его красивые янтарные глаза, что отдавали фиолетовым, смотрели отчаянно, словно он пришел извиниться.       — Здравствуйте, такое дело... — сказал парень, приблизившись к рыжему непозволительно близко. — До меня тут дошли слухи, что твоего вашего друга собираются избить в душевой совсем скоро, я... — кажется, на его глазах начали выступать непрошеные слезы. — Простите меня, простите... Мне нужно идти, — он резко отпрянул и спешно удалился в неизвестном направлении, оставляя Чую с глазами по пять копеек и постепенно зарождающейся злостью, что молниеносно забурлила по его венам в желании выбраться наружу.       Накахаре хотелось думать, что он не имеет никакого отношения к тому, что его единственного друга не только в лечебнице, но и во всем мире, скоро будут избивать в чертовой душевой. А ведь действительно – кому он ещё нужен, кроме Дазая, который так и лезет к нему зачем-то? А может, дело вообще не в том, что между ними зародилась дружба? Может, Осаму просто что-то учудил снова, вот его и решили побить? Стараясь не предаваться различным мыслям, Чуя побежал в сторону душевой, где с минуты на минуту должна была начаться драка.       Зайдя в душевую, Накахара огляделся. Ни-ко-го. Может, никто еще не пришел? Или Осаму отвертелся от избиения? Что он вообще успел натворить? Резко в помещение зашла компания Ивасаки Кэтсу с самим главарем больничной банды.       — Какие люди! — сказал бугай, посмеявшись. — Защищать своего дружка пришел?       — Чего ж ты не один, Кэтсу? — оскалился Чуя, плюнув под лысому под ноги. — Боишься получить по своей мерзкой морде, вот и привел группу поддержки?       — Твой поганый рот сегодня обхватит мой член и ты, сука, триста раз подавишься, — угрожающе сказал Ивасаки, приблизившись. — Ты ведь та еще шлюха, так ведь? — засмеялся он. — Сколько раз тебя трахал этот Дазай? Из-за этого небось и яшкается с тобой, как мамочка.       Чуя был на грани. Вмазав Кэтсу по лицу, он нервно засмеялся, стараясь избавиться от волнения. Все-таки пять крупных мужчин на одного это достаточно плохо, пусть рыжеволосый более чем умел драться.       — Да что ты? — воскликнул Чуя, собираясь продолжить фразу, как вдруг двое из мужчин схватили его за руки, зажав их за его спиной. Через секунду Накахара стоял на коленях.       Голубоглазый осознал всю жуть ситуации только тогда, когда Ивасаки начал неспешно раздеваться. Тело прошил озноб. Лысый мужчина грубо схватил Чую за волосы и приказал ему открыть рот.       — Укусишь – не выйдешь из этой кабинки живым, — тягуче произнес Кэтсу. — Может, после всего ты тоже станешь нашим другом? — похоть виднелась в практически черных глазах крупного мужчины.       — Ты, ублюдок... — Накахара постарался встать, но его снова поставили на колени. Голова начала кружиться, а вид мерзкого члена перед глазами вызывал рвотные рефлексы.       Когда Ивасаки практически приступил к делу, в дверь громко постучали, словно намереваясь ее выбить.       — Кого это еще принесло? — крикнул лысый, явно раздраженный тем, что его прервали.       — Ивасаки Кэтсу, сейчас же открой дверь, иначе отправишься в тюрьму совсем-совсем скоро, — кажется, это был кто-то из персонала. — В любом случае, мы начнем выламывать дверь прямо сейчас.       Спешно нацепив свои больничные штаны, Ивасаки и его дружки поспешили открыть дверь. Чуя обомлел, когда увидел рядом с Мацумото-саном и охранниками Осаму, что судя по всему был взбешен. Несколько охранников схватили лысого, начиная вести его куда-то. Рыжеволосый поспешил встать на ноги, почему-то не смотря Дазаю в глаза. На душе обоих парней бушевала буря. Накахара чувствовал себя отвратительно. Кажется, так плохо ему не было даже тогда, когда его отправляли в психиатрическую лечебницу. Хотелось взвыть от несправедливости, заплакать навзрыд, но он стоически подавлял в себе эти желания.       — А теперь все по палатам, кроме... — доктор начал перечислять имена мужчин, что были заодно с Ивасаки. — Чуя, зайди в мой кабинет, — сказал он. — Дазай, ты можешь быть свободен, иди в свою палату и не высовывайся. Об этом инциденте никому. Не хочу, чтобы эта ситуация испортила репутацию нашего заведения.