La maladie d'amour

      Парни всю оставшуюся ночь провели в жутком смятении и даже в некой растерянности перед предстоящей, неминуемой встречей.       Чуя был в ужасе. Что может произойти в жизни человека, дабы он сотворял с собой такие страшные вещи? И, судя по всему, не единожды. Нас часто тянет ко всему неизведанному и тайному, но также нас и пугает эта неизвестность. Примерно такие же ощущения испытывал Накахара в те оставшиеся минуты ночи к Осаму. Как теперь смотреть на Дазая? Как стереть из головы картинку изрезанной руки и сочащейся из нее крови? Он понятия не имел.       Дазай же лежал на боку и думал, какой Чуя, черт возьми, удивительный. Не просто «интересный», а именно «удивительный». Любой другой пациент вне зависимости от количества его рассудка закричал бы и позвал медперсонал, в то время как Накахара ринулся спасать его как можно скорее, нервничая и дрожа, но при этом не теряя решимости. И ведь он спас ему жизнь. Благодарен ли Осаму за то, что очередная попытка самоубийства обернулась полнейшим крахом? Нет, конечно. Но быть спасенным из лап смерти, что на тот момент почти охватила его, нежно приобняв, схватиться за фантомно протянутую руку конкретно определенного рыжего забавного парня – не так уж и плохо.

***

      Ровно в семь утра горластые санитарки начинают напоминать о начале нового дня. Для Чуи существовала лишь одна прерогатива на этот день - необходимо было отоспаться, отогнав от себя все ненужные мысли. Закрывая уши, дабы не слышать криков буйных пациентов и мерзкого говора медперсонала, что сливались в одну удивительно мерзкую какофонию, он медленно надел тапки и понял, что совершенно не хочет идти умываться. Не было желания видеть ту комнату или тем более Дазая. С комнатой он разберется, но этот патлатый... Нет, на сегодня хватит этого Осаму. Не факт, конечно, что он обязательно будет в туалете, но осторожность еще никому не вредила. Накахара попросту оттягивал неизбежное.       Все-таки собравшись с мыслями, рыжий нервно побрел в уже ненавистное уборное помещение, к облегчению не заметив там никаких суицидальных рож. Наверное, тот и не умывается вовсе.       — Эй... — слабый голосок подал тот самый Аято Саито, топчась с места на месте. — Вода сейчас закончится, понимаешь? — парень начал переходить на более высокую тональность. — Прошу тебя, хватит!       — Черт тебя дери, Аято, дай же мне немного освежиться! — Чуя еще секунд пять легонько бил себя по щекам холодными руками из-за ледяной воды, что стекала из крана. — Все будет хорошо, только дай пройти.       И все вроде бы прошло успешно... Однако, встречи избежать не получилось, даже не представлялось возможным.       Собственной персоной Дазай Осаму сидел в самом центре обеденного зала, будто крича о том, что он здесь - центр вселенной. По коже Накахары пронесся табун мурашек, стоило вспомнить все еще не прошедшую ночную головную боль. Шатен шутил, смеялся и ярко жестикулировал, пугая бедного старика напротив и заинтересовывая всех остальных в помещении. Даже полненькая повариха в колпаке, что вышла по своим делам, остановилась и несколько минут непрерывно наблюдала за происходящим. Чуя же поторопился в свой дальний угол «для отшельников», осторожно отодвинул стул, не привлекая к себе внимания и постарался съесть хоть что-то из предложенного. Какой же тут, все-таки, странный какао. Отдает чем-то похожим на кофе с молоком, что довольно приятно, но этот гадкий привкус то ли песка, то ли земли... Неясно.       На самом деле, Чуя поражался. Насколько же сильно этот человек болен? Почему он вынужден надевать маски в окружении других людей? Это тот самый тип людей, что могут спокойно кромсать чужое или же свое тело острыми ножами, при этом не меняясь в лице, оставляя его умиротворенно-счастливым?

Прошли сутки в суматошно-горькой игре в "прятки".

      — Эта гречневая каша такая вкусная, не правда ли? — Осаму старался чуть ли не кричать на всю столовую, дабы привлечь внимание рыжего пациента. Весь предыдущий день Чуя избегал его, будто специально выбирая время с точностью до секунды, чтобы нигде не встретить Дазая. Даже ужин пропустил! — Да ладно вам, старик, не нужно на меня так смотреть! — нет, ну вы посмотрите на Накахару, ей богу! Сидит в углу, как прокаженный, ничего толком не ест и... Злится?       — Милок, видишь? — старик показывает пальцем в тарелку. — Это муравьи, — седовласый нарочно разбивает тарелку и с ужасом подскакивает. — Я видел сегодня кучу муравьев!       Многие пациенты откликнулись ободрительным угуканьем.       Шатен же наблюдал за реакцией Чуи, что недовольно закатил глаза и наконец решил обратить на него внимание. Победа! Вообще, это прекрасное заведение уже давно превратилось в чертов клоповник. И дело не только в пациентах. Антисанитария убивала у всех новоприбывших «заключенных» даже мизерное желание жить. Птичка с симпатичным декольте нашептала Дазаю, что сегодня, перед внезапным завтрашним визитом проверки, к сожалению, не купленной, будет проведена дезинфекция. Это означает лишь то, что всех пациентов должны вывести на улицу, вот тогда этот коротышка не отделается. Хотя, на самом деле, Осаму понятия не имел, что ему скажет. Ну, придумает на ходу, пожалуй. А пока...       — Заканчивайте трапезу, возьмите что-нибудь из своих развлечений и идите на выход. Когда все отделение соберется, мы откроем дверь, дабы провести прогулку чуть раньше, — Нобуко-сан, как же вам несладко приходится. Совсем недавно Дазай слушал то, как эта с виду миролюбивая девушка ненавидит свою работу. И еще немного бывшего жениха. — И чтобы без глупостей, хорошо? — Нобуко улыбнулась и ушла прочь.       По поводу развлечений шатен ни капельки не волновался. Самое главное сейчас встает и направляется, по всей видимости, в свою палату. Осаму решил последовать его примеру, забежал в комнату, по пути столкнувшись с каким-то бугаем, по лицу которого словно ударили кирпичом и подошел к выходу из психиатрической лечебницы. Да где этот Чуя, черт бы его побрал!?

***

      На улице чувствуешь себя странновато. Словно свобода совсем-совсем рядом, словно стоит сделать пару шагов, убежав в лес, и закончится весь этот ад с принятием всяких пилюль, все эти дурацкие санитары исчезнут восвояси, а за горизонтом будет видеться родной дом... Родной дом, где тебя не ждут. Это печалит не хуже любой прочитанной Накахарой книги, такие сильные эмоции довольно тяжело описать словами. Взяв с собой лишь карандаш с тетрадью, рыжеволосый направился прямиком к дереву, подальше от чужих глаз. От четырех любопытных глаз - одних насмешливо-заинтересованных, а других определенно агрессивно настроенных.       Вдохновения не было, как и настроение в целом. Рыжий, словно в прострации, делал наброски какого-то цветка-сорняка, словно стараясь занять чем-то руки. Депрессивные мысли на счет своего дальнейшего будущего преследовали Чую, не давая вздохнуть полной грудью, а теперь ко всему прочему появились и другие неприятности, например, этот кудрявый суицидник, что направляется к этому проклятому, да, уже проклятому дереву.       — Мелкий! — Осаму преграждает путь своему спасителю всей грудью, когда Чуя старается встать с холодной травы, дабы тот снова никуда не делся. — А я тебя везде ищу.       — Дай пройти, — смотреть в карие глаза напротив совершенно не хотелось. — Дазай, уступи дорогу и оставь меня в покое, — Не заставляй меня злиться. — рыжему и без всяких Дазаев не слишком хорошо. Атмосфера сия заведения невыносимо давящая. Ощущаешь себя, как клаустрофоб в гробу. А на свежем воздухе, если говорить сравнениями, будто рыба на суше, давящаяся воздухом, что мечтает вернуться в море или же океан, но без сил валяется, издыхая на темных, жестких камнях. А до воды ведь рукой подать, казалось бы.       — Чуя, ты ведь и так вечно злишься, — Осаму подошел еще ближе. — Не вырастешь же... — шатен хотел продолжить свою гениальную шутку, но кто-то его бестактно перебил, еще и таким грубым, прокуренным голосом.       — Да, Дазай, уступи ему дорогу, пусть он подойдет ко мне.       Осаму перевел взгляд на источник шума и увидел того самого бугая с пустырем вместо мозгов. Неужто он дружит с охранниками, что настолько хорошо охраняют территорию и несчастных пациентов, что аж скоро дыру в своих ботинках просверлят. Надо же, не обращают совершенно никакого внимания на происходящее. Зарплаты здесь мизерные, поэтому подкупить какого-нибудь очередного охранника, что и так еле-еле работает в психиатрической больнице, до удивительного просто. Дазаю думается, что эти дядьки в форме и за пачку сигарет продадутся, ведь какое им дело до благополучия психов? Главное, чтобы не убежали за территорию, а все остальное можно оправдать их невменяемостью.       — Ивасаки, катись к черту, — Чуя до хруста костей сжимает пальцы в кулак, не намереваясь на этот раз уступать. Надоело молчать в тряпочку, терпеть насмешки и грубость, рыжий никогда бы и не подумал в целом, что его терпения хватит на такой относительно огромный срок. Видимо, сказывалось общее эмоциональное состояние. — Еще тебя тут не хватало.       — Дазай Осаму, да? Хочешь с ним пообщаться? — бугай усмехнулся, погладив свою лысину. — Он извращенец, чертов голубой, мне проговорился врач. Омерзительно! — Кэтсу показательно плюнул на землю. — Больной ты ублюдок, Чуя. Советую держаться от него подальше! — кажется, его вопли были слышны всем. — Такой тихий и нелюдимый, а на самом деле... Видимо, просто ищет новую жертву для своих извращений, урод. А ты, Дазай, попался на крючок...       В голове рыжеволосого эхом разносилось грубое звучание словно выплеванных со всей злостью и желчью слов мерзкого борца за лучший мир без извращенных, неправильных и противоречащим вездесущему Богу проявлений любви. На самом деле, о любви никто и вовсе не задумывался, ибо любовь – это что-то о красивой свадьбе между двумя людьми противоположного пола, что-то о загородном доме, маленьких детях, внуках и, как говорится, «жили они долго и счастливо и умерли в один день». Это было несопоставимо с однополыми отношениями, где любое взаимодействие считается проявлением тяжёлой болезни. Это было несопоставимо с учениями родителей и Библией. Но, тем не менее, Накахара делает широкий выступ и бьет Ивасаки кулаком по лицу.       — Чуя! — Дазай не понимал, зачем его знакомый повелся на очевидную, глупую провокацию. И давно этот бугай его шпыняет? Шатен попытался вмешаться, но его грубо оттолкнул кто-то из шайки Кэтсу, из-за чего он неплохо так шлепнулся на заднее место, задевая какую-то странную декорацию в форме улыбающегося цветка, что еще к тому же упала ему на ногу. Откуда она здесь взялась-то!? И декорация эта была не единственной на территории этого заведения: гномы в клумбах, которые давненько никто не поливал, какие-то животные, охранники еще, например.       Драка же начала принимать уже внушительные обороты. Чуя был неплохим бойцом, что явно повысило его авторитет в глазах других пациентов, но ему было на это абсолютно наплевать. Сейчас перед ним есть цель и он не видит препятствий. Ему необходимо дать отпор. Плевать на то, что будет, плевать на всех и вся. Кэтсу нанес Чуе внушительной силы удар по лицу, а сам Накахара старался вывести Ивасаки из равновесия, дабы он свалился и по нему можно было ударить получше, так, чтобы его мерзкая морда болела еще очень и очень долго, напоминая о провале.       По ощущениям рыжего, драка длилась целую вечность, а на самом деле прошло всего лишь около пяти минут. Как же хотелось ему убить этого ублюдка, но сидеть в тюрьме после этого вовсе не хотелось. Хотя, он и так в своеобразной тюрьме, не так ли? Тогда, собственно, а что терять?       Все закончилось разбитой бровью, кровью из носа и грязной, только-только привезенной новой пижамой, что была порвана в нескольких местах. Пижама, кстати, неплохая: рубашка и штаны в голубую вертикальную полоску. Когда охранники вдалеке заприметили Мацумото-сана, тотчас же принялись разнимать двух разбушевавшихся пациентов. Зрители этого боя без правил были в разной степени заинтересованы происходящим. Кто-то глядел на все с азартом и весельем, кто-то готов был откровенно зевать, а кто-то безумным взглядом требовал кровопролития и жестокости. Ну, были и те, кто спокойно занимались своими делами, например, играли в карты, не обращая ни на что внимание. Старики в основном охали и ахали, особенно переживала Мэйко. Всех троих: Чую, Кэтсу и Осаму повели в медицинский пункт. Кое-как залатав им раны, их отпустили обратно на улицу, пригрозив изолятором, если такое хоть еще раз повторится.       — Дазай, я... — Накахара явно мялся, не желая признавать свою ошибку. — Прости, тебя сильно задело? — не то чтобы ему было какое-то дело до кудрявого придурка. Нет, вовсе нет, право.       — Нет, друг мой, ни капли, — мягкая улыбка появилась на лице шатена. — Практически. Но я тебя прощу, если скажешь, что ты там рисовал, — Осаму показывать рукой на обшарпанную лавку в тени. — Пройдем туда?       Дойдя до места, Чуя не знает, что и делать. Этому суицидальному парню действительно хочется поглазеть на его творчество? Удивительно. Даже приятно. Но это и настораживает. Он мог бы попросить все, что угодно, но выбрал в итоге такой бред. Что за человек? Оно и славно.       — Я рисовал вон тот красный цветок, не знаю названия, — Чуя неловко отводит взгляд, но продолжает. — Не знаю, почему решил нарисовать это, — плечи поднимаются и опускаются в жесте. — Ничего интересного.       — Почему же, интересное растение... — шатен хотел ляпнуть что-то вроде «маленький и красный цветочек, что, видимо, смущен, прям как ты сейчас, вот и покрасневший», но тактично промолчал, дабы не портить момент. — А дальше что?       — Это – моя мать, — взгляд рыжего заметно грустнеет. Глаза становятся какими-то стеклянными, а уголки губ печально опускаются. Красивая женщина с такими же волосами, глубокими карими глазами, мягким взглядом и миниатюрной фигурой. — А это – здание в центре города. Чуть пальцы не сломал, пока прорисовывал эти чертовы детали крыши. — когда они гуляли с Ширасэ после похода в художественный магазин, Чуя решил опробовать новые карандаши, заприметив красивое сооружение. А ведь беловолосый тогда смиренно сидел рядом на скамейке и ждал, пока Накахара возится с каждой деталькой, с каждым острым уголком, с каждым окошком и этой крышей с православным крестом сверху посерединке. То был первый рисунок, который понравился отцу рыжеволосого парня. Однако, рисовать тот все-таки после запретил, сказав, что не мужское это дело – «малевать что-то бесполезное».       — Неплохо, — Дазай отбирает у Чуи тетрадь под возмущенное «не трогай!». — На троечку потянет. — Осаму лжет. Ему более, чем понравилось. Заметен талант, старания, заметно, что Накахара вкладывает всю свою душу в творчество. Прекрасно.       — Тебе что, доставляет удовольствие выводить меня из себя? — нет, серьезно, сколько можно? — Не надоело еще? — а ведь в жизни Чуи было не так много людей, которые бы выводили его настолько часто, как Дазай. Ни одного человека, если быть честным. Либо он реагировал не так остро, может быть.       — Никогда не надоест, ты ведь такой смешной, — и это чистая правда. В свою очередь, Осаму редко встречал настолько живую мимику, красноречивые взгляды и острые, искренние слова. Именно. Искренность. — Подружимся?       — С чего бы это? — Чуя, показав еще парочку работ, захлопывает тетрадку и устремляет взор в глаза шатена. — Я понятия не имею, что там в твоей дырявой башке, но...       — Когда-нибудь я тебе расскажу, возможно. В любом случае, собеседник ведь не будет лишним, так ведь? — шатен говорит так, словно озвучивает что-то как минимум гениальное. План по захвату мира, к примеру, только сейчас этот «мир» – парень с рыжими волосами. — Встретимся в комнате отдыха?       — Бог с тобой, Дазай. — действительно, а что ему терять?

***

      В комнате отдыха сегодня донельзя спокойно, а еще чисто. Так чисто тут не было, кажется, с самого открытия психиатрической больницы. Пахнет дезинфицирующими средствами и чем-то отдаленно мыльным. Потасовка на улице стала неким развлечением для многих пациентов, так что народа было немного, большинство остались на улице, надеясь увидеть еще что-то эдакое, что нарушило бы привычный темп жизни в серой лечебнице. Некоторые же просто устали от длительного времяпрепровождения на свежем воздухе, поэтому решили мирно отоспаться на своих койках.       Чуя побродил по комнате спокойствия, рассмотрел в очередной раз названия каких-то книг на деревянных стареньких полках, в очередной раз отметив, что нужно бы что-то прочитать. После обошел еще раз помещение, несколько раз поправив два пластыря на лице, рвано выдохнул и уселся на подоконник. Как же надоело это все. Накахара не хочет признавать, но с появлением Осаму ему стало немного лучше, больничный мир хоть и совсем немного, но наполнился яркими, безумными красками. Услышав где-то вдалеке голос шатена, что предположительно поднимался по лестнице со второго этажа, рыжий решил сделать вид, что задремал. Авось разговора получится избежать.       Оказавшись в комнате отдыха, Дазай первым делом осмотрелся. Какая-то блондинка украдкой глазеет на рыжего парня, не решаясь подойти, несколько человек привычно играют в карты на старых диванчиках. Осаму решил незаметно подобраться к Накахаре, что вальяжно устроился на деревянном подоконнике, откуда открывался вид на мрачную прогулочную зону. Он тихонько двигался вперед, намереваясь испугать рыжего, ведь тот, кажется, задремал. Первый шаг, второй, третий...       — Слышишь ты, фикус комнатный, тебя что, давненько Гарпии не кусали? — Накахара приоткрыл один глаз и громко заговорил показным надменным тоном. — Я не из боязливых, Дазай.       — Не знал, что ты увлекаешься произведениями Данте, — Осаму постарался придать своему тону наиболее уверенную интонацию, ведь выходка Чуи была слегка неожиданной. — Лес самоубийц, значит? — шатен запрыгивает на подоконник рядом к своему знакомому и строит страдальческое выражение лица. — Как грубо!       — Грубым будет мешать мне отдыхать, — сказал Накахара, начиная успокаиваться. — Тогда, ночью, ты не боялся кары божьей? — рыжего воспитывали, в качестве наказания применяя не только удары прутьями, но и ссылаясь на все грехи Божьи, невероятно пугая маленького мальчика россказнями о том, что сам Бог его покарает. Чуя уже перерос свои детские предубеждения и страхи, однако, ребенок внутри нас будет жить всегда.       — Я как-то раз со скуки ознакомился с какими-то скучными... — Дазай брезгливо поморщил нос. — Такими глупыми статьями про клиническую смерть, — брюнет сдувает челку с лица и продолжает свою речь. — Ну, знаешь, мол, во время ее наступления человек видит всякие антинаучные штуковины?       — Я знаю, что такое ад и рай, можешь продолжать. — Чуя испытывает даже легкое раздражение в данный момент, ведь всю жизнь его учили об обратном, испытывает что-то колющее внутри, даже невзирая на тот факт, что он согласен с Дазаем. К удивлению, это все звучит довольно неприятно.       — Так ты согласен, что все это - антинаучная херня? — шатен усмехается и весело теребит ногами.       — Я тебя сейчас... — еще немного и произойдет очередной взрыв.       — Ладно, ладно, — Осаму касается плеча рыжего, дабы как-то приземлить и утихомирить его. — В каждом случае при клинической смерти человек попадает в некое пространство, будь это рай или ад, — пальцы немного сжимают плечо Накахары. — Люди, попавшие в ад, обязательно при возвращении начинают уверовать в Бога, ведь видят они нечто страшное, апокалиптичное, — снова усмешка. — Мой старый психотерапевт подсунул мне эти идиотские статьи, так что ты не первый пророчишь мне седьмой круг с его злыми птичками.       — В общем, ни черта ты не боишься, да? — Чуя вовсе не удивлен. Если бы шатен был верующим, вероятно, он бы не стал творить со своим телом такие злодеяния.       — Если Богом будешь ты, Чуя, я готов уверовать в самое злейшее божество за всю историю мироздания, — наконец оба парня спрыгивают с подоконника. Дазай разминает костяшки и улыбается. — Может, тогда я действительно захочу жить.