La maladie d'amour

Rain rain go away Come again another day I wanna live forever But mental illness gets in the way*

      Дазай не знает точно, в какой момент его жизни он сломался, став бракованным не только в глазах общества, но и в своей собственной, окутанной мраком, душе. Все началось с легкого недомогания и постоянной фоновой грусти лет так в тринадцать. Как только Осаму осознал, что мало кто готов принять его настоящую, печальную личность, он стал неосознанно придумывать себе иной, улучшенный образ мальчика-шута. Мальчиком-шутом быть оказалось довольно забавно и даже интересно. Можно было творить всяческие пакости, например, дергать девочек за косички или же рисовать непристойности в тетрадях, а также пробовать пить, курить и бранно выражаться, конечно же, вне стен родного дома.       В пятнадцать лет подросток чувствовал себя подобно воздушному шару, в котором вместо воздуха – сплошной негатив, обиды и гнев. Этот шар лопнул сразу же после смерти его матери. Она была красива и умна, но ее болезнь съедала ее изнутри, не давая ей дышать свободно. Она часто задыхалась, не могла спать и крайне мало ела, постоянно кашляла и отхаркивала кровью. Однако, вовсе не бронхогенный рак* послужил причиной ее смерти. Дазай обнаружил ее в ванной комнате. Ее глаза были полны ужаса, посему маленький брюнет сделал вывод, что умирала его мать в мучениях и сожалениях, отчего становилось невыносимо больно. Рядом с ней были разбросано множество пустых блистерных упаковок лекарств, вокруг все было в рвоте и крови. Осаму не плакал и не кричал – просто молча ушел в свою комнату, заперся и с отсутствующим взглядом упал на постель. Закрывая глаза, мальчик-шут более не хотел обманывать себя хотя бы находясь в этой небольшой комнатке. Думал он в тот вечер долго. Необходимо было позвать кого-то на помощь или выловить отца с работы, но рука не поднималась что-либо предпринимать. Казалось, что все происходящее – ужасный сон. В своих размышлениях шатен провел около двух часов, после чего услышал шум снизу. Через пару часов послышался стук в дверь его комнаты.       — Осаму, я дома. Почему ты закрылся? — Мори очень уставал на работе, добившись хоть какого-то успеха на ней после бесчисленных неудач. То в больницах его идеи не были поддержаны другими врачами, то руководство начинало бесноваться, однако, все пошло на лад. Так ему казалось в тот день. — Открывай давай, кстати, где мама?       Дазая словно передернуло после упоминания ныне мертвой женщины. Нельзя сказать, что он безумно ее любил, но она была ему всегда рада, давала мудрые советы и помогала во всем, даже когда ее не просили… Нет, все-таки мальчик-шут любил ее больше всего на свете. И понял он это слишком поздно.       Дверь все-таки пришлось нехотя открыть после настойчивых стуков и слов отца про какое-то там наказание, до которого Осаму не было дела. Уже ни до чего ему не было дела.       — Наконец-то, — взгляд врача опускается ниже и он прерывает свою речь. — Что случилось? Ты что, расцарапал себе руки?       — Что? — он ничего не царапал, так ведь? Но только сейчас юноша почувствовал легкое жжение на руках. — Я не специально.       — Не специально, говоришь? — Мори хотелось и утешить и без того странного ребенка, и поругать, но что-то было не так. Казалось, что он действительно даже не осознавал, что натворил. — Где мама? — к удивлению Огая, сын молчал.       — Пап… — Дазай редко так обращался к своему отцу. — Мама… — как же сложно это произнести. — В ванной.       Мори устало вздохнул и отправился туда, куда его направил сын. Зайдя в комнату, он почувствовал, что сам начал задыхаться, как это делала его покойная жена. И нет горя хуже, чем потеря любимого человека.       По прошествии нескольких месяцев после инцидента, Дазая направили к психиатру, где ему было поставлена депрессия. Сам мальчик-шут не был согласен с диагнозом, ведь порой он чувствовал себя просто великолепно, даже окрыленно. Однако, в шестнадцать, после первой попытки суицида, врачи в психиатрической лечебнице удивленно пожали плечами и прокричали про какое-то там биполярное аффективное расстройство.       Лежал в заведениях для душевнобольных три раза. Первый – в шестнадцать, второй – в девятнадцать после попытки повеситься, а теперь и в двадцать два. Но отныне Осаму твердо решил довести начатое до конца.

***

      Дазай чувствовал себя в подобных заведениях, словно рыба в воде. Он думает, что ему не помогут. Знает о том, что ему невозможно помочь. Было так много различных психиатров и психологов, так много этих схем чертовых таблеток, что уже тошно. И вон снова он тут. Ничего не изменилось, даже некоторые старые пациенты все еще здесь.       Шатен натягивает самую вежливую улыбку, подходит к известной ему санитарке, что наивно хлопает глазками, снова встретив его тут и просит достать ему немного сигарет. Единственное развлечение, да и то не самое приятное. Девушка не менее вежливо соглашается. В прошлый раз они занимались сексом прямо в сестринской, пока главная медсестра ушла в другое отделение по делам. Этот мир давно прогнил и необходимо уметь в нем вертеться, как размышлял Дазай.       Таблетки он принципиально не пил. Если нельзя умереть от передозировки, то какая разница? Зачем их пить, если эти крошечные округлые чудо-пилюли не помогают? Так что их утренний прием он пропустил. Мацумото-сан будет пыхтеть и бухтеть, но черт с ним, с этим идиотом. Необходимо еще разобрать вещи: парочка книг, одна из которых с сюрпризом в виде заклеенной скотчем лезвием, домашнее одеяло, шампунь там, зубная щетка… Господи, увольте, ему попросту не хотелось ничего делать, так что, разобрав все, Осаму развалился на койке и ностальгически вздохнул. Давненько он не спал на этой отвратительной койке.       А вот на завтрак стоило сходить. Эффектно появляться, как в прошлый раз, ему не хотелось. В этот прошлый раз брюнет незаметно выкрал из кухни половник, нашел небольшую железную кастрюлю, а когда его заметили, уже радостно выбегал в столовую, крича что-то о пришествии древнегреческого бога Мома. Перепугались все тогда жутко, а Дазай чувствовал себя как никогда лучше, ведь он привнес в жизнь этих бедняг немного ярких эмоций, да и сам повеселился. Ему грозили изолятором, но щенячьи заплаканные глазки еще никогда не подводили брюнета.       Зайдя в столовую, в глаза бросилось яркое пятнышко. Красивое, рыжее пятно. Что-то новенькое. Захотелось разузнать о нем побольше, что ж, с этим ему может помочь Нобуко-сан. А пока Осаму, как и прежде, ярко улыбался, шутил и уплетал за обе щеки кашу. К рыжему он подходить не намеревался пока что, так что «Мистер злой взгляд» был оставлен на десерт.       Когда «Мистер злой взгляд» оказался Накахарой Чуей, брюнет присвистнул, читая его дело. Ох, чтобы он делал без Нобуко-сан. Рос в полной семье, рисует, не работает, диагноз – «гомосексуализм». До коликов смешно и возможно даже немного жаль парня. А еще до безумия интересно.       На крыше в голове Дазая промелькнула мысль, что можно немного отсрочить свою смерть, дабы чуть дольше понаблюдать за рыжим, но он сразу же отмел эту идею. Пусть это останется последним приятным воспоминанием, он вовсе не против. Злое, смешное, рыжее воспоминание с красивыми голубыми глазами.       Притвориться больным очень даже просто. Необходимо всего лишь иметь кое-какие актерские навыки. Так что после капельницы Осаму резко стало плохо и его оставили отсыпаться.       — Дазай, я знаю, что ты не спишь, хватит устраивать здесь клоунаду, — доктор Мацумото-сан был недоволен, но не удивлен. — Давай, открывай глаза, иначе Нобуко-сан больше не будет поставлять тебе сигареты.       — О, док, вы меня разбудили, — брюнет приоткрыл один глаз и состроил страдальческое лицо. — Как же так, неужели вы не заботитесь о своих пациентах? — Осаму переводит взгляд на врача и хитро улыбается. — Давно ли сюда стали брать людей без особого диагноза? Ох, беда, беда…       — Не понимаю, о чем ты, паршивец, — что ж, былой вежливости можно было не ждать. Дазай знатно потрепал нервы и в прошлые два раза, когда пребывал в лечебнице. — К черту, не хочешь помогать себе – хотя бы не выводи меня из себя. Чтобы завтра посещал все лечебные мероприятия, а пока… — Мацумото-сан закатил глаза и сложил руки на груди. — Пока отлеживайся. Назовем это адаптационным днем чисто из уважения к твоему отцу.       Доктор поспешно вышел из палаты и направился по своим делам, а Осаму в свое время был рад тому, что все пошло по его плану. Он дочитал любимую книгу и решил постараться поспать до вечера. Однако, скачки настроения порой бывают слишком резкими. Если Дазай до этого момента находился в относительно спокойном перманентно-шутливом настроении, то сейчас его накрыла волна депрессии, снова. Такое случалось часто. Естественно, когда брюнет принимал необходимые препараты, ему становилось легче и перепады настроения были не такими неожиданными и сильными, но он отказывался их принимать, словно боясь начать жить нормально, как все здоровые люди.        А что такое «нормальность»? Найти работу, жену, которая родила бы ему троих детей, взять собаку из приюта? Осаму забыл, что такое хорошее настроение. Именно в здоровом смысле. В маниакальных эпизодах хочется гулять, выпивать, совершать спонтанные поступки, а жизнь кажется такой легкой, прекрасной. Ты буквально находишься в эйфории. Звучит отлично, но последствия ужасающие. Чем сильнее мания, тем хуже депрессия. Дазаю больше нравились именно депрессивные эпизоды, ведь во время них он хотя бы не творил всякую ересь и рассуждал более здраво. Не то чтобы ему было стыдно за какие-то поступки, он просто считал, что притворства в его жизни и так слишком много, а в эйфории смотреть на мир не через фальшиво-розовые очки не получается.       Осаму осознавал, что причинит огромнейший вред отцу, буквально сломав его, если умрет, но порой боль была настолько нестерпимой, что хотелось лезть на стены, выть и молить прекратить все это. Перестал плакать он уже давно. Слез будто не было вовсе, из-за чего, когда брюнет, допустим, просыпался, а его глаза слезились из-за зевка, он крайне удивлялся. А потом тихо посмеивался с себя, надевал защитный слой бинтов и снова включал свою излюбленную и проверенную годами маску мальчика-шута. Никому не обязательно знать, что ему может быть плохо. Люди будут попросту зря беспокоиться и, возможно, даже винить себя, так как помощь их будет бесполезной, да еще и нежеланной.

***

      Проснулся Дазай, как он понял, перед выдачей таблеток. В палате он находился один, поэтому без зазрения совести достал лезвие из книги и спрятал его в небольшой кармашек на ночной рубахе, больше напоминавшей простынь. Кажется, скоро будет поставка другой ночной одежды, однако, брюнет этого уже не застанет.       Голоса начинают постепенно стихать и через час во всем отделении выключается свет. Осаму выходит в коридор и подкрадывается в туалет, замечая, что в медсестринской если и есть кто, то это Нобуко-сан. Вот и славно. Дазай ненавидел тот факт, что на размышления у него ушел практически весь день. Но он все равно готов к своей смерти. Подходит к раковине, облокачивается на нее и делает первый порез. Совершенно не больно и даже не жжет, хотя пол начинает окрашиваться в красный. Еще один поглубже и...       — О боже! — Чуя появляется будто из ниоткуда. — Ты, ублюдок, что ты творишь!?       — Ой, мелкий! — кажется, план сорвался из-за рыжего недоразумения.       Чуя на тех же дрожащих ногах подбегает к Осаму и вырывает из его рук лезвие. Он в панике и не знает, что делать. Первая мысль - позвать санитарку, но стоит ли? В этом заведении после такого изолятор обеспечен. А может, так и надо? Поделом этому полоумному? Глаза судорожно метаются из стороны в сторону, стараясь ухватиться за что-то. Разворачивается и ищет зачем-то туалетную бумагу, дабы обмотать ей всю руку Дазая, авось, поможет. Да, он не знает, что делать в таких ситуациях. Да, он все еще в панике, но старается успокоиться.       — Чуя, прекрати, — пока рыжий пытался сообразить, как помочь своему знакомому, Дазай ловко обмотал снятыми до этого бинтами руку. — Я в порядке, хватит носиться, как курица с яйцом, — а ведь от такого взволнованного лица Накахары Осаму даже сам растерялся. — Пожалуйста, брось ты эту туалетку и подай мне половую тряпку вон в том углу. И заканчивай так громко говорить.       Рыжеволосый быстро преодолевает расстояния к тряпке и бежит обратно, только сейчас замечая, что Дазай выглядит как обычно, только лишь бинты впитали в себя кровь, из-за чего ее можно заметить.       — Нужно вытереть кровь, — констатирует шатен, собираясь совершить то, о чем он говорил. — Отойди-ка, я...       — Ты что, собрался израненной рукой мыть полы? Идиот!? — Чуя выхватывает тряпку обратно и вытирает кровь с пола.       Дазай же ошеломлен. И это тот «Мистер злой взгляд»? Это он так беспокоится за незнакомого человека, марая свои руки в чужой крови с этой грязной половой тряпкой?       Накахара, закончив с полом, медленно подходит к «Суицидальному ублюдку», останавливается и отвешивает брюнету знатную пощечину, такую, что Осаму чуть не упал. Выходит из уборной, забегает в палату и присаживается на край койки, пытаясь перестать нервничать. Если каждый поход в туалет будет заканчиваться так, то Чуя понятия не имеет, как выжить в этом аду. А этому идиоту Дазаю он еще вмажет за все хорошее.