И имя мне — легион. [Лк. 8:30]

«Разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?»

      Гарри наблюдал, как Том ныряет остро заточенной веткой тиса в свежую рану на левом предплечье, используя кровь, как чернила, чтобы делать записи, откровенно любуясь этим ребенком. Позвонки и крылья лопаток выпирали под молочной кожей, россыпь родинок под темными кудрями, подобно звездам за закатными облаками, на острых коленных чашечках немного сбитая покрасневшая кожа, небольшие изгибы мускул, испещренные белыми выпирающими шрамами, изящные пальцы, запачканные кровью, и все это создавало немыслимую в своей красоте картину Возрождения: болезненность, приторная нега, сладкая хрупкость.       Поттер сильно отличался от друга, сравнивая себя с грубо выточенным деревянным солдатиком, куда ему до винтажной куклы?.. Тому нравились подобные сравнения, у его матери есть целая коллекция из Внешнего Мира таких кукол, Поттер лично видел. Однажды они играли в похороны на заднем дворе, соорудив для маленькой фарфоровой девочки красивый изысканный гроб из нездешних сортов древесины, хранившихся у Реддла-старшего: пурпурного сердца, оквэни и орлиного дерева. Том получил за это от отца с десяток новых шрамов и неделю взаперти подвала, но оно того стоило. Местоположение гроба дети так и не раскрыли. — Они говорят о разрытых могилах, — поделился Реддл, оставляя очередную округлую закорючку. Черные глаза внимательно смотрели за ровностью каждой из строк, в этом ребенок оказался весьма педантичным. — Червяки считают, в Общине появились немертвые. Идиоты. — Значит, мы должны доставать кости, не разрывая земли. — Я думаю, мы никому ничего не должны. Пусть так считают. Ночью выходить из домов не будут, нам же проще. Гарри заглянул другу за плечо, слегка потершись о него подбородком, и проверил написание символов: иногда Том делал слишком длинные линии, и из-за этого путались значения слов.       Это придумал Поттер, когда женщина, которая его родила, поинтересовалась, что за странные тетради с собой носит ее сын. Мальчик не захотел просвещать червячка в их общие с Реддлом секреты. Никто не должен знать о Матери. Гарри создал тайный язык из чудных закорючек в дневнике друга: хаотичных, непостоянных и изменчивых, и как уж Том позже вспоминал, что они значили, ребенок не знал. Гарри создал из них ритм, смысл и закономерность, заставил их выучить новый алфавит и правила языка. — Я слышал о древних болотах в глубине Северных Лесов, — вспомнил Поттер, отклоняясь назад и вновь ложась на спину, когда Том отпихнул мальчика от себя, намекающе поднимая над его лицом покалеченную руку. — Если мы поищем там старые города, то сможем отыскать забытые могильники. — Пей. Гарри приоткрыл губы, позволяя крови Реддла стекать в глубину рта, щуря веки от удовольствия. Том улыбнулся, потянув на себя левую руку друга, загоняя острую ветку тиса под тонкую кожу, моментально припадая собственными губами к образовавшейся ране, жадно глотая соленую теплую влагу жидкого железа. Тесное пространство их домика наполнил сплавленный воедино двойной стон.       Они смастерили тайное убежище в лесу: скрытый от чужих глаз схрон, маленькую хижину, в которой могли проводить время, ночевать и заниматься любовью друг с другом и с Бездной. Целоваться — тепло, мокро и смешно, трогать друг друга — волнительно, приятно и тоже мокро. Гарри читал о периоде взросления и понимал, что они уже близки к последнему ритуалу единения с множеством. Том мало о нем рассказывал, но убеждал, что все идет правильно.       Поттер расслабленно растянулся на лоскутном покрывале, высматривая сквозь щели их ветхого домика солнечные лучи. Здесь можно было оставаться обнаженным и вдыхать полными легкими запах земли, можжевельника и кожи.       Его рот покрывали бурые и алые разводы, но Реддл находил это привлекательным, пусть, он сам пил кровь друга гораздо аккуратнее. — Давай убьем червяка, — лениво предложил Поттер, обводя пальцами след поцелуя на своей груди. Том молча повернул голову к мальчику. — Я хочу увидеть его смерть. Реддл отложил в сторону дневник, не закрывая его, чтобы дать крови подсохнуть, и подобрался к другу ближе, укладываясь на него сверху и с интересом разглядывая бледное лицо. Его тонкие пальцы мимолетно трогали щеки, плечи, задевали шею и напряженные худые бедра, и Гарри рассмеялся от щекотки, слегка отталкивая тело второго мальчика от себя. Реддл лишь фыркнул, тоже перекатываясь на спину возле Поттера и переплетая их пальцы в нежный замок. — Я хочу посмотреть, как он сгниет. — Мы посмотрим, мы увидим, — ласково отвечал Реддл, поднимая свою руку и с интересом глядя, как по нежной светлой коже, отмеченные солнечными теплыми бликами, стекают изломанные линии крови, капая на обнаженную грудь, где тоже отпечатались следы поцелуев. — Мы заставим их всех узреть. Они вернутся на Старое Пепелище, как в прежние времена, и Мать распахнет объятия для всех. Мы ведь не будем ее ревновать? Гарри вновь приподнялся на локтях, подставляя губы под капающую кровь, она стекала на его лицо, пачкая ставшие бесполезными символы блядской Веры, ущербной, мертвой и такой же бесполезной, как уродующие шрамы. Том смеялся, нажимая на свою рану, чтобы друг вкусил еще больше его алой боли. — Община увидит.       Поттер не сразу пришел в себя после таинства посвящения, и…       Это… Это было очень больно.       Мама и папа никогда не говорили, насколько это будет болезненным и ужасным, Гарри даже представить себе не мог, как эти шрамы получили родители. Он практически ничего не помнил с тех пор, как громко закричал, а его руки скрутили Старейшины, голову зажали в одном положении, не позволив дернуться. Раскаленная спица медленно выводила узоры по лбу, вискам, щекам, по шее и правому плечу, пахло паленой плотью, кровью, благовониями и чем-то приторным, сбивающим с ног.       Конец ритуала прошел, как в тумане. Гарри просто обнаружил себя бьющимся в лихорадке на кровати своей новой спальни, тело горело и ломило, изуродованная… Нет, разукрашенная символами кожа пульсировала тяжелой болью, мать сидела рядом, успокаивающе воркуя, и протирала раны душистым прохладным отваром. Гарри то проваливался в забытье, наполненное неясными видениями снов, то всплывал наружу, к боли и лихорадке.       Поттер находился в смятении и непонимании. До этих самых пор ребенок считал свою Веру чем-то добрым, нежным и абсолютно хорошим, правильным. Но такая сильная боль?.. Разве может Добрый Боже так ужасно издеваться над праведными людьми? Разве нельзя заменить жуткие шрамы на краску или узоры на одежде? Гарри было страшно и одиноко в своих мыслях, он боялся поделиться ими с родителями, боялся встретить стену отчуждения и вражды к греховным думам. Поэтому мальчик просто смолчал, пережив этот кризис глубоко в себе.       Когда Гарри во второй раз встретился с Томом, тот вновь ждал нового друга на качелях, а при виде заживающих пухлых рубцов на лице вскинул брови. В чернильные глаза пробрались интерес и понимание. Поттер подходил ближе, ощущая стеснение перед вторым ребенком: не у каждого человека есть такое количество символов прямо на лице. Делало ли это Гарри уродливым? — Досталось же тебе от этих святош, выглядит просто отвратительно, — с насмешкой прокомментировал Реддл вместо приветствия, и второй мальчик выдохнул с облегчением. Том тоже не считает такую боль чем-то естественным и нормальным, в порядке вещей. Может быть, все эти хаотичные шрамы на его теле — тоже часть того же таинства-изуверства? — Пошли отсюда. Том схватил ледяными пальцами ладошку Гарри и повел того прочь со двора, игнорируя любопытные, шокированные и злобные взгляды со стороны наблюдающих за ними детей. Гарри так просто отвлекаться от них не мог и втягивал голову в плечи, смотрел только себе под ноги, испытывая еще больше смущения, стыда, примеси страха.       Реддл не останавливался, пока оба ребенка не дошли до кромки густого леса. Он обернулся на Гарри, оглядывая мальчика с задумчивым сомнением. Тот тоже смотрел в ответ. Самый первый всамделишный друг.       Том выглядел странно-нездешне, не от мира сего. Разве ему не жарко в этой тяжелой кожаной куртке? У Поттера уже промокли от пота волосы, неприятно липли ко лбу и шее, но мягкие на вид, шелковистые волосы второго мальчика словно уложены в замысловатую прическу беснующихся волн — такие же чистые и красивые. Кожа без единой веснушки и намека на здоровый естественный загар будто подсвечивалась изнутри своей потусторонней белизной. Наверное, будь Реддл девчонкой, и Гарри влюбился бы с первых секунд.       Том походил на винтажную куклу в старой пыльной коробке.       Странный ребенок улыбался. — Умеешь следовать правилам? Если я установлю несколько правил, ты послушаешься? Это ради нашей дружбы. Мне понравится, если ты согласишься. Поттер умел быть послушным мальчиком и очень хотел иметь друзей. Поэтому он неловко улыбнулся, игнорируя колющую боль в заживающих символах, и уверенно кивнул, вознагражденный довольным взглядом мазутных странных глаз и ответной приятной улыбкой Тома. Гарри невольно засмотрелся на нее. Ну, точно, куколка.       Они вошли в лес. — Ты чуднó одеваешься, — говорил новый друг, не оборачиваясь. Гарри смотрел, как в его кудрявых красивых волосах мелькают солнечные зайчики, завороженный этим. Как блики на волнах. — Кто надевает рубашку и брюки на улицу во время прогулки? «А кто надевает куртку в такую жару?» — но, конечно, задать встречный бестактный вопрос Поттер постеснялся. — Мне нравится, — неуверенно ответил он вместо этого, машинально поправляя ворот мягкого тонкого джемпера. Том внезапно остановился и резковато обернулся, выпуская ладонь Поттера из захвата. На полных розовых губах гуляла озорная усмешка, а в жутких глазах — хитрость. Совершенно неожиданно Реддл с силой толкнул Поттера в грудь, и, не ожидавший такого грубого обращения, ребенок полетел вниз, упав на задницу. — Я же… — Ага. Сейчас мы как следует тебя испачкаем, — весело согласился Том, схватив друга за левую руку и потащив вскрикнувшего мальчика прямо по земле и сочной траве «на буксире», не обращая внимания на отчаянные протесты и сопротивление. — Не дергайся. Подчиняйся. Гарри весь обмяк. Почему-то ребенок передумал вырываться и сопротивляться, а все действия друга оказались правильными и хорошими, нужными ему. Почему бы и не покататься по земле? Это звучит очень весело! Суставы на левой руке тянуло легкой болью, однако ехать на заднице по траве показалось забавным: Том такой выдумщик! Поттер тихо рассмеялся, невольно растирая потяжелевшие кончики пальцев друг об друга.       Гарри запрокидывал голову и видел длинные тонкие пальцы, сжатые не по-человечески крепко, макушки деревьев под лазурным небом, пролетающие стайки стрекоз и бабочек. — Прекрасно, — снисходительно прокомментировал мальчик, когда остановился и внимательно осмотрел измазанную в земле и траве, местами порванную одежду нового друга. — Но не хватает последнего штриха… Реддл зачерпнул две пригоршни земли, нашептал что-то в каждый кулак и довольно грубо размазал грязь по лицу и шее Поттера так, что его стало совсем не узнать, и ни единого шрама заметно не было. Гарри изумленно хлопал глазами, отходя от какой-то странной эмоции, но все еще пребывая в эйфории. Шрамы странным образом не заболели. Он… Добрый Боже, он никогда в жизни не был таким испачканным. Подобным занимаются все друзья? Но разве это правильно?.. Гарри, Гарри, мой милый Гарри, у тебя сердечко открыто.       Откуда-то со стороны донеслись странные шипящие звуки, как будто за соседним деревом шепчется огромная женщина — выше облаков, с ногами, на половину закопанными в землю. Странно, разве за ними кто-то шел?.. Такой громадный? Гарри, открой мне все двери.       Гарри посмотрел было в ту сторону, но чужие ледяные пальцы развернули голову мальчика обратно, не позволяя отвлекаться, и это помешательство, странный образ исчез. Шепот смолк. — А теперь я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Реддл схватил ошалевшего от происходящего парня за запястье и потащил следом, пока они не вышли из леса, прямиком к рыночной площади неподалеку, где тут и там сновали люди. Благо, пока никто их еще не увидел. — Иди и укради для меня что-нибудь. Что угодно. Глаза Гарри расширились. Красть — это плохо. Тут сомнений и быть никаких не может. Ты прав, милый ребенок. Игнорируй чужие приказы. — Нет. Том медленно моргнул. — Укради для меня большое красное яблоко. Подчиняйся немедленно! Не делай этого.       Гарри потряс головой, переживая секунды еще одной Большой Странности: мысли на несколько мгновений сбились в единый комок спутанных нитей, разрозненных пятен и неясных эмоций, как первые секунды после долгого тревожного сна. Гарри, моя любовь, не нужно. Кончики пальцев закололо чем-то неприятным, липким, шепот раздался уже возле затылка, будто огромные влажные от крови губы прижались к голове, уговаривая ответить, впустить, согласиться, словно мама с ласковой улыбкой просит залезать скорее под теплое одеяло. Нет, Гарри, тебе не нужно никому подчиняться. Шепот распутывал сознание и возвращал ясность. Кража — это преступление. И это — нехорошо. — Нет, не хочу! Теперь и лицо Тома стало ошарашенным, мальчик медленно отступил на шаг назад. Он никак не ожидал, что жалкий червяк откажется, что он сбросит с себя чары подчинения так быстро, нет, что он вообще самостоятельно их сбросит! Тупой человечек, этот домашний маменькин сынок, новая игрушка для развлечения, неожиданно не способна становиться игрушкой.       На и без того чернющие глаза Реддла набежал грозный сумрак. Ребенок злобно зарычал, а затем что было сил оттолкнул от себя Гарри, и тот кубарем покатился по земле вниз по склону. Остановившись, повалившись лицом в мятую душистую землянику, он болезненно всхлипнул. — Тогда не подходи ко мне совсем! — крикнул Том, быстро скрываясь в лесу. Поттеру показалось, что его накрыло огромное теплое тело, легкое и очень комфортное, утешая, и это помогло не сжаться в комок и не зарыдать от обиды, непонимания и боли. Словно Лили каким-то невероятным образом нашла своего сына на другом конце Общины и утешила. И Гарри инстинктивно потянулся за этим утешением, распахивая объятия в ответ.       Когда Поттер открыл глаза, было уже за полдень. Как и ожидалось, родителей дома не оказалось, а комнату и верхнюю ванную они не тревожили. С трудом перебравшись на кафельный пол, парень пришел в уныние от количества грязи. Голова кружилась и побаливала, эмоции балансировали между апатией и предчувствием беды, страхом, волнением.       Уборка ванной комнаты проходила механически-долго: Поттер больше не решился использовать Силу. Отмывать Реддла с помощью таза теплой воды и губки, перетаскивать на свою кровать, оказалось куда легче, чем пытаться тащить по лесу во время ливня даже безо всяких заклинаний Бездны. При свете дня парню удалось рассмотреть бывшего друга еще лучше.       И Гарри не помнил, что Том из прошлого был настолько привлекательным, как парень. Даже страшные шрамы не убивали очарование входящего в период взросления подростка: уже не мальчик, но еще не мужчина. Ресницы все такие же длинные и густые, изгиб губ стал более чувственным, но не таким полным, детским. Загустели каштановые брови, делающие лицо еще более выразительным, появились скулы, взамен пухлых детских щек, черт возьми, у Реддла образовалась щетина! Этим Гарри пока что похвастаться не мог и только стыдливо сбривал жиденькие подростковые усики.       Что ж, и тело Тома обзавелось волосами во всех стратегических «мужских» местах, и мышцами физических нагрузок (страшно было представить, каких именно), и парню немного жаль (совсем чуть-чуть), что из-за долгой разлуки и размолвки он никак не отследил череду изменений, взросления. Поттер очень хотел бы видеть, как взрослеет кто-то из друзей.       Все, что подросток видел в эти годы, — Молебны, очищение и вязкая череда гложущих мыслей, сомнений и искушений. Как Дамблдор и говорил, он поддался искушению в первую же секунду сомнений, потому что грязный, оскверненный и уже испорченный окончательно.       Поттер зажимает голову руками, борясь.

— Мы не можем покинуть Общину, — безэмоциональным голосом убеждал Том, глядя на городок с высоты раскидистого дерева. Гарри сидел чуть ниже, смотря туда же с равнодушием. Сердце молчало, опутанное тьмой, сгнившее, утраченное, подчиненное. — Все — здесь. Навечно рядом. А за ее пределами потеряем Силу. Потеряем любой смысл, все колдовство, все чудеса — все безвозвратно исчезнут. Это как если проделать дыру… Поттер протянул руку и сжал острое колено второго ребенка в поддержке. Дыру. Мальчику казалось, что он весь — сплошная дыра, сквозь которую течет колдовство Тома, вспухшие чернильные вены Бездны и полнейшее безразличие, какого он никогда в жизни не испытывал.

      Пальцы впились в виски.       За окном весело щебечут птицы. Солнце светит. Бездна молчит.       Гарри не мог похвастаться такими физическими данными, будучи окопан в книгах и молитвах, но и такого красивого лица никогда не имел. Со временем он полюбил свои знаки, шрамы в виде длинной реалистичной молнии — от правой стороны лба до правого плеча — казались исключительными, привлекательными и необычными. Как символ того, сколько ребенок вытерпел прежде, чем начать биться в конвульсиях от болевого шока. Поттер невероятно гордился тем, что его знаки — самые большие в Общине.       Гарри провел пальцем по шрамам на запястьях Реддла: его явно длительное время держали закованным в железные тяжелые наручи или кандалы. Когда они были детьми, то несколько раз лазили в подвал особняка, разглядывая помещение, походившее на пыточную: клетки, цепи, даже странный огромный стоячий гроб по человеческой фигуре с острыми шипами внутри. Том на все это пожимал плечами и говорил, что отец так воспитывает маму, запирает в ней Силу, борется с Бездной.       Поттера всего пробрала отчетливая ненависть при мыслях о том, что его друга пытали теми же способами. И мимолетное облегчение, удовлетворение — маленьким лучиком отмщения. — Что я вообще делаю, — пробормотал он, накрывая Тома легким одеялом. Наконец, когда все следы ночного ужаса были убраны, Гарри смог выдохнуть и продумать дальнейший план действий. У него в комнате, Добрый Боже, пропавший мальчик и вероятный подозреваемый в преступлении. Хотя Поттер мог бы поспорить на свою левую руку, что бывший друг и убил родственников. Да кто ж еще способен на подобные злодеяния, если не Том Реддл? Может, он выбрался из подвала для свершения собственного, звериного правосудия? Или это было очередным ритуалом?       Гарри устало вздохнул, отвлекаясь на блеск в углу комнаты, и подошел ближе, несколько секунд с пустым лицом разглядывая знак своей Веры. Кажется, крест упал, когда Поттер думал о Бездне вчерашним вечером.       Он схватил упавший на пол нательный крестик и тихо вскрикнул, отдергивая руку прочь: знак Веры крепко обжег кожу, оставив ярко-красный пульсирующий след.       Гарри прижимал к груди покалеченную кисть, тяжело дыша и глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Молитва. Он совсем забыл про очищающую молитву.

— И что… Она в самом деле помогает? — с неприятной насмешкой спросил Том, лежа полностью обнаженным на речном сыром песке, обсыхая после долгого купания. — Эта твоя молитовка. Словечки без силы. Так глупо. — Не оскорбляй мою Веру, — строго поправил Гарри, не оборачиваясь на друга и его неприкрытый срам. — Ты — богохульник. — А что этот божок говорит на мою голую задницу? Сверкаю ей тут по всему пляжу, — подначивал невыносимый ребенок, закидывая в рот украденные ранее с рынка спелые ягоды, какие использовали только в таинствах. — Наша Мать одобряет наготу. И петь песни, помимо ваших тупых молитовок, — тоже. Твоя мама поет тебе колыбельные перед сном? А наша Мать — да. Разжигать костры ради веселья. Пить кровь под луной. Спать на речном дне и оставаться живым. Призывать ветер и огненный смерч. Стать множеством, а не единым. А что же одобряет твой божок, помимо молитовок и пыток детей? Том внимательно посмотрел на хрупкий силуэт второго ребенка, прожигая его затылок своими бездонными омутами.       Гарри задумался. Он всегда относился к разговорам с другом очень серьезно. И этот призрачный шепот в голове… Признал существование загадочной Матери. Том об этом нечто знал, но делиться не торопился, как и всегда, пытаясь толкнуть Поттера за пределы комфорта, любопытства, за пределы всех установленных граней, чтобы мальчик барахтался, выбираясь из созданной Реддлом трясины и принимая решения самостоятельно. Том не подавал руку помощи. Он заставлял Гарри хвататься за себя самостоятельно, придумывая все новые и новые невыполнимые задания с тех самых пор, как почувствовал в нем присутствие Бездны.       Том отталкивал ребенка практически целый месяц, таскал его за волосы, кричал обидные вещи, прогонял прочь, один раз даже швырнул камень, попадая в плечо, пока Гарри, вымазавшись землей, чтобы жители Общины не узнали, не стащил на рынке большое красное яблоко для друга. Украл. Его первое осознанное воровство. Грех.       Сердце колотилось, страх и адреналин подгонял, а когда он, запыхавшийся и взмыленный, появился возле Реддла с сочным фруктом в замаранных пальчиках, протягивая райскую сладость без слов, словно жертвоприношение Доброму Боже, Том подошел и крепко обнял мальчика, заурчав от удовольствия.       Так всегда было. Гарри не мог выполнить все новые и новые условия, просьбы или приказы друга, и Реддл отдалялся, кричал и дрался, отталкивал от себя, пока Гарри не пройдет эту новую грань без его помощи. — У тебя ведь тоже есть запреты, — заметил Поттер вместо прямого ответа. Он уже немного изучил тактику ведения диалога с этим маленьким куколкой-монстриком. — У Матери этой твоей ведь тоже правила должны быть, которым ты подчиняешься. Том перекатился на спину, раскинув руки и молча уставившись в медленно плывущие по небу шафрановые закатные облака. Гарри же лишь посильнее укутался в тяжелую кожанку Реддла, пытаясь зарыться в нее, как в кокон, с руками и ногами. Мало того, что друг не реагировал на жару Теплого Периода, так он и холод успешно игнорировал, даже мурашками не покрываясь. В этот раз затащить Поттера в воду ему так и не удалось.       Гарри тогда кинул в Реддла камень, впервые причинив другому боль, и тот успокоился, приобретая довольное выражение лица. — Завтра мы должны сделать что-то великое, — в итоге выдал ребенок, поглаживая кончиками пальцев россыпь белых шрамов на бледном животе, очерчивая темные родинки. — Исключительное. Я хочу, чтобы мы провели ночь на Старом Пепелище. Ты и я. Без молитовок и взрослых. Все тело Гарри бросило в озноб.

      Он исходил седьмым потом, когда закончил читать двенадцатую мантру. Боль постепенно отступала из вен, сменяясь спокойствием, чувствительностью к собственным мыслям и желаниям, слова Веры переставали выжигать вены и сердце мукой.       Изгнание Бездны… Если описывать эти ощущения, боль чувствовалась не только физическая. Это как если повалить любимую маму на холодный бетон и долго бить ее железными ботинками по мягкому лицу и в нежный живот, а та — горько плачет и даже не сопротивляется, вот, что чувствовал Гарри, закрывая все створки от Матери.       Он не мог полностью избавиться от Бездны, не мог до конца прогнать, и все ее гнилые семена, испачканная изнутри грязь — все, все, все останется навечно. Можно убрать пропитанный гнилью и смертью мешок с трупами, но под ним все равно окажется пятно. Поттер ощущал внутри себя это пятно. Он скреб ногтями грудную клетку, повторяя слова молитвы вновь и вновь, так сильно его чувствуя, ничего не в силах изменить. Но крестик в пальцах больше не обжигал кожу, а дыра пустоты, апатии, безысходности — плотно прикрыта. Гарри чувствовал себя собой.

— А что же одобряет твой божок, помимо молитовок и пыток детей?

«Мой Боже одобряет веру в добро и свободный выбор», — ответил Гарри на старый вопрос про себя, не желая тревожить нательный крест воспоминаниями о маленьком чудовище. — «Благодаря моей Вере, я являюсь самим собой, и все мои желания, чувства, эмоции — мои и только мои. Добрый Боже не сидит внутри, опаляя органы, не шепчет песни и не гложет дыру. Мой Боже не делает мою душу изорванной и не стремиться впустить в нее… Их».       Стать с этими тварями множеством, победив их в жуткой бойне? Нет, спасибо. Это стремление Тома, Гарри никогда не желал повторять этот пугающий, тревожный путь. Никогда не хотел быть таким же жестоким, и если Реддл свободно мог управлять Бездной, то Поттер был моментально ею проглочен, даже если Мать и нашептывала слова любви. Гниль — тоже сладкая, но есть ее нельзя.       Когда то страшное событие завершилось… Гарри поклялся себе не повторять ошибок прошлого, даже не смотреть на запертые внутри себя створки, за которыми пряталась Мать, не отвечать ей, не думать о ней, попытаться обратиться к Вере и забыть все произошедшие с его душой ужасы, как дурной кошмар. Тогда что же Поттер натворил вчера?.. Как же он мог предать себя?..       Без раздумий рвануть к лесу и воспользоваться Силой. Просто взять и пробить едва зажившую рану ради этого дьявольского отродья.

— Мне кажется, со мной что-то не так, — бормотал Гарри в обнаженное плечо Тома, ничего не чувствуя в ответ на его успокаивающие поглаживания по такой же обнаженной спине. — Дурно мне, плохо, странно. — Инфекция поражает плоть и ты слабеешь, но это вовсе не плохо, нет, мой глупенький Гарри, — ворковал Реддл ему на ухо. — После нее ты станешь сильнее и лучше, больше, выше, Мать тебя излечит. — От чего излечит? Том позволял зарываться всем лицом в свои душистые мягкие кудри, Поттер чувствовал себя гораздо лучше, ощущая запах друга — запах земли, Бездны и старого сырого леса. Том говорил, что Гарри тоже пах Матерью, но Гарри уже и самого себя, как отдельную личность, не чувствовал. Только запах шелковых кудрей, и жмущийся к нему Реддл, словно молодой орешник к ветру, так естественно и славно.

      О, конечно же, Том не стремился объяснить ужасающие изменения, протекающие в друге, это было только на руку юному отродью: Поттер фонил Силой, накапливая ее в себе, как бездонный колодец, напаивая Реддла, освежая его, позволял нырять в себя, все позволял. И когда настал момент прозрения, когда испуганный мальчик захотел уйти — Том предал это доверие.       Гарри с силой сцепил зубы и смял в пальцах крестик, едва не погнув острые края его узоров, и невольно посмотрел в сторону своей кровати, натыкаясь на внимательный, изучающий взгляд парня.       Реддл очнулся.