Ловец. Пожиратель. Герой.

~

Иллюзия выбора

~

Времена меняются…

Весь ужас этих слов мы понимаем только на границе взросления,

когда неожиданно слетает призма беспечности детских забав и пропадает защитное крыло старших.

Мы совершаем шаг в неизвестность. Шаг, затягивающий с головой и кардинально меняющий все восприятие.

Будто вручают портключ в другие земли, где все так похоже на наш мир:

те же люди, те же окрестности, но отныне цензура отсутствует на наивном взоре.

Мы взрослеем именно в этот миг.

Миг, когда лицом к лицу встречаем всю отвратительность человеческих душ.

Постигаем монстров, спрятанных в глубине. Отчетливо видим, к чему ведут власть и жажда величия.

Нет больше сказок.

Счастливый конец не связан со свержением какого-то чудовища или освобождением прекрасной принцессы.

Все сложнее, и зачастую хороший конец — это тихая смерть в окружении любимых и дорогих людей.

Но… такое ждет не каждого.

Мы тонем в кроличьей норе, из которой нет пути назад.

Тогда просыпаются и наши монстры. Мы меняемся… И только от нас зависит то, кем мы будем в этом пропитанном болью мире.

Знаете, что самое печальное в этом условном переходе во взрослую жизнь?

То, что он не имеет ничего общего с цифрой возраста или вкушением ранее не постигнутых блаженств.

Считайте себя баловнем судьбы, если реальность настигла вас не в столь раннем возрасте, как могла бы.

Мое взросление было окутано кровью.

Ошибками. Смертью. Войной.

Она утянула меня в свою пучину цепкими когтями предводителя несогласных еще в школе.

Неправильно давать столь сложный выбор юнцу.

Нельзя ненаученными глазами понять, где твое место. Ужасное душевное метание.

Тогда я еще не знал золотого правила, что чаще всего не бывает верной стороны. Не бывает ошибочных видений мира.

Есть только чудовища — и, главное, определить, к каким относишься лично ты.

Мой выбор оказался неверен.

***

      Февральская вьюга наседала на окна поместья, застилая стекла плотной пеленой. Трескучая метель всей своей природной силой наваливалась на сооружение, расположенное в Уилтшере, желая устроить белый плен. Дребезжали деревянные створки и железные прутья ворот, соревнуясь в завывании с разгулявшимся ветром. Мороз грозил поглотить любого, кто рискнул бы преодолеть того пешим ходом, ссыпая свои угрозы ледяным покровом на жилища людей. Суровые заморозки зимней поры и в волшебном мире являлись огромной проблемой для больших поместьев. Поддержка отапливаемости абсолютно во всех комнатах — сложная задача: заклинания имеют свойство рассеиваться или же не обладают достаточной силой, а дрова — генерировать в пепел, и неважно, находится ли во служении целый батальон домовых эльфов.       Перед природной стихией все равны.       Однако холод в особняке Малфоев был связан, вероятно, с другим, как и то, что мечущаяся за окном вьюга поглощала свет не так сильно, как тот затягивался в подобие червоточины от всех источников света внутри дома: всему виной тьма, аура тлена, сконцентрированная здесь, и даже для просторного помещения, коими славились все комнаты Малфой-Мэнора, кумуляция изрядно зашкаливала. Фокус этой воронки падал на центр очень молчаливого главного зала. Казалось, никакой камин, как бы сильно ни был растоплен, никакое заклинание на поддержание тепла, сколько бы раз ни было произнесено, неспособны были заглушить пробирающий до костей трескучий озноб из-за присутствия всего лишь пятнадцати волшебников, не считая юного Регулуса, чьи заслуги в сражениях захватывали дух. Пожиратели Смерти. Самые приближенные к Темному Лорду. Что-то вроде совета избранных, не чуравшихся темной магии.       «Благие цели потворствуют любым средствам».       Снежный буран вдруг остервенело зазвенел по стеклам, желая достучаться до тех, кто внутри — а именно до конкретного юноши, который был на собрании Пожирателей Смерти впервые; тот будто взывал к чему-то важному, что дано было услышать лишь Регулусу. Завывание отдавалось в перепонках, пробуждая неосознанную зябь на коже, отплясывающую нотками предостережения о грядущей ошибке. И все же, если тебя слышат — еще не значит, что ты услышан. Предупреждающий не добился желаемого, послание разбилось на пути к цели, ведь тот принял роковое решение уже давно.       Блэк сглотнул неожиданно образовавшийся ком сомнения и коротко окинул взглядом стол, за которым ему отныне суждено было восседать еще не один раз, во всяком случае, точно до окончания войны — или же до конца его жизни.       Черный стол из мрамора стоял посреди тусклой, безжизненной комнаты. Во главе располагался — пока пустой — аконитовый самый что ни на есть трон, имеющий резкие заостренные металлические выступы. Позади него тлели еловые дрова в камине: вероятно, лежали там с Рождества, но даже терпкие смолистые нотки праздника неспособны были наполнить помещение жизнью. Каждый стул, по правую и левую сторону от главенствующего, занимал волшебник или волшебница в мантии с натянутым вплоть до губ капюшоном.       «Сокрытие. Обезличенность. Все равны».       Никто не говорил, ожидая прибытия предводителя, практически никто не двигался, застыв в этом месте, словно статуи. Мрачные статуи, оживающие по велению своего командира, дабы выполнить его волю. Кто-то назвал бы их бездумными жнецами, узревшими в Волан-де-Морте псевдо-спасителя, но Регулус детально прослеживал все действия Темного Лорда годами и знал, что его идеология не несла в себе избавление от грязного магловского отродья, как многие несогласные позиционировали ее для масс. Стремление защитить магию и целостность мира волшебников — вот главные цели, преследуемые людьми в этом зале; и маглы, место которых во служении, а не в дружественном союзе, — всего лишь задача, вытекающая из намерений обезопасить многовековые традиции.       «Естественно, воля к власти уместна, когда прогнившие магловским влиянием сорняки волшебного мира только и жаждут повергнуть тот в ад».       Регулус Блэк, занимая место у самого края, почти возле входа в зал, немного повернул голову, чтобы с выгодной позиции осмотреть всех присутствующих волшебников. Условная обезличенность могла бы обмануть кого угодно, но не того, кто знал всех этих людей чуть ли ни с младенчества. Все — почти все — присутствующие имели аристократическое происхождение, но лишь Малфои, занимающие середину стола, выделялись сегодня до боли вычурной осанкой: их переполняла гордость, что для собрания Лорд выбрал Малфой-Мэнор: не многие удостаивались этой чести, и, как хвастала Белла, чаще тот выбирал Лестрейндж-Мэнор, но сегодня, к великому ее сожалению, отличилась не она. Честь отдана Люциусу и Северусу, добившихся союза с волшебниками из Польши.       Однако, как приметил Регулус, в отличие от наследника Малфоев, Снейп, находившийся возле того, не светился от счастья и сидел полусгорбленно, неотрывно сверля взглядом окно. Поджатые в тонкую линию губы говорили о напряжении. Разгадать тяжесть присутствия Северуса не представлялось возможным, так как Регулус не был с ним знаком лично, но печаль, засевшая в глазах Снейпа, не отпускала, пробудив ворох мыслей об этом незаметном студенте факультета Слизерин. В целом, Блэку о нем было известно мало, не больше, чем остальным: юноша, без пары дней мужчина, выпустился этим летом из Хогвартса, был лучшим на факультете — возможно, и во всей школе — в зельеварении, держался особняком и состоял в постоянной конфронтации с компанией — как они сами себя называли — Мародеров, куда входил и брат Регулуса — Сириус.       Морось пробежала по позвоночнику при мыслях о Сириусе, и его взгляд соскользнул с узловатого Снейпа на сидящую по левую руку мать.       Вальбурга безостановочно теребила край темно-бордовых перчаток, которые покоились на коленях, укрытых грузной мантией; под капюшоном виднелась надкушенная почти до надрыва губа. Регулус еще ни разу за жизнь не видел мать такой, как сегодня. Смирение и уважение засели в ней еще на подступе к поместью, чувствовалась изрядная доля страха. И чем дольше они сидели в ожидании, тем сильней в ней возрастала обеспокоенность: все ее смешанные эмоции струились не переставая, что не характерно для леди.       «Предвкушение — ее сын здесь впервые, и сильное унижение потому, что не старший».       Стыд от предательства искрился в глазах Вальбурги перманентно — дочери Сигнуса не один год сидели в совете, а ее первенец предал семью. Даже события с Андромедой не казались такими удручающими на фоне поступка Сириуса, кому до недавних пор было суждено стать главой семьи Блэк. Вальбурга винила во всем себя, как и любая мать, но лишь в том, что не секла Сириуса розгами с первого дня его знакомства с шайкой Поттера.       Дружбой этих четверых, переросшей в опасный союз, еще с первых курсов Хогвартса были недовольны все — в особенности мать братьев Блэк. И не зря. Теперь Поттер, Люпин, Петтигрю и Сириус состояли в отряде несогласных, противоборствующих начинаниям Темного Лорда. Коалиция волшебников благородно именовала себя Орденом Феникса, но они всего лишь маленькая раздражающая кость в горле, неспособная убить: людей Темного Лорда с каждым днем становилось все больше, практически все Министерство у его ног, ряды же Ордена Феникса редели на глазах при каждой встрече с Пожирателями смерти.       Регулус прикрыл глаза и, сжав руки в кулак, тихо выдохнул. Все Блэки, не выжженные с гобелена, поддерживали Темного Лорда, но… Мать остается матерью, даже оказавшись по разные стороны со своим ребенком. И как бы громко Вальбурга ни проклинала Сириуса за отступничество от рода, она первая со дня, как Сириус ушел из дома, открывала газетную сводку о найденных жертвах войны.       Роковой день двухлетней давности в аккурат всплыл в воспоминаниях юного Блэка.       Подведя итог всех необходимых книг для четвертого курса, Регулус закрыл чернильницу и выдвинул верхний ящик стола, чтобы убрать письменные принадлежности, но громкий вскрик матери с первого этажа дома стрельнул по перепонкам, колко отдавшись в нервы, и стекло вылетело из рук, разбившись о деревянный пол. Чернила расплылись по поверхности, пачкая обувь и ножки стула. Он возмущенно закатил глаза и, сдув прядь смоляных волос, потянулся за древком.       Одними из первых заклинаний, изученных Регулусом сразу после получения палочки в одиннадцать лет, были Чистящее и Репаро, потому что из-за громогласных криков Вальбурги нередко все валилось с рук.       Убрав беспорядок, он аккуратно встал из-за стола и прошел к двери. Тихо приоткрыл ту во избежание скрипа — поймай его Вальбурга на подслушивании, тут же выпорола бы, но любопытство четырнадцатилетнего мальчишки, даже под угрозой порки, никуда не деть.       Прислонив ухо к образовавшейся щелочке, он прислушался к крикам: последние несколько недель старший брат и мать сильно ссорились, но Регулус никак не мог уловить суть разговоров, потому что отец сразу накладывал заглушающие чары. Однако, сегодня Орион отсутствовал, и младший из Блэков спокойно вслушивался в доносившийся с кухни оживленный спор между Сириусом и Вальбургой.       — Ты опозоришь нас всех, Сириус, — возмущенно проговорила женщина, стукнув рукой по столу. Хрупкая посуда, стоявшая там, от удара подскочила со своего места и полетела на пол, со звоном разлетевшись в разные углы. — Я не позволю… Не смей отворачиваться, когда говоришь с матерью! — надрывные нотки в голосе вопили о беспомощности.       Тяжелый вздох старшего брата послышался в дверях кухни, кажется, разговор не обещал быть долгим.       — Мне не нужно ваше разрешение, мама. Я сообщил о своем решении только из уважения к вам с отцом, — раздался стук ботинок, Сириус направился к лестнице.       — Разговор не окончен, юноша! — жестко воскликнула мать, игнорируя треск разбившейся посуды под ногами. — Не так я тебя воспитывала, Сириус! Остановись, сейчас же.       В ответ лишь молчание, разбавленное тихим стуком подошвы о деревянные ступеньки.       — Ты был не таким до дружбы с этим отребьем. Решил уподобиться оборотню и грязнокровке? Ты хоть понимаешь, на что обрекаешь семью?! — истошно кричала вслед Вальбурга. Голос матери пробрал Регулуса до мозга костей, она была на грани нервного срыва, перебирая всевозможные рычаги давления, чтобы старший сын обратил на нее внимание.       Однако Сириус не был настроен продолжать уже решенный — и не единожды — вопрос.       — Думайте, что пожелаете, мама. Разговор окончен, — бросил он через плечо, и стук ботинок о ступеньки стал более отчетливым. Регулус быстро прикрыл дверь, подскочив обратно к стулу, и схватил первое, что попалось под руку, уткнувшись в написанное.       Спустя пару секунд с тихим скрипом отворилась дверь. Там стоял Сириус, а за его спиной, где-то внизу, рыдала мать.       — Регулус, — он зашел внутрь и, отрезав их от плача деревянным барьером, пристально посмотрел на младшего брата, который очень старательно перебирал квиддичную корреспонденцию, перевернутую второпях вверх ногами. — Ты все слышал, — утвердил он.       Сжав губы в тонкую линию, Регулус невозмутимо обернулся. Его взгляд забегал по серому свитеру Сириуса, связанному одной из его подружек с Гриффиндора. Он изредка бросал косой взгляд на напряженный подбородок брата: избегал пронзительного взора карих глаз и смотрел куда угодно, но только не в них, давая себе время.       Поразмыслив немного, Регулус кивнул — все же его распирало любопытство. Конечно, он слышал не все, но, возможно, Сириус прольет свет на всю ситуацию. Родители часто ругали того: за выбор друзей, за пренебрежение к семейным традициям, за общение с грязнокровками, но еще никогда — никогда! — мать не рыдала после ссоры, а Сириус не выглядел таким опечаленным.       — Тогда пора прощаться, — сдержанно вымолвил Сириус.       Регулус замер на месте, журналы выскользнули из онемевших вмиг рук на стол: он не ожидал таких слов, не хотел верить, что пасмурное настроение старших связано с уходом брата из дома. Регулус испуганно вгляделся в бледное лицо брата, ища опровержение открытию, но нахмуренный лоб и вышколенные скрывать чувства черты лица давали понять, что слова сказаны всерьез.       Он не знал теперь, что сказать — что вообще принято говорить в таких случаях? Cлова упорно избегали язык, устроив несусветную пляску в разуме вокруг главного вопроса: ПОЧЕМУ?       — Будь осторожен с теми, кому доверяешь, — Сириус развернулся и вышел из комнаты прежде, чем Регулус успел что-то ответить. Звук закрывающейся двери отпечатал на подкорке силуэт покинувшего его навсегда брата.       Множество раз он прокручивал этот момент перед сном, не понимая, почему воспоминание не дает покоя: они с братом никогда не были близки, никогда не общались по душам, но в момент, когда мать со слезами на глазах выжигала портрет Сириуса с семейного гобелена, тонкая связующая нить в сердце Регулуса надорвалась, образуя маленькую червоточину боли.       Должен ли он был попытаться воспрепятствовать уходу брата из отчего дома? Должен ли был, вопреки указаниям матери, хотя бы раз подойти к Сириусу после этого в школе, пока тот не выпустился? Должен ли был поддерживать связь хотя бы через письма?       Возможно, он сделал бы все это, если бы мог позволить себе ослушаться мать.       — Рег? — мягкий женский голос вклинился в мысли, сметая болезненные вопросы, и сознание обухом свалилось обратно в мрачную гостиную Малфой-Мэнора. Блэк пару раз моргнул от неприятного вмешательства и украдкой осмотрел стол, надеясь, что никто не заметил его отвлеченность. — Соберись, — пробарабанил напряженно голосок в голове, и он приподнял голову на девушку, сидящую напротив.       Темно-синяя мантия опоясывала аккуратную миниатюрную фигуру, но, в отличие от всех присутствующих, ее лицо не было сокрыто капюшоном. Материя лишь слегка прикрывала низкий лоб, еле доходя до каштановых бровей. Девушка немного наклонила голову и искоса стрельнула в него взглядом.       — Тебе не следует здесь думать о брате, — тут же всплыло жесткое указание.       Регулус выпрямился и еле заметно кивнул: когда голос Гермионы становится недовольным — даже в твоей голове — можно считать, что ты мертвец. Он слегка ухмыльнулся своим мыслям, лукаво вглядываясь в неожиданно нахмурившееся лицо Грейнджер — знал, что его мысли тут же прочли. Она закатила глаза и, перекинув одну ногу на другую, намеренно задела голень Регулуса.       Мстительная.       Странно было видеть ее такой расслабленной: Гермиона казалась защищенной, даже более уверенной, чем сами хозяева поместья — такой выдержке можно только позавидовать при условии, что она практически единственная здесь не имела незримую поддержку родственников.       Грейнджер присоединилась к Пожирателям еще год назад — как только исполнилось пятнадцать, — но, несмотря на возраст, быстро освоилась и почти сразу же добилась расположения Темного Лорда. Даже Белла, несмотря на сомнительное происхождение Гермионы, относилась к ней куда лучше, чем к чистокровным аристократам — а зная ее презрительную характеристику о Долохове и Снейпе, также имеющих полукровное происхождение, можно было считать, что это высшая похвала. Вероятно, несравненное мастерство и предрасположенность Грейнджер ко многим наукам — а в особенности к легилименции и темным искусствам — никого не могли оставить равнодушным.       Регулус не раз задавался вопросом, каким образом Гермиона умудрилась одурачить Шляпу, что та отправила ее к пуффендуйцам, ведь добросердечности в ней было куда меньше, чем хитрости или ума.       — Потому что ты мало похож на карликового пушистика, чтобы с тобой сюсюкаться, — насмешливо пропела она.       — Хватит копаться в моей голове, — подумал тот, зная, что она услышит. Регулуса часто возмущало то, как незаметно Гермиона могла вычленить из его головы все, что пожелает: особенно это вгоняло в краску, когда мысли были о ней.       Грейнджер рассказала о том, что может беспрепятственно читать других людей только спустя год отношений, и Блэк несколько дней ходил краснее рака в кипятке, перебирая все размышления, ненароком проникшие в его разум наедине с Гермионой: он был возмущен, впопыхах восприняв такое оскорблением, но когда обида улеглась, то счел нужным поговорить, тогда и узнал, что ей сложно себя контролировать — дар, сродни проклятью. Он сразу же понял, что для Гермионы это был серьезный шаг — открыться ему; и со временем они стали использовать ее мастерство в угоду себе. Маленькие бессловные беседы во время скучных лекций стали неотъемлемой частью их жизни, но… неожиданное вклинивание в мысли, как сейчас, все еще рябью отдавалось на подкорке сознания Регулуса.       Она убеждала, что старается не лезть, но что взять с девушек — любая мечтала бы знать, что у мужчин в голове.       — Скажи лучше спасибо. Пока здесь я, никто не сможет проникнуть к твоим секретам.       — Сомнительный плюс. Ты-то их видишь, — пробурчал в мыслях Блэк, украдкой любуясь Гермионой, которая сморщила носик. Как он сам хотел заглянуть в чертоги ее разума, ему до изнеможения нетерпелось постичь ее секреты так же открыто, как и она его. Что скрывалось за этими медовыми глазами? Сколько чужих тайн она раскрыла и хранит в себе, подобно ящику пандоры?       — Но я не использую их против тебя, дурачок, — слова мягкой патокой растеклись в сознании Регулуса, и он приложил множество усилий, чтобы не подумать ничего лишнего.       — К тому же, если бы ты изучал окклюменцию, мне не пришлось бы сейчас оборонять тебя от чужого влияния. О, и я знаю, что у меня красивые глаза, можешь не пытаться это от меня утаить, — небольшая улыбка украсила расслабленное лицо, но тут же пропала, скулы напряглись, а глаза потемнели.       Блэк свел брови.       — Что такое?       Грейнджер сосредоточилась и сцепила пальцы, кротко взглянув на дверь.       — Не говори, пока он к тебе не обратится. Начинай обращение с «Мой Лорд», — только Гермиона закончила последнее слово, как дверь зала с шумом отворилась.       «Читала ли она Темного Лорда так же легко, как и других?»

***

Темная метка.

Клеймо, внушающее страх.

Символ избранных.

Я самозабвенно продал свою жизнь, связав судьбу с Пожирателями Смерти.

Тогда мне казалось это почетным.

Тогда я испытал гордость, услышав свое имя из уст Темного Лорда, который подозвал меня к себе.

Тогда мир мне был открыт лишь с одной стороны разнообразного многогранника перцепции...

Когда волшебные чернила украсили мое предплечье, боль была невыносима.

Казалось, татуировку выгравировали вплоть до костей, переверни руку — и увидишь тыльную сторону змеи, но это было лишь влияние темной магии, с которой я воочию столкнулся на тот момент впервые.

Настолько черные чары не раз пагубно влияли на носителя, у кого-то даже провоцировали продолжительный обморок,

но я держался изо всех сил, стиснув зубы, почти содрав эмаль.

Меня успокивало лишь одно, пока я, содрогаясь, стоял перед Темным Лордом и ощущал жгучий яд под кожей: голос Гермионы в моей голове.

Она напевала мне о мальчике, однажды ставшем героем.