Время и встреча

      К дому Рэйчел и Ника он прибывает первым — такой уж сложился обычай в их крохотной вселенной.       Ну, было бы вернее сказать, это Эрик всегда заявлялся первым. Впрочем, после разрыва со своей невестой тот практически съехался с этими двумя, так что, по мнению Джейсона, это не считается. К тому же, он и не думает задавать вопросы по этому поводу. Если все трое согласны с таким положением вещей, ему нет нужды пытаться разобраться в ситуации.       Он лишь хочет, чтоб они были счастливы.       Так что пускай Эрик уже и на месте, когда Джейсон врывается в дверь так, словно от этого зависит его жизнь, он всё равно прибывает первым.       Рэйчел с беспокойством его оглядывает, а Ник изгибает бровь, и не пуститься в пляс оказывается намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Он чувствует неловкость, да, но в животе легко от пузырьков и литров шампанского, которое он выпил после автограф-сессии.       Однако же, он сообщает им, что готовит сюрприз. Что никто из них такого не ожидает (в прищуре Ника сквозит возможная догадка, но тот не произносит ни слова, чтобы подтвердить её или опровергнуть).       Подготовка к барбекю слажена, как часовой механизм. Эрик возится с грилем, Рэйчел рубит мясо, а Ник с Джейсоном таскают туда-сюда выпивку. Ник также расставляет тарелки и убирает случайную пустую банку, что Джейсон за собой оставляет, но ему нравится думать, что все они вносят свою лепту.       В ту же секунду, как разносится трель дверного звонка, Джейсон бросается туда, как голодный волк на испуганного оленя, — и когда открывает дверь, а там оказывается его редактор, приобнимающий свою жену, разочарование его столь очевидно, что мужчина даже интересуется, что случилось.       Шесть звонков в дверь спустя Джейсон перестаёт с пеной у рта изображать эту жалкую пародию на дворецкого и спокойно потягивает своё третье пиво у раздвижных дверей на веранде между домом и садом. Пепел зажжённой сигареты в его пальцах рассыпается по деревянным доскам. Он подтирает грязные пятна своим ботинком, хоть Рэйчел и не видит этого сквозь толпу.       Ладно, может, он немного и приврал. Возможно, это было не совсем «ничего грандиозного», а скорее ежегодное барбекю, которое посещали все их коллеги и друзья. Возможно, это также было чуточку связано с окончанием его книжного тура, впрочем, в этом отношении дальше «Хорошая работа» и кривых «Поздравляю!» не заходило.       И, чёрт возьми, эта вечеринка была относительно скромной. Да, для тусовки большевата, но в масштабах Вселенной-то… По такой вот шкале он это оценивал.       Джейсон тянется за джином и тоником, получая сердечные хлопки по спине за всю свою тяжёлую работу и успех. Он смешивает напиток в гостиной, и Ник неодобрительно на него смотрит.       — Вы, должно быть, им гордитесь, — один из знакомых писателей говорит Эрику, и губы Эрика — тонкая линия, когда тот отвечает: «Да, конечно, мы все».       К тому моменту, когда снова раздаётся звонок в дверь, в доме царит суматоха, а Джейсон уже пьёт виски. Единственная причина, по которой он узнаёт, что что-то вообще творится, — это внезапный вздох Рэйчел и взоры, обращённые на входную дверь. В комнате становится жарче, будто резко врубили термостат.       — Салим?! — шепчет она: глаза как блюдца, рот разинут, она испуганно отшатывается.       И Джейсон вздрагивает, когда имя пронзает его до мозга костей.       Потрясение явственно проступает на её лице — круглом, циничном — словно за дверями она столкнулась с чудовищем. Он вскакивает с кресла в мгновение ока, бросается к ней, ведя себя так, будто это не он только что споткнулся о ковёр, ударился плечом об угол стены.       — И снова здравствуй, Рэйчел. Выглядишь замечательно, — с лёгкой застенчивостью улыбается мужчина по ту сторону. Джейсон практически выталкивает ближайшего человека в сад, пытаясь успеть на место происшествия вовремя, чтобы исправить бардак, который сам же и устроил.       Надо было ему их предупредить, надо было сказать им, что тот придёт.       Какого ж хрена он им не сказал?!       Рэйчел смотрит, всё ещё разинув рот, и кажется, что весь дом затаил дыхание вместе с ней.       — Прошу прощения, я… — Салим только больше отступает, голос становится тише с каждой секундой. — Я не хотел заявляться без приглашения, но Джейсон, он…       — Салим! — Джейсон разве что не кричит, почти задыхаясь к тому моменту, как оказывается в дверях, и если бы лицо Салима не осветилось так, стоило им встретиться взглядами, он, вполне возможно, рухнул бы на месте.       Теперь Земля кружится втрое быстрее обычного.       — Джейсон, — его улыбка быстрая, яркая, заразительная; точно один лишь вид Джейсона придаёт ему сил, необходимых для того, чтобы расправить плечи, позволяет ему переступить порог выжидающего дома. Затем он снова поворачивается к Рэйчел, в движениях его рук — робость, но спина прямая. — Мне тут сказали, что я его спутник, — он острит и разражается смехом, и Джейсон не может не смеяться вместе с ним. Алкоголь течёт по венам, и Джейсон делает ещё один глоток из стакана, добрая половина которого оказалась теперь на полу.       — Рад тебя снова видеть, мужик.       — Я… Боже, мне так жаль, я просто… Иисусе, я не ожидала тебя сегодня увидеть! — Рэйчел бормочет, её голова трясётся сама по себе, но на лице начинает формироваться неуверенная улыбка, и Джейсон не думает, что вымученная. — Но, правда, очень, очень приятно снова тебя видеть. Боже, почему ты здесь?!       Салим кивает, разводя руками, оглядывая комнату, наполненную смущёнными зеваками.       — Я приехал в гости. Решил, что время настало.       И становится легче, проще дышать, пускай напряжение всё ещё и витает в воздухе. Оно встроилось в молекулы вокруг и в ближайшее время исчезать не собирается.       Джейсон хлопает его по плечу, смеясь только громче.       Он не может остановиться, не может удержать руки, тянется, чтобы прикоснуться. Он не сошёл с ума — Салим здесь, настоящий. И Рэйчел действительно злится, потрясена, напугана и счастлива, и это было худшее решение в его проклятой жизни, но ему так насрать.       — Можешь себе представить моё чёртово изумление, когда этот чувак просто, блин, появляется на моей автограф-сессии? Просто стоит там и задаёт вопросы, будто это, нахер, норма. О, чел, я не утрирую, я чуть было не скопытился от шока…       — Лейтенант Осман. Рад Вас снова видеть.       Ник выезжает из-за спины Рэйчел, самый собранный из них. Он протягивает руку, смотрит прямо, и внезапно у Джейсона возникает сильнейшее чувство, что он должен был и Салиму об этом сказать. Он вообще должен был много чего и много кому рассказать.       Он должен был сделать гораздо больше, и всё же то, что он уже сделал, заставляет его сожалеть о том, что он вообще делал хоть что-то.       Он допивает виски, и у него так и чешутся руки снова наполнить стакан.       На лице Салима безразличие, когда тот поворачивается к мужчине лицом, и его глаза без стеснения опускаются вниз. Он деликатно протягивает руку, но, когда они пожимают руки, хватка крепкая.       — Сержант Кей. И я рад Вас видеть, — он отступает, а когда кивает, улыбается тепло и легко: — Я читал о Вашей храбрости. Ваша преданность своей стране… Выше всяких похвал.       И Джейсон прерывисто дышит, потому что, конечно же, Салим об этом знал. Конечно. Рот Ника изгибается в ухмылке — это одобрение.       — Так, значит, даже ты читал об этом. Не думал, что байки Джейсона так разнесло по свету.       — Я старался быть в курсе событий настолько, насколько представлялось возможным.       Салим бросает на Джейсона неловкий взгляд, и Джейсону кажется, что его сердце сейчас разорвётся и ошмётки окажутся на ближайшей стене. Он опирается на неё, просто чтобы почувствовать: есть что-то, что поддерживает его неожиданно обнаружившийся вес. Комната не имеет права так быстро вращаться. Салим не имеет никакого грёбаного права читать его рассказы.       (Господи, тот читает его рассказы.)       — Ох, чёрт… Эм, все! — Рэйчел поворачивается к остальной части зависшей комнаты, которая не дышала, кажется, часами. — Пожалуйста, позвольте мне представить. Это Салим, наш, э-э-э…       Она замолкает, и Джейсон отдирает себя от стены и кладёт другую жаждущую прикосновения руку на правое плечо Салима.       — Наш старый верный друг!       И вот дом вновь взрывается болтовнёй, и люди начинают выходить поздороваться. Вот так просто.       — Джейсон, прошу, не так уж я и стар, — улыбка Салима сияет ярче. Он качает головой, а плечи его подрагивают от смеха. — Это ранняя седина, я тебя уверяю.       У Джейсона в горле что-то застревает. Не то хихиканье, не то приступ тошноты. Он тянется за бутылкой виски, чтобы приглушить это чувство, понимая слишком поздно, что аромат одеколона Салима теперь отпечатался на его рубашке.       Он не может дышать. Он делает глоток и обжигает гортань.       Знакомства, вопросы. Смех, и улыбки, и жизнь кипит в этом скромном домишке в самом сердце США.       Эрик, спотыкаясь, входит через заднюю дверь с щипцами и пивом в руке, на фартуке гордо красуется: «Поцелуй шеф-повара», чтобы окончательно добить пародию.       Судя по виду, тот разрывается между желанием убежать от Салима прочь и желанием подбежать к нему: объятья раскрыты, а лицо растянулось в ухмылке, граничащей с недоверием. Они решают обняться, что, несомненно, результат того, что Эрик принял на грудь уже как минимум две «Отвёртки», и всё же такой исход намного лучше иного.       День перетекает в вечер. Джейсон не покидает Салима, даже если тот сам от него неоднократно отходит. И всё это время он просто опрокидывает в желудок ближайший к нему алкоголь, и с каждым литром его сердце бьётся сильнее, а зрение становится всё более размытым.       Час спустя небольшая компания усаживается за обеденный стол, и Джейсон устраивается рядом с Салимом, словно он к тому прикован. Он не упускает взглядов, которые на него бросает Ник, когда Салим придвигает стул ещё ближе, но игнорирует их. Это в любом случае ничего не значит, думает он, это же я его сюда позвал. У него есть полное право чувствовать себя в безопасности рядом со мной.       А потом кто-то говорит что-то неуместное. Что-то ненужное, глупое. Кто-то поздравляет их с окончанием войны в Ираке.       Лицо Салима не выдаёт биения его сердца, но Джейсон чувствует его сквозь половицы. Он хочет швырнуть бутылкой в человека, который посмел открыть рот.       — Ирак для меня теперь — лишь далёкое воспоминание, — бормочет тот тихо и сдержанно. Голос у него ровный, и именно оттого слова звучат как оскорбление. — Это больше не то место, где я вырос. Это… не мой дом.       — Салим… — голос Рэйчел тихий, её руки, сплетённые, покоятся на столе. — Что с тобой случилось? После…       Она захлопывает рот в ту же секунду, и Ник накрывает её руку своей.       — Чем ты занимался всё это время?       Салим лишь понимающе мычит.       — Проживал жизнь, пожалуй.       И вот тот начинает свой рассказ, и Джейсон понимает, что ему придётся протрезветь, чтобы послушать. Он наклоняется ближе, хоть это и по привычке. Пряный одеколон всё ещё бьёт по его чувствам на поражение.       Салим рассказывает, говорит, что не тратил времени на то, чтобы узнать, что станет с его родиной. Он беспокоился о сыне, о собственном благополучии. Возможно, говорит он, он и был трусом — но было кое-что в войне, чему, как он начал понимать, настала пора сказать «хватит». Он больше не мог убивать других людей и мириться с этим.       Его достало сражаться в бою, из которого никто не выходил победителем.       А потому он обратился за советом к сыну. Он последовал за ним к свету, прочь от тьмы. Он обратился за помощью в Великобританию.       Он стал беженцем.       Переезд был быстрым, беспокойным, оформление заняло недели. Но, по его словам, Аллах благословил его, когда они прибыли в Лондон с разницей всего в несколько месяцев. С тех пор всё было тихо. Почти мирно.       И так, так больно. Неверно.       Салим теребит салфетки на столе, опустив глаза на свою тарелку с остатками стейка. Джейсон так сильно сосредоточен на словах, точно это целая проповедь. Он пихает колено Салима своим, бросает на того взгляд.       Я здесь, пытается он этим сказать, отпечатать у того в сознании. Тебе незачем волноваться.       Он знает, что какое бы выражение ни проступило на его лице, оно далеко от этого. Кажется, Салим всё же находит что-то в его гримасе. Потому что затем поднимает глаза, а пальцы его покоятся на твёрдом дереве.       И он говорит им, что эта новая жизнь в Великобритании пришла со всеми трудностями, какие могли бы только быть у заново рождённого. Его дом, продовольствие, друзья, даже задний двор — на каждом этапе пути словно сдирали мясо с костей, а кожу — с мяса. Всё, что сделало его человеком, было выпотрошено, переделано, перепрофилировано. Но по крайней мере, у него было то, чего у многих на его месте нет, — у него был язык, возможность общаться.       Он даже близко не обладал достаточной квалификацией, однако же это было всё, что у него осталось.       Так что он стал преподавателем.       Его братья слушали каждое его слово, затаив дыхание, отчаянно пытаясь выучить язык этого странного нового мира, в котором вынуждены были жить. Их дети — так тем более, съёживаясь от страха перед затруднительным положением, которое не способны были понять.       И так уж сложилось, по чистой случайности, что не прошло и года, как его должность сменилась, и теперь он стал преподавать арабский язык англичанам. Его наняла школа, вот такой вот он солдат-везунчик.       Салим согласился на предложение, хотя бы потому, что оплата была выше.       Ему претила мысль бросить своих братьев. Он считал это несправедливым. В конце концов, число их росло с каждым годом, в то время как надежда когда-либо вновь увидеть Ирак таяла на глазах.       Но Зейн был важнее — а потому он начал учить британских детей языку своих предков.       В исследованиях проводил он досуг. Он читал старые книги Зейна, посвящённые мифам и легендам, и погружался в месопотамский период с головой. Это работало как своего рода защитный механизм, но на самом деле ему было просто любопытно. Какие ещё секреты скрывали эти древние мастера?       Джейсон наблюдал, как при этих словах у Рэйчел напряглась челюсть, как Эрик ускользнул куда-то, а обратно вернулся со стаканом чего-то очень прозрачного.       Салим не произнёс больше ни слова, которое могло бы ранить их только сильнее, — поймал взгляд Джейсона и глубоко вздохнул.       Он поведал им, что использовал эти истории для своих уроков. Развлекал тем самым детей.       Пять лет спустя с ним захотела побеседовать новый директор школы. Её дочь была его ученицей, изучала арабский язык. Сама директор, потомок палестинских беженцев, гордилась своим утраченным наследием, которое ей никогда уже по-настоящему не вернуть.       Она сказала, что слышала его рассказы. Сказала, что хочет помочь. Что есть возможность.       Чистой воды везение, чистая удача, совпадение. Друг друга друга, объявление о вакансии и случай. Салим стал одним из главных кураторов выставки «Древняя Месопотамия» в Британском музее, предварительно посетив это место лишь однажды.       Тут он смеётся, качая головой так, будто сам с трудом в это верит. Два года, говорит он. Прошло уже два года, а он всё ещё едва ли знает, что творит. Зейн, с другой стороны, на пути к докторской степени. По-прежнему заставляет отца гордиться. По-прежнему водится не с теми людьми и попадает в слишком много переделок.       Тот, наверное, снова за своё, улыбается он, влезает в неприятности со своими друзьями по переписке, вместо того чтобы сидеть здесь вместе с ними. Кто-то начинает рассказывать свою историю, и Салим поворачивается, чтобы послушать.       Джейсон разглядывает его руки, сцепленные в крепкий замок. На которых подчёркнуто не красуется ни единого кольца.       — Ты так никогда и не женился вновь, — он почти шепчет, затаённым дыханием давая понять, с каким нетерпением ждал этой части истории.       Салим удивлённо моргает, но не говорит ничего, устало потирая затылок.       — Чего это ты так?       Джейсону правда стоило бы заткнуться.       — Ну, понимаешь, для меня важнее был Зейн, и… Никогда не находилось времени на всё это, я полагаю.       Ни разу за восемь лет? Джейсон хочет его подколоть, но что-то заедает в челюсти и не даёт ему открыть рот. Он знает, что это к лучшему, когда разговор перетекает на другую тему и они оба остаются спокойно сидеть бок о бок.       Проходят часы, и ему становится намного теплее.       Следующее, что Джейсон действительно помнит, — это момент, когда он быстро идёт к небольшой беседке, которую Эрик обустроил в саду. Вечер стал ночью, на горизонте сияют звезды. Воздух пропитан жареным мясом, пивом и теплом, а полуночные цветы начинают цвести в тусклом свете луны.       Деревянная конструкция видала даже зарю ядерной эры, но она крепка и надёжна. Есть стол, пара скамеек. То что нужно для полуночных разговоров и украденных сигарет.       В саду сейчас пара человек, впрочем, большинство уже либо свалили, либо остались внутри. Ник там, разговаривает с коллегами. Рэйчел в гостиной, загорожена развевающимся призраком тюля в цветочек. Эрик на кухне, Джейсон видит, как мелькает голова в окне, когда тот что-то кричит на улицу.       Наконец настала тишина. Напряжение рассеялось. Атмосфера становится почти домашней.       Добравшись до беседки, он с тяжёлым ворчанием садится и даже не пытается притвориться, будто знает, что он там вообще забыл. Салим осторожно усаживается рядом, крошечная деревянная скамейка достаточно широка, чтобы они оба могли на ней уместиться, соприкасаясь коленями. Они смотрят на улицу, через двор и за забор, на тупиковые улочки больших и высоких домов, одинаковых во всех своих чертах и деталях.       — Американская мечта, — бормочет Джейсон себе под нос. Салим согласно мычит.       — Признаться, всё прошло не так ужасно, как я того поначалу боялся, — закусывает губу тот, а затем поворачивается к Джейсону и морщит лицо, когда осознаёт свою ошибку: — Не то… Не то чтобы я думал, что твои друзья окажутся ужасными. Я лишь… Я имел в виду, что это пугало. Меня пугало.       Джейсон усмехается. Весенний воздух отрезвляет, и ему кажется, что он существует в пространстве между всеми пространствами.       — Впрочем, должен сказать, если вы так называете «небольшое сборище», то в наших культурах может быть больше общего, чем я до этого думал.       — Правда?       Салим наклоняется ближе и заговорщицки выдаёт:       — Прошлым летом у моей троюродной сестры была свадьба. Она заверила меня, что торжество будет скромным, только родственники и друзья. Всего лишь двести человек. — Джейсон понимающе присвистывает, а Салим в свою очередь смеётся: — Стоит ли говорить, что не прошло и часа, как я ушёл.       Сверчки стрекочут в унисон, а в ночи лает собака. Джейсон достаёт сигарету, изо всех сил пытаясь щёлкнуть почти пустой зажигалкой, чтобы добыть огонь.       — И с каких это пор ты куришь?       — А с каких пор кто-то из нас вообще начинает делать что-то? — Единственная причина, по которой он отвечает как засранец, — это потому, что он засранец и есть. И он чувствует себя уязвимым и маленьким, и он не хочет, чтобы Салим знал, что он пытается заставить себя казаться намного больше и сильнее.       Дым, что наполняет его легкие, кажется грязнее, чем когда-либо. Он прикладывается к пиву и опирается спиной на перила деревянной конструкции.       — Джейсон, это не то…       Салим вздыхает. В этом вздохе он слышит что-то от Рэйчел. И немного от Эрика, да и, чего греха таить, даже чуточку от Ника. Забавно, как он подхватил бесполезную привычку сержанта как раз тогда, когда сам Никки наконец-таки от неё избавился.       — Тебе стоит быть осмотрительнее.       — И зачем мне это делать?       — А зачем мы вообще что-то делаем? — парирует в ответ Салим, и Джейсон сдерживает взрыв хохота, который застревает у него в горле и заставляет закашляться. Этот человек всегда за ним поспевал.       Даже восемь лет разлуки не смогли этого изменить.       — Ты безрассуден, Джейсон. Сколько ты выпил за этот вечер? — Когда Джейсон не отвечает, Салим поворачивается, чтобы вглянуть на него, опирается на деревянный стол и изучает его лицо. — Что с тобою случилось? Это не тот человек, которого я знаю.       Джейсон смотрит в ночь.       — Мы встретились однажды, целую вечность назад. Может, ты просто знаешь меня не так хорошо, как ты думал.       Тишина мучительна, и в ушах звенит до боли. Он хочет забрать свои слова назад, стоит им покинуть его лёгкие, но больше не издает ни звука. Наблюдает, как слова рассеиваются вместе с сигаретным дымом.       — Может быть, — после долгого молчания Салим наконец смягчается — а затем наклоняется только ближе, как будто сказанное Джейсоном нисколько его не задело: — Но я в этом очень сомневаюсь.       — О, правда, и с чего бы это?       — Твоя книга. Что-то произошло с тобой после катакомб. Я уверен.       Сердце Джейсона застревает в глотке, и он не хочет больше продолжать этот разговор. Слишком уж быстро это становится всем, что он всё это время желал услышать, и это пугает.       Салим смотрит ему прямо в душу, а преждевременный страх оголил его, не дал подготовиться. Его, блядь, трясёт под слоями одежды, ему стоит большого труда заставить рот произнести слова и не прикусить себе язык.       — И что, интересно узнать, меня выдало.       Сказано это как утверждение, и Салим глух к нему — нет, не так. Он слышит — просто игнорирует.       Он наклоняется вперёд только больше, но Джейсон по-прежнему отказывается смотреть в его ищущие ответ глаза.       — Концовка. То, что там написано. Всё было не так.       Джейсон смеётся, и в его голосе — хрип и горечь от кашля и раздражения.       — Послушай-ка, да что ж ты заладил-то, как одержимый, со своей концовкой? Если у тебя остались ещё вопросы, задал бы их на обсуждении…       — Отставь свои шутки. Расскажи мне, что, чёрт побери, с тобою случилось. — Голос Салима — твёрдый металл, и Джейсон отчаянно хочет прижаться к нему и расплакаться. Вместо этого он судорожно затягивается сигаретой. — Сейчас же.       Он упирается локтями в стол и обнимает голову руками. Большими пальцами прижимает глаза, и это всё, что он может сделать, чтобы не потекли слёзы. Его не волнует, что сигарета грозится прожечь ему висок.       — Ничего не случилось, Салим. Думаю, это… Думаю, и всё на этом.       (А Салима волнует. Тот забирает у него сигарету и бросает на пол.)       — Объясни.       — Нечего объяснять, это…       — Джейсон. Ты и я, мы вместе сражались с демонами — а теперь ты даже не можешь говорить…       — Ну а что если мы с ними не боролись, Салим?! Что тогда?       Его крик превращается в мольбу, а голос хрипит. Он, наконец, снова смотрит на мужчину, и на лице того читается огорчение, не схожее ни с чем. Тот, конечно, сбит с толку, но в первую очередь обеспокоен. Джейсон не знает, это слёзы заливают ему щёки или зачатки дождя.       — Что ты имеешь в виду? — тон Салима мягок. Мягче, чем Джейсон когда-либо слышал. Небо грохочет, и кто-то в доме визжит.       — Те… демоны. Вампиры. Монстры. Существа. Что бы то ни было. — Салим кивает, и Джейсон сглатывает. Он невольно оборачивается и смотрит в кусты, всем сердцем чувствуя, будто тот, кто там прячется, слушает каждое его слово с ружьём наизготовку. — Ничто из этого не было настоящим, Салим.       Реакции не следует, и Джейсону ничего не остаётся, кроме как отвернуться. Достать ещё одну сигарету. Зажечь её до того, как пуля прилетит ему в голову.       — Тогда… как ты объяснишь это всё? Это что же, мы все дружно сошли с ума и…       — Газ.       Салим замолкает.       — Газ. Закись азота… Чё-то там, чё-то там, чё-то там. Соединение. Я не знаю.       — И откуда, ради всего святого, у тебя вообще появилась такая мысль?       У Джейсона тянет в груди, когда он снова оглядывается. Молния разрезает небо, и первые несколько капель дождя отбивают на крыше ритмичный узор.       — Что они с тобой сделали, Джейсон? — В вопросе Салима — мольба, тот внезапно тоже испугался того, что может скрываться в кустах. Гром находит комфортный для себя ритм, катится по небу волнами, и Рэйчел начинает закрывать двери и окна.       — Нам показали… Там были фотографии. Мы увидели, что стало с другими членами нашей команды. Они были…       Она бросает в их сторону взгляд, поднимает было руку, чтобы поманить их в дом, но останавливается на полпути. Один раз смотрит на Джейсона — и отворачивается, чтобы задёрнуть шторы.       — Мы траванулись. Все эти записки, оставшиеся от археологов, на нас повлияли, и…       Но Салим непреклонен:       — Это всё чушь.       — Но откуда ты знаешь?!       — Потому что я видел демона задолго до того, как прочитал хоть что-то из того, что написали те люди! — Он хлопает рукой по столу, и тот гремит под его весом. Ещё пара капель падает с неба, окрашивая дерево в киноварь.       — Ты не можешь быть уверен. Не можешь, прошло восемь лет…       — Джейсон! — начинает Салим, и Джейсон не может не повернуться к нему лицом, не может себе позволить не прислушаться к нему всем своим телом, разумом и душой. — Ты помнишь мой лом? Тот, что я забрал на память?       Джейсон усмехается, яростно качая головой:       — Эта металлическая хрень была ломом?       — На нём была их кровь. Её было так много, он был покрыт ею практически целиком. Я принёс этот кусок металла домой и положил его там на полу. А Зейн, мой сын, — он мальчик любопытный. Однажды он врывается в мою комнату. Кричит, плачет. Будто в панике, и я думаю: кто-то пришёл причинить нам вред. Но нет — в дверях не оказалось никого. Он говорит мне, что коснулся лома. Хотел отнести в свою комнату. Не знаю, зачем ему это понадобилось, — но кровь, к которой он прикоснулся? У него случился эпизод. Практически припадок. Мы оба читали о том, как эти существа могут повлиять на человеческий разум, Джейсон. На что способны их жидкости.       Джейсон внимательно молча слушает. Сигарета в его пальцах — давно уже окурок, а дыхание спирает, когда Салим смотрит ему в глаза.       — Скажи мне. Подвергался ли и мой сын воздействию этого так называемого газа? Или же он прикоснулся к крови демона и получил болезненный урок о том, что не стоит трогать вещи, которых не понимаешь?       Джейсон вздыхает и беззащитно опускает плечи:       — Остатки газа могли быть…       — Да будь ты проклят! — кричит на него Салим по-арабски, кладя руку ему на плечо. — Я бросил эту штуку в демона, чтобы спасти тебе жизнь! Ты не помнишь этого, Джейсон? Скажи мне, она, что же, зависла в воздухе, когда я подумал, что прикончил это существо? Моего капитана убили призраки?!       Гром гремит над их головами, и молния разрезает небо. У Джейсона трясутся руки, и он не знает, есть ли что-то, что он может сделать, чтобы не зажечь очередную сигарету. Он вдыхает лишь наполовину и только это и успевает сделать, прежде чем его одолевает новый приступ, и он откашливает лёгкие до тех пор, пока те не начинают болеть.       Они сидят и молча смотрят, как ранний весенний дождь покрывает каплями пахнущую сыростью землю. Джейсон тянется к пиву, прежде чем заговорить.       — Ты действительно в это веришь? Что они были… Что они настоящие?       — Какая мне выгода от того, что я тебе солгу? — мягко спрашивает Салим — и его рука накрывает руку Джейсона, лежащую на столе.       Джейсон смотрит, приоткрыв рот, как тот медленно водит большим пальцем по покрытой шрамами коже. Он не может сдержать дрожащего выдоха, полностью забывает о сигарете и пиве. И не осознаёт, насколько чертовски холодные у него руки, пока не чувствует, как жар Салима обжигает его внутренности, точно кислота.       — И какая выгода твоему государству от того, что они тебе солгут? — продолжает Салим, так и не отводя от Джейсона взгляда, словно это было самой нормальной вещью во всём этом грёбаном мире. Словно они всё время, блядь, за ручки держались. Словно сердце Джейсона не готово в любой момент вырваться у него из горла. — Они хотят, чтобы ты считал себя сумасшедшим, Джейсон. Ты и сам это знаешь. Доверяй себе.       Но, несмотря на чувство, будто он разучился дышать, Джейсон впервые за последние лет десять своей жизни не хочет сигануть с ближайшего обрыва.       Он кротко кивает, глотая дым, который начинает казаться слишком, на его вкус, горьким.       — Так вот почему ты написал книгу, — голос Салима тихий, ровный, а пальцы лишь крепче сжимают руку Джейсона. Глазами тот ищет что-то в выражении его лица, и Джейсон чувствует, как начинает пылать против своей воли. — Ты хотел узнать, правда ли это. Придёт ли за тобой правительство.       Джейсон, стиснув зубы, кивает, и, к его огромной досаде, Салим начинает хохотать.       — Ты предпочёл бы быть убитым, чем жить, не зная правды? — Он снова смеётся, качая головой, и его пальцы согревают теплом, стоит им переплестись с пальцами Джейсона. — Может быть, ты всё-таки именно такой человек, каким я тебя считал.       И против своей воли Джейсон тоже начинает улыбаться, что-то трепещет у него в животе, устремляясь на поверхность. И тогда он поворачивается к Салиму, и во взгляде, которым тот его одаривает, читается ничто иное, как мягкость. В этих глазах есть признание — принятие. Тот видит все слабости Джейсона и готов с ними мириться.       Салим понимает.       У него сильная и тёплая рука.       — Джейсон! — Голос пронзает их идиллию, точно гром, и Джейсон вскакивает со своего места, поражённый молнией. К ним идёт мужчина — человек, которого он слишком хорошо узнаёт и которого не узнаёт вообще. Все его бывшие — первый, восьмой, пятый и второй — начинают сливаться в единый образ (Иисусе, неужели он правда сменил восемь парней за восемь лет?), но его организм слишком неустойчив, чтобы начинать разбираться со всем этим сейчас, да и вообще когда-либо.       — Почему… Почему ты здесь?! — Он не то кричит, не то шепчет, не то неразборчиво бормочет, волоча ноги, чтобы встретить человека на полпути, прежде чем тот увидит Салима, но Джейсон слишком медлителен, а мужчина — громаден, и внезапно ему кажется, что он тонет под дождём, который наконец начинает лить.       — Почему… Почему я здесь?! — мужчина недоверчиво вздрагивает, и в его взгляде есть что-то похожее на обиду, а в позе — что-то близкое к ярости. — Я здесь, чтобы поздравить тебя с выходом книги. Знаю, ты со мной порвал, но я подумал, что это было бы вежливо.       Джейсон просто стоит и моргает и замечает, что Ник наблюдает за ними из дома. Тот и не думает вмешиваться (Джейсону этого и не хотелось бы), лишь контролирует ситуацию.       Ему кажется, что он сейчас задохнётся прямо на свежем воздухе.       — Не стоило тебе приходить…       — Нет. Нет, блядь, не стоило, — выплёвывает тот, фокусируя взгляд на чём-то у Джейсона за спиной. — Даже недели не прошло, Джейсон, а ты уже… Чёрт, не могу в это поверить.       Мужчина, размытая фигура на фоне дождя, делает ещё несколько шагов вперёд, и Джейсон бросается туда с прытью, о которой уже и позабыл. Он встаёт между своим прошлым и ещё более далёким прошлым. Своим настоящим и будущим.       Мужчина суёт ему в руки коробочку:       — Вот, держи свой блядский подарок. Поздравляю тебя с выходом твоей грёбаной книги.       Тот бормочет слова сквозь дождь, уносясь в ночь прежде, чем Джейсон успевает отдышаться. А потом он просто стоит, чувствуя, как капли пропитывают его одежду, и не смеет ни повернуться, ни вздохнуть. В тот момент он не смеет существовать.       Он правда, правда, пиздец как хочет перестать существовать.       — Что ж… — тянет Салим, и Джейсон так не хочет, чтобы тот продолжал. — Это было…       — Мой поехавший бывший? Да, всё именно так.       Он пулей влетает обратно в беседку, падает на скамейку напротив и швыряет коробку на стол.       — Ты ещё много чего обо мне не знаешь, Салим, ясно тебе?! — начинает заводиться он, и ему правда хочется перестать, но есть лишь один способ его остановить, однако, к сожалению, поблизости нет ни единой пушки. — Я гей. Верно, я чёртов гей, а это? Это был мой грёбаный бывший… — Он открывает коробку с той же горечью, какая раздирает ему горло, и захлопывает её обратно, как только видит содержимое. — Который только что подарил мне охуенно классные запонки.       Салим глядит на него. И ещё глядит.       А затем неуверенная улыбка начинает расползаться по его лицу — и вот он смеётся. Он, сука, смеётся.       — Я хотел сказать «драматично». Это было весьма драматично, — он отстукивает пальцами по столу, что-то в его поведении говорит о том, что его позабавили. — На самом деле, если он так себя ведёт, то могу сказать лишь одно: рад, что с этим человеком всё кончено.       Джейсону требуется всё время мира, чтобы смысл этих слов до него дошёл. Когда же это происходит, он в шоке поднимает глаза.       — Я… Я не… — Он кривится от себя самого, и гнев улетучивается так же быстро, как и появился. — Капец, извини, Салим, я не имел в виду — я не знаю, почему я вообще предположил, что тебе это будет не по душе, просто из-за твоей…       — Религии? Культуры? Наследия? — подсказывает Салим с лёгкой улыбкой, и Джейсон не в силах сдержать смех.       — Ага, из-за всего вот этого, наверное.       — Что же, — говорит тот голосом ещё более лёгким, — если быть с тобой до конца откровенным, я понятия не имею, как отреагировал бы лет восемь назад. Видишь ли, никогда не находилось времени особо над этим поразмыслить. Но многое может измениться, стоит тебе застать своего сына в объятьях другого мальчика…       — Зейн — гей?! — Джейсон не может удержать вскрика, а Салим — хихиканья.       — Верный термин — би-сексуал, если я ничего не путаю, — он произносит обе части как два отдельных слова, отчего Джейсон фыркает с тихой нежностью. — Сейчас у него прекрасная девушка. Они очень милая пара. Однако же, мне порой приходилось прогонять подальше от дома и изрядную долю мальчиков. И прочих. Которые ни мальчики, ни девочки. — На секунду он задумывается: — Всё ещё не до конца понимаю, как это.       Джейсон облизывает губы, и ничто в мире вдруг его не пугает. На самом деле всё просто, хорошо и легко, и он допивает последние капли пива, громко посмеиваясь.       — Что же, это, должно быть, было то ещё испытание.       — Так и есть. Можно? — Салим бросает взгляд на коробочку на столе, неловко протягивая руку, и Джейсон кивает.       Он осторожно открывает коробку, подхватывая крышку мягкими пальцами, блуждающим взглядом оценивая аксессуар.       Присвистывает.       — Да, это и вправду охуенно классные запонки.       Джейсон давится пивом, и его смех заразителен.       К тому времени, как они возвращаются в дом, гости уже разошлись. Осталась лишь всё та же старая команда, снова вместе. Выбравшаяся из ада и оказавшаяся теперь в аду совсем иного рода — ведь впереди уборка.       Салим предлагает помочь, и Джейсон внезапно чувствует себя человеком, намного лучшим, чем он есть на самом деле, потому что вызывается помыть посуду. Рэйчел смотрит на него с открытым ртом как минимум минуту, прежде чем дать добро.       Спустя полчаса и только один разбитый стакан (Джейсон определённо не трезв) жилище снова начинает походить на дом. Ник бросает последние подушки на диван, а Эрик начинает готовить гостевую спальню.       Дождь так и льёт, беспрестанно.       Джейсон смотрит на то, как капли скатываются по стеклу, и слышит тихие извинения Рэйчел. Она говорит по-арабски, уверяя Салима, что не хотела оскорбить его своей реакций на его приход. Она просто удивилась, вот и всё, а Джейсон их не предупредил, и что, сообщи он им что-нибудь раньше, они бы подготовили комнату и для него.       Салим, в свою очередь, её заверяет. Говорит ей, чтобы она не волновалась, что он и так уже у них задержался. Он говорит, что в любом случае должен вернуться в отель.       Джейсону не хочется здесь оставаться. Не хочется его отпускать.       — Я собираюсь домой, — заявляет он, и все остальные на него таращатся.       Разгорается спор. Ник говорит ему, что он пьян, а Рэйчел напоминает про плохую погоду. Эрик отмечает, что машина Джейсона припаркована у их дома, так зачем ему вообще куда-то дёргаться. Ведь тогда ему придётся завтра сюда за ней возвращаться. Что всё это не имеет никакого смысла.       Конечно, всё это Джейсон знает, вот только он тот ещё упрямец. А потом довезти его до дома предлагает Салим.       Ещё полчаса — и они в машине, которая пахнет сигаретами и сосновыми шишками. Рэйчел умоляет их быть осторожными. Салим регулирует водительское сидение и зеркала, а взгляд его сосредоточен, когда он обещает позвонить, как только они приедут.       Ему, конечно, не обязательно было всё это вообще делать — дороги незнакомые, да и порядок движения отличается от британского.       Джейсону всё равно. Он забивает свой домашний адрес в навигатор.       Он думает, что, раз уж Салим сам предложил, должны же у того быть на это свои причины. Может, не готов ещё вернуться в отель. Может, тоже хочет ещё немного побыть наедине.       Эй, дайте и Джейсону чуток помечтать.       Они отъезжают от дома и начинают свой путь. Джейсон и не осознаёт, насколько он пьян и измотан, пока не опускается на сиденье, становясь единым целым с окном со стороны пассажира. Он наблюдает за тем, с каким восхищением Салим смотрит на дорогу широко раскрытыми глазами, сияющими в свете, что отражается от рекламных щитов.       Тот тихо мычит, всматриваясь в небоскрёбы вдалеке, разглядывая Штаты во всём их великолепии. Джейсон понимает, что ему нравится на того смотреть. Если бы он не был сейчас в таком отвратном состоянии, то даже, возможно, протянул бы руку и положил бы на одну из тех, что обхватили руль.       Он смотрит на пальцы, сжимающие кожу, и думает, что там — самое место кольцу.       — Салим, — Джейсон невнятно бормочет, это больше похоже на мычание, чем на язык. Он пытается усесться ровнее в своём кресле, но терпит неудачу и снова скатывается. — Ты вправду так и не женился повторно ни разу за всё это время?       На последнем слове его голос ломается, и он наблюдает, как хватка на руле становится крепче.       — Да. Я тебе уже говорил. На первом месте для меня стоял Зейн, и…       — Ты был слишком занят. Хуйню городишь, и тебе об этом прекрасно известно.       В машине царит душевная тишина, наполненная шумом дождя и скрипом дворников на лобовом стекле. Двигатель тихо гудит, пока они ждут, когда загорится зелёный. Салим поднимает глаза и изучает ещё один гигантский щит с рекламой фаст-фуда.       — Джейсон. Я могу тебя заверить, что за всё это время я ни разу не задумывался о браке.       — Но у тебя, должно быть, были подружки, верно… — заикается Джейсон и, к своему великому ужасу, осознаёт, как сильно от этой мысли у него скрутило живот. — Подожди, а у тебя есть девушка?       Во взгляде, которым его награждают, мелькает какое-то раздражение.       — Нет.       Свет сменяется как по щелчку пальцев, и машина с жужжанием трогается с места. Веки Джейсона тяжело опускаются, сердце стойко бьётся в груди.       — Итак, Зейну сейчас типа что, двадцать четыре, двадцать пять, — говорит он, перебивая навигатор, настаивающий, чтобы они повернули налево. — Тебе действительно нужно продолжать так о нём беспокоиться? Он же вроде как уже взрослый.       Салим просто качает головой, глядя вперёд при повороте.       — Ты никогда не перестаёшь волноваться за своих детей, независимо от того, сколько им лет. Ты поймёшь это, когда сам станешь отцом.       Джейсону кажется, что его вот-вот стошнит.       — Ну не… Нет, я не… Вот уж чего не случится, того не случится.       Салим позволяет себе повернуть голову, пусть и всего на секунду.       — Ты не думаешь, что сможешь стать хорошим отцом, Джейсон?       — Нет, я не об этом, это…       Он смотрит в окно, наблюдая, как мелькают неоновые вывески, свет которых искажает дождь. Запах бензина ненадолго ударяет ему в нос, и он только сильнее прилипает к стеклу, глотая ком, образующийся в горле.       — Я не знаю. Я имею в виду, было время, когда я встречался с одним… — Он не произносит: «парнем», и от этого чувствует себя клоуном. — У моего бывшего был ребёнок двенадцати лет. Смышлёный малый. Обожал меня, между нами словно искра пробежала. Но… Но я имею в виду, я никогда не воображал себя его отцом, понимаешь, я думал, что я был больше… больше сходил за эдакого весёлого дядю.       Салим хмыкает. Джейсон позволяет глазам закрыться, а боли в груди — на одно мгновенье стать чуть сильнее.       — Хотя, полагаю, я стал бы его отцом, если бы…       Он замолкает, и атмосфера становится гнетущей. Они натыкаются на лежачего полицейского. Джейсон распахивает глаза.       — Если бы что?       — Здесь поверни направо.       — Но навигатор не…       — Да, я знаю. Это срез. Доверься мне.       Так Салим и поступает, сворачивая без лишних вопросов. Прибор сообщает, что пересчитывает маршрут. Джейсон прослеживает, как капли дождя стекают по стеклу.       — Что произошло, Джейсон?       — Я… Ну, отец ребёнка… он хотел сделать мне предложение. Я знаю, что хотел, мы это обсуждали, и я думаю, что я… — Он не знает, как это сказать. Как сказать, что он по пьяни расстался с человеком, который был слишком для него хорош. Не знает, как объяснить, что это произошло после его ссоры с лучшим другом, деталей которой он даже не мог вспомнить. — Я струсил. Обрубил всё до того, как это бы произошло. С тех пор я никого из них не видел.       Салим молчит, и навигатор сообщает им, что на следующем повороте они прибудут на место назначения.       — Отношения — это всегда сложно, — наконец говорит он, останавливая машину перед домом. — Порой болезненный поступок может привести к верному исходу. Единственное, что в итоге имеет значение, — это то, что ты счастлив.       Джейсон поворачивается к нему лицом.       Он думает, что мог бы быть.       Но понимает, что нет.       — Насколько я знаю, этот парень сейчас помолвлен с какой-то большой шишкой из Нью-Йорка. Честно говоря, думаю, что теперь он наверняка намного счастливее, чем был бы хоть когда-нибудь со мной.       — А я думаю, что ты себя недооцениваешь, — улыбается ему Салим.       Из машины Джейсон практически вываливается.       Это занимает какое-то время, но ему всё-таки удаётся настоять на том, чтобы они вызвали такси.       Салим клянётся, что не прочь и прогуляться, но дождь не утихает, а гром заглушает все его аргументы. Джейсону не хватает яиц предложить ему остаться. Они решают вызвать такси из дома.       Они проникают в многоквартирный дом, и Джейсону каким-то чудом удаётся доползти до второго этажа. Вставить ключ в дверной замок — испытание совсем другого рода, но Салим достаточно терпелив, чтобы позволить ему разобраться с этим самостоятельно.       Джейсон проводит рукой по мокрому лицу, когда они оказываются внутри. Он зажигает единственный на кухне свет и продолжает благодарить армейскую жизнь за то, что научила его хотя бы убирать за собой.       Квартира безупречная, почти неестественная. Ему не нравится здесь находиться.       Взгляд Салима скользит по коллекции памятных вещиц, которые Джейсон выставил возле своего телевизора. От него не ускользает, как тот пальцами обводит фотографию Джейсона и остальных членов эскадрильи, сделанную в те дни, когда их разместили в Ираке.       Он думает, что её, должно быть, сделали меньше чем за неделю до их встречи. Он думает, что, если бы всё разыгралось хоть немного иначе, любой из них мог погибнуть. Любой из них мог другого убить.       Он думает, что думать больше не хочет, поэтому тянется к своему холодильнику и вискарю, который припрятал в углу.       — Джейсон, — упрекает Салим, заметив бутылку, и Джейсон сразу же хочет разбить её о кухонный пол. — Может, лучше стакан воды?       Он молча кивает и ставит бутылку на стол. Тянется за стаканом и открывает кран.       Затем он видит, как Салим замечает телефон, висящий дальше в темноте квартиры. Прежде чем тот успевает двинуться в ту сторону, Джейсон подаётся вперёд, упираясь рукой ему в грудь.       — Нет, нет, пожалуйста, я же сказал тебе, что вызову такси, позволь мне этим заняться.       Он собирается с силами, чтобы набрать номер, заставляет глаза сосредоточиться на кнопках, а уши — на гудке. Его слова поспешны и невнятны, но он уже миллион раз это делал. И он мог бы сделать это ещё миллион раз, легче лёгкого.       Женщина на другом конце провода объявляет, что такси прибудет через пять минут. Внезапно Джейсон понимает, что останется один.       Внезапно он хочет разнести трубку на кусочки, и внезапно ему хочется, чёрт возьми, плакать.       Вместо этого он оборачивается, чтобы объявить, что всё прошло гладко, но обнаруживает, что мужчина стоит всего в шаге от него. Взгляд того ровен и особенно сосредоточен. Джейсон сглатывает внезапный жар, который пополз вверх по шее.       — Я хочу, чтобы ты начал о себе заботиться, — говорит тогда Салим, и это самое резкое, что Джейсон хоть когда-нибудь от него слышал. — Никаких больше сомнений в себе, саморазрушения или жалости к себе. Ты заживо себя поедаешь, Джейсон. Я не стану тому свидетелем.       — Ч-что… — Джейсон хочет возразить, посмеяться, закатить глаза, притвориться, что не понимает, откуда у этого разговора ноги растут. Вместо этого он чувствует, как последнее его оправдание превращается в прах у него в груди. Он кашляет и скрипит зубами, а затем пытается снова: — Что ещё у меня осталось? Я ненавижу эту жизнь, эту грёбаную страну, я ненавижу… — Он не произносит: «себя». Вместо этого он вздыхает, бросая удручённый взгляд на свою идеально чистую квартиру: — Всё. Я ненавижу здесь всё.       — Так уезжай, — говорит Салим, как будто это самая очевидная вещь на свете, и Джейсон смотрит на него так, словно тот только что сказал ему отрастить крылья и взлететь.       — Ну и куда мне податься?!       — Куда угодно! — Он раскидывает руки, описывая весь земной шар своими ладонями. — Канада, Мексика, да даже чёртов Северный полюс! Ты можешь отправиться куда душе угодно!       — Но как я… Кто… Кто… — Джейсон не может дышать, не может говорить, не может думать. Кто бы хотел, чтоб я там был.       Кому какое дело.       Зачем мне вообще быть хоть где-то.       Салим смотрит на него — действительно смотрит. Его голова наклонена вниз, а ресницы отбрасывают тени на щеки. Они припорошены алым — не то от освещения, не то от жары, не то от разговора, — и он мягко моргает, прежде чем его слова превращаются в шёпот:       — Поедем со мной, в Лондон.       Способностей Джейсона хватает лишь на то, чтобы тупо смотреть в ответ, чувствуя, как по виску катится капля пота.       — Ты не это имел в виду.       — Именно это. Я думал об этом сегодня вечером.       В его голосе звенит что-то натянутое. Джейсон едва разбирает эти слова сквозь оглушающее биение сердца.       — Правда?       Салим медленно моргает, поджимает губы, словно мешая словам вытечь самим собой.       Затем он один раз качает головой.       Вздыхает.       — Нет.       Он снова моргает, нежно встречая взглядом взгляд Джейсона, которому в голову ударяет кровь.       — Я начал думать об этом в тот момент, когда увидел тебя в том книжном магазине.       И Джейсон не отвечает, потому что он и так уже в шаге от того, чтобы разрыдаться.       — Когда я увидел тебя там, сидящим за этим столом перед всеми этими людьми, ты выглядел так, будто находился где-то в другом месте. Словно твоя душа ушла блуждать, оставив бренное тело позади.       Салим делает шаг ближе, и Джейсон не в силах не сделать шаг назад. Он ударяется спиной о телефонную трубку, которая падает на пол.       — Я почти не узнал тебя, Джейсон. Ты был лишь пустой оболочкой, оставшейся от человека. И тогда я подумал об этом.       Ещё шаг. Руки Салима крепко сцеплены. Джейсон делает вид, что не замечает, как они трясутся.       Телефон вонзается ему в позвоночник, и он хочет раствориться в стене.       — О чём ты подумал?       — Что хочу забрать тебя отсюда.       — …Отсюда?       — Из того книжного магазина. От тех людей. Из этой страны.       Джейсон качает головой, категорически отказываясь верить слезам, стекающим по его лицу.       — Нет-нет, Салим, я… ты бы не хотел, чтоб я там оказался. — Он хрипло усмехается: — Я стал бы обузой.       Салим смеётся, но отрывисто. С обидой.       — Неужели ты настолько мне не доверяешь?       — Что… О чём ты…       — Неужели ты правда считаешь, что я не могу сам за себя решить, хочу я тебя там видеть или нет?       И Джейсон больше ничего не говорит. Стоит там, с бессильно повисшими по бокам руками. У него кружится голова, к горлу подступает тошнота.       — Просто подумай об этом, хорошо? — Голос снова нежный, Салим больше не давит. Чуть отступает назад, и Джейсон хочет крикнуть, чтобы тот его не бросал. — Я не настаиваю — просто говорю, что есть и такой вариант. Ты застрял не так глубоко, как тебе кажется. — Он тянется к стакану, который Джейсон оставил на столе за его спиной. — Перед тобой множество дорог. И есть люди, которым ты глубоко небезразличен. — Одеколон теперь пахнет дождём, раздирает горло. Джейсон хватает воду дрожащими руками. — Но тебе и самому нужно начать заботиться о себе. За тебя этого не сделает никто.       Он кивает, и ему хочется плакать, и неважно, что он уже плачет.       И тут с улицы доносится автомобильный гудок, и Салим поворачивает голову к окну. Джейсон пользуется этой секундой, чтобы вдохнуть, взять себя в руки, закрыть глаза и сморгнуть слезы.       Он зажимает переносицу, откашливается, боль в затылке грозится вырваться на свободу.       — Слушай, э… Завтра. Не хочешь вместе позавтракать? Есть тут одна закусочная… Эм, я могу, ну, показать тебе достопримечательности, ну и, это… Зейна приводи?       Салим медленно поворачивается к нему. Подходит к нему осторожно, словно думая, что он хрупкий. Зная, что он хрупкий.       — Что же, если у тебя найдётся время. Думаю, нет ничего, что бы нам понравилось больше.       — Да… Ага, да. Есть… У меня есть время. Так много времени.       — И если похмелье не будет серьёзным.       — Жить буду.       Салим улыбается ему. Джейсон не может не улыбнуться в ответ, несмотря на жгучую боль.       К тому моменту, как он осознаёт, что ему на плечо легла осторожная рука, та уже одёрнута, поэтому он на остатках решимости подаётся вперед, и Салим легко ловит его в крепкие объятия.       Так они и стоят, молчаливые, сцепившиеся, тело Джейсона содрогается в такт каплям дождя, стекающим по окну. Его прерывистое дыхание — единственное, что эхом отражается в тенях комнаты.       Тепло опьяняет сильнее, чем вся та выпивка, что он в себя опрокинул этим вечером. Он обнаруживает, что хочет утонуть в нём, хочет, чтобы оно прожгло его сердце и лёгкие. Как будто это тепло было единственным, чего ему не хватало в жизни.       Как будто не хватало только этого человека.       Джейсон начинает отступать, когда чувствует, что снова обретает способность дышать. От запаха собственного дыхания, фантомом оставшегося на изгибах рубашки Салима, его опять подташнивает.       Он поднимает голову, чтобы посмотреть Салиму в глаза, найти в них ту твёрдость, которую чувствует под рубашкой, за мускулами, в самом сердце. Вместо этого он натыкается на тёмные воды, мерцающие от огней неона.       Тот так близко, что Джейсон чувствует во рту привкус этого проклятого одеколона.       И как только его взгляд падает на губы напротив, нетерпеливый таксист прорезает воздух ещё одним гудком, и Джейсон с силой выдыхает через нос.       Салим хихикает, низко и опьяняюще, а затем отстраняется, держит Джейсона на расстоянии вытянутой руки и оглядывает.       — Всё хорошо? — спрашивает тот, и сам не до конца доверяя тому, что видит, сузив глаза, точно если рассмотрит внимательнее, то сможет обнаружить даже больше боли, чем уже этим вечером нарыл.       — Ага. Да, я в порядке. Всё хорошо, — Джейсон кивает с закрытыми глазами: он боится (и уверен), что если их прямо сейчас откроет, то никакая сила в мире не способна будет остановить его от посягательств на губы Салима.       Но пролетает ещё мгновение — и тут Салим его отпускает.       Только тогда Джейсон позволяет себе взглянуть украдкой, потому что не чувствует больше, что в любой момент ему сорвёт крышу.       Салим ярко улыбается.       Он уходит не поспешно, а ритмичным, устойчивым шагом, трижды оглядываясь, чтобы убедиться, что Джейсон всё ещё стоит на своих двоих.       И не проходит и минуты после хлопка закрывшейся за ним двери, как Джейсон спешит к окну, чтобы проследить, как его силуэт прорезает пелену дождя и останавливается в сияющем ореоле фар. Задерживается там на секунду дольше, чем следовало бы, — и вот Джейсон смотрит, как такси уезжает.       Он наконец выдыхает, и ему кажется, что он задерживал дыхание всю свою жизнь.       И не проходит и ещё одной минуты, как он выливает свой виски в забитый слив кухонной раковины.       Вискарь, к тому же, ещё и дорогущий, но его мало заботит непрерывный золотисто-коричневый поток, гинущий в пучине металлических труб и сточных вод.       Затем Джейсон вышвыривает упаковку пива на тротуар и выкидывает две пачки своей второй любимой марки сигарет в унитаз, смывая их восемь раз.       Неважно. Всё это, нахуй, неважно.       У него сантехник на быстром наборе.       Вероятно, найдётся немало плюсов в том, чтобы после десяти лет пагубных привычек резко уйти в завязку; но тело так и дрожит, а руки согреваются, и рубашка по-прежнему пахнет одеколоном, частички которого Джейсон всё ещё может просмаковать в ранке рта.       Он думает о Салиме, думает о его руках и о том, с какой лёгкостью они удерживают в себе весь мир.       Он думает о жизни, и он думает о семье, и он думает, что его скоро вырвет в забитый сигаретами унитаз, и он думает, что сразу после он будет давиться слезами.       Пол в ванной комнате холодный и так не похож на ту жизнь, которую он рисовал себе несколько минут назад. У него мёрзнут ноги, пальцы зудят в ожидании сигареты, а живот стонет, умоляя об ещё одной баночке пива.       А потом он думает о том, как Салим прижимает его к груди, дыша медленно и ровно. Он думает о Лондоне и о дожде.       А потом Джейсон ложится спать.