Время и встреча

      Нет ни одной грёбаной причины, по которой средь бела дня должно одновременно гореть так много люстр.       Бессмысленная трата энергии ради пустой эстетики — тенденция, которая бушует в этой стране, как чума. В самом деле, можно подумать, хоть кто-то позаботится о тропических лесах, а не о чванливых бизнесменах в удушающих костюмах, получающих на крупицу меньше света, чем обычно. Учитывая, сколько стекла уходит на дурацкие высокие окна, это в любом случае не должно быть проблемой.       Больно уж Джейсона начинает беспокоить отельный счёт за электричество, и это определённо не потому, что хренов свет выжигает ему сетчатку и напоминает о похмелье только сильнее. Это определённо не потому, что он стоит у тоскливых пластиковых растений гораздо дольше, чем в том была нужда.       (Он тусуется здесь уже двадцать минут.)       (Он припёрся на тридцать минут раньше.)       (Первые десять он провёл в своей машине, недоумевая, а на кой, собственно, чёрт он припёрся на тридцать минут раньше.)       Джейсон Колчек — известный защитник окружающей среды, и именно поэтому он так безудержно ненавидит переплетённые кристаллами огни декоративных люстр.       Он приостанавливает своё брюзжание в тот момент, когда улавливает отчётливый звон лифта и замечает ярко-красную худи и линялые синие джинсы.       Их владелец, долговязый молодой человек, уделяет гораздо больше внимания своему iPod, нежели тому, чтобы не вписаться в одно из искусственных растений. Его лица Джейсон никогда прежде не видел, и если бы не наблюдал за ним сейчас, то удостоил бы разве что беглым взглядом. Но есть что-то опьяняюще знакомое в его манерах — в форме рук, которыми тот отчаянно пытается удержать растение от падения; в лёгкой панике в глазах, когда тот оглядывается, а затем возвращается к своему iPod.       Он опирается о высокую колонну, скрипя ботинками по полированной поверхности пола. Этот парень кажется совершенно неуместным в этом грандиозном вестибюле — и чёрта с два его это хоть немного колышет.       Они с Салимом определённо родственники.       Неровный глоток столь необходимого кислорода, и Джейсон изо всех сил пытается изобразить небрежность и вспомнить, как вообще нужно подходить и знакомиться с людьми. Он протягивает руку в приветствии, прежде чем успевает передумать, и старается сделать улыбку непринуждённой, даже когда она выходит натянутой.       — Зейн? Привет, Джейсон Колчек.       Парню требуется время, чтобы среагировать, и когда это происходит, тот ошеломлённо на него смотрит. Мечет перепуганно глазами между его рукой и лицом.       Вытаскивает один наушник.       — Что?       — Извини, привет! — Джейсон кривится. Он сам не знает, зачем извиняется. Пытается снова: — Ты ведь Зейн, верно?       — А, да… — Зейн хватает его за руку, почти пренебрежительно пожимает, прежде чем моргнуть. И изумлённо разинуть рот: — Подождите, Вы — Джейсон Колчек?!       В этой фразе неверно расставлены акценты, на каких-то не тех частях ударение, и Джейсон неуверенно отбирает руку, пытаясь понять, где он слышал подобный тон раньше.       — Ага? Друг твоего отца? Мы, ну, пойдём завтракать в одну клёвую маленькую закусочную и…       — Типа… реально?       Что-то в поражённом лице молодого человека заставляет шестерёнки крутиться, отдаёт отголосками чего-то, в курсе чего Джейсон должен уже быть. Что-то о книге, о записках на полях, о мифах с легендами и о подписи.       Только тогда Джейсон вспоминает, что он вообще-то известный писатель. А не просто друг Салима.       — Ты же фанат, верно? — почти выкрикивает он, но теперь-то он ступает на знакомую территорию. С фанатами Джейсон общаться умеет. Он проделывал это раньше, вроде бы. — Я подписал тебе книгу и всё такое.       И Зейн моргает, застыв на месте.       — Вы, наверно, прикалываетесь.       — Нет, нет, я помню, твой отец принёс её, и…       — Вы имеете в виду, Вы… Вы реально знаете моего отца? — он заикается, и Джейсон улыбается. По какой-то причине в этой улыбке неимоверно много гордости.       — Знаю.       — Вы тот друг, с которым мы встречаемся?       — Типа того.       Молодой человек просто хлопает глазами, проводя рукой по волосам. Есть что-то, что втайне заставляет Джейсона улыбаться намного шире. Он никогда особо не думал о фанатах — он не для людей писал или чего-то в таком духе. Но этот парень… Ну, был совсем другим.       То, что Джейсон подписал ту книгу, определённо было баллом в его пользу — не то чтобы кто-то вёл счёт.       — Ладно, скажите мне правду. — Зейн наклоняется и манит его тоже наклониться поближе: — Мой отец платит Вам за то, чтобы Вы здесь были?       Джейсон думает, что пацан ему уже нравится.       — Я могу гарантировать, что никакие деньги мира не смогут заставить меня тащиться сюда в восемь утра. Я здесь потому, что сам того захотел.       Он и не планировал, чтобы это прозвучало так откровенно.       Не похоже, что Зейн действительно ему верит. Тем не менее, тот кивает.       — Блин, ну… Гм. Спасибо за это. И за автограф. И, ух… Извините за то, что так странно себя повёл. Я просто… — Он делает паузу, чтобы бросить быстрый взгляд через плечо. — Когда отец сказал, что Вы придёте, я просто решил, что он меня, как обычно, наёбывает. Но… Ну, блин. Вы — это и вправду Вы.       — Я — это и вправду я, — улыбается Джейсон и сам не может в это поверить. — Ну так где вообще Салим?       Зейн закатывает глаза, не без тени привязанности.       — Уф, видно, всё ещё прихорашивается. Он уже несколько часов не спит, только и делает, что переодевается. Сводит меня с ума.       — Правда? Часов?       — Эм…       Молодой человек пропускает его слова мимо ушей, снова оглядываясь через плечо. Джейсону знакомо такое поведение — опасение сказать слишком много. От одного лишь этого что-то чересчур бодро трепещет у него в груди, и он думает, что ещё чертовски рано для подобной фигни.       Словно чувствуя напряжение в воздухе, лифт снова звенит, прерывая их разговор. На Салиме, который появляется из-за разъехавшихся дверей, элегантное серое пальто и чёрный свитер с высоким воротом — и Джейсон всячески старается не показывать, насколько он впечатлён этим прикидом. И тем фактом, что на сборы у того, по всей видимости, ушли часы.       Он очень, очень старается этого не показывать.       — Доброе утро, Джейсон! — пересекая вестибюль, звонко кричит тот на полпути. Джейсон может поклясться, что одеколон Салима уже атакует все его органы чувств, а воспоминания о вчерашнем объятии наполняют его вены льдом и молниями. Он улыбается и машет рукой, ну или думает, что улыбается и машет рукой. Он без понятия, что делает на самом деле. Он слишком, блядь, залип на то, как идеально сидит эта чёрная водолазка.       — Простите, что припозднился, не мог найти запасной ключ от номера, — Салим передаёт пластиковую карточку Зейну, который бросает на Джейсона очень пристальный взгляд. Джейсон совершенно этого не замечает. Он пропал. Он безнадёжен.       Салим ему улыбается.       Господи блядский Боже, как же он безнадёжен.       — Да всё… в порядке. Всё в порядке. — Это чудо, что у него вообще выходит произнести хоть слово, и он никогда ещё не был так рад похмелью, на которое всё можно было бы с радостью свалить, если он вдруг что-то не то отколет. — Мы просто… Мы тут просто знакомились.       Он машет рукой между собой и Зейном, сумев наконец оторвать взгляд от Салима. Зейн улыбается неловко, но не недружелюбно.       — А, это хорошо! О чём болтали?       Салим нежно кладёт руку Зейну на плечо, который слишком рьяно отвечает:       — И всё-то ты хочешь знать!       Джейсон решает, что пацан ему определённо нравится.       — Уже скрываете от меня свои секреты, хм? Что же, с этим я могу жить, — Салим изумлённо на них пялится, но улыбается от уха до уха, и внезапно грёбаные люстры кажутся намного тусклее. Весь мир, по сути, померк.       Им действительно, действительно пора бы уже свалить нахер из этого отеля.       — А знаете, без чего не могу жить я? — Джейсон хлопает в ладоши, пытаясь вернуть себя в норму. — Без хорошей, чёрт побери, еды. Вперёд, мужики, завтрак ждёт!

***

      По пути к старомодной, но уютной закусочной, которую Джейсон выбрал, чтобы они прониклись духом типичной Америки, он слышит тихий шёпот Зейна за спиной:       — Папа, — спрашивает тот на отчётливом арабском, — кто тебе вообще этот парень?       Джейсон не оборачивается, но чувствует в голосе Салима улыбку.       — Очень дорогой мне друг.       — А? И как это понимать?       Ответа не следует.       Дует ветер, и весна позволяет последнему порыву холодного зимнего воздуха ещё раз напоследок выдохнуть снегом.

***

      Он смотрит на танцующие снежинки, барабаня пальцами по пластиковой обложке меню.       — Похмелье такое жуткое, хм? — Рука Салима — напротив его собственной. Он определённо не вспоминает, каково было за неё держаться.       — Да, типа того, — Джейсон лжёт — а может, и нет. Он понятия не имеет, кого винить в своём нынешнем состоянии — выпивку, сигареты, Вселенную или мужчину, который сидит напротив него за столом.       Мужчину, который теперь протягивает руку — касается его кожи, едва заметно, но достаточно крепко, чтобы Джейсон мог почувствовать прикосновение всем своим дрожащим телом.       — Держись, — произносит тот одними губами и убирает руку, когда официантка приносит еду. У Джейсона всё на лице написано и поджилки трясутся.       Зейн пристально на них двоих глядит.

***

      — Вы ведь вместе служили?       Джейсон еле сдерживается, чтобы не скривиться от этих слов, и старается не ненавидеть их смысл. Он правда не хочет говорить: «Я мог убить твоего отца и считал бы, что сделал мир лучше», — поэтому молчит. Вместо этого он бросает на Салима взгляд, и тот бросает ответный.       Зейн пытается снова:       — Я имею в виду, я знаю, что вы были по разные стороны… Я просто хотел спросить: Вы ведь тот американец, который спас моему отцу жизнь, верно?       Джейсон стискивает зубы.       — Даже близко не так, как он спас жизнь мне.       Он отвечает на автомате, и это определённо не ложь или преувеличение. Тем не менее, Салим качает головой:       — Обстоятельства были… чрезвычайные. Мы должны были сделать всё возможное, чтобы выжить, — он отвечает расплывчато, тоном, не оставляющим места для обсуждения. Джейсон никогда раньше не слышал его таким, но понимает. Зейн же, походу, слыхал это уже миллион раз.       Салим поднимает глаза.       — Но… Я считаю большой удачей, что из всех людей в мире рядом со мной был Джейсон.       И Джейсон отчаянно хочет снова прикоснуться к его руке.       Он этого не делает.

***

      Салим настаивает, что платит. Или скорее приказывает, если учесть, как тот оскорбляется, что Джейсон смеет даже намекнуть, что, мол, всё за его счёт.       Зейн отбивает пальцами азбуку Морзе, предположительно, что-то в духе: «Это капец как неловко», а взгляд его опущен вниз. Он не говорит — Джейсон не знает, должен ли что-то сказать сам, — но есть что-то в его позе, напоминающее об их разнице в возрасте.       Парень всё ещё учится в университете. Джейсон на одной лишь этой неделе пережил три кризиса среднего возраста.       — Итак… — начинает он, задумываясь, стоит ему остановиться на: «Тебе ещё долго осталось учиться?» или же: «Мне чертовски жаль, что я мог застрелить твоего отца».       — Спасибовам, — внезапно бормочет Зейн; слова превращаются в единый звук, пока он продолжает буравить взглядом стол. — Правда.       И Джейсон пиздец как ему благодарен, потому что почти уверен, что собственное предложение превратилось бы в кашу из разряда: «Тебе ещё чертовски жаль», и захлопывает варежку прежде, чем это может случиться.       И когда никакие другие слова не приходят в голову, Зейн наконец смотрит из-под ресниц.       — За то, что спасли моему отцу жизнь, я имею в виду. Это… Типа, я до сих пор это помню, понимаете? У меня был день рождения, я вернулся домой довольно поздно. Но его там не было, поэтому я сначала подумал, что он нашёл ту фигню, что я украл, и так разозлился, что ушёл, хлопнув дверью. Я даже не знаю, почему так подумал — он ведь раньше никогда так не поступал. Но потом, спустя пару часов, он действительно приходит домой, и он весь такой… Бля, он весь такой странный, грязный и, типа, тащит этот огромный кусок металла. Выглядит ужасно. И он просто обнимает меня и начинает плакать. И плачет, и плачет, и плачет… часами.       Взглядом тот сейчас далеко, залипает в окно на бесконечный снег. Джейсон слишком ярко может себе представить эту картину. Внезапно сам он возвращается в ту хижину, где они выиграли последний бой, весь в крови и въевшейся грязи, сидит между Ником, Эриком и Рэйчел, ожидая спасения, которое он и сам не был уверен, что когда-нибудь придёт. Сердце застревает в горле, и он наклоняется ближе, пытаясь просто слушать.       Это всё, что он может сделать, чтобы не вспоминать, что случилось потом.       — Блин, я не… Даже не знаю, как это описать. Я никогда его таким не видел. И он даже не сказал мне, что случилось, только лишь что американцы спасли ему жизнь. И он продолжал… он продолжал благодарить Аллаха, и свою удачу, и меня, и… И Вас. Он всё говорил и говорил о Вас. И я помню, как подумал в тот момент, что если мне когда-нибудь удастся с Вами встретиться, я должен Вас поблагодарить. За то, что его уберегли. Поэтому… спасибо.       Джейсон смотрит на ярко-красные рукава толстовки, раздираемые беспокойными пальцами. На пустые тарелки из-под мороженого, съеденного наперекор уличному холоду. Он смотрит на этого мальчика, который сейчас мог быть где-то невероятно далеко из-за того, что потерял отца.       И на этот раз он не думает обо всех других мальчиках и девочках, потерявших родителей на войне. На этот раз он не думает обо всех ошибках, которые когда-либо совершал, и обо всех сожалениях, которые накопил за годы.       За последние десять лет своей жизни он думал о них более чем достаточно. Он будет думать о них только больше и впредь.       Но на данный момент он думает о благодарности и решает, что что-то всё-таки сделал правильно. На данный момент Джейсон почти находит в себе силы улыбнуться.       — И, если бы мог, я бы вернулся и сделал это снова, Зейн. Салим… Твой отец. Он невероятный человек.       Тогда Зейн смиренно ему улыбается.       — Ага. Спасибо, Джейсон. Ты классный, — кивает он, тяжело вздыхая, и, похоже, его спина стала немного прямее. Глаза теперь блестят намного ярче.       Джейсон думает, что они действительно быстро подружатся, если только…       — Хотел бы я потусоваться побольше. Жалко, что мы завтра уже уезжаем, да?       — Подожди, что?!

***

      Джейсон сдерживает своё обещание побыть хорошим гидом и показывает всё, что только можно посмотреть в городе, — чего оказывается больше, чем ожидалось, и меньше, чем достаточно.       Тем не менее, осмотр достопримечательностей продолжается до самого вечера.       Джейсон не выдаёт, как собственные же рёбра сдавливают ему душу.       За ужином он также не берёт себе пива, хотя и очень хочет.

***

      Ветер снова усиливается, хоть и ненадолго. Он заносит мягко падающие хлопья снега под лучи сонных ночных огней, недостаточно сильный, чтобы нарушить их покой.       Зейн уже должен встретиться со своими друзьями в уютном маленьком баре в подвале чьей-то многоэтажки, подальше от неба, ветров и мягкого снега. Ему удалось выпросить у Салима ещё несколько часов свободы, и они вдвоём обменялись тихими шепотками вдали от любопытных ушей, прежде чем разойтись.       Джейсон мог прекрасно себе представить, о чём шёл разговор.       «Помни, мы уезжаем завтра. Не задерживайся допоздна».       «Так и быть, пап».       Он ушёл, а Джейсон указал на унылый пустой парк за отелем. Салим только кивнул головой.       И вот они пошли, хрустя свежевыпавшим снегом под ногами. В уютном уголке стоит холодная скамеечка, но Джейсон проходит мимо. Его разум гудит, размякший, усталый и всё ещё горящий с похмелья. И у него одно желание — заснуть, и у него одно желание — никогда не покидать этот мрачный маленький парк.       Он прогуливается до детской площадки, дёргая одну из качелей за цепь.       — Джейсон, — в голосе Салима звучит упрёк и столько же раздражения, а ещё — мягкости. В этом голосе, который за последние два дня стал до смешного дорогим. Джейсон берёт себя в руки. — Они не выдержат веса взрослого мужчины.       Он только ухмыляется, легко плюхаясь на весь тот снег, которым покрылось сиденье. Холодно.       — Ладно, — признаёт поражение Салим, качая головой в неудачной попытке скрыть собственную улыбку. — Они не выдержат веса двух взрослых мужчин.       — Ты сомневаешься в структурной целостности результатов великих американских технологических достижений, Салим?       — Я сомневаюсь в структурной целостности этих древних на вид цепей.       Он сильно их дёргает, и конструкция каким-то чудом не разваливается. Джейсон сияет.       Украдкой бросив последний взгляд на удобную скамейку, Салим вздыхает. Он смахивает снег и старается сесть так, чтобы пальто оказалось у него под коленями.       Качели по-прежнему чудесным образом держатся — пускай цепи и скрипят немного.       Снежинки летят к земле лениво, ломко, как будто зная, что этот снегопад станет для них последним.       Джейсон выдыхает, осторожно раскачиваясь взад и вперёд, упираясь пятками в землю. Воздух выходит из его лёгких в виде большого облака дыма. О сигаретах он не думает.       Однако он думает о том, что холод начинает разъедать его внутренности до самых костей.       — Сегодня было… — заводит свою шарманку Салим, рассекая ледяной воздух. — Я хотел поблагодарить тебя, Джейсон. За всё.       И если Джейсон хоть что-то и понимает, так это то, что так звучит прощание.       — Почему ты не сказал мне, что уезжаешь.       Он не спрашивает. Даже не смотрит в сторону Салима. Слова вырываются из горла так же легко, как и его следующий вздох, и это была единственная вещь, которую он в принципе мог бы спросить.       В голове пульсирует боль, и ему кажется, что в глазах щиплет от холода. Он может различить, как дыхание выходит из открытого рта Салима, словно пар.       — Я… Прости. Я планировал.       Джейсон только мычит.       — Это Зейн сказал тебе?       — Сегодня ранее. Упомянул во время завтрака.       — Ясно.       Ещё один вздох, ещё один клуб дыма. Взгляд Джейсона затуманен, и он залипает на фонари. Он думает о том, чтобы залезть в свою кровать, и от этой мысли ему становится лишь холоднее.       — Я действительно собирался тебе сказать. Прямо сейчас, вообще-то.       — Почему? Почему не раньше? — То, как Джейсон не может сдержать дрожи в голосе и покалывания в щеках, выглядит чуточку жалко.       Салим медленно выдыхает. Джейсон поворачивается, чтобы на того взглянуть, и тут же об этом сожалеет. Там он встречает какую-то невероятную боль. Он её ненавидит. Он хотел бы от неё избавиться.       Он молчит.       — Потому что я не хотел, — наконец отвечает Салим неимоверно правдиво, и это ранит немножечко меньше. — Потому что мне было слишком весело.       — Тогда какого ж чёрта ты вообще уезжаешь?..       — Джейсон, пожалуйста…       — Нет, серьёзно! — Он уже перешёл на крик, но ему всё равно. Снег и уличные фонари — его единственные свидетели, а если на них случайно наткнётся какой-нибудь бедолага — что ж, это не их проблема. Джейсону уже поебать. — Два дня, Салим! Едва ли!       — Я знаю…       — Какого чёрта ты не запланировал остаться подольше, если тебе так…       — Потому что я боялся, ясно?! — Салим кричит в ответ, и этого достаточно, чтобы Джейсон чуть не опрокинулся со своей качели. — Я же не знал, как всё сложится, Джейсон. Проклятье, да я даже не был уверен, помнишь ли ты меня ещё!       — Конечно, я тебя помню…       — Я знаю это сейчас, но как я мог раньше?       Вторя их голосам, вскрикивает сова, шурша в деревьях. С широко раскинутых ветвей обильно падает снег, с глухим стуком ударяясь о мягкую землю.       Один вдох они проводят в молчании, и кажется, что земля выдыхает вместе с ними.       — Ты должен понять, что эта поездка была самым спонтанным решением из всех, что я когда-либо принимал, Джейсон. Я прилетел сюда… пересёк Атлантику…       Слова всячески противятся выйти наружу, и Джейсон умоляюще на Салима смотрит. Ему кажется, что, если он не услышит того, что Салим хочет сказать, у него откажет сердце. Поэтому он стискивает зубы. И кивает.       Салим искоса на него глядит. Его грудь вздымается от тяжёлого вздоха:       — Ты написал мне книгу, Джейсон. Ты сделал меня главным героем своей истории. Ты звал меня, и… как я мог не ответить?       Джейсон прикусывает язык, переводя взгляд на дрожащие в перчатках руки.       — Лишь одни эти мысли крутились у меня в голове, пока я сидел в самолёте. Но я также знал… знал, что заблуждаюсь. Что веду себя неразумно. Были ведь и гораздо более простые способы со мною связаться, если бы ты правда преследовал такую цель.       — Были ли? — спрашивает он, не в силах сдержаться, полушутя.       Салим поворачивается и зорко смотрит, внезапно напомнив Джейсону о вестибюле отеля и раннем утре.       — В конечном счёте, у меня не было никакой возможности узнать, чем всё это обернётся. Ты мог на меня разозлиться. Мог меня возненавидеть, кто ж знает.       И Джейсон не спрашивает, почему тот в первую очередь подумал именно об этом.       Он знает. Он понимает. С ним это тоже бывало. Он тоже думал о такого рода вещах и даже сейчас не до конца был уверен, что думать о них перестал.       — Я не мог рисковать.       — Итак, ты решил, что двух дней достаточно, чтобы быстро сбежать в случае, если всё пойдёт наперекосяк?       — Это… Совершенно верно.       — А если всё пойдёт гладко…       — По крайней мере, я всегда смогу эти два дня вспомнить.       Джейсон кивает, поворачивая голову в сторону пустынного парка. Улицы за забором начали размываться; свет в отеле казался тусклым и далёким. Остались лишь они вдвоём посреди обжигающе белого снега. Во тьме. На этих ржавых качелях.       В воздухе пахнет бензином и грязью.       — Но теперь-то ты можешь продлить своё пребывание здесь?       Салим улыбается, и Джейсон знает ответ задолго до того, как его получает.       — Я обещал Зейну. У нас впереди очень плотный график. Он очень этому рад. Я имею в виду, это же поездка по Америке — я не могу его разочаровать.       Джейсон снова кивает: почему-то это кажется правильным. Как будто это имеет смысл. Как будто других вариантов никогда и не существовало.       У него пульсируют ладони, и он сжимает ледяной металл цепей так сильно, что кожа начинает гореть. Это всё, что он может сделать, чтобы их обед не попросился наружу, всё, что он может сделать, чтобы удержаться и не сбежать.       — Салим, — начинает он, прежде чем понимает, что именно он начинает, и в горле першит. — Я хочу тебе кое-что сказать.       — О? Что же, это звучит серьёзно.       Ответ был быстрым. Слишком быстрым.       Глаза Джейсона закрыты, но он готов поклясться, что видит эту нервную улыбочку.       Он напоминает себе, что этого делать не обязательно.       Он прислушивается к дыханию Салима и говорит себе, что это сделать необходимо.       — Я уже давно хотел это сделать, но… Послушай, это прозвучит странно, поэтому… Я не знаю, найдётся ли момент получше, поэтому я просто…       — Джейсон…       — Я в тебя влюблён, понимаешь?       Слова с силой разрывают ему грудь, рёбра ломаются, а сердце заливает идеально белый снег алым.       — Я влюблён в тебя, и я был влюблён в тебя последние восемь лет, и это причина, по которой ни одни из моих отношений никогда не складывались, — потому что я влюбился в тебя все эти годы назад и не мог перестать думать…       Джейсон закрывает рот и с силой открывает глаза, смотрит на снег под своими ногами, чтобы убедиться, что в действительности тот не залит его кровью. В душе всё трясётся, гремит, бьётся — и это хорошо.       Приятно наконец выговориться. Облечь мысли в слова. Сказать это Салиму.       — Я влюблён в тебя. Я тебя люблю, — он повторяет это себе и всему миру, — Господи, я тебя люблю.       Он роняет голову в замёрзшие руки и позволяет шоку от холода обрушиться на него, как гром. В глазах начинает щипать, и он думает, что всё в порядке. Это нормально.       Это нормально.       И тишина такая… тихая. Нет ничего, кроме сердцебиения у Джейсона в ушах.       Он может с этим жить.       — Знаешь, я не жду, что ты ответишь или что-то в таком роде, — он шепчет откуда-то между руками и коленями, согнувшись пополам, отважно глядя на снег, который определённо должен быть кроваво-красным. — Мне просто нужно было, чтобы ты знал. Прежде чем ты уедешь. Я просто… мне просто нужно, чтобы ты знал.       И это правда. Единственная правда.       Его плечи лишились груза. И ему нужно поспать.       И тогда голос Салима… Ну… Назвать этот тон обнадёживающим было бы неточно; однако есть в его вибрациях что-то, что заставляет Джейсона повернуть голову.       — Что же… Это… неловко.       Тот смотрит в ночное небо широко раскрытыми глазами. От них отражается свет, и Джейсон думает, что все люстры, кристаллы, звёзды и созвездия Вселенной собрались в двух этих тёмных колодцах.       И тот улыбается.       — Ты просто не можешь себе позволить не быть всегда на шаг впереди меня, не так ли?       Джейсон хлопает глазами. Салим поворачивается к нему лицом — и тотчас же отворачивается.       Но на одно мгновенье Джейсон успевает уловить что-то такое в этом лице, словно всё оно просто сияет.       — Ты первым ко мне обращаешься, ты узнаёшь, что я уезжаю, прежде чем я сам тебе об этом говорю, а теперь ещё и это… — Салим не глядя показывает в сторону Джейсона, качает головой.       И Джейсон медленно отнимает руки от лица, начинает выпрямляться и даже не осознаёт, что делает это. Все его сознательные усилия сосредоточены на Салиме, и он с такой силой пытается не думать, что определённо скоро надорвёт какую-нибудь мышцу.       — Что ж. По правде говоря, Джейсон… — Голос Салима путается в имени, точно в сетях, и он отворачивается только больше. Джейсон, в свою очередь, наклоняется вперёд, пытаясь хоть мельком разглядеть выражение его лица. — Сказать по правде, была ещё одна причина, по которой я решил остановиться на… Ну, на двух днях.       Салим снова машет рукой между ними двоими и прокашливается.       — Это. Это была, кхм… Другая причина.       Из горла Джейсона вырывается едва ли настоящий звук:       — Что ты?..       — Я имею в виду, что собирался тебе это сказать. Именно в этих словах, — Салим не поворачивает головы, но улыбается шире. Воздух вокруг него разве что не светится. — Перед своим отъездом.       А Джейсон просто тупо смотрит.       — Только вот ты меня опередил. И теперь, ну, я действительно не знаю, как мне к этому относиться.       И Джейсон смотрит ещё немного.       — Ладно? Нет, погоди… Ты имеешь в виду?..       Но на сей раз Салим не развивает мысль дальше. Джейсон проводит замёрзшими пальцами по лицу и пытается сложить кусочки в единую картинку. Он знает, что может, он мальчик умный, и ответ у него на кончике языка, вот только…       — Ты имеешь в виду, что?..       Ничего не выходит, и он лишь выдыхает облако расстроенного воздуха. Он клянётся, что сможет осмыслить то, к чему пришёл, ему просто нужно немного…       Салим смеётся. Джейсон тяжело дышит.       — Да. Так и есть. Я имею в виду… Я тоже. Я… Ох, проклятье. Я тоже, Джейсон.       Снежная куча у их ног становится выше. Звуки проезжающих машин — белый шум в холодном весеннем воздухе.       Джейсон смотрит на свои покрасневшие руки и думает, что почти всё смог осознать.       — Хм.       — Угу.       Возможно, существует довольно большой спектр эмоций, которые люди испытывали на протяжении всего человеческого существования. Однако Джейсон почти уверен, что всё, что он сейчас пережил, уникально для него и для него одного.       Что-то ласковое расцветает у него в груди, где-то в лёгких. Оно невесомое, волнующее и почти ни на что не похоже. Его разум чист, и есть звезды, только они не на небе.       Он поворачивается, чтобы снова взглянуть на Салима, который просто улыбается и смотрит на снег.       Именно тогда Джейсон понимает, что он тоже всё это время улыбался.       Он действительно улыбался, и лицо уже начинает болеть.       — Значит… Когда ты сказал, что не думал о браке, это было потому, что…       — Да. Я… В этом не было смысла.       Джейсон всем своим существом умоляет его рассказать подробнее. Он сдвигает качели ближе, чувствуя, как всем телом тянется, словно магнит. Он задаётся вопросом, нормально ли это. Он задаётся вопросом, нормально ли это чувствовать.       — Я, конечно, пытался ходить на свидания, но… Особенно после того, как наткнулся на Зейна тогда, я просто… Я подумал: что же, раз он так может, возможно, могу и я?       Джейсон настолько близко, насколько возможно дотянуться, не сорвав качели с петель, и этого всё ещё недостаточно. Салим даже не замечает, просто смотрит в землю, теребя пальцами края пальто.       — Смог?       — Смог ли я?.. — Он таращится, когда поворачивается к Джейсону, качая головой, прежде чем немедленно посмотреть обратно на землю. — Нет. Никогда, не с… Не с другими мужчинами.       Джейсон снова кивает, и качели страдальчески скрипят под его весом, когда он пытается придвинуться ближе. Он хочет прикоснуться к румянцу, проступившему на скулах Салима. Он хочет узнать, имеет ли право.       — Я могу… Я могу, м-м-м… Научить тебя, знаешь? Н-не сейчас, но однажды… У меня, кхм… Был опыт. Учитель из меня недурной, — он кривится от собственных же слов, но Салим от них лишь смеётся и ухмыляется шире. Джейсону тоже хочется улыбнуться. На самом деле он хочет сиять — и петь, а может, и танцевать заодно.       Джейсон почти уверен, что примёрз к качелям, которые больно уж опасно скрипят.       — Я думаю… Да, конечно. Я бы взял урок. Или даже парочку.       Он сглатывает и наконец поворачивается к Джейсону. Который уже чуть ли не наворачивается с качелей в попытке прижаться ближе.       Салим выдыхает.       Его внезапная ухмылка полна коварства.       — Так что же, получается… Твои прошлые отношения…       — Нам не обязательно об этом говорить…       — Даже тот, с ребёнком, предложение которого ты отклонил…       — Технически, он и не предлагал…       — Даже это произошло… из-за меня?       Его голос — практически сама невинность, но есть в нём что-то самодовольное.       Джейсон опускает глаза. Тихо выдыхает.       Салим вертится на качели. Подбирается ближе.       Джейсон не отодвигается.       — Он сказал, что знал, что это грядёт. Сказал, что нельзя исцелить сердце, которое принадлежит кому-то другому. Тогда-то я и осознал точно.       Салим кивает с недрогнувшей улыбкой.       — Как давно это было?       — Четыре года назад. — Джейсон изучает выражение его лица. Решается на дерзость: — Что насчёт тебя?       Салим хлопает глазами. Качает головой.       — Три года. Может, четыре. Не знаю, что это спровоцировало. Возможно, я читал один из твоих рассказов, а потом просто… Бум. И я знал.       — Ты знал.       — Я знал.       Он так беззастенчиво пялится Салиму в глаза, но Джейсону плевать. Он пьян — он пьян, и он не выпил сегодня ни капли, и он не может насытиться. Он хочет протянуть руку — и держать, и лелеять, и объяснять, насколько серьёзно было каждое сказанное им слово. И он просто сидит, наполовину падая с качелей, и ему плевать.       Он останется тут навсегда. Он был бы счастлив умереть прямо здесь, на этих замёрзших качелях.       — Мы должны идти. Холодает, — говорит ему Салим, и Джейсон не может не согласиться.       Его колени громко протестуют, когда он пытается встать, а на руках остаётся корочка льда, стоит ему смахнуть снег со своих джинсов. Он делает несколько неуверенных шагов, и у него ломит всё тело.       — Джейсон! — окрикивает его Салим, и Джейсон оборачивается, прежде чем успевает даже задуматься.       И прежде, чем он успевает остановиться и понять, что происходит, он чувствует, как его тянут назад, а рука в перчатке поднимается к его щеке и касается её. И прежде, чем он успевает сделать вдох, лицо Салима оказывается напротив, и он вдыхает пряный одеколон, который прожигает его разум, как холод вокруг.       Джейсон замирает — нет, он застывает на месте, и виной тому совсем не погода. Он чувствует прикосновение ледяных губ, прикосновение, пробирающее его всего, как только до мозга доходит, что вообще происходит.       Салим его целует.       И у него наконец отказывает сердце.       Джейсон умирает. Он уверен, что мёртв, ведь он же не двигается, и он уверен, что он мёртв, ведь Салим же целует его, а он не целует в ответ.       Это длится не дольше секунды. У Джейсона перед глазами промелькнула вся жизнь.       — Нет, это было не… — это первое, что он произносит, когда Салим отстраняется, и он цепляется за Салима изо всех сил, обнимая его за плечи и прижимаясь ладонями к его спине — как будто если отпустит, то на этом всё и закончится. Как будто тот мог каким-то образом повернуть всё вспять.       — Ты просто… Ты просто это сделал и… Предупреждать же надо! Это было нечестно? Бля, нет, я имею в виду… Я совсем не старался? То есть, я обещал научить тебя, но это было не…       Салим просто хохочет, и это лучший, блядь, звук на всём грёбаном свете.       — Извини, я лишь… Я не мог тебе позволить стать первым и в этом тоже. В какой-то момент мне пришлось проявить инициативу!       — Ладно, но это не… Я не думал… Я не был… Мы можем повторить? Пожалуйста? Теперь, когда я готов и…       Салим придвигается, и Джейсон заставляет каждую мелочь в себе полностью перезагрузиться. Если хоть раз в своей жизни он и был по-настоящему благодарен судьбе за то, что он бывалый морпех, так это сейчас — когда он использовал всю свою силу воли, чтобы быть уверенным, что целует мужчину правильно. И, ей-богу, он собирался сделать это правильно.       Его ладони обхватывают лицо Салима и поднимаются вверх, словно снимают скальп, теряясь в его чёрных как смоль волосах; следуют затем по линии челюсти, обнимая её, просто чтобы зафиксировать того на месте. Большими пальцами он водит по румянцу, которого так хотел коснуться, и кажется, что пальцы дрожали бы, не держись Джейсон так стойко. Он прижимается к губам Салима, нежно, медленно, и тоска последних восьми лет наполняет его жаждой мести.       Сам того не желая, он вкладывает всю свою боль в этот единственный поцелуй, всю историю своей жизни, скорбные ночи, полные одиночества и страха, и дни, проведённые за курением и выпивкой. Он открывает рот, чтобы вдохнуть дыхание Салима, чувствует язык, за который цепляется, как за единственный спасательный леер, наслаждается весом тела, к которому прижат. Руки Салима лежат у него на бёдрах, удерживая его на месте, и Джейсону приходится подняться на цыпочки, чтобы толкнуться глубже, показать, поговорить, объяснить.       Поцелуй с Салимом — это разговор, и одним этим грёбаным поцелуем он сказал тому больше, чем всем своим партнёрам за последнее десятилетие своей жизни.       Единственная причина, по которой Джейсон вообще останавливается, заключается в том, что он уверен, что разрыдается, если этого не сделает. Его дыхание еле слышно, когда он витает там, в пространстве между ними, и он может пересчитать все ресницы, тень которых падает на алую скулу Салима. Он позволяет себе прижаться к ней и чувствует себя живым.       — Итак, м-м-м… — Его голос хрипит, стоит ему заговорить, но ему приходится нарушить тишину, которая стала невыносимой. Руки Салима так и покоятся у него на бёдрах. Джейсон думает, что вот-вот сойдёт с ума. — Вот так вот! Кхм. Как… ну и как тебе?       Так и не открывая глаз, Салим просто мычит в ответ:       — Неплохо.       И он знает, что тот дразнится, — и ненавидит каждую секунду.       — Неплохо?!       — Ну, со щетиной странновато немного, но… полагаю, нет ничего, к чему я не смог бы привыкнуть.       — Ще… щетиной?! — Джейсон моргает, на этот раз отстраняясь по-настоящему. Его щетина стояла так низко в списке вещей, из-за которых он парился, что он о ней даже не вспоминал. — А как, ты думаешь, я себя чувствую, когда у тебя не лицо, а сплошняком борода?!       — Оу… — Салим открывает глаза, пару раз хлопает ими от удивления. — Извини, мне её сбрить?       — Нет, это не то, что я… Бля, нет, Салим, мне нравятся бороды, не… Да ну ёпт.       — Что-что ты сказал?       Его ухмылка — не то нежная, не то нахальная до пизды. Джейсон фыркает:       — Я говорю… Мне нравятся бороды. Мне нравится. Твоя борода. Она… Тебе идёт.       Салим протягивает руку и ласково заправляет прядь волос Джейсону за ухо. Ухмылка растягивается только больше, и Джейсон не может найти в себе сил её ненавидеть. По сути, он не может найти в себе сил ненавидеть вообще хоть что-то во всей этой ситуации.       — Я тоже тебя люблю, — шепчет Салим, и Джейсон чувствует, как его сердце расцветает.       Он наклоняется поближе, чтобы поцеловать Салима в уголок рта, и сам поражается, что может. Что может себе это позволить. И что Салим просто продолжит держать его в своих руках — обнимать его. Джейсон утыкается носом тому в шею и глубоко вздыхает.       Он думает, что знает теперь, чего хочет. Что наконец-таки понял.       — В какое время вы уезжаете завтра?       — Хм. Рано утром. В шесть часов. Нам всё ещё нужно арендовать автомобиль…       — Автомобиль.       — Ну да. Дорожное путешествие предполагает автомобили, разве нет?       Джейсон улыбается Салиму в шею. Это худшая по продуманности поездка, о которой он когда-либо слышал. Он точно знает, что делать.       — Рядом с моим домом есть автопрокат. Я встречусь там с вами завтра, провожу вас.       Руки Салима сжимаются вокруг него, и Джейсон чувствует губы на своём виске. Он вздрагивает.       — Нет ничего, что доставило бы мне большее удовольствие.

***

      Шесть утра — не самое плохое время для того, чтобы бодрствовать, правда. Особенно после того, как не спал всю ночь.       Он держится на трёх чашках кофеина и невероятных приступах адреналина, но это нормально. Он отдохнёт позже. Наверное, на ближайшей заправке. Если всё пойдёт как надо.       — Говорю тебе, тут закрыто, пап, — Джейсон слышит знакомый голос, говорящий по-арабски, и идёт на звук: — Похоже, он был заброшен целую вечность.       — Тише, Зейн, — Салим стоит спиной к горизонту, восходящее солнце окружает его силуэт золотым ореолом. Джейсон не знал, что в его сердце может уместиться ещё больше нежности — и всё же вот он, готов упасть к ногам этого человека в любой момент. Он любит его. — Должен быть другой вход. Джейсон не стал бы нам лгать. Он не такой человек.       Пиздец, Джейсон любит его так сильно.       — Технически, я не лгал! — он кричит в ответ, заставляя их обоих подпрыгнуть. — Я сказал только, что рядом со мной есть прокат автомобилей. Я не говорил, что действующий.       Он исследует выражение лица Салима, но находит одни лишь тени и утренний туман. А потом приближается на несколько шагов и именно тогда видит её — чистую, незамутнённую мечтательность. Джейсон усмехается, и Салим с благоговением моргает.       — Ты говоришь по-арабски? — Зейн изумлённо идёт навстречу. Он несёт рюкзак и катит за собой огромный чемодан. Джейсон немедленно дёргается с места, чтобы забрать тот у него из рук.       — Подцепил пару словечек тут и там, типа того, — улыбается он, не сводя глаз с Салима, который просто залипает на него. И ещё немного залипает.       А потом залипает на него только больше — да так и продолжает залипать, когда говорит:       — Джейсон. Прокат автомобилей. Где нам взять машину?       Джейсон лишь жестом показывает им обоим следовать за ним.       Он наблюдает за танцем выражений на лице Салима, когда они сменяются, как непостоянная весенняя погода, колеблясь между раздражением и восторгом, замешательством и признанием поражения, и, наконец, полным удивлением, когда тот замечает Эрика, Ника и Рэйчел, приютившихся у машины Джейсона.       — Что всё это значит? — бормочет тот, быстро моргая, пока на лице расцветает неуверенная улыбка, и Джейсон невольно ухмыляется. Он любит его. Он любит его.       Он любит его.       — Эй, приятель! — Ник кивает ему, а Рэйчел обнимает. — Не думай, что можешь просто сбежать, не попрощавшись.       Эрик сжимает его плечо, крепко встряхивая:       — С этого момента остаёмся на связи, слышишь?       Салим смотрит на них, то ли слёзы сияют в его глазах, то ли утренняя роса, и он безмолвно распахивает руки.       Их тени длинные на асфальте, синие на уже талом снегу. Крошечная улочка молчалива, ей не хватает птиц, машин или усталых пассажиров из пригорода, которые могли бы встряхнуть ледяную тишину воздуха. Но бледное солнце светит прямо над их маленьким кругом, и между ними пятью мир оживает.       — Эм, пап? Это кто?       Между ними шестью.       Покончив с представлениями, Ник, Рэйчел и Эрик окружают Зейна, как стервятники, стремясь мельком увидеть человека, который среди них стал почти легендой. Может, они и не говорят больше о том, что произошло, но все они помнят его имя. Они запомнили, как Салим боролся, чтобы вернуться к нему.       Самим себе вопреки, все они начали за него беспокоиться восемь лет назад и никогда не прекращали.       — Правда, не нужно было тебе… Это уже слишком, — Салим отступает на шаг от очень озадаченного Зейна, прижимаясь к Джейсону, пока Эрик расспрашивает пацана об учёбе.       — Нет, ты не прав. Это ровно то, что было нужно, — Джейсон улыбается ему, а затем, когда замечает неуверенность на его лице, добавляет: — Знаешь, они ведь тоже заслуживают, чтобы с ними попрощались.       Салим наблюдает, как Рэйчел изучает один из значков на рюкзаке Зейна, смотрит на Ника, взволнованно рассказывающего о достопримечательностях, которые им следует посетить. Вздыхает:       — Полагаю, что так, — тот смягчается, проводя усталой рукой по лицу. Другая же рука ползёт вниз, сплетаясь с рукой Джейсона, и он чувствует лёгкий фейерверк в животе. — Хотя это всё ещё не даёт ответа на вопрос, где нам раздобыть автомобиль.       Его улыбка так разрослась, что даже больно.       — Прямо тут, — и он с чрезмерным энтузиазмом показывает на свою машину.       — Джейсон, — рассудительно сообщает ему Салим: — Это твоя машина.       — Я в курсе.       — Джейсон. Джейсон.       Тот повернулся к нему лицом, серьёзный тон реплики несколько подрывает тот факт, что они всё ещё держатся за руки. Что Салим улыбается.       — Я не могу просить тебя везти нас пять часов до следующего штата. Я просто не могу этого сделать.       — Ты и не просишь, — и Джейсон крепче сжимает его руку, втайне боясь отпустить. — Я сам напрашиваюсь.       Где-то вдалеке по радио начинает играть песня Элвиса.       — Что?       — Поехать с вами. Я… — он не озвучивает предложение до конца, отслеживая профиль Салима, который теперь смотрит в горизонт не мигая. — Если… Если ты не против, то есть.       — А твоя работа? Твой дом? Друзья? — спрашивает Салим, но уголки его губ приподняты, и Джейсон внезапно вспоминает, что может его поцеловать. Джейсон может целовать его сколько, чёрт побери, угодно, и это достаточно веская причина, чтобы оставить позади весь мир.       — Я обо всём позаботился. Не переживай.       У него замёрзли руки. Салим притягивает его ближе, поворачиваясь к нему лицом, и полностью сжимает Джейсона в объятьях, когда начинает смеяться:       — Ты сумасшедший, ты ведь знаешь? Ты совершенно ненормальный.       Джейсон, ища воздуха в складках пальто Салима, начинает смеяться так же громко, так же легко. Он принял много плохих решений в своей жизни — к счастью, это не одно из них.       — Да всё в порядке, я…       — Эй, слушайте? — Позади них появляется Зейн, и этого почти достаточно, чтобы заставить Джейсона подпрыгнуть на десять футов в воздух. Впрочем, он останавливается на том, что делает быстрый шаг назад, мучительно оторвавшись от Салима.       Он прочищает горло.       Зейн всего лишь указывает на багаж.       — Э-э-э… Так что мне делать с сумками-то?..       — Отнеси их в машину Джейсона, — кивает Салим, коротко сжимая его руку. — Он едет с нами.       Рэйчел тихонько вскрикивает от восторга. Ник и Эрик награждают их самыми нелепыми пальцами вверх, которые Джейсон только видел, и даже это заставляет его хихикать.       — Если ты не против, — добавляет Джейсон, почти как запоздалую мысль, демонстративно не задаваясь вопросом, что бы он, блядь, делал, если бы тот был.       Зейн моргает. Награждает их тем взглядом, который стал уже даже привычен за их короткую встречу — этот непомерно долгий взгляд, который перемещается с их лиц на их всё ещё переплетённые руки туда и обратно.       — Блин. Лады, — наконец качает головой он, пожимая плечами: — Я не против.       Он хватает огромный чемодан, катит его к машине и кричит через плечо:       — Но не думай, что я стану звать тебя батей.       И Джейсон сгибается от смеха, когда Салим тихо ругается себе под нос.