Ζέφιρος.

III. Παλλακιδα.

      Армия Αλεξάνδρε пробиралась на восток прогибая под себя земли Персии. Его кони дошли до Герата, прошли Кабул и Кандагар. Αλεξάνδρος столкнулся с Империей Маурьев. На эллинские рабовладельческие рынки пришли индийские рабы, что были чуть светлее африканцев, но не так светлы, как персы или греки.       Когда персидский царь хотел удовлетворить свою плоть для этого у него были bandak’и, среди таковых находились сами bandak’и, а также их дети. Их держали там же при дворе, где и всех остальных, и работали они не меньше старших. Детей ждала та же участь, что и их родителей.       Гончие Αλεξανδρου Великого открыли те кладовки, где сидели запуганные видом оружия, крови и мародерства причиненными греками и персами, bandak’и. Мужчин опутали веревками и конвоями повели на шахты, в строительные котлованы, в дома знатных господ, что теперь были для них не хуже царей. Женщины удовлетворили героев вояк и оправдали для них цели их личного похода на восток. Дети попали в те же колонны, что и их отцы.       Бледные от жажды и голода колонны сопровождаемые угрюмыми конвоирами, покрытыми ссадинами и облитыми запекшейся кровью прошли через Аравийские пустыни, покрываясь песком и вырывая себя глаза от жжения в них, вышли к средиземному морю в районе города Тира. Там их усадили на галеры, и свет новые трудовые руки Греции увидели лишь в Делосе – самом крупном рабовладельческом городе, где луч свободы не проникал ни на момент.       Среди смуглых тел затерялась молодая девочка лет десяти. Индийские корни дали ей черные жирные волосы, треугольником густые брови, темно-зеленые малахитовые глаза, пухлые ланиты, отодвинутые спрятанные в тени волос уши, широкий высокий лоб, пухлые трапециевидные губы, прямой нос с пухлым опушенным вниз концом, низкий мужской подбородок. На судне все запомнили ее громкий грубый не по годам голос, хрипевший на высоких нотах. Она осталась и была без матери при дворе у одного из персидских царей, но затем после «освобождения» греков два раза пыталась бежать в Аравийские пустыни. Среди «путешественников» ее называли Rev’ой.       Открыли трюм, на свет вновь вышли щурившиеся от света солнца бледные невольники и вместе с ними маленькая Reva, покачавшая цепи из стороны в сторону, звеня ими, от чего пришлось конвоиру прикрикнуть на нее. Поползла линия цепей напрямую к агоре, где на круглом пьедестале возвысились их стойкие силуэты.       Среди толпы мелькнула большая фигура в бело-синей тоге.       Начались торги. Первые несколько лотов слетевшие с молотка были персидскими наложницами, затем продавали индийских мужей и жен, что находились в тюрьмах и среди черни Аравийских городов. Одних брали с особой охотой, особенно эллинам были интересны женщины, что дивили греков своими дикими формами, других работорговцам приходилось сводить с круга. Очередь дошла до Rev’ы и тут начался спор многих рабовладельцев готовых отдать за девочку двести-триста драхм. Точку поставил и тем озадачил всех гражданин в бело-синей тоге вставив цену в пятьсот драхм.       Тем господином был Ζεφιρος. После отправки двух братьев в копи и его первого заседания в роли судьи он решил справить здоровье. Эллинистические врачи были убеждены, что у заработавшегося гражданина началась меланхолия, усугубившаяся врожденным расстройством кишечника. Желчь разлившаяся по всему лицу дала ему черный оттек вокруг глаз и показала вспухшие надутые гнилой кровью вены на щеках. Врачи рекомендовали старому рабовладельцу отправится на острова затем, чтобы там возобладавшая земля усмирилась водой и воздухом. Также в рекомендации докторов входили ежедневные паломничества к храму и молитвы у жертвенного огня.       Самым лучшим решением Ζεφιρου было путешествие на остров работорговли с целью нахождения новой рабочей силы для лучшей торговли. Оно было предложено управителем Ζεφιρου и им же была подготовлена и оснащена одна из торговых шхун для переправки господина на остров.       Своей же целью поездки Ζεφιρος выбрал поиск новой гетеры для своих ночных бесед. Но неспокойный нрав управителя изменил роль будущей рабыни с почтенной гетеры на паллакиду, наложницу. Томный желчный вид хозяина приводил в ужас управляющего позволившего в конце концов выделить денег на покупку рабыни. Уже тогда оба понимали, что на рабыню уйдут все деньги из нарощенного капитала. Так и вышло, у Ζεφιρου остались лишь деньги, что двигали его торговлю. Дополнительно к покупке паллакиды шли расходы на обучение ее греческому, оплата занятий в гимнасии, а также свитки. Но все же поверх этого у Ζεφιρου оставались неоплаченные ему долги, что он не хотел собирать из-за своего добродушия. Этим, в тайне от Ζεφιρου, управляющий надеялся закрыть открывшиеся дыры и позволить каждый день до прихода прибыли с торговли ставить на стол свежеиспечённый хлеб и сливочное масло.       И так Reva попала под руку Ζεφιρου. Девушку привезли на корабле, что стал ее утомлять, где на половине пути у нее началась морская болезнь, в Афины. Ей купили одежды в лавке Ζεφιρου, ее тога отливалась оранжевым цветом, подчеркивая ее бронзовую кожу. Rev’у отдали в Платоновскую Академию управляемую тогда сколархом Ξενοκρατας. Согласно его строгому уставу в Академию было почти невозможно попасть в качестве ученицы, а тем более рабыни, но строгий железный занавес рушился надобностью в прислуге. Приближенные к аристократическому обществу слуги, как и их хозяева отличались значительными знаниями в преподаваемых науках. По сложной линии договоренностей с преподавателями и косвенном согласовании со сколархом Reva попала в эту сложно сплетённую философскую семью.       Среди всех предметов Reva смогла добраться до части математики – арифметики, астрономии и гармоники, до части политики – риторики и этики, но до диалогов о диалектики Αριστοτελου не пустили по ненадобности на этих уроках прислуги. Reva не сходилась с остальной прислугой, что за долгое время стала чуждой своей родине. Они вновь и вновь указывали на несовершенства Rev’ы, оценивая ее по эллинским нормам, что в конце концов заставило ее отдалиться от ниши прислуги и приблизиться к преподавателям. Некоторые из педагогов оценили сноровку Rev’ы и стали чаще звать ее в качестве помощника в демонстрациях, например, движения солнца вокруг земли, заставляя девушку кружиться вокруг земного шара с золотым кольцом обозначающем солнце. Это дало ей некоторую свободу.       Среди мыслей и идей аристократии об полисе под их властью Reva углядела формулу города Αριστοτελης. Полития представлялась ею как всесвободное государство, где не правящей низом оставлялись отстранённые и аполитичные люди, отдававшие себя семье. В таком обществе они выступали в качестве рабов и постоянной рабочей силой, а все остальные имели добровольное право на возможность работать. Без сомнения для нее наблюдалась модель человека, что мог избегать занятия трудом и тогда Reva считала его за нижний класс. Высшие среди равных для нее были ученые, что по урокам Αριστοτελης представлялись ей богами и настоящими тружениками, возносящие души простых людей до высот Олимпа. Неписанными правилами в таких полисах была выведена всеобщая мысль об общественном труде. Средний класс, что занимали нишу свободных людей, по ее мнению, должен был содержать город через свое жилье в порядке. Чистота в уме, чистота в доме, чистота в полисе. И если человек прекращает обременять себя гражданскими обязанностями, то он становиться либо ученным и работает на совершенствование всего полиса посредством изучения наук, либо рабом, находящим свои внешние от полиса интересы. Несмотря на некую патетику в разговорах, присущую жрецам и ревностным ученикам Πλατωνα, Reva смогла убедить нескольких рабов в превосходстве собственной мысли.       Изменившийся внутренний мир поменял ее и внешне: она похудела, хоть от природы пухлые щеки все же оставляли некий бугор на впалой скуле, голос ее огрубел и еще сильнее стал похож на треск кузнечных печей, прежде заплетенные в шишку волосы раскрутились в конский хвост. Она стала без страха и даже с некоторым гордостью носить ученическую тогу.       За время ее обучения из шахт вернулись братья, освоившие основы устного греческого, получившие от старших эфиопские имени, их старик не собирался нарекать их клеймами и запирать их в рамки неизменяемых сложений звуков, младшего стали звать ሰኞ, а старшего ቅዳሜ, записываемые на греческом, как Ψενος и Κιδαμης. Оба брата окрепли и уткнулись из-за тяжелой работы головами в землю. Ζεφιρος сохранивший некую обиду на них решил отослать их подальше от своего дома и назначил грузчиками в портовом рынке.       В те моменты, когда привозили груз, братья прибивали с телегами в порт, а за тем заталкивали груз наверх к складу. Нередко из лавки приходило извещение, требовавшее доставки товара. В остальное время братья были предоставлены сами себе, хотя и обязаны были следить за чистотой помещения и рассыпать по полу песок. Поэтому в свободное от работы время, один из братьев отправлялся на прогулку по городу. Конечно, при этом они старались соблюдать эллинистические правила, «высеченные у них на спинах», и держаться тихо и незаметно, пытаясь казаться занятыми. Вблизи дома Ζεφιρου они вовсе не появлялись, опасаясь управляющего, что явно не выказывал им сочувствия.       Эта маленькая лазейка открыла им мир общественный полный спешащих, прогуливавшихся, шептавшихся, кричавших, скандировавших и пустословящих граждан. Иногда Ψενου удавалось забраться по кирпичной кладке местных бань и заглянуть вовнутрь, видеть бледные тела посетителей, наслаждаясь пухлыми изгибами тел нетронутые тяжелым трудом. Окно было укрыто листвой оливы и особой опасности не было, было лишь юношеское любопытство. Его забавляли маленькие укрытые тенью волос члены, розовые провисшие сосочки и красные щеки. Так он проводил дни напролет, раз за разом все больше и больше понимая свое различие между той легкой и непринужденной жизнью, ведущейся эллинами и теми эфиопами, что проводили время в узкой шахте.       Еще одним занятием его было ночное бродяжничество, хоть в это время стража чаще проходила по улицам, но свет их факелов выдавал их для юноши. Шорох его потрепанных одежд, собственное участившееся дыхание, морской запах, приходивший по вечерам – все это привлекало Ψενου. В такие вечера можно было выйти к гражданам, что выходили с дискусов, смердящие вином. Они вызывали смех у не знавшего пьянства юноши. Неспособные даже отличить гражданина в тоге от раба в ошейнике, они становились предметом шуток и насмешек. Со всей патетикой и умелостью в общении на греческом Ψενος начинал спорить с заблудившимся эллином о несуразных и даже пошлых вещах. Не прекращаясь ругаться, эллин старался ответить на странные вопросы раба, не замечая, как становиться все более смешным в глазах собеседника. В конце концов так Ψενος провожал пьяницу до дома. Иногда он заглядывал в окно, видел, как захмелевшего мужа встречает неспокойная жена и льет поток оскорблений и унижений, зная, что муж уже не вспомнит о нанесенных оскорблениях.       Reva нашла занятие в изучении геометрии по архитектуре, из-за невозможности проходить курс в гимнасии. Наблюдая за рядами колонн, она смогла сама понять, как устроена греческая архитектура. Мысленно она разделила ее на корень(ρίζα), стебель(στέλεχος) и бутон(μπουμπούκι), последнее слово особенно ее забавляло. Тем самым она начала видеть странные зависимости высоты колонны от диаметра ее основания. Видя параллели, она начала покрывать папирусы рисунками бутонов. Ее удивило, что однажды в одном из цветков она увидела странный плод, всецело поглощенный разглядыванием людей в бане. Его присутствие было раскрыто порывом ветра, что согнули ветки оливы, оголив бесстыдника.       – Э-гей, – окликнула Reva его, – почему бы тебе не спуститься и не смущать людей, сидящих внутри? – добавила она по-гречески.       «Плод» спустился вниз, цепляясь за ветки оливы и затем предстал перед девушкой весь красный и покрытый неловкими от волнения ссадинами. Разглядев этого смуглого бородатого храбреца, Reva заключила, что перед нею не распутствующий эфеб, но непокорный и отлынивающий от работы раб.       – Правильно, что не бежишь, – девушка попыталась заглянуть парню в глаза, что он виновато опустил в землю, – как твое имя раб, и чей ты?       – Моего хозяина зовут Ζεφιρε, меня зовут Ψενε, – парень кинул неловкий взгляд из-под лба. На Rev’е не было ни рабского ошейника, ни ученической тоги, Ψενος не смог определить, кто перед ним. Страх неизвестного и недалекого наказания заставлял его еще сильнее вдаваться в краску. Его смуглые щеки становились еще темнее.       Девушка, услышав имя своего покровителя, приободрилась, готовая отдать раба для наказания управляющему. Но ее вдруг дернули воспоминание о нерадивости школяров в гимнасии и их слуг, желание самой показать себя госпожой, и слабое любопытство даваемое этим распутником. Может ей захотелось иметь друга.       – Где ты работаешь, раб? – но посмотрев вновь на бесстыдника, – Где ты должен работать?       Ψενος указал в сторону порта. Девушка дала понять, что ждет, пока он ее проводит. Раб поплелся впереди, ежесекундно оглядываясь, стараясь выманить момент, чтобы исчезнуть в потоке улиц. Но девушка не отставала. Ψενος наконец заметил внешнее отличие его палача от остальных эллинских господ. Его еще больше стало смущать то, что его поучает рабыня.       Склады были открыты настежь, внутри были слышны звуки метлы, и летела пыль. Пройдя вперед девушки через дверной проем, Ψενος успел шепнуть в темноту несколько слов на эфиопском. Все это в миг ему напомнило сцену из детства, когда в дверь отшельничьего дома заходил воин Αλεξανδρου. Слева от двери был темный угол, где возможно было укрыться.       Девушка прошла вслед за юношей. Внутри были расставлены ящики с товарами на деревянных полках. Полутьма скрыла от Rev’ы приблизившегося Κιδαμες. Ψενος отвлек ее в сторону зазывающим движением, а его брат тут же прижал ее метлой к углу комнаты. Κιδαμες отпрянул в сторону и дал возможность младшему закрыть рот готовой закричать Rev’е. Девушка, прижатая плотной тогой и древком метлы к стене, сначала возбужденно открыла глаза, пытаясь возмутиться, но затем лишившись способности говорить, закрыла удрученно глаза.       По-эфиопски братья начали думать о том, как поступить с незваной и опасной для них гостьей. Не было желания отпускать ее свободно в город, ведь она знала, как зовут их хозяина, который мог отнять удобное для них место в наказание за тунеядство. Ее теплое тело манило уставшего от грязи работы старшего брата, но младший презрительно смотрел на образ насилия, застывший у него в памяти. Пока говорили они все шикали на девушку, опасаясь за то, что она дернется и закричит, но перепуганная внезапной жесткостью она молчала. Старший настаивал на том, что нужно ее сильнее припугнуть, проявить хоть меньшую, но возможную в данном случае осторожность. Свет из дверного проема ловил лучом пылинки. Младший недовольно хмыкнул и последний раз почти молясь попросил обойтись без насилия, малодушный страх наказания и стыд все еще кружили ему голову. Инициативу принял на себя старший.       Он, широко раскрыв глаза, заговорил на греческом:       – Твой выбор рабыня, быть нашим живым рабом или быть мертвым рабом своего господина? Твой грек не даст тебе вздохнуть сейчас, если прежде мы этого не разрешим.       Девушка закивала головой понимая, что лишь только согласие с взбесившимися ее горделивой выходкой рабами сможет сохранить ее в целости. Невольно она корила себя за то, что была искушена собственным любопытством.        Старший, рыская вокруг глазами, старался найти нечто, что могло бы отразить его власть над рабыней. У одного из открытых ящиков лежал железный гвоздь. Он передал древко младшему и поднял его с пола, затем согнул в кольцо и вернулся к их пленнице. Острым краем гвоздя он продырявил ей ухой сверху у завитка и сильнее соединил его концы, получив своеобразную серьгу. Девушка взывала и брыкалась, но младший брат продолжал закрывать ей рот рукой. Дождавшись, пока девушка придет в себя, младший отпустил и древко, и руку. Reva упала на колени и пальцами ощупала странный подарок. На металле осталась засохшая кровь. Старший наклонился и еще раз повторил:       – Твой выбор рабыня, живой раб или мертвый раб.