На маковом поле

Лёша давно уже стал замечать тревожные звоночки в отношении Долгополова. Саша мог появиться на пороге его дома в неурочный час, будто подгадывая, когда рыжий максимально занят. Или буквально вытолкнуть из уютных четырёх стен, и Квашонкин слушался, как бы делая одолжение, потому что иначе этот шебутной не отвяжется. Но однажды, в обычный, казалось бы, четверг, случились уже не звоночки, а тяжеловесные такие церковные колокола. Ужратый до метадоновых чёртиков Долгополов ввалился в квартиру рыжего, предварительно изнасиловав дверь, вжавшись в и без того немного погнутую обивку костлявым телом. Звонок носом нажимал примерно минуты три, потом просто завис. Квашонкин его за ухо – и в ванную. Муреновые глаза смотрят мутно и зло. Саша ощупывает клетчатую рубашку цвета выцветшего неба. Влажной рукой за сигаретой тянется и вытаскивает её из лёшиного нагрудного кармана, пока тот пытается увещевать незваного гостя, нависая над кафельным ложем. - Покури со мной, - лениво ворочая обветренными губами, просит Саша. Рыжий не успевает чиркнуть зажигалкой – Долгополов его за грудки хватает, притягивает к себе, целует жадно, обдавая чэпменовским дыханием, заражая никотиновой смертью через рот. Высовывает кончик языка от усердия, пытается тлеющим бычком своё имя на тыльной стороне ладони выжечь. Мажет по костяшкам. Квашонкин шипит и всхлипывает, оказываясь сразу же втянут в ещё один поцелуй, который выходит каким-то равнодушным. Стягивая отяжелевшие от воды и липнущие к ногам джинсы, эта смолящая жертва Освенцима рыщет по полкам сверху, а потом хватает некий крем-гель, загваздывает в нём свои пальцы, насаживается. Лёша смотрит ошарашенно, особо не успевает ничего подумать, даже на треск собственной ширинки не реагирует. Саша молнию вниз зубами тянет, ругается грязно, глубже заталкивает пальцы. Растянутый, берёт губами вялую плоть, у Квашонкина уже нет сил отбиваться. Он выхватывает смартфон из нагрудного кармана – вряд ли Долгополову нужны сейчас его контролирующие движения рук на затылке. Дереалит. Какое-то странное вяжущее ощущение подкрадывается мягкой подступью. Он успевает написать Малому, и вдруг слышит снизу: - Что ты там снимаешь? Холодная глухая акустика делает голос Долгополова ещё более чужим и ядовитым. Саша рывком притягивает Лёшу к себе за шею, а потом медленно поднимается, обхватывая всей ладонью его член и насаживается, заставляя Квашонкина утопать в себе и собственной ванной. «Лёш, родной…Ответь мне, пожалуйста…» Раковских не перестаёт удивляться способностям рыжего. Он же и сейчас что-нибудь придумает? Придумает ведь? - Кость, - Саша в очередной раз нарушает правила комфортного общения и звонит Пушкину, не дождавшись, пока эмоции улягутся, - Долгополов Лёшу домогался…И не только домогался. Он сделал! Всё сделал, и Лёша сам мне написал, но как может так быть? Это же всё звучит как чья-то больная фантазия. - А почему «как?» - резонно спрашивает Пушкин, - спокойно выслушав ряд стройных всхлипов, он продолжает, - это и могло быть фантазией. Возможно, Лёша хотел прекратить общение или взять перерыв в отношениях. Но иногда люди, да, Саш, даже вот эти охуенные умные взрослые, могут не найти вовремя нужных слов. И предпочтут свалить. Да, я понимаю, для тебя подобное недопустимо. Но просто попытайся это принять. Раковских слушает и молчит. Речь у Кости медитативная, направляющая в нужное русло. Только в Саше в этот момент как будто что-то хрустнуло. Собственной опоры не стало, а внутренний стержень оказался палочкой «Твикс».