На маковом поле

Раковских проработал с психологом суицидальные тенденции. Николай Иванович хуйни не скажет, он градус сашиного драматизма существенно так снизил, объяснив Малому, что ему не жизнь ненавистна, а ответственность. Вот он и пытается от неё убежать самым радикальным способом. Только теперь Малой звонит Пушкину и воет: - Пожалуйста, убей меня, я ведь не могу этого сделать. Так Андреев сказал. Саша нервными глотками пьёт ежевичный латте, чувствуя каждую каплю своим кадыком. Слышит, как Костя устало и напряжённо дышит в трубку. Оглядывается. Дворник убирает в мусорный бак подсолнух-переросток, который раньше жил на территории местной корчмы. «Все подсолнушки завяли», - резюмирует Раковских и избавляется от своего цветочного приветствия. - Саш, а почему ты подписчиков подсолнушками называешь? – поинтересовался как-то Кострецов. - Потому что фраза «привет, ромашки!» запатентована Земфирой, - справедливо аргументирует тот. Раковских теперь о Коктебеле, маках и Элли, рифмуя эти слова про себя. Вываливает на стол горсть конфет «Красный мак», угрюмо предлагая Мише угоститься. - Булочку с маком или девочку раком? – глумливо вворачивает Сидоров, подключившийся к ним по видеосвязи. - Ха-ха, я сыт пока, - мрачно отвечает Малой и пытается свайпнуть Женю. В итоге поглаживает по носу, как щеночка. - Слышали, он ссыт пока, - брекетированный оборачивается и кричит кому-то в центр коридора. «Курящие кончают раком», - вспоминает Саша теперь прогорклый каламбур. Только Костя ни при чём. Бухаров думает о коктейле (не кислородном), маках и Эле. Ему снится Гусейнов, который лежит на поле и не моргая смотрит в затянутое свинцом небо. На кипенно-белой рубашке алым маком разрастается кровяная клякса. - Да что ты нежничаешь, за волосы его возьми! У нас ебля, а не дешёвая мелодрама! Гонзо Вове никогда не нравилось. Всегда чувствуешь себя, мягко говоря, неловко, когда кто-то третий отвешивает комментарии во время процесса. Но за такие съёмки много платили. Эл ласково смотрит на Вову сверху-вниз, пока тот испуганно гладит его член, постепенно погружая в рот. Гусейнов окольцовывает пышные волосы Бухарова большим и указательным, насколько хватает диаметра. Вова ускоряется, берёт глубже, постепенно ощущая, что Эл держит всё крепче и, кажется, шепчет его имя. Гусейнов не сразу понимает, что кончил. В ушах звенит, одобрительные возгласы комфорту не способствуют. - Всем спасибо, все свободны, - обиженно заключает режиссёр. Эл промакивает кончиком платка слезящиеся вовины уголки глаз и помогает одеться. Берёт за руку, и, когда они оказываются в глухом студийном коридоре, прижимает к себе, как ребёнка. Вова прижимается к его груди и как будто впервые чувствует тепло настоящего человека.