Совсем немного

У мамы дома было просто и красиво. Ничего лишнего. Дом, где живёт очень спокойный взрослый мастер, и где никто ничего не роняет по сто раз на дню. Мать позвала его послушать музыку – так и сказала, «приходи послушать музыку», и не понять было, то ли Майтимо и на неё насел с этой извечной своей идеей о том, что Кано должен петь, то ли она сама решила что-то. Дом – Кано поискал слово – очень гордый дом. Тёмное дерево, тёмно-зелёные занавески. И почему-то во всём этом чувствовалось отсутствие отца. Бывают дома, из которых кто-то отбыл, а бывают – в которые не вернутся. Те, в каких не появятся, вернее. Тут это «никогда» висело в воздухе. В саму мебель было врублено. Сколько же мама потратила лет и душевных сил? Наверняка тут где-то были и светлые комнаты – летящие шторы, белая посуда, корзины, скатерти, цветы в горшках, лепестки розовые; но зал, где стояли стулья и где сейчас настраивались скрипки и одинокий флейтист – зал был именно таков. Горечь утраты. Запечатлённая горечь утраты. Насколько же мама выросла как мастер – а тогда-то казалось, уже и так некуда. Ещё бы ей не вырасти. Но как у неё получилось это отразить? Сам Кано по крайней-то мере всех терял постепенно. Как у неё вышло распространить метафору на весь дом сразу? У неё было время. И Майтимо говорил – к ней приходили, к ней сейчас постоянно приходил кто-то, и вот чудеса – не подбодрить приходил, а за утешением. Это мама выслушивала, а не маму слушали. Может, мама была здесь точкой отсчёта. На самом-то деле – наверняка и маму слушал кто-то, просто не Майтимо это было наблюдать. Но как же она… Скрипки зигзагом взрезали тишину и смолкли тут же. Может, зря он пришёл так рано. Дом, или часть дома – памятник гордыне. Себя-то она зачем в это поместила? Гордыне, гордости и горечи. Им же обоим было больно расходиться, но иначе не могли. И снова скрипки, слаженно. А вот флейта куда-то раскатилась наверх, заметалась на потолке солнечным зайчиком и смолкла. Какая робкая флейта. Рябь на воде. Кано прикрыл глаза, чтоб не смущать. В конце концов, разве ему сейчас судить о музыке. Да и зачем он вообще явился в зал во время настройки. Не один здесь сидел, а всё-таки. – Простите, можно вас… Кано настолько привык говорить в основном с Майтимо, что чуть не ответил: «Я тут». Открыл глаза. Рядом стоял тот самый флейтист – молодой довольно-таки и непохоже, что из возрождённых. Хрупкий как будто бы, но именно как будто бы. У таких хрупких самое длинное дыхание. Все уже падают, а он: «Давайте с самого начала», ну да, ну да. Интересно, если ты сам сейчас не поёшь и не играешь, можешь ли звать кого бы то ни было собратом по ремеслу? Простая причёска, непарадная одежда, и главное – этот собрат-несобрат будто бы стеснялся. – Простите. Если я зря вас беспокою, или если я назойлив, вам будет достаточно просто так и сказать… Это ведь вы автор той песни? Кано ответил в тон, это легко вышло: – Какой же именно? – Последней. Той, в которой вся история. Вы знаете, её же до сих пор… это фундамент, нет, это источник, и столько версий… может быть, вы согласитесь сверить потом? О, эта песня. Вот бы век о ней не слышать. С одной стороны, конечно, высшая точка – из такой боли он не пел ни до, ни после. С другой – боль-то не означает совершенства? Только искренность. А править он её не правил, разумеется. Только в голове, до этого. Только до того, как спеть. Это не песня, это вопль. Не созидание. Зачем вообще из неё сделали какой-то там источник? Кто её слышал в тот раз? Кому он её потом пел, будучи не в себе, и, главное, зачем? Старое чувство, Кано даже не распознал сразу – как будто подсмотрели в черновик и отчего-то им ещё и восторгаются. Мда. – Простите, я вас… ну конечно, когда судьба и творчество настолько переплетены… Нет, лучше б кто-то спрашивал сразу про Клятву. Тот Майтимо сказал бы: «Не смущай ребёнка». Да Маглор бы и сам себе сказал это. Несчастный музыкант вцепился в флейту наверняка вспотевшими ладонями. Ох. – Я думаю, все версии имеют право на существование, – сказал Маглор как мог тепло. Главное сейчас не благословить случайно какую-нибудь совсем уж отсебятину. – Там же вся суть в несовершенстве. Странно было бы мне появляться и приниматься править всё подряд, верно? – Но там же явные преувеличения. Вот, например, в том месте, где… – Мы без тебя не можем дальше продолжать! – закричали от скрипок. Вот спасибо этим скрипкам. Тут только Маглор разглядел, что играли как будто две сестры – черноволосые, с одинаковыми косами – много-много мелких кос, и все они увязаны в тяжёлый хвост. Ну, в два хвоста. Одна повыше, другая пониже. Тоже все в тёмно-сером, непарадном. Наверное, так оно и было задумано. – Вот опозоримся все вместе на глазах у гостя, кем бы он там ни был, и это будет лишь твоя вина, так и знай, Хармо! Флейтист зажмурился на миг – Кано и не заметил бы, если бы не разглядывал так пристально. Да что ты к ним пристал, в самом-то деле. Да нет, это они к тебе пристали. – Мы можем встретиться ещё раз, – сказал Кано вслух, – не перед концертом. Зачем же перед выступлением думать о чужой музыке и чужих историях. Своя важнее. – Но моя в сравнении с вашей… И вы же будете здесь слушать, и теперь, когда я точно знаю, что вы – это вы, это же совсем… – Я же пришёл не недостатки искать, – может, первый порыв заговорить с ним, как говорил с Майтимо, был и правильным. – Просто послушать музыку. Меня позвали. Что же ты думаешь, я посреди мелодии встану и сообщу, что могу лучше? Когда это я срывал чужие выступления? – Вы… нет, вы не срывали вроде бы, – наконец-то он улыбнулся как положено. – Но… Нет, он сказал «вроде бы»?.. – Я долгое время жил в отрыве от традиции, – сказал Маглор очень серьёзно, – интересно, к чему она пришла. Я здесь как слушатель. Перестань вешать на меня образ судьи, он мне не идёт, и возвращайся уже на своё законное место. Не в последний раз говорим. Вот так вот всегда. Может быть, этого-то мама и хотела – чтобы он снова начал быть окутан этой неизбежной сетью маленьких знакомств. А впрочем, почему нет? Ругаешься на Майтимо, что тот ни с кем не говорит, а сам… Майтимо проскользнул в зал, когда и шторы уже задёрнули, и светильники зажгли. Последним проскользнул. Флейта из ряби на воде сделалась иглой, которая сшивала землю с небом. Очень хорошая игла, зря этот Хармо беспокоился. Где надо клала стежки. *** – Кано, ты только не злись. – Многообещающе. Надо сказать, момент, чтобы вот так подойти, Майтимо выбрал хорошо. Кано ещё был в музыке. Дослушивал мысленно. Чего-то не хватало, он не мог понять, чего. Или напротив, что-то было лишнее. Да, да, конечно, не ему судить, но так он ведь и не озвучивал. Лишняя нитка. Ещё Кано спросил маму, нельзя ли было раньше рассказать об Элронде, и получил закономерный ответ: – Но ты ведь и не спрашивал. Это, выходит, Элронд за всё это время уже успел поведать маме больше, чем сам Кано. Хотя бы о двух её старших, хотя, конечно, не только о них. – Как тебе музыка? – Спасибо, что позвала. У тебя часто так играют? – Так – не очень часто. Но иногда ещё собираются только для друзей. – Правда? – Приходи. Так вот, музыка и этот разговор слились в одно, и Кано даже глаз не открыл, когда Майтимо юркнул к нему в спальню, но Майтимо перенял от него же привычку мешать, подошёл ближе и заслонил свет: – Кано, это важно. – Да? Пришлось всё-таки на него уставиться. Ну, Майтимо как Майтимо, вытянулся в последнее время, причёска растрепалась, но никаких там, например, царапин. Никуда в одиночку не ходил, куда не следует, ниоткуда не падал и так далее. Да на такое Маглор и не злился бы. – Ну, что случилось? – Я помню, что тебе трудно рассказывать, – объявил Майтимо, – поэтому я прочитал. Но я не понимаю. – Что ты прочитал? Никакой музыки больше. Что он прочёл, куда он влез? И почему вы ему не сказали, что читать нельзя? Ну, может, мама и сказала. Да как будто он послушал бы. Нельзя изъять всё отовсюду. Да какая теперь разница! – Я пролистал про Древа и про корабли, и про плен, там неинтересно; но зачем они все так? – Кто они, Майтимо? Ещё бы про плен тебе было интересно. Ещё бы ты и это вспомнил сердцем. Да он и разумом, похоже, пока что помнил не всё. Помнил бы – не читал бы непонятно что. – Ну не смотри так! Ты же обещал не злиться! – Ничего я не обещал. Но я не злюсь. Кто они? Расскажи, пожалуйста, толком. – Да сыновья же Феанора! Ну не с мамой же об этом? Вот, они, то есть вы, почему-то сперва решили никого не трогать больше, а потом всё равно отправились и… И почему, если они столько дрались до этого? «Они, то есть вы». Он что, вообще не осознаёт… Ладно, по крайней мере, вины он пока не чувствовал. Всю уже там отчувствовал, наверное. – Там написано, что они отчаялись и Клятва их измучила. Но разве можно так? Ладно бы эти камни хоть что-то решали! Ты же там был, зачем вы сделали так? Мы, Майтимо. Мы сделали. Вот показать тебе, каким ты был худым. Нет, это что, выходит, ты же на него и сердишься? – Ну правда, Кано, почему? Это же глупо! – Ты думаешь, если ты спросишь в сотый раз одно и то же, я отвечу охотней? Мы ошиблись. Мы думали – выбора нет, а он, конечно, был. Но расскажи мне – ты снаружи это видишь? – Изнутри только крепость, и то не всегда. Я… либо здешнюю семью, либо уже конец. В смысле, я помню, что это близко к концу. Поэтому про остальное я и прочитал. Но это… я никак… я ужасно по ним скучаю и совсем их не понимаю, никого. Почти. А его понимаю меньше всех, наверное. – Маэдроса? Хвала нездешним именам. – Ну да. Ты знаешь, если бы я сейчас с ним встретился, мы поругались бы. – Это вряд ли. – Почему? – Кое-кто слишком мал, чтобы с ним спорить всерьёз. – Да пусть я сколь угодно мал, но я не понимаю! Кое-кто, тоже мне. А сами-то! Возьму и уйду всё-таки. – Да? Всё грозишься. – Да ты же всё равно со мной отправишься. В детстве… раньше… когда я младше был, я и обидеться-то не успевал толком. – А ты всё это помнишь? – Почему бы мне не помнить? Это же новая история, а не старая. Так странно было: только-только мне покажется, что тут ничего больше, никогда не сбудется, и никогда не будет хорошо, как ты что-то такое говорил… но почему ты там не мог сказать это? – Что именно? – Да что просить прощения легко. Это же правда легко. Почему, как… и ведь никто ещё не вышел! Что они там делают? – Я знаю столько же, сколько и ты. – Но ты-то лучше помнишь их! Сначала дважды ошибаются в одном и том же, потом ещё и не выходят. Или прячутся. Как я. Он что, надеялся, я ничего не прочитаю? – Ты говоришь о моих братьях. – А что, я сам уже не твой брат? Кстати, старший или младший? – Сейчас ведёшь себя как младший и невыносимый. Не тебе их судить. – Ну а кому тогда? Нельзя сердиться. Он ребёнок. Он не виноват ни в чём. Он и не должен понимать. Это же очень, очень хорошо, что он не понял. – Нет, что я должен был, порадоваться? Этому? Сказать, какие мы все молодцы, да? А ещё были такие красивые. Так хохотали тут. А потом взяли и… – Майтимо, хватит, или мы сейчас с тобой поссоримся. – Да ну? Совсем? Может, ты и меня попробуешь убедить мечом, ну или как вы убеждали, когда не хватало слов? Это тебе-то, это вам-то всем! Вот этим всем! Я думал… «Ты думал – они лучшие на свете. Мы лучшие на свете. Думал, да? Счастливая семья, блаженный край. А мы ошиблись столько раз, а расплатились за нас почему-то сразу многие. Ужасно, верно». «Как ты можешь так спокойно!» «А кому станет легче, если я застыну в горе?» «И этот ещё с тобой!..» «У него было время совместить и примириться». «И он всё знал, а я нет!» «Вот как раз чтобы тебя не трясло вот так, я и не говорил». «Да это не тебе решать!» «Ну вот, ты сам решил. Иди сюда». «Я не хочу с тобой обниматься». «Да? Тогда не нужно». «Я не хочу с тобой… только сейчас, а потом снова буду хотеть, но как же можно… ты не похож на того, который в историях». «А меж героем и историей всегда лежит зазор. И время иногда». «Но ты согласен же, что это было глупо? Даже если вы братья. Всё равно глупо». «Точно».